Текст книги "Ханский ярлык (СИ)"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

11. СВАДЬБА МИХАИЛА

Как и сговаривались, ростовский князь Дмитрий Борисович сам привез свою дочь в Тверь. Невесту и ее родителей поместили в правом крыле дворца, состоявшем из нескольких горниц. В тот же день Ксения Юрьевна поручила старой Михеевне готовить сенник для новобрачных.

– Ты, матушка, знаешь все обычаи, приготовь молодым ложе, как по старинке положено.

– Приготовлю, княгинюшка, не боись. Только дай мне с пяток девок да парней добрых.

Михеевна сама выбрала во дворце горницу для сенника и первым делом послала парня на потолок.

– Взгляни, не насыпана ли там земля.

Тот, забравшись туда, крикнул:

– Земля есть.

Тут же Михеевна отправила к нему еще двух парней, наказав:

– Всю землю с потолка убрать и подмести чисто.

– Зачем, Михеевна?

– Тут, чай, не могила, а ложе для новобрачных готовится.

Трех парней наладила Михеевна отправляться на гумно:

– Привезите тридевять снопов, а посля четыре кадки – одну с пшеницей, другую с овсом, третью с ячменем, четвертую с рожью.

Притащили в горницу широкое низкое ложе, которое сначала пришлось разобрать: не проходило в дверь. Лишь внеся, снова собрали, сколотили в горнице.

Затем на ложе было ровным слоем расстелено двадцать семь снопов, поверх них положен ковер и уж на него – две пуховые перины, а на них – подушки. Перины покрыли шелковыми простынями, а сверху накинули теплое одеяло на дорогом меху.

Кряхтя, парни втащили четыре кадки, Михеевна велела поставить их у ложа.

– Что ж вы не полные-то? – возмутилась старуха.

– Так полные-то тижало,– оправдывались отроки.

– Сейчас же натаскайте, чтоб все с верхом были – и полба, и овес, и ячмень.

Затем во все четыре угла горницы были воткнуты четыре стрелы и на каждой вздеты «сороковки» соболей.

Над дверью – и с внутренней и с внешней стороны – были прибиты кресты, а также и над окном. На лавку поставлена корчага с медом и две обливные кружки.

– Ну, кажись, все,– оглядела удовлетворенно Михеевна покои новобрачных и уж направилась было к двери, да, оглянувшись напоследок, спохватилась: – Ахти мне батюшки, заметило голову-те. Сенька, беги в поварню, притащи четыре калача.

Отрок принес калачи. Михеевна, вздев на левую руку, сама пошла и на каждую стрелу, воткнутую в угол, осторожно накинула по калачу, поправила «сорочки», отряхнула ладони. Перекрестилась.

– Вот теперь все.

Отправилась к княгине, доложила умиротворенно:

– Сенник готов, матушка княгиня.

Венчал молодых сам епископ Андрей в новом первом каменном соборе Святого Спаса, построенном стараниями и содержанием молодого князя Михаила Ярославича. Епископ, обвенчав их, соединил руки и провозгласил мужем и женой, велев поцеловаться.

После этого он вручил Михаилу деревянную чашу с вином.

– Испейте, дети мои, из единого сосуда.

Михаил сделал глоток, передал чашу Анне, она, глотнув, вернула ее ему. И так до трех раз. После третьего отпития князь кинул чашу на пол и, наступив на нее ногой, раздавил. Вместе с ним наступила на нее и ножка жены.

Михаил молвил при этом:

– Пусть будут так растоптаны те, кто будет сеять меж нами раздор и нелюбовь.

– Пусть,– повторила тихо жена.

Присутствующие стали поздравлять молодых. Дружка Сысой, вынув засапожник, разрезал на блюде каравай. Епископ освятил хлеб и сказал:

– Отнеси родителям новобрачных, дабы вкусили они эти хлебы как символ будущего свойства и родственной приязни, и дабы были меж собой людьми одного стола и хлебосольства, и жили дружно, как зерна единого колоса.

Сысой помчался во дворец с хлебами, где уже ждали его Ксения Юрьевна и князь Дмитрий Борисович с женой. Все они взяли по кусочку этого хлеба и, умакнув в соль, съели. И поздравили друг друга с породнением, и трижды поцеловались.

