Текст книги "Ханский ярлык (СИ)"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

11. ХАН УЗБЕК

На земле никто не вечен. Как бы велик и величествен человек ни был, приспеет и его время умирать. И уж никакое богатство, никакой лечец не сможет продлить ни на мгновение жизнь, пусть самую драгоценную и всеми любимую. Может, оттого и живет человечество, что смерть никому не дает задерживаться на лике земли более отведенного срока: «Дай другим родиться и пожить».

В 1313 году приспел час и Тохты, великого хана, процарствовавшего двадцать два года, заканчивать свой земной путь. Хитрый был Тохта, понимая, что передача трона малолетнему сыну обязательно приведет к смуте, а там и к гибели наследника, он назначил своим преемником молодого племянника Узбека.

Хотел взять с него слово не трогать малолетнего сынишку, но раздумал. По себе знал цену такому слову, сам своего благодетеля Ногая убил в свое время, нарушив все клятвы, ему данные. А брать слово с преемника, значит, невольно указывать ему на грядущую опасность со стороны ханича. И он, племянничек, обязательно постарается избавить себя от грядущих забот. Нет, нет, нет. Пусть растет сынишка и не оглядывается.

Воцарившись, Узбек тут же отправил на Русь во все княжества стаю гонцов с требованием всем князьям и даже отцам церкви явиться немедленно в Золотую Орду. Никакие отговорки не принимались, а неявка кого-либо грозила неслуху большими неприятностями, вплоть до отнятия не только стола, но и живота.

Получил столь категоричный вызов и великий князь Михаил Ярославич, совсем недавно воротившийся из Орды. Призвал к себе старшего сына.

– Ну что, Дмитрий, опять остаешься за меня в Твери. Надеюсь, теперь-то уж не оплошаешь, по сорочьим вестям не поведешь полк?

– Не поведу, отец.

– Но и не прозевай, сынок, момента. Не дай захватить себя врасплох. Если приведется уходить на рать, оставляй город на брата Александра, пусть привыкает. Оба слушайтесь моего кормильца Александра Марковича, он стар уж, но вель-ми мудр муж. За Новгородом следи, с ним ухо востро держать надо.

– Он ведь выгорел шибко, до замятии ль ему?

– Славяне всегда найдут причину взбунтоваться, поперек пойти.

– А как следить-то?

– Читай грамоты наместника Федора и вникай. Мне будут приходить грамоты и от Данилы Писаря, распечатывай, читай.

Наместник чего может и не заметить, а Данила живет меж жителей, изнутри все видит.

– А еще есть кто из новгородцев, тебе преданный?

– Конечно, есть. То посадник Михаил Климович, сотский Игнатий Беек. Но грамоты, скорее всего, будут от Федора и Данилы. Отвечай им сразу, тем же оборотом, с кем придет послание от них, чтоб на гонца не тратиться. Ну, и матерь слушайся, сынок, она тебе худого не присоветует. Да не морщься, не морщься.

– А я и не морщусь,– смутился Дмитрий.

– Эх, Митя, я ж тебя насквозь вижу, думаешь: не хватало еще баб слушать. Нет, дружок, мать другой раз и послушать не грех. Будешь не будешь по ее делать, но выслушать обязан. Она же все же...

Однако княжичу Дмитрию, видно, и отцовские наставления не очень-то нравились. Спросил прямо, перебив его рассуждения о княгине:

– Так идти мне на Новгород в случае чего или нет?

– Нет.

– А на Москву?

– И на Москву тоже не лезь. Я тебе говорю на тот случай, если кто на Тверь пойдет. Тогда вооружайся и выступай. Акинф вон воин не тебе чета, а полез на Переяславль и голову потерял. Так что, Митя, сам не задирайся. Не петушись.

Так наставив четырнадцатилетнего сына, отправился Михаил Ярославич в Орду. Поехал через Владимир, где присоединился к нему и митрополит Петр, тоже получивший приказ нового хана золотоордынского явиться за ярлыком.

