Текст книги "Ханский ярлык (СИ)"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

18. ЮРИЙ В ОРДЕ

Прибыв в Орду, в сущности, под татарской стражей, князь Юрий получил в свое распоряжение войлочную кибитку, стоящую на толстых деревянных колесах, вросших в землю и увитых травой. Из этого явствовало, что кибитки давно не двигались с места. Подобных кибиток окрест было как кочек на болоте, несколько сот, если не больше. И меж ними дымили костры, на которых в котлах варилась немудреная пища степняков.

Это и была столица Золотой Орды, клещом присосавшаяся к русским княжествам, угнетавшая, унижавшая их и, по мере возможности, ссорившая, а иногда и мирившая, разумеется не бескорыстно.

Алчедай разрешил князю Юрию взять с собой помимо наложницы двух слуг – Романца с Иваном. Именно это обстоятельство настораживало князя: «Неужто и впрямь на смерть везут? Ну разрешили б с дюжину хотя бы, а то всего двух. Не иначе, чтоб могилу выкопать и схоронить».

От этих дум кусок в горло не лез несчастному князю, сон не шел. Даже ласки любвеобильной Стюрки не радовали: «Ишь, стерва, ластится, а убьют меня, тут же под Романца полезет, а то и обоих ублажать начнет». Он порой ненавидел эту жаркую, жадную плоть, от которой совсем недавно терял голову и которой не уставал упиваться.

В пути он несколько раз пытался разговорить Алчедая, узнать от него, что ждет его в Орде. Но тот с неизменной ядовитой усмешкой отвечал одно и то же:

– Суд хана, князь.

– И что мне может присудить хан?

– То его воля, князь, что присудит, то так и будет.

– Ну, а что он может присудить все же?

– Что царь пожелает,– ускользал Алчедай ящерицей.

«Вот черт косоглазый,– злился Юрий.– Знает же, бестия, все знает. Не хочет заранее пугать. Боится, как бы не сбежал я. А куда тут сбежишь? Разве что зверю на закусь или разбойникам на потеху».

За время пути Алчедай изрядно потряс казну своего высокого спутника, особенно мягкую, вымозжив¹ несколько собольих «сорочек». А уж рядовые воины-татары откровенно клянчили все, что видели, и сердились, если ничего не перепадало. За любую самую ничтожную услугу тут же требовали плату, не важно чем, хоть пуговицей от кафтана.

– Они ж так нас без порток оставят,– ворчал Романец, пытаясь удержать князя от слишком «щедрых», по его мнению, подарков.

– Эх, Романец, Романец, а нужны ли нам станут портки в Орде? – вздыхал Юрий, намекая на возможный конец свой.

– Не печалься, Юрий Данилович,– утешал слуга.– Авось пронесет. Даст Бог, откупишься, вишь, какие они жадные до дармового. Главное, сейчас не траться на эти рожи.

«А ведь он, пожалуй, прав,– задумывался Юрий,– В Орде надо дарить, дарить, дарить. Хватило бы казны». Из московской скотницы² Юрий забрал с собой более половины серебра. Хотел все выгрести, но Родион Несторович отсоветовал:

– Нельзя всю казну-то в дорогу волочь, Юрий Данилович. А ну налетят разбойники или еще какие злыдни. Отберут. С чем останешься? К чему притечешь? К пустой скитнице?

– Но меня ж татары охраняют, Родион.

– А татары что? Не разбойники разве? Может, они-то тебя и обчистят в пути. Надейся на них.

«А ведь прав боярин,– вынужден был согласиться князь.– Умная голова».

•Вы мозжить – выпрашивать, вымогать.

•Скотница – казна, казнохранилище.

Кибитка, которую отвели им, была довольно просторной – шагов восемь в длину и около пяти в ширину. Стюрка сразу же изладила из какого-то рядна, взятого с повозки, завеску, отгородив большую часть кибитки для себя и князя, высокомерно молвив Романцу с Иванцом:

– Вам здесь,– и указала закуток у входа.

Те и этим были довольны: не на улице, слава Богу.