При этом Ксения Юрьевна отчего-то не сдержала слез.

– Что с тобой, сватья? – спросил тихо князь Дмитрий.

– Да так,– махнула рукой княгиня, хотя причина была: жаль ей стало сына, что не благословлен он на женитьбу отцом. Сирота.

На выходе из церкви дружки осыпали молодых хмелем и мелкими монетами, которые раскатывались по земле и тут же подхватывались веселыми зрителями.

На дворцовом крыльце, куда молодые проследовали по дорожке, устланной камкой, их встретили родители и благословили на супружескую жизнь.

Свадебный стол был накрыт в самом большом зале дворца, молодые сели во главе его, и начался пир. И хотя перед новобрачными ставились самые вкусные блюда и лучшие меды и вина, они ни к чему не притрагивались. Только слюнки глотали.

Во дворе пировали мизинные, там меды были покрепче и закуска попроще – калачи да рыба в разных видах,– но все равно было весело, даже веселее, чем во дворце.

И когда гости выпили по третьей чарке, а на стол принесли жареных лебедей, то перед молодыми поставили блюдо с жареной курицей. Они еще не успели насладиться запахом ее, как тут же подскочил Сысой с камчатной скатертью, схватив курицу, завернул ее и, подмигнув Михаилу, тихо шепнул:

– Я еще вам одну приволоку.

И, обратившись к родителям новобрачных, громко попросил:

– Благословите вести молодых опочивать.

– Благослови Бог,– поднялись из-за стола родители новобрачных.

Ксения Юрьевна направилась к сеннику, но Дмитрий Борисович проводил молодых только до дверей. Здесь он взял за руку дочь и сказал, обращаясь к Михаилу:

– Сын мой, Божьим повелением и родительским благословением нашим и матери твоей княгини Ксении Юрьевны велел тебе Бог сочетаться законным браком и поять нашу Анну Дмитревну, прими ее и держи, как человеколюбивый Бог устроил в законе нашей христианской веры и святые апостолы и отцы заповедали.

С тем князь Дмитрий передал руку дочери ее мужу. И они пошли в сенник, держась за руки, а впереди них шел свечник и дружка Сысой с завернутой в скатерть курицей.

В сеннике, положив ее на лавку, Сысой успел шепнуть Михаилу:

– За подуш-шкой.

И молодожены остались одни. Наконец-то при свете единственной свечи Михаил смог без помех рассмотреть свою жену.

– А почему твоей сестры на свадьбе не было?

– Им Переяславль вернули, а там одни головешки. Обустраиваются.

– А-а. Знаю. Князь Федор постарался. Чего стоишь? Садись.

Анна присела на краешек лавки, притихшая, вроде даже испуганная, беззащитная.

В сердце мужа явилась нежность, и, чтобы снять оцепенение с юной жены, он сказал:

– Есть как волк хочу. А ты, Анница?

Она кивнула головой утвердительно: да. Михаил развернул скатерть и достал курицу.

– Ты что любишь? – Он стал отламывать ножки, крылышки.

– Грудку,– негромко сказала Анна.

– Сейчас.

Он оторвал мягкую грудку, протянул в горсти жене.

– Ешь.

Сам стал обгладывать ножки и крылья. Наголодавшись за день и во время пира, на котором им не полагалось ни пить, ни есть, они очень скоро управились с курицей. Михаил спросил:

– Наелась?

– Угу.

– Ох, обманываешь мужа,– засмеялся Михаил,– Нехорошо. А я б так еще столько съел бы.

– Сказал бы мне,– молвила тихо Анна,– я бы не стала есть, потерпела.

– Зачем терпеть? Мы сейчас поворожим, и нам еще курочку Бог пошлет. Не веришь?

Анна смотрела на мужа, улыбаясь недоверчиво.

– Поворожить? – спросил он.

– Поворожи,– согласилась она, улыбаясь.

Михаил привстал и начал кокать, как обычно кокает курица перед тем, как снести яйцо:

– Ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко, ты совсем недалеко. Ко-ко-ко.

И он пошел по сеннице, поводя смешно носом, словно принюхиваясь. Анна смеялась, прикрывая рот, чтоб громко не расхохотаться.