В пути гадали великий князь с владыкой: каков новый хозяин Орды?

– Новая-то метла...– вздыхал Петр.

– Твоему-то полку, святый отче, бояться нечего.

– Это отчего же?

– Ну как? Еще с Батыя с вас, иереев, ни тебе выхода, никакой дани не требуют. Не жизнь – малина.

– Что ты говоришь, князь? Какая «малина», когда паству нашу мордуют все кому не лень. И не токмо татары, но и вы ж.

– Охо-хо, владыка, мы ж тоже не своей прихоти ради. С нас хан дерет, мы – с людей.

– Но вы ж, князь Михаил, и меж собой никак не уладитесь. Эвон на моих глазах Брянск татары обчистили до нитки, и все не без участия русского князя.

– Да. А что там было-то?

– Ничего хорошего. Юрий отнял у Святослава Можайск, тот у своего племянника Василия оттягал Брянск. А Василий ничего умнее не придумал, привел на дядю татар. Я как раз ехал из Киева, пытался примирить их. Но куда там. Сцепились в поле, аки псы. Сколь народу побили. Ну и что? Святослав голову сложил, Царствие ему Небесное, кто из его дружины уцелел, в полон татары угнали. Но и этого мало. Князю Василию чем-то ж надо было рассчитываться за помощь. Почитай, три дня в городе невообразимое бесчестье творилось. Грехов-то, грехов-то сколь, прости Господи,– вздохнул митрополит.

– Ну, а дальше?

– Дальше? Дальше князю Василию как-то надо избавиться от помощников. А как? Ничего умнее не придумал, как толкнул их на соседа, карачевского князя Святослава Мстисла-вича.

– И что?

– А то ж самое: Карачев разграбили, князя убили. За что, спрашивается?

– Ну, это надо смотреть, кто начал, владыка. Сам же говоришь, Юрий Московский...

– Да,– согласился митрополит,– тут, пожалуй, его грех, Юрия Даниловича.

– У него это не один грех. На нем грехов – как на собаке репья. Он уж себе и Коломну оттягал, удалив рязанского князя.

– Ох, грехи наши, ох, грехи,– вздыхал митрополит, мелко крестясь,– Не ведаю, как и замаливать.

Михаил Ярославич и жалел святого старца, и был благодарен ему, что в свое время удержал Дмитрия от рати, и где-то втайне завидовал митрополиту: ни тебе рати, ни тебе выхода, одна забота – молись за души заблудших, в грехах погрязших. А как князю не погрязть? Пока дань соберешь, сколь мизинных изобидишь, сколь слез насмотришься, воплей наслушаешься. Нет, куда ни кинь, на святом столе легче сидеть, чем на княжеском. Со святого стола лишь смерть ссадит. А с княжеского? Если не сосед, то родственничек, того гляди, спихнет.

Хан Узбек принял великого князя и митрополита Руси в своем дворце вместе, удостоив их высокой чести: не вставать перед ним на колени. Узбек был молод, с усиками в ниточку, с бородкой, едва пробившейся, с тонкими губами, о которых подумалось князю Михаилу: «Зол вьюноша, ох, зол».

К трону хана вели три позлащенные ступени, с одной стороны от него сидела его жена, совсем юное существо, богато одетая и напоминавшая куклу. Сколь ни смотрел на нее Михаил, ни разу так и не увидел, как она открыла рот или хотя бы моргнула глазами.

По другую сторону трона располагались ближайшие советники хана, среди которых князь увидел своего давнего знакомца, Имар-Ходжу. Встретившись взглядом с ним, уловил его поощрительный кивок и улыбку. И даже вроде на сердце полегчало у Михаила: «Хоть один друг среди них. Ну, не друг, так хоть доброжелатель».

Расспросив, по обычаю, высоких гостей о дороге и здоровье, хан Узбек спросил Михаила:

– Ты ведь, Михаил, не простой князь, а великий, отчего ж из года в год выход уменьшается? А?