Едва стали обустраиваться, как на входе явилась рожа с желтыми глазами, бородой и (о, ужас!) с рогами.

– Свят, свят, свят,– испуганно закрестилась Стюрка, приняв его за черта.

– Пшел! – махнул рукой на рожу Романец.

– Бе-е-е,– бекнул козел и мгновенно исчез, как и появился.

– Ой, не к добру это,– простонала Стюрка.– Наполохал, гад, до смерти.

Романец, ухмыляясь, перемигивался с Иванцом и был доволен, что так испугалась «изменщица». Хотя у него ее забрал князь, он злился не на князя, а на нее, памятуя русскую пословицу: «Сука не схочет, кобель не вскочит». А князя даже иногда жалел: «Эк окрутила, стерва, все соки высосала». Но все это в мыслях таил, ни с кем не делился, даже с Иванцом, с которым спал бок о бок.

Алчедай посоветовал им все в кибитку внести: «Чтоб не пропало». Послушались. Седла, упряжь – все затащили в кибитку. Коней пока привязали к телеге, задали овса. Однако утром вместо четырех у телеги осталось три коня. Украли с телеги и одно колесо.

– Ну, коня ясно,– возмущался Романец,– но одно колесо-то на что? Почему не все четыре?

Пожаловались пришедшему Алчедаю, тот не возмутился, а посоветовал:

– А вы продайте все.

– Как? – удивился Юрий Данилович.– И коней, и телегу?

– Ага. И коней, и телегу.

– А как же мы?

– У вас есть кибитка теперь. Будет трогаться Орда, купите двадцать быков, запряжете и поедете. Вместе со всеми.

– Но как же без коней?

– Коней надо в табун гнать, а это далеко в степи. А здесь, в городе, вы их не прокормите. Травы нет тут, на овсе разоритесь, да и не укараулите, уведут ведь.

– Но как же? Надо искать воров-то.

– Где? Как? В табунах тысячи голов пасется, там ты сам не найдешь своего коня. И табун ведь не один, десятки. Скажи, в каком искать?

– Ну, а на чем мы домой поедем?

– Домой? – переспросил Алчедай опять с ухмылкой.– Домой еще не скоро, князь.

– Но когда-то ж поедем?

– Не знаю, не знаю, князь. Может, через год, а может, и никогда. Хе-хе-хе.

Хотел спросить Юрий татарина: «А когда к хану?» Но благоразумно умолчал, понимая, что не в его интересах торопить сейчас события.

Чтоб не увели последних коней и остальные колеса, Романец с Иванцом отправились ночевать на телегу. Оставшись в кибитке со Стюркой, Юрий Данилович, от души приласкав ее, размяк, разоткровенничался, почувствовав вдруг в ней единственного человека, по-настоящему преданного ему:

– Стюр, как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал: может, через год, а может, никогда?

– Да не слушай ты его, милый, болтает Бог весть что. Простит тебя хан, вот увидишь, простит,– шептала Стюрка, с искренней нежностью поглаживая голову любимого.– Я буду молиться за тебя.

– Но он же сказал, продать коней и телегу. Это что значит?

– А то, чтоб не покрали. Продадим. А приспеет пора ехать домой, купим. Тут прав косоглазый.

Дня два еще колебались русские – продавать, не продавать,– на что-то надеясь и цепляясь за последнюю отговорку:

– Как продавать телегу без колеса?

И верно, кто ж купит обезноженную телегу? Однако на третий день прибежал ликующий Иванец, прижимая к животу пропавшее колесо.

– Нашел, нашел! – кричал он радостно, словно действительно нашел сокровище.

–Где?

– Татарчата стащили. Бавились им. Палку воткнули и катали.

Дети везде дети.

Романец с Иванцом поставили колесо на место, вбили хорошую чеку и поехали на торжище – базар – продавать коней, а заодно и телегу. Седла не взяли. Пусть лежат в кибитке, есть не просят. Таких потом не купишь.

Воротились вечером злые, расстроенные. Продали всего одного коня. Романец чуть не стонал от досады.