А Михаил обнюхал кади с зерном, приговаривая при этом:

– Тут-ка нету-ка... Тут-ка тож... Где ж ты, курочка, живешь?

И вдруг остановился, замер, знаками призывая и Анницу притихнуть. И в полной тишине спросил шепотом:

– Ты слышишь?

– Что? – тоже прошептала Анна.

– Как што? Курицу.

– Нет,– покачала головой Анна.

– А она вон где! – Михаил неожиданно прыгнул на ложе и, сунув руку за подушку, извлек жареную курицу.– Вот видишь, наворожил.

Жена вытаращила в удивлении глаза:

– Как? Как ты это?

– Ну как? Обыкновенно. Захотел, позвал – она и явилась. Мы ж с тобой целый день голодом сидели. Заслужили вторую курицу.

И эту он ломал, подавая жене ее любимую грудку, она все никак не могла прийти в себя от увиденного, все приставала:

– Ну как ты? Скажи.

– Обыкновенно. Хочешь, наворожу, и на ложе жареный баран окажется?

– Не, не надо, Миша, не надо,– с вполне искренним испугом молвила жена.– Нам же спать на ложе.

И вдруг, осекшись, покраснела.

– Глупенькая,– молвил ласково Михаил и, схватив ее за голову, поцеловал в нос, прижал к груди.– Ребенок ты мой дорогой.

И дунул на свечу. Она погасла. В темноте Анница прошептала:

– Надо бы вместе гасить... Как же ты?

– Ничего, милая. Я за себя и за тебя дунул.

А со стороны свадебного пира несся веселый шум, игра гуслей, песни и пляски. Казалось, что весь дворец ходил ходуном.

Три дня пировали во дворце тверского князя. Уже на второй день прискакал из Москвы боярин с несколькими гридями. Он привез от московского князя Данилы Александровича поздравления новобрачным и подарки. И вручил их торжественно.

– Московский князь Данила Александрович просил простить его, что не прибыл на свадьбу твою, Михаил Ярославич. А не прибыл он по причине важной – накануне у него родился еще один сын.

– Это какой же по счету?

– Пятый, князь. И окрещен он Афанасием. Данила Александрович пожелал тебе нарожать столько же, а то и больше. И послал тебе в подарок аргамака под арабским седлом, а супруге твоей княгине Анне Дмитриевне опашень¹ с золотыми пуговицами.

Молодожены благодарили москвичей за подарки и пригласили на пир. В тот же день князь Михаил прокатился на вороном аргамаке и остался доволен:

– Хорош конь, воистину хорош.

Но, конечно, самый дорогой подарок Михаил Ярославич получил с женой. Князь Дмитрий Борисович, как и обещал, передал ему Кашинский удел, как раз прилегавший к землям Тверского княжества.

– Богатей, сынок. Ширься.

^Опашень – род верхнего кафтана, длинный, но с короткими рукавами.

12. СЪЕЗД

Однако шириться на Руси не так просто было. То и дело данщики одного князя заезжали в удел соседнего князя. Это, естественно, служило причиной ссор, а то и потасовок на границах княжеств. Вот и с подарком свадебным – Кашинским уделом – неприятности начались. Вскоре после свадьбы Михаила с Анной скончался князь Дмитрий Борисович, в Ростов сразу же перебрался из Углича его младший брат, Константин Борисович, оставив князем в Угличе сына своего, Александра. И конечно, тут же князь Константин пытался оспорить право Михаила на «исконно ростовскую землю Кашинскую».

В Тверь к Михаилу Ярославичу прискакал гонец из Владимира.

– Великий князь Андрей Александрович велел тебе, князь, прибыть во Владимир.

– Зачем?

– Из Орды туда приехал посол с повелением Тохты умирить нашу землю. И великий князь решил собрать во Владимир всех князей, дабы уговориться об отчинах и выходе.

– Значит, и московский князь будет?

– Да и московский и ярославский, все-все соберутся. Гонцы ко всем поскакали.

Михаил выехал во Владимир в сопровождении Сысоя и еще нескольких гридей, захватив с собой и крепостную грамоту на право владения Кашинским уделом, которую вручил ему на свадьбе покойный Дмитрий Борисович. Он полагал, что на княжеском съезде новый ростовский князь Константин может заговорить об этом.