– Пресветлый хан, у нас почти подряд два года случились неурожайные. В первый год дожди погубили все обилие, и от голода умерло много людей. А на другое лето на хороший хлеб навалилась мышь, расплодившаяся столь густо, что люди опять остались без хлеба. И опять голод и вымирание целых деревень. С кого ж собирать дань?

– Я уже слышал об этом, Михаил. И все же должен напомнить тебе о главной твоей обязанности: о сборе дани и полагающемся нам выходе. Если не можешь хлебом, так вези мехами, медом.

– Я стараюсь, великий хан. Но, как ты знаешь, помимо выхода у меня и других дел много. Оборона княжества. Замирение.

– Ну, в этом я постараюсь тебе помочь, Михаил. Все твои подданные князья будут у меня здесь. И всем накажу, чтоб тебе не перечили и не мешали править.

– Спасибо, великий хан,– искренне произнес Михаил Ярославич,– Это снимет с моих плеч лишнюю заботу.

– Итак, договорились: твое дело – выход, а уж об остальном я позабочусь.

– Договорились,– согласился Михаил и уловил, как радостно заулыбался Имар-Ходжа, видимо тоже довольный таким исходом.

«Ишь, чертушка косоглазый, поглянулись ему мои соболи. Еще бы не поглянуться, от собольих шкурок не только красота исходит, но из кибиток все кусачие насекомые разбегаются. Без собольих мехов они б давно загрызли поганых».

Затем, поздравив митрополита Петра с назначением его на высокий пост в церковной иерархии, хан спросил:

– Ты что, действительно привез нам нового епископа, Петр?

– Да, великий хан, я привез отца Варсунофия на сарай-скую епископию.

– Это, значит, вместо Измаила?

– Ну да.

– Что так?

– Прости, великий хан, не хотелось бы мне в дела церковные людей мирских посвящать.

– А ты посвяти, владыка Петр, посвяти,– усмехнулся лишь краем рта Узбек.– Ну, меня хотя бы. Учти, я еще ни к какой вере не пристал. Выбираю: то ли к твоей, православной, прислониться, то ли к мусульманской. А?

– Я был бы счастлив принять тебя, хан, в лоно нашей Церкви.

– Подумаю, владыка, подумаю. Но ты не ответил на мой вопрос, чем тебе не угодил Измаил?

– Во-первых, он уже стар, пора на покой. И потом, епископ Варсунофий крепок в вере и обширен в знаниях. А на Измаила были жалобы от сарайских христиан.

– Как? Сарайские христиане еще и жалуются на своего владыку?

– Увы.

– Эти рабы на святого отца?

– Перед Богом, хан, все равны без изъятия. И Христу близки более бедные, униженные и обиженные в этой жизни.

– Значит, ваш Бог любит только бедных?

– Я так не говорю, но молитва бедного скорее дойдет до Всевышнего, чем просьба богача.

– Ну что ж, спасибо, владыка Петр, что просветил меня. Но у меня к тебе есть еще вопрос.

– Пожалуйста, великий хан. Если смогу – отвечу.

– Отчего это в твои монастыри людишки бегут, как дети к маме?

– Ты, великий хан, почти ответил на свой вопрос. Куда ж им притекать от бед и горестей, как ни к церкви, ни к роднику православной веры.

– Угу,– буркнул Узбек, но в тоне слышалось не согласие, а отрицание.– Так-так.

Наконец, нахмурившись, хан сказал:

– А я думаю, владыка Петр, что в монастыри не к Богу сбегаются людишки. Нет. От дани бегут. Платить не хотят. Или не так?

«А ведь он отчасти прав,– подумал князь Михаил.– В монастырях и числа не было, и от дани поэтому освобождены. Петру не в дугу сей вопросец».

Но митрополит неожиданно согласился с ханом:

– Ты прав, великий хан, есть и такие лукавцы. Не бывает же стада без паршивой овцы, ты это лучше меня знаешь.

– Хэх,– усмехнулся вполне удовлетворенно хан.– И ты, выходит, прав, владыка Петр.

– Выходит так, великий хан.