– У нас бы я за него три гривны выручил, а здесь половины не дают.

– Что ты хочешь? У них в степи стада тысячные.

– Суют какие-то свои пулы¹, хоть бы один гривну показал.

– Пулы медные?

– Ну да.

– Но продали ж одного коня?

– Отдали за пятьдесят пул. И кажись, продешевили.-У них мешок проса двадцать пул стоит. Выходит, что коня отдали за два мешка проса. Это где ж видано?

– А как с телегой?

– За телегу предлагают бычка-годовичка.

– Так что? Не было покупателей?

– Покупателей-то много, да денег мало, князь. Все более меняться предлагают то на корову, то на быка, то на баранов.

Когда явился Алчедай и узнал о трудностях с продажей коней, посоветовал:

– Меняйте хотя бы на просо.

– Зачем оно нам?

– А зимой что есть будете?

– Неужто мы тут до зимы будем? – удивился Романец.

– А может, и до другого лета,– опять нехорошо ухмыльнулся татарин.

На следующий день князь Юрий сказал своим слугам:

– Черт с ними. Продавайте за пулы.

Но уже после обеда забыл и о пулах, и о Романце с Иванцом. От хана прибыл посыльный, спросил сердито:

– Ты русский князь Юрий?

– Я,– отвечал, бледнея, Юрий Данилович.

– Тебя немедленно требует к себе наш повелитель – хан Узбек. Следуй за мной.

Раненой квочкой всхлипнула за завеской Стюрка, и князь почувствовал, как ослабли у него ноги в коленях.

•Пулы – мелкие медные монеты.

– Я счас, я счас выйду,– пробормотал он.– Жди меня у входа.

Татарин вышел. Из-за занавески вылетела вся в слезах Стюрка, ухватилась за Юрия, лепетала распухшими губами:

– Милый, милый...

Но неожиданно эти женские слезы напомнили ему, что он мужчина, воин, и он, стараясь быть спокойным, сказал ей:

– Стюра, если меня убьют, не бросайте здесь. Везите в Москву, положите с отцом.

– Ладно, ладно,– бормотала, захлебываясь в сдерживаемых рыданиях, наложница.

Хан Узбек сидел на золоченом троне, рядом, чуть ниже, восседала его молодая жена. Тут же, еще ниже, располагались приближенные хана, некоторые намного старше своего повелителя.

– На колени,– прошептал кто-то за спиной князя.

Юрий Данилович пал на колени, в поклоне стукнулся лбом о колючую кошму.

– Ты почему не прибыл, когда я звал тебя? – спросил Узбек.

– Я думал, великий хан, что ты зовешь только великого князя,– ответил Юрий, стараясь не выдать своего волнения.

– Да, я звал и великого князя, и митрополита, и других. Я давал им ярлыки. А ты, пользуясь отсутствием великого князя, захватил его город. Ты пренебрег моим приглашением, князь.

В последних словах чудилась гроза, у Юрия невольно замер дух от страха. А хан нагнетал:

– Ты знаешь, что бывает за это? А?

– Знаю, великий царь. Прости, я по недомыслию.

– Простить можно ребенку, но не взрослому мужу.

Узбек молчал. Во дворце воцарилась тишина, где-то далеко, в стороне базара, кричал верблюд. Юрий видел, как хан повернулся к жене, что-то сказал ей негромко, она ответила еще тише.

«Советуется,—догадался Юрий.—Господи, прекрасная ханша, остуди его гнев, подскажи доброе решение, век буду молиться за тебя, несравненная».

Прочла ли молодая ханша что-то во взгляде русского, и тоже молодого и красивого, князя или услышала его мысли, не дано было узнать Юрию, но в тот миг и потом он всегда был уверен, что именно она спасла его от смерти.

– Ну что ж, князь,– заговорил наконец громко Узбек,– Мы подумаем, как наказать тебя. Иди и жди нашего решения.

Смерть отодвигалась, жизнь продолжалась, если можно назвать жизнью тревожное, ежечасное ожидание конца.