Во Владимире он не поехал сразу к великокняжескому дворцу, а отыскал подворье, где остановился московский князь Данила Александрович.

– О-о, Миша,– искренне обрадовался Данила.– В нашем полку прибыло.

Они обнялись и даже расцеловались.

– А мы вот здесь с Иваном, свояком твоим, а моим племянником, расположились,– Князь обернулся, позвал: – Ваня, иди поздоровайся со свояком.

Переяславский князь Иван Дмитриевич, в отличие от своего дяди, был не очень шумлив, скорее даже стеснителен. Он сдержанно поздоровался с Михаилом, обниматься не стал.

Князь Данила тут же потянул их обоих за стол.

– Идемте. Мои отроки дорогой вепря завалили, отведаем свежатинки.

Налил по этому случаю по кружке меду хмельного, поднял свою:

– Ну, со свиданьицем, братцы,– и выпил залпом, даже не поморщась.

– Зачем он нас собирает? – спросил Михаил, для приличия пригубив свою кружку,– он не любил хмельное.

– А кто его знает,– отвечал Данила, беря с блюда кусок жареной вепрятины,– Может, соберет нас в одно место всех и перебьет, как в свое время рязанский князь перебил слишком расплодившихся родственничков.

– Ну у тебя шуточки, дядя Данила,– сказал Иван.

– Какие шуточки, Ваня? От Андрея чего угодно можно ждать, не зря в молодости почти два года в Орде прожил. Не он ли доконал твоего отца? А сколько раз он Орду на нас приводил?

– Ну, в этот раз-то он только посла Неврюя привез.

– Это, наверное, оттого, что в Орде своя замятица идет. Меж собой помириться не могут. А будь там мир, наверняка приволок бы братец Андрей с собой какого-нибудь салтана с туменом, как пить дать.

– А где он будет собирать нас? – спросил Михаил.

– Наверное, во дворце. Как хотите ребята, а береженого Бог бережет, но пойдем мы туда в бронях, ну и на всякий случай с засапожниками. Оно бы и с мечами не мешало, но при входе его церберы все равно отберут.

На следующий день сразу после заутрени их позвали во дворец. Они и впрямь все трое надели бахтерцы, прикрыв их цветастыми сорочками. Однако пополневшие фигуры их выдавали сокрытое – даже кафтаны не застегивались.

– Ничего, пойдем враспашку,– успокоил Данила.– А что брони заметны, так мы, чай, князья, не иереи альбо купчишки какие.

Съезд собрался в большой светлой горнице, вдоль стен которой были широкие лавки, покрытые коврами, а в простенке передней стены меж окнами стоял великолепный сто-лец с высокой спинкой, изузоренной резьбой. И даже подлокотники стольца представляли собой каких-то вытянувшихся зверей с раззявленной пастью, тоже искусно вырезанных мастером.

На стольце сидел задумчивый Андрей Александрович. С двух сторон от него стояли еще два седалища, видимо только что приставленные; на одном из них, справа от стольца, сидел епископ Симеон, недавно рукоположенный митрополитом Максимом владыкой Владимиру, Суздалю и Нижнему Новгороду.

«Ну, раз здесь епископ,– подумал Михаил,– ничего худого не должно случиться, зря брони надевали».

Седалище слева от стольца было свободно, и Михаил догадался: для посла ордынского предназначено. Князья, входя в горницу, делали неглубокий поклон великому князю и проходили, садились на лавки, где было свободнее. И как-то так случилось, вроде бы и не сговаривались, а расселись примечательно, разделившись обоюдным нелюбием. На лавку о правую руку от стольца сел Федор Ростиславич, с ним рядом ростовский князь и угличский. Напротив, слева от стольца, сел князь московский Данила Александрович, имея с двух сторон князя тверского и переяславского.

Наконец великий князь вышел из задумчивости, заговорил:

– Братья, наперво хочу представить вам нового владыку Симеона, недавно рукоположенного митрополитом на владимирский владычный стол.

С этими словами епископ поднялся с седалища.

– Благослови, отец святой, наш съезд,– сказал Андрей.

Симеон поднял свой крест, осенил им собравшихся, пробормотал негромко:

– Возлюбите друг друга, чада мои, простите друг другу вольные-невольные прегрешения, и пусть воссияет над вами слово Божие во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Все дружно закрестились. Перекрестился и Андрей, молвив:

– Спасибо, владыка, за путное слово и благословение.