Они возвращались от хана к своей кибитке, отведенной им татарами, если и не в восторге от встречи, то вполне удовлетворенные. Хан на прощанье подтвердил их высокие права, пригласил на завтрашний почестной пир. Чего еще надо?

– Ну, как он тебе показался, владыка?

– Не дурак. Стелет мягко пока,– вздохнул митрополит.

Князь Михаил засмеялся:

– Уж не хочешь ли сказать, что жестко спать будет?

– Вполне, сын мой, вполне. Очень уж он за Измаила цеплялся.

– Кстати, ты его действительно смещаешь из-за старости?

– Кабы так, Михаил Ярославич. Не из русских он. Слаб в вере. Говорят, «Отче наш» так коверкает, что не узнать.

– Так как же он в епископы угодил?

– Не ведаю, сын мой, не ведаю. Но полагаю, Тохта надавил на Максима, Царство ему Небесное, он и благословил неуча на сарайскую епископию.

– Что ж ты так хану не сказал?

– Эге, сын мой, у Измаила-то корни поганские, хан бы воспринял это как оскорбление его народа. Нельзя так, нельзя.

– Выходит, ты лукавил, святый отче?

– Выходит,– вздохнул Петр и перекрестился,– Бог простит меня, блага ради согрешил.

12. НОВГОРОДСКИЕ ШАТАНИЯ

Поздно вечером на Городище приехали посадник Михаил Климович с Игнатом Веском. Прошли в горницу к наместнику, заперлись у него, велели одному из воинов никого не пускать даже близко к двери. И однако, несмотря на принятые меры против подслушивания, разговор начали едва ли не шепотом.

– Худо дело, Федор Акинфович,– молвил посадник.– Сказывал тебе: не жми на славян, сорвутся. Вот, пожалуйста, вчера вече было, на тебя жалоб воз.

– За что?

– А то не знаешь? Ты выход трясешь, а в городе бездомных тьма.

– Но Орде чхать на наших бездомных, им выход давай.

– Орде, может, и чхать, но ты этим ставишь палки в колеса великому князю, Федор.

– Я?! – ахнул наместник.– Я – палки в колеса Михаилу Ярославичу?

– Именно ему, Федор Акинфович. Именно Михаилу Ярославичу.

– Да князь Михаил благодетель нашей семьи, да я за него...

– Верю, что за него ты живота не пожалеешь. Но что ему пользы от этого? Ему нужно, чтоб город его сторону держал, а из-за тебя славяне уже готовятся ему путь указать.

– Из-за меня?

– Да, из-за тебя, Федор. Не забывай, ты наместник его. Ты отступился, а спрос с него, с князя Михаила.

– Ну а ты-то, вы-то были на вече?

– Были.

– И не вступились?

– Федор, ты что, вчера родился? Я ведь тоже поставлен Михаилом, кто ж меня слушать будет? Беек вон высунулся, так его чуть не побили.

– Да. Дело сурьезное,– поддакнул Игнат,– замятней пахнет.

– А кто мутит– то? Есть же заводилы?

– А как же. Старые посадники Михаил Павшинич, Юрий Мишинич, да и Душилович с закрытым ртом не сидел.

– Так повязать их – и в поруб.

– Ты что, Федор? Спятил? Это ж все равно что горящую лучину в бересту кинуть.

– Но что ж делать?

– Я ж тебе говорю, надо было меня слушать. Тут треть города выгорела, а ты со сборами этими. И потом, кто-то видел, как ты на Торге жене украшение покупал.

– Но я на свои деньги.

– А славяне считают, что на ихние.

– Но ей-богу, на свои брал.

– Теперь иди доказывай. В общем, знай, Федор, против Михаила Ярославича здесь теперь крепкий круг вятших подымается.

– А мизинные?

– Мизинные никуда не денутся. Пойдут за ними, хлеб-то у богатых. А за хлеб ныне люди на любой грех готовы.

– Что же делать? Михаил Ярославич в Орде.

– Вот-вот. Он в Орде, а Юрий-то Данилович в Москве.