19. НОВГОРОДСКАЯ ЗАМЯТИЯ

Великий князь Михаил Ярославич вдругорядь ошибся, опять усадив в наместники Федора Акинфовича. А ведь он не хотел возвращаться на должность, с которой его так позорно выпроводили. Нюхом чуял, что долго не усидит на Городище.

Да и какой бы наместник удержался, когда едва ли не подряд следовали неурожайные годы. В одном году все вымокло, в другом – выгорело, а на третий, урожайный, пришли на поля полчища мышей, уничтожили весь хлеб еще на корню.

Если б не подвозили хлеб из-за моря от немцев да с Низу, то вымер бы весь Новгород. Но привозной был столь дорог, что не всякий купить мог. Мизинные вымирали семьями, скудельницы, куда свозили трупы со всего города, заполнялись скоро и доверху. От голода зверел народ. За кусок хлеба, за калач могли убить человека средь бела дня прямо на улице. А уж ночью нельзя было со двора и носа высунуть. Разбойников, татей расплодилось, что крыс в амбаре.

Не наместник правил городом – голод. В такие годы казна княжеская не полнилась, напротив, скудела. С кого же было дань брать, если данники вымирали косяками? Но Золотой Орде было мало дела до этого, она требовала ежегодный осенний выход, и всякая задержка грозила приходом орды и полным разграблением обнищавших, полуживых городов и весей.

Люди, измученные голодом и нуждой, всегда искали виноватых и, как правило, находили их.

– Во всем виноват великий князь Михаил Тверской, он задерживает хлеб с Низу, оставляет его в Твери.

– Опять посадил в Городище этого корыстолюбца Федора, а сам – в Тверь на сытые хлеба.

– Надо звать Юрия, тот мало сидел, а сколько добра сделал.

– Юрий Данилович в Орде, а князь Афанасий в полоне у Михаила.

У мизинных всегда богатые виноваты, у голодных – сытые. В Тверь из Новгорода привезли грамоту великому князю, и опять от Данилы Писаря: «Михаил Ярославич, надысь на вече решили слать в Орду на тебя жалобу, что-де ты закинул город на горе и нужду, а всю дань на себя берешь. Выбрали в послы Любовича с Радомиром, которые не сегодня завтра в Орду потекут. Как я полагаю, пойдут водой и с дарами хану. Тебе лепш на Волге их перенять. Данила».

– Кто грамоту передал? – спросил князь Сысоя.

– Купец.

– Что он хоть говорил? Как там?

– Мутится народ, замятия вот-вот учнется.

– Не Москва ли сызнова старается там?

– Кто его знает. Не надо было Афанасия отпускать.

– Он мне слово дал на Новгород более не посягать.

– У него слово как шишка елова, ветер дунет – она и падет.

– Что ж там делает Федор? Вече собирает, решает. А наместник где?

– Федор еще с того раза напуган, поди, с Городища-то и нос высунуть боится. Зря ты его, Ярославич, опять усадил. Зря.

– А кого надо было? Тебя или Ивана?

– Можно было Ивана Акинфовича.

– Теперь чего гадать. Ты вот лучше с Иваном займись этими послами новгородскими. Как их? – Михаил заглянул в грамоту.– Этим Любовичем и Радомиром.

– Постараемся не пропустить.

– Я думаю, надо засады на Волгу и на Тверцу выслать, и обе чтоб выше Твери. Ишь ты, мимо меня хотят дары везти, умники.

– Перехватим, Михаил Ярославич, не беспокойся. Али впервой?

– Вот именно. Тогда вместо Юрия Бориса перехватили, не впервой промахиваться.

– Ты ж знаешь, что меня там не было, что тогда Давыд покойный на мякине попался, Царствие ему Небесное.

Послов вместе с их охраной захватили на Волге. Однако захват прошел не совсем гладко. Началась потасовка, и во время свалки исчез Любович.

Повязанных новгородцев привезли в Тверь, охрану побросали в порубы, а Радомира привели к князю. Михаил Ярославич велел развязать пленника.