Не словом, но взглядом выразительным князь Андрей дал понять владыке, что он свободен. Но Симеон молвил, садясь:

– Позволь мне присутствовать, сын мой.

– Пожалуйста,– пожал плечами великий князь, не умея скрыть неудовольствия от этого. Ему явно не хотелось иметь на съезде свидетелем владыку.

– Братья,– привстав, заговорил Андрей.– Великий хан Тохта прислал нам своего посла Александра Неврюя, который бы разобрался в наших делах и передал бы нам слово великого хана, а ему, всемогущему, нашу любовь и приязнь.

– Ишь ты, как взлюбил поганого царя,– пробормотал князь Данила на ухо Михаилу.– С-сука.

– Высокочтимый салтан Неврюй,– повысил голос князь Андрей.– Мы просим почтить нас своим присутствием.

Дверь распахнулась, и на пороге появился знатный татарин в зеленом бешмете, из-под которого виднелась ярко-желтая рубаха с перламутровыми пуговицами.

По знаку великого князя все князья встали и поклонились послу, важно прошествовавшему к стольцу и усевшемуся на приготовленное для него седалище с шелковой подушкой.

– Высокочтимый салтан Неврюй,– повысил голос князь Андрей.– Здесь собрались все... почти все русские князья. Они с нетерпением ждут царского слова из уст твоих.

Неврюй обвел быстрым взглядом своих щелок-глаз присутствующих и сказал отрывисто, словно пролаял:

– Великий хан недоволен вами.

И замолчал, словно ожидая чьего-то вопроса. «А когда он был доволен»,– подумал князь Данила. Но, видимо, подумал вслух, так как щелки-глаза оборотились на него, и посол наконец-то начал речь, опять как бы пролаивая каждое слово. Видимо, из-за некрепкого знания языка:

– Потому что вы стали неисправно платить выход. И платите кто как хочет и когда хочет. Если сравнить прошлогодний выход с выходом первого года после числа, то вы дали меньше трети, а хлеба вообще ни одного мешка.

– Но у нас был неурожай,– заметил князь Данила.– Голод.

– Ты бы помолчал, Данила, не перебивал посла,– попытался осадить брата Андрей.

– Нет-нет,– осклаблился Неврюй,– Пусть говорит, пусть говорит. Я должен слушать.

– У нас все сгорело. Люди целыми деревнями умирали от голоду. Где ж нам было взять хлеб.

– Спрашиваешь, где? А где твой сосед, тверской князь, брал? А?

Михаил Ярославич понял, что надо говорить:

– Я покупал у купцов, везших хлеб с Низу, и велел его скармливать голодающим, чтоб не вымерли. Платил втридорога. Если б я этого не сделал, то вся бы Тверь скудельницей была б.

– Но почему ты нисколько не послал в Орду?

– Потому и не послал, что все до зернышка скормил голодающим.

– Но сеял же?

– Сеял. Но кто ж семенное зерно включает в выход, Нев-рюй? Сам посуди, если я нынче не посею, что я в зиму повезу вам?

– Тут ты прав, князь Михаил,– неожиданно согласился Неврюй.– Но все же выход для вас должен быть на первом, главном месте, а потом уж голодающие.

– Не спорь, Миша,– шепнул князь Данила.– Не докажешь.

Но оказалось, слух у Неврюя был как у лисы.

– Отчего не докажешь, князь Данила? – ухмыльнулся он.– Ежели говорить все как есть, истинную правду, доказать можно.

– Ну коль ты хочешь истинную правду, высокочтимый Неврюй,– с плохо скрытой насмешкой заговорил Данила,– то изволь. Ты сказал, что против года, когда численники народ считали, собрали, мол, менее трети. Так с кого же собирать-то? Ваш салтан Дюденя железной метлой по Руси прошелся, закрома повымел, людей кого не убил, в полон увел, у меня вон Москву сжег...

– Данила-а,– вдруг возвысил голос князь Андрей.

– Что Данила? Что Данила? Я уже тридцать шесть лет Данила. Хорошо, у тебя во Владимире храмы каменные? А у меня?