– Ну и что?

– А то, что они хотят его на стол звать.

– Как? Ведь Новгород испокон за великим князем был.

– Был, да как бы не сплыл, Федя. Новгород всегда старался вольным в князьях быть.

– Но что им плохого сделал князь Михаил Ярославич?

– Невский вон сделал славянам одно хорошее, и то выгоняли. Так что не ищи, Федор Акинфович, причину, которую сам створил.

– Михаил Климович, ты меня обижаешь.

– Не время обижаться, Федя. Не время. На всякий случай готов будь.

– К чему?

– Как к чему? К побегу.

– Да вы что, мужи? Как же я буду в глаза Михаилу Яро-славичу смотреть?

– Наше дело, Акинфыч, было предупредить тебя: зреет замятия. А там сам решай.

Стюрка, вчерашняя рабыня, накрепко привязала к себе Юрия Даниловича. От ее прелестей совсем потерял голову молодой князь. И сам не заметил, как начал исполнять бе-зукоснительно просьбы своей наложницы.

Уже во вторую ночь их жаркой любви попросила Стюрка князя выкупить у Родиона Несторовича и ее тетку.

– А то мне скучно тут. Все на меня косятся. А тетка Мотря родной человек, все ж будет повеселее. Да и к тому же она мастерица по шитью. Выкупи ее, Юрий Данилович, не прогадаешь.

– Ладно. Будет тебе Мотря,– отвечал князь, задыхаясь от страсти.

И уже на следующий день привезли Мотрю во дворец. Стюрка обняла ее, шепнула радостно:

– Вот и опять мы вместе.

Никакого родства меж ними не было. Встретились они в плену, когда их, забитых в колодки, гнали в Киев. Мотря – крестьянская девушка, не очень привлекательная, невольно потянулась к Стюрке, по ее понятиям, ослепительно красивой, и даже стала ей прислуживать. Хотя прислуживание в плену между двумя колодочницами сводилось лишь к уступке лучшего места на ночлеге, большего куска хлеба, брошенного стражей. Но это в полоне и более ценимо. Там они и поклялись никогда не расставаться. Даже хотели было назваться сестрами, но Мотря, справедливо оценя свою незавидную внешность, молвила:

– Давай, Стюра, буду я тебе теткой. Ну какая я тебе сестра с моей-то рожей.

На том и порешили и своим спутникам по несчастью вдалбливали, что они родственницы. Когда их привезли в Киев на Почайн, чтобы везти оттуда водой в Царьград на невольничий рынок, на их счастье, появился там Родион Несторович. Увидел красивую полонянку, предложил за нее хорошую цену, заранее предвкушая обладание ею. Та вдруг разрыдалась:

– Без тети не пойду.

Пришлось Родиону Несторовичу раскошелиться на «тетю», правду сказать, в дальнейшем он ни разу не раскаялся в этом. Мотря оказалась сущим кладом. Обшивала не только его семью, но и даже дворню боярина.

Появившись при дворе князя, Мотря первым делом обшила, нарядила «племянницу». Сделала из нее, как говорила, куколку. Сшила несколько шелковых исподних сорочек, вышив их золотой нитью по оплечью. Длинный летник, надевавшийся поверх сорочки, Мотря украсила по подолу золотой тесьмой и бахромой, а застежки, на которые застегивался летник под самый подбородок, надежно прикрывая грудь, пришила из золота. Кроме этого, изготовила Мотря опашень из алого рытого бархата с серебряными пуговицами снизу доверху. Все изготовила «тетка» своей «племяннице» в какие-то две-три недели. Кика Стюрки на очелье блистала жемчугами и драгоценными камнями.

Увидев ее в блеске всех этих одеяний, Юрий Данилович решительно заявил:

– Все, Стюра, ныне ж садишься со мной за почетный стол. У меня гость.

– Кто, Юрий Данилович?

– Князь ржевский – Федор Александрович.