– Ну, что, Радомир, давай рассказывай, куда путь держали.

– За хлебом, князь, за хлебом шли на Низ. Сам знаешь, как в Новгороде с ним.

– Знаю,– нахмурился Михаил.– А еще зачем шли?

– Боле ни за чем.

– А где Любович?

– Какой Любович? – удивился Радомир.

– Сысой,– взглянул князь на милостника.– Напомни ему.

Сысой схватил новгородца, завернул ему руки за спину и стал выворачивать длань.

– Ой, больно! – взвыл Радомир.

– Вспоминай, гад. Ну!

– Он утоп, наверно, во время драки,– выдохнул наконец новгородец. И Сысой отпустил руку.

– Ну вот, значит, был с тобой Любович,– сказал Михаил Ярославич.– И зря ты, братец, запираешься. Вот у меня грамота, и в ней все о вас сказано. Ведь вас вече послало? Верно?

– Вече,– отвечал Радомир, потирая занемевшую руку,– Ох, и гад же ты,– сказал Сысою.

– И в Орду вы шли. Верно? – продолжал князь.

– Верно.

– А зачем?

– Ну, там, наверно, у тебя, князь, написано.

– Написано. Но я хочу от тебя услышать. Или еще тебе завертку сделать?

– За Юрием Даниловичем нас послали.

Это было новостью для Михаила, но он не сморгнул и глазом, поощрил славянина:

– Верно. А еще?

– А еще на тебя жалобу, Михаил Ярославич.

– Какую? За что?

– Ну, что ты хлеб не пускаешь в Новгород, дань себе прикарманиваешь.

– Сысой, ты слышишь? Вот дурни, да если б я хлеб не пускал, вы б там давно перемерли. А дань? Какая с вас дань? С нищих-то?

– Так на вече кричали.

– Вашему вечу делать нечего. На дары вот хану собрали с чего-то! Нашли же.

– Собрали,– вздохнул Радомир.

– Сысой, что там у них?

– В основном меха.

– А куны есть?

– Есть немного, с полтыщи гривен.

– Ну вот это и будет вашей данью,– молвил князь.– И еще вдобавок за вас что-то выручим.

– Как за нас?

– Как? Очень просто – продадим вас. Ныне вы в полоне не у тещи на приспешках. Так где ж все-таки Любович? Вы ж вместе шли?

– Вместе.

– Где же он?

– Я же говорю, не знаю. Во время драки на струге многие в воду падали. Утоп, наверно.

Любович не утоп. Он добрался наконец до Новгорода и, явившись на вечевую площадь, ударил в колокол. И когда сбежался народ, Любович взобрался на степень, оборванный, почерневший от нелегкого пути.

– Братья,– прохрипел он со степени,– На Волге нас перенял князь Михаил. Иных перетопили там же. Мне удалось бежать.

– А Радомир где?

– Не знаю. Може, утоп, а може, в полоне у Михаила. Кто-то нас предал.

– Кто? – кричали из толпы.– Кто предал?

– Откуда мне знать.

– Я знаю кто,– неожиданно крикнули в толпе,– Я знаю.

– Давай на степень,– загудел народ.

На степень взобрался Митяй и почти заверещал:

– Это мой господин, Данила Писарь. Он пишет грамоты Михаилу и посылал меня всякий раз. На этот раз я отказался, так он послал с каким-то купцом. Это он! Это он предал посольство наше. Больше некому.

– На поток Данилу-у...– грянуло несколько глоток.

– На пото-о-ок,– подхватила площадь.

– Где он живет?

– На Прусской.

Для мизинных, измученных нуждой и голодом, это «на поток» – желанный клич, особенно если к этому присуждается кто из богатых, у которых есть чем поживиться.

И вот уж загудел Великий мост от топота сотен бегущих ног с Торговой стороны на Софийскую, туда, где пролегает Прусская улица. Данила Писарь человек не бедный. Ворота на запоре. Вышибли калитку, ворвались во двор, распахнули ворота. Серой орущей волной растеклись по двору, захлестнули дом. На высокое крыльцо выволокли испуганного хозяина.

