Текст книги "Ханский ярлык (СИ)"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

14. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Дабы иметь на левобережье свои глаза и уши, Дмитрий Михайлович отправил туда около двадцати разведчиков, строго наказав:

– Заметите новгородский полк, немедля сообщите мне. Где он? Куда направляется? И сколь велик?

Лазутчики засекли новгородцев еще на подходе к Торжку и с этого времени ежедневно сообщали в Тверь о их передвижении:

–...Торжок миновали, идут по направлению к Волге.

–...Уклоняются к полудню в сторону Старицы.

– Так,– гадал Дмитрий Михайлович.– Видимо, у Старицы будут переправляться, чтоб идти на нас правым берегом.

– Не пойму,– вздыхал Александр Маркович,– чего они затевают. Почему они не захватили Торжок, а прошли мимо?

Где им было проникнуть в планы князя Федора Александровича, когда он даже тысяцкому ничего не говорил. Но когда приблизились к Волге, приказал ставить шатры, а тысяцкому наконец-то сказал:

– Здесь и будем ждать тверской п элк.

– А почему бы не напасть на них?

– Нам лучше выманить их сюда.

– Почему, князь?

– Потом узнаешь, если сам не догадаешься.

Тысяцкий не стал ломать голову. За поход и успех отвечает князь, вот пусть и мудрит себе. А Федор Александрович, призвав к себе сотских, приказал:

– Ставьте шатры покрепче, обустраивайтесь надолго.

– На сколько?

– Там увидите,– увильнул князь от прямого ответа.

Сотские расходились в недоумении – экую даль отшагали для рати и вдруг встали на месте, да еще велено обустраиваться надолго.

– Что он думает, до зимы здесь отсиживаться?

– Мудрит что-то князь.

– А может, боится?

– Вряд ли. Он не из трусов. Наместника тверского так шуганул, что тот стрелой вымчался с Городища. Тут что-то другое.

– Да. Тут какая-то хитрость.

– Взял бы сказал об этом нам.

– Ага. Сегодня тебе скажет, завтра вся Тверь знать будет.

– Чего мелешь? Я что, переветчик?⁴⁰40
  'Ряпучиники – от ряпухи – название рыбы.


[Закрыть]

– При чем тут ты? Князь правильно делает, что никому не сообщает. Тут не торжище, новостями делиться.

– Братцы, я догадываюсь, чего он задумал.

– Чего?

– Он хочет обмануть лазутчиков тверских. Они донесут, что мы стали крепким лагерем, и тверской князь клюнет на это.

– Ну клюнет, ну и что?

– Как что? Он явится нашей стороной и нападет на лагерь, скажем, ночью.

– Чепуха. Ты думаешь, наши лазутчики не донесут об этом вовремя? Не предупредят?

Сотские спорили, не подозревая, что тверская дружина уже на подходе.

На следующий день росным утром явилась, но не на левом берегу, как гадали сотские, а на противоположном, на правом. Тут же кто-то закричал оттуда:

– Эй вы, гущееды-долбежники, чего явились? Что потеряли?

Гущеедами новгородцев дразнили на Руси за их кушанье, которое они варили из обожженного ячменя и хлебали ложками гущу. Однако и новгородцы не оставались в долгу, кричали с левобережья:

– Эй, цвякалы, цуканы! Куда куницу зацуканили? – и хохотали довольные, что уели тверичан.

Это был намек на говор тверской, где налегали на «ц».

'Переветчик – изменник.

– Плотнички – хреновы работнички-и! – надрывались на правом берегу.

– Ряпучиники-и!' – неслось в ответ, и опять язвительный смех катился оттуда, разносясь далеко над водной гладью.

Отчего-то именно этот смех не понравился Дмитрию Михайловичу.

– Хватит зубоскалить,– распорядился он.

Но с ним не согласился Александр Маркович:

– Пусть срамятся. Все лучше, чем копья ломать.

Несмотря на преклонные годы, пестун пошел с дружиной, имея твердое намерение удерживать юного князя от необдуманных поступков, а именно от страстного желания скорее вступить в сечу. А если представится возможность, то, мыслил пестун, кончить миром с новгородцами, как когда-то было под Дмитровом.

Однако Дмитрий Михайлович ни о каком мире и слышать не хотел. Едва разбили лагерь, едва начали варить кашу, как он отправился проверять готовность дружинников к бою.

– А ну-ка, дай твой колчан.

– Пожалуй,– подавал дружинник не очень охотно свое туло.

Князь высыпал на землю стрелы и начинал пробовать пальцем остроту наконечников.

– И этим ты хочешь поразить врага? – вопрошал с издевкой,– Терпуг⁴¹41
  Терпуг – напильник.


[Закрыть] у тебя есть?

– Есть.

– Немедленно точи все стрелы. Завтра проверю. Будут тупые, получишь на орехи.

Он шел к следующему и от него требовал колчан, высыпал стрелы, щупал острие наконечников. Бросал коротко:

– Точи. Завтра проверю.

Вскоре после каши едва ль не половина дружины зашир-кала терпугами по стрелам. Это заметили на том берегу и не преминули съехидничать:

– Тоците, тоците, цвякалы, на свои задницы натоците.

Ох уж эти новгородцы. С ними свяжись – не рад будешь.

Поздно вечером, выставив дозоры вдоль берега, Дмитрий Михайлович наказывал:

– Не спать! Бдеть! Кого застану спящим, утоплю.