Вознеслась Стюрка в такую высь, что даже Романец, купивший ее некогда за цену жареного цыпленка, боялся не то что тронуть, а и взглянуть на свою «покупку». Ему недвусмысленно князь пригрозил:

– Позаришься на Стюрку, посажу на кол.

Угроза была столь серьезной, что Романец даже на «тет-ку»-страшилу не желал зариться, хотя та однажды намекала дураку на свое к нему благорасположение. Ну ее к лешему, слишком горячо возле «тетки» с «племянницей». От греха подальше. Довольно с Романца было коровницы, ютившейся в клети на задах коровника.

На почетном застолье Стюрка сидела рядом с князем, сияя своими очельями и ожерельями, все еще не веря, что сие происходит в яви. Слов нет, она была красивой, невольно привлекая к себе внимание князя ржевского. Все эти красноречивые взгляды гостя на Стюрку тешили самолюбие Юрия Даниловича. Весь вид его, казалось, говорил: вот какие у нас есть, да не про вашу честь.

За столом присутствовал и самый ближний боярин князя Родион Несторович, которому не нравилось, что на самом почетном месте сидит его вчерашняя рабыня Стюрка-пирож-ница. Но опытный воин умело скрывал свое неудовольствие, стараясь попросту не замечать Стюрку, не удостаивать ее даже мимолетным взглядом.

Между тем разговор за столом шел серьезный:

– Федор Александрович, о чем я хотел тебя просить,– заговорил после второй чарки князь Юрий,– У меня днями были послы из Новгорода. Зовут меня к себе на стол. Но, сам понимаешь, как мне идти, если там сидит тверской наместник?

– Прогони его, и всего делов,– сказал Федор Александрович.

– Прогнать недолго, Федя. Но, как бы тебе объяснить, послы-то новгородские ко мне приезжали тайно. Понимаешь?

– Понимаю.

– Стало быть, это еще не приговор веча. Мне надо, чтоб меня вече позвало, а еще лучше – архиепископ. Понимаешь? Меня позвать должны, чтоб у Михаила Тверского не было права обвинить меня в захвате стола новгородского.

– Но он, говорят, сейчас в Орде.

– Да, он в Орде. И момент очень удобный, чтобы изгнать его наместника из Новгорода.

– А чем я могу помочь?

– Вот ты и изгонишь его. Приедешь с дружиной, дашь ему по шапке. Соберешь вече, на котором провопят за меня. И проследишь, чтоб звать меня приехали вятшие, самые уважаемые люди, чтоб не прислали за мной какую мелочь пузатую.

– Это я смогу, Юрий Данилович,– согласился князь Федор без малейших колебаний.

Да и как ему было колебаться, когда перед его глазами стояла судьба можайского князя Святослава. Ржевец понимал, что выгодней быть союзником московского князя, уже показавшего свои хищные зубы соседям.

– Я не сомневался в тебе, Федор,– сказал Юрий Данилович удовлетворенно и стал сам наполнять чарку. Наполнил свою и Стюркину, предложил:

– Выпей с нами, дорогая, за успех.

– С удовольствием, Юрий Данилович,– разомкнула наконец алые уста красавица.

13. ИЗГНАНИЕ НАМЕСТНИКА

Да, наместник великого князя Федор Акинфович перегнул палку в своих стараниях выбить из новгородцев побольше кун для выхода. Может, в благополучные годы это воспринялось бы славянами спокойно, но после двух голодных лет, свалившихся на Русь, а потом и сильнейшего пожара, пустившего по миру тысячи новгородцев, своеволие наместника ударило больно не только по карманам, но и по самолюбию славян.

Зароптали в городе. Сначала вроде бы негромко, но потом все сильней, а вскоре и в открытую закричали на Торге:

– Наместник Михайлов греет руки на чужом горе! Гнать его!

Оно и правда, Федор Акинфович грел руки, грел. Вообразив себя полным хозяином города, он хватал везде, где только можно. Залезал даже в мытные деньги¹, что совсем было нехорошо.

Прав был посадник, ох как прав, утверждая, что Федор своими руками ковал новгородскую замятию против великого князя.