– Предатель! Переветчик!

Что там лепечет Данила в свое оправдание, никто не слышит, да и орущая толпа слышать не хочет, требуя как ненасытная утроба:

– Смерть! Смерть предателю!

– С моста его! С моста.

Данилу в несколько кулаков спихнули с крыльца под ноги народу. А там мигом управились, забили, затоптали. Нашлись добровольцы исполнить волю толпы, потащили тело Данилы на Великий мост. Сбросили в реку:

– Плыви, сволочь, корми рыб.

Кто-то пожалел даже:

– Жаль, не живой уж, хлебать не будет.

Усадьбу Данилы разгромили. Жену, детей не тронули, но и ничего им не оставили. Из кладовых все повымели, хлеб, мед и даже хомуты старые с упряжью унесли. В поварне все съели, что было можно, и тесто из дежи повыскребли, не то съели, не то по карманам рассовали.

Опьянела толпа от вседозволенности, мало ей Данилы показалось. Еще бы кого растрясти? Кто-то вспомнил:

– Братья, а Беек Игнашка! Тоже сторону Михаила держит.

– Верно... Он князя Афанасия к ему заманивал, завлекал.

– С моста его, с моста.

Налетели на усадьбу Веска, благо и она на Прусской. Вломились. Выволокли Игната. Этот не струсил, отбивался, сколько мог. Двух или трех из нападающих так треснул, что из памяти вышиб.

Вспомнить бы славянам заслуги его перед Новгородом. Не Беек ли Ландскрону на щит брал? Да где там. Озверели мизинные. Навалились, связали.

– С моста его! С моста-а!

Избивать не стали, может, как раз из уважения к заслугам и смелости Игната. Потащили на мост, топить в Волхове.

Архиепископ Давыд хотел было защищать героя, даже крест взнял над собой:

– Остановитесь, окаянные!

Да где там. Сбили и владыку. Хорошо хоть, не стоптали.

О том, что происходит в Новгороде, тотчас стало известно на Городище.

– Что делать? – спросил наместник дворского.

Старик, с которым обычно князья не советовались, повздыхал, поскреб в бороде:

– Однако, Федор Акинфович, от греха съехать тебе надо.

– Куда?

– Ведомо, в Тверь. Ежели останешься, мизинные могут все Городище разграбить. Оно тут вроде как твое все. А съедешь – им и причины не станет на поток Городище пускать.

– Тогда вели запрягать.

– Да уж запряжено, Федор Акинфович.

– Но надо ж и съестного чего в дорогу там... и прочего.

– Все складено уж, Федор Акинфович.

«Ах ты, старый хрен,– подумал наместник.– Все уж решил за меня. Ну жук». Но вслух другое молвил:

– Спасибо, Никита.

– Не за что, Федор Акинфович, поторопись лепш.

Едва съехал вместе с женой наместник, как вскоре на Новгородской дороге появилась толпа, двигавшаяся в сторону Г ородища.

Никита, взобравшись в седло, выехал толпе настречу. Подъехал почти вплотную, поднял руку.

– Стойте, православные.

Толпа остановилась.

– Зачем на княжье заритесь? – спросил дворский.

– Нам наместник, курва, нужен,– закричали из толпы,– Чего держишь?

– Наместника нет.

– Как нет? Был же.

– Был, а ноне сплыл. Я ему путь указал. Так что на Городище вам нечего делать.

Толпа заколебалась, люди переглядывались.

– Врет он, братцы,– закричал кто-то тонким голоском.– Покрывает злодея.

– Я покрываю? – нахмурился дворский и полез за пазуху. Вытащил крест.– Вот на нем присягаю, нет на Городище наместника.

И, поцеловав крест, опустил его на место. Этому как не поверить? Поверили, заколебались, стали с сожаленьем заворачивать в город. Княжье трогать боязно, непривычно. А как хотелось. Жаль, очень жаль, что утек этот тверской прислужник. А то б была добрая пожива. Жаль.