– А кто ж тебе не дает строить каменные. Меньше гореть будешь. И не заговаривайся.

– Я заговариваюсь? Это, брат, ты зубы заговариваешь, чтоб я часом не напомнил, где ты был при Дюдене. Не по твоей ли указке он четырнадцать городов на щит взял? А? Че морщишься? Не люба правда? А?

– Помолчи, Данила.

– Нет, пусть говорит,– разрешил Неврюй.– Мы ж здесь собрались, чтоб все выговорить, чтоб не держать камень за пазухой.

– Так вот я и говорю, высокочтимый Неврюй, сперва Дюденя, а потом и голод прошелся по земле, откуда ж такой же выход будет, как после числа? И между прочим, жгли города по выбору. Небось Городец не тронули, Нижний Новгород тоже обошли. Переяславль хоть пограбили, но не сожгли. Отчего? Да оттого, что князю Федору как союзнику подарили. Правда, когда его оттуда попросили, он сам сжег его.

– Это ложь! – вскочил Федор Ростиславич.

– Вишь, как правда тебе глаза уколола, Федя. Ажник подпрыгнул. А ну-к еще ножкой притопни. Ты, милок, ты сжег Переяславль.

– Докажи, Данила Александрович, прежде чем напраслину возводить. Чтобы я, да своей рукой...

– Зачем тебе было своей, али слуг мало?

– Ну что вы спорите? – вмешался великий князь.– Али мало наши города горят от всяких разных причин, то молния, то от лучины, а то еще отчего.

– То от набега поганского, то от руки княжьей,– не удержался, съехидничал князь Данила.

– Нет, Андрей Александрович,– не успокаивался Федор Ростиславич.– Пусть он докажет.

– В самом деле, Данила, с чего ты решил, что князь Федор это сотворил?

– А спроси племяша нашего, Ваня,– повернулся к соседу Данила.– А ну-к скажи, чего ж ты молчишь?

– Так что уж теперь,– замялся переяславский князь.

– Ага-а,– закричал Федор Ростиславич, по-своему восприняв колебания молодого князя.– Чего ж ему говорить, раз его там в то время еще не было.

– Так, Федор Ростиславич,– взглянул ему прямо в лицо князь Иван,– жители-то, погорельцы, двух твоих гридей-за-жигалыциков схватили.

– Ну так где же они?

– Вестимо, тут же убили.

– А може, это твои гриди были,– осклабился Федор, садясь на лавку.

– Твои, Федор Ростиславич, твои. Ты там, почитай, год сидел, мизинные всех твоих отроков в лицо знали.

– Ну, мизинные мало ли чего не нагородят. Токо слушай чернь-то.

– Нет, ты гляди,– опять вскочил возмущенный Данила,– Кто ж ты после этого, Федор? Ты ж самая настоящая змеюка подколодная.

– Князь Данила! – крикнул Андрей, стукнув ладонями по подлокотникам.

– Что Данила, что Данила? Я вот ему дам в рыло, вот и узнает князя Данилу.

– Ты не смеешь бесчестить князя! – кричал Андрей.

Но московский князь уже сорвался с цепи:

– Какой он, к черту, князь? Он грязь!

–Ну, знаешь...– поднялся с лавки Федор, ободренный явным заступничество великого князя.– Такого сраму не прощают.– И цапнулся за голенище, намереваясь явно припугнуть москвича.

Однако у Данилы засапожник быстрей блеснул в руке, что явилось неожиданностью для Федора. И он тут же закричал:

– Видал, Андрей Александрович, он на съезд оружным пришел.

Однако великий князь не стал оговаривать за это брата, так как понял, что и у Федора за голенищем не сучок припрятан, просто он его достать не успел.

– Будет вам, петухи!

Столь бурное и горячее начало съезда не сулило хорошего продолжения. Неврюй не вмешивался в споры, понимая, что здесь правого все равно не найти. Обид у всех накопилось столько, что дай Бог, чтоб до крови не дошло.

В первый день Бог миловал, до драки не дошло, хотя и не раз назревало. Отпуская братию, великий князь наказал:

– Завтра с утра продолжим. Князь Иван, задержись на часок.

Когда все ушли, князь Андрей поднялся со стольца, подошел к Ивану, сел рядом на лавку.