Так что князь ржевский, Федор Александрович, прибыл в Новгород в самый подходящий момент. Явившись на Городище с дружиной, он, оцепив хоромы, вошел к наместнику и, даже не поздоровавшись, спросил:

– Сам уедешь? Или тебе дать пинка под зад?

– Ты кто такой? – побледнев, спросил наместник.

– Я-то князь ржевский. А ты? Ну?

Увы, Федор Акинфович не из князей был. Именно этим потом и оправдывался в Твери, что так поспешно покинул город. В тот же день, к вечеру, выехал бывший наместник на нескольких телегах из Городища в сопровождении дюжины вооруженных слуг. Выбравшись на Селигерскую дорогу, он приказал гнать лошадей, насколько позволяла местность. Опасался погони, которая, по его мнению, должна случиться обязательно, поскольку под задницей наместника в кожаном мешке сытно погрюкивало серебро.

Однако новгородцы не догадались пуститься в погоню за беглецом, поскольку узнали о его отъезде лишь на следующий день (теперь ищи ветра в поле!). Сообщена эта новость была сперва на боярском совете на владычном подворье, и лишь после этого она достигла Торга, где вызвала единогласный отклик: «Скатертью дорога!»

Вятшие не решились сзывать на городское вече голодных славян. Кто знает, что взбредет в эту буйную многоголовую гидру. А ну кинут: «На поток толстопузых!» Нет, нет, лучше

■ Мытные деньги – пошлина за проезд в заставу; за товар. тихо-мирно собрать вятших на владычный двор. И решить. Как решим, так и будет.

На малом вече, как обычно, первым Степан Душилович заговорил:

– Господа бояре, к нам прибыл князь Федор Александрович, избавивший нас от корыстолюбивого тверского наместника. Давайте послушаем, что он скажет.

– Господа новгородцы, прослыша о ваших бедах, встревожился князь московский Юрий Данилович и просил меня помочь вам избавиться от хомута тверского. Вчера я выгнал с Городища наместника Твери.

– Где он? – спросили с дальней лавки.

– Он давно уж чешет по дороге в Тверь.

– Зря, князь, зря,– подал голос Михаил Павшинич.– В поруб его надо было. В поруб.

Павшинича поддержало несколько голосов: «Зря».

– Он, понимаете, все же поставлен великим князем.

– Ну и что? У нас тот князь, кто нам люб.

– Верна, Павшинич, верна-а...

– Захотим – позовем московского Данилыча, и никто нам не указ.

Павшинич не подозревал, какую ниточку князю Федору подкинул. Тот мигом ухватился за нее:

– Конечно, князь Юрий Данилович не чета другим прочим. Добр, смел, великодушен. На брани за спинами не прячется, всегда впереди, на острие удара.

– А что, господа бояре,– неожиданно молвил Лазарь Моисеевич,– не пригласить ли и впрямь князя Юрия? Михаил Ярославич, сколь ни пытался его бить, всегда об него зубы

■ обламывал.

– Надо подумать, господа бояре.

– А что думать? Звать Юрия – и никаких.

Долго спорили: звать – не звать. И все же приговорили: звать.

Тут уж Федор Александрович подсказал:

– Но звать его надо отправлять посланцами самых уважаемых и достойных новгородцев.

– Это ведомо. Чай, не за купцом поедут.

– Ну, а кого пошлем? – спросил Степан Душилович.

– Пусть Павшинич едет, он не из посадников. Золотой пояс тридцать лет уж носит.

– А еще?

– Еще ты езжай, Степан.

– Что вы заладили в кажну дырку меня совать,– неожиданно уперся Степан Душилович,– Степан туда, Степан сюда.

– Так уваженье ж, Душилович.

– Спасибо, братья, за честь, но не могу я. У меня от тряской дороги колики в боку зачинаются. А до Москвы скакать да скакать. Увольте.

Уважили просьбу боярина, чай, тоже золотопоясной, поверили в «колики». Но слукавил Душилович, мигом придумав себе болячку, он нюхом чуял, что затевается великая смута против Твери, и неизвестно еще, чей верх станет. А он лучше уж в тени перебудет.

Вторым послом решили послать Лазаря Моисеевича, у того пояс золотой едва ли не с юности. Он упираться не стал.

– Слушайте, господа бояре, ежели выпустили живым наместника Федьку, знаете, что нам грядет за сим? – спросил Юрий Мишинич.

–Что?

– А Тверь нам в Торжке хлеб перекроет.

– Эт верно,– зашумели на лавках.– Это как пить дать.

– Надо слать дружину туда.

Хлебушек ныне для Новгорода дороже золота. Не столь велик его поток с Волги, а все ж помалу капает. Если еще и этот ручеек Тверь перекроет...

Когда Федор Акинфович явился в Тверь побитым псом и сказал, что в Новгороде великая замятия, что он едва ноги унес, возгорелся праведным гневом Дмитрий Михайлович:

– Все. Иду ратью на Новгород.

С большим трудом отговорил его от этой затеи Александр Маркович, употребив для этого все свое красноречие, приведя ярчайшие примеры невозможности выиграть рать у славян, начав с Ярослава Всеволодовича с его неудачей в липецкой битве и кончив даже самим Батыем.

–...Что ты, Дмитрий Михайлович, сам Батый не захотел с новгородцами связываться. Батый!

Пожалуй, последний довод убедил-таки княжича обождать с ратью. Однако дружину он все же велел собирать и вооружать.

Но где-то через неделю после возвращения Федора прискакал из Новгорода потаенный гонец с грамотой для великого князя.

– Давай. Я за него,—сказал, хмурясь, Дмитрий Михайлович.

– Но мне велено ему лично.

– Он в Орде и поручил мне лично принимать его грамоты,– начал сердиться княжич.– Что, у тебя силой отымать, что ли? • Гонец понял, что все равно отберут, да еще и поколотят, чего доброго, вздохнув, отдал грамоту безусому князю.

Тот сорвал печать, с треском развернул свиток из бересты. Текст был процарапан писалом:

«Михаил Ярославич! Новгородцы сбираются идти ратью на тебя. Берегись. Ведет полк князь Федор Ржевский. Данила Писарь».

– Ага! – вскричал Дмитрий Михайлович почти с торжеством,– А что я говорил?!

И помчался к Александру Марковичу, тут же забыв о новгородском посланце. Гонец Митяй был слугой Данилы Писаря и пустился в столь дальний и опасный путь не очень охотно. Отправляя его с берестой-грамотой, Данила сказал:

– Там тебя наградят.

Мысль о грядущей награде немножко согревала Митяя в пути. Но случилось не так, как ожидалось. Великого князя не оказалось, а сын его, прочтя грамоту, с воплем помчался куда-то, совершенно забыв о нем, Митяе, даже не спросил: ел, не ел?

Гонец так и стоял в опустевшей светелке. Уставший, голодный и расстроенный. Думал с горечью: «Вот тебе награда. Почти неделю, рискуя жизнью, пробирался от Новгорода. И вот – наградили».

Он долго стоял, переминаясь, потом присел у двери на лавку, все еще надеясь, что княжич воротится и распорядится насчет него: «Накормить, наградить и спать уложить».

А спать тоже хотелось. Сказывалась накопившаяся за дорогу усталость. Даже подумывал: не прилечь ли на лавку? Но очень уж хотелось жрать. А какой сон на голодное брюхо?

Наконец в светелку заглянул старик.

– Ты что здесь делаешь, молодец?

– Я? – удивился Митяй.

– Ты.

– Жду вашего князя. Я гонец из Новгорода.

– Ну, ему теперь не до тебя, помчался по посадам полк сбирать. Ты ел хоть?

– Нет.

– Эх,– покачал головой дед.– Идем в поварню.

В поварне, притулившись на краешке стола, новгородец с жадностью уплетал холодную, загустевшую горошницу, запивая квасом. И от горькой обиды на ресницах его взблескивали скупые слезинки.