– Ну как управляешься, племяш?

– Спасибо, дядя. Хорошо.

– Тебе, Иван, надо после съезда в Орду ехать.

– Зачем?

– Как зачем? Пред очи царя явиться, ярлык на княжение получить. Ныне ты без ярлыка, тебя кто хошь согнать может. А отвезешь Тохте выход... Надеюсь, ты собрал что-то?

– Собрал, но не все.

–Ну, скоко есть, вези. Поклонись. Да лучше с женой езжай. Тохта любит, когда с женами приезжают, он тогда более доверия являет князю.

– Хорошо, Андрей Александрович, я поеду.

За воротами князья Данила и Михаил ждали Ивана, держа его коня. Он сел в седло. Поехали шагом на свое подворье.

– Ну чего он там? – спросил князь Данила.

– В Орду шлет выход везти и ярлык получить.

– Ну туда, конечно, надо съездить.

– Дядя Данила, Михаил Ярославич, прошу вас, присмотрите за моим уделом, пока меня не будет.

– Присмотрим. Ты оставь наместника кого из бояр. И накажи, чуть что, чтоб ко мне гонца поспешного слал. Мы присмотрим, Ваня, не бойся. Ты токо там не вздумай Тохте на Андрея жалиться, он потатчик его. Андрей-то в молодости там почти два года прожил, видно, и сдружился тогда с ним, еще с ханичем.

На следующий день съезд резко разделился. И хотя в самом начале Неврюй велел более говорить о всей земле Русской, о желаемом пополнении выхода и особенно хлеба, князья сразу же скатились к обоюдным попрекам.

С одной стороны за спиной великого князя встали князь

| Федор Ярославский и Константин Ростовский, с другой сто роны – князь Данила с Михаилом Тверским и Иваном Переяславским.

I Поскольку княжества не имели четких границ, то при сборе дани невольно или с умыслом сосед залезал в чужой удел и собирал дань с деревень, ему не принадлежащих. В самый разгар препирательств Константин Борисович вспомнил и про Кашинский удел:

– Мой брат Дмитрий, Царствие ему Небесное, подарил князю Михаилу землю, ему не принадлежащую.

– Как не принадлежащую?

– А ты глянь на грамоты метевые – к кому ближе Кашин, к Ростову али к Угличу? К Угличу. Стало быть, это угличская земля.

– Ты что, князь Константин, с коня свалился? – спросил Данила Александрович.– Ростов издревле держал Кашин под своей властью. И князь Дмитрий выделил его в приданое своей дочери Анне, ныне княгине тверской.

– Ну где ж справедливость? От Углича до Кашина можно в день доехать, а от Твери в три дни не доскачешь.

– Это ты у наших пращуров попытай, как это они делили, тебя не спросив. И кстати, ты ж ныне в Ростове сидишь, чего ж за Углич хлопочешь?

Все понимали, чего ростовский князь за Углич хлопочет: там сын его Александр сидит, как ему не порадеть?

– Ох и язва ты, князь Данила,– молвил Федор Ростиславич, пытаясь хоть так отомстить за вчерашнее.– Не твой удел, чего нос суешь?

– Ты бы уж молчал, Федор. Сидишь в Ярославле, а рот на Смоленск разеваешь, эвон аж через мое княжество и Можайское глядишь.

– Смоленск – моя дедина.

– Какого ж лешего присох в Ярославле? Он-то ведь не твоя дедина.

– Он мне с женой достался.

– Вот и молчи за Кашин, он князю Михаилу тоже с женой достался, тем более к его землям примыкает.

– А крепость есть?

– А то как? Миша, покажи им крепость.

Михаил Ярославич полез за пазуху, достал пергаментный свиток, развернул его, но передал не Федору, а великому князю.

Тот не стал вчитываться, взглянул только на подписи, печать и тут же вернул Михаилу.

– Все верно. Нечего воду в ступе толочь. Надо о выходе думать, как его увеличить,– сказал Андрей Александрович, косясь верноподданно на Неврюя.

Татарин, улыбаясь, кивал утвердительно. Это было его главной заботой – выход. Для этого и собрал он голдовников великого царя Тохты. Пусть думают, если не хотят прихода самой орды. Тогда все дороже обойдется.