Дозорные после ухода князя меж собой переговаривались:

– Глянь, гроза какая. Еще и ус не вырос, а туда же: «Утоплю».

– И утопит, чего ты думаешь.

– Митя-то?

– Ну, а то кто?

– Да он комара не обидит.

– А чего ж грозится?

– Для виду. Считай, дите еще, как тут не погрозиться. Да и с нашим братом инако нельзя, лепш таской, чем лаской.

Воротившись в шатер и отужинав поджаренной на костре дичиной, Дмитрий Михайлович сам стал готовить себе ложе.

– Давай я, князь,– вызвался кормилец Семен.

– Отстань, я сам.

Положив на землю потник, а в головах седло, как это делал когда-то его легендарный пращур князь Святослав, Дмитрий лег, даже не отстегнув меча. Укрылся своим корзном.

Пряча в бороде усмешку, Александр Маркович посоветовал:

– Снял бы бахтерец, Дмитрий Михайлович, железки ночью холодить будут.

– А ну налетят новгородцы? – возразил князь.– Я буду как дурак возиться с бахтерцом.

– Ну хошь меч отстегни. А то ить он тебе переворачиваться не даст.

Ничего не ответил Дмитрий Михайлович, но уже в темноте, когда погасили свечу, слышно было, как под корзном у него щелкнула застежка. Отстегнул. И поскольку догадывался, что оба пестуна слышали этот звук, молвил умиротворенно:

– Ничего. Все равно пусть рядом лежит. А ну налетят?

Однако никто не налетел. Новгородцы на той стороне тоже дрыхли без задних ног, лишь на берегу бодрствовали их дозорные, следили за противоположным берегом.

К рассвету, когда сильно захолодало, и те и другие спустились к самой воде, над которой курился реденький туман. По притихшей зеркальной воде даже легкий кашель за версту слышно было.

– Кака холера вас сюда принесла? – спросили с правого берега.

– А вас? – спросили с левого.

– Мы-то дома. А вы?

– А мы к вам в гости,– загыгыкали славяне.

– В гости с мечами не ходют.

– А вы так что, с медами явились?

– Мы свою землю оборонить.

– А кому она нужна, ваша земля. У нас своей по ноздри хватает.

Так переговаривались вполголоса дозорные через чуткую реку. Сначала вроде с подковырками, а потом и вполне дружелюбно:

– А почем у вас хлеб?

– По ногате.

– Что по ногате? Кадь? Воз?

– Калач.

– Ёш вашу под микитки! У нас впятеро дороже.

– Неужто?

– Ужто, брат, ужто. Инда за каравай и полугривну запрашивают.

– Да, недешев хлебушко, недешев.

– Вам че обижаться-то, у вас – дармовой.

– Ничего себе «дармовой». Ране-то за ногатку я мог пять калачей взять. А ныне?

– Во, цуканы, они еще и обижаются.

– А ты че обзываешься?

– Эт я любя.

– Я ж тебя любя не дражню гущеедом.

– Эх, братец, я б ныне за эту ячменную гущу-то, кажись, полжизни отдал.

– Дык вы че, робята, и впрямь на голодное брюхо? В по-ходе-то? Вы ж тоже че-то варили днесь.

– Варили, брат, варили сочиво. В нем крупинка за крупинкой гонялись с дубинкой.

– Эх, бедные вы бедные, робята. Жалко вас.

– Ты б лепш калачом пожалел,– вздохнули на левом.

– А как?

– А кинь нам.

– Та я ж не докину и до середки.

– Ты кинь, мы пымаем.

На правом меж собой заговорили:

– А что, робята, може, кинуть? А?

– Ты что? Ну кинешь шагов за двадцать – рыбе на прикорм.

– Ну просят люди.

– Да смехом они, а ты и вправду поверил.

На левом вникли в спор супротивного берега, подали тут же голос:

– Какой смех, ребята? Вон Демка раздевается и плыть будет.

– Демка, дуй вверх, а то снесет тя.

Славянин голяком побежал по кромке берега вверх, там, покрякивая, вошел в холодную воду и поплыл к правому берегу. Его сносило течением, но рассчитал точно. Приблизился как раз в том месте, где стоял тверяк с калачом. Размахнувшись, он кинул калач и плюхнулся в воду. Новгородец подплыл, махнул тверичанину рукой благодарно:

– Спаси Бог вас, ребята.

Затем ухватил зубами калач и поплыл на левый свой берег.

Днем Дмитрий Михайлович разослал вверх и вниз по реке разведчиков с велением найти лодьи и гнать их сюда. На удивленный взгляд Александра Марковича пояснил:

– Для переправы. Наберем с сотню лодий – сможем внезапно напасть на них.

– Внезапно не получится, Дмитрий. Мы ж у них на виду.

– Все равно надо на чем-то переправляться.

– Хорошо. Представь, они переправляются сюда и нападают на нас. Что мы станем делать?

– Да мы их из воды не выпустим, сбросим назад.

– Вот и они нас так же. Еще на воде стрелами и копьями перебьют.

Князь поджал недовольно губы, наморщил лоб, что-то соображая. Наконец спросил:

– Что ж тогда делать?

– Ждать. Кто первый начнет переправляться, тот и проиграет рать.

– Ну да! А Ярослав тогда на Днепре под Лобичем первым стал переправляться и побил Святополка.

– Там сторожа прозевали переправу Ярослава. Точнее, проспали.

Князь рассчитывал на сотню лодий, а пригнали всего три. Одну даже с «козой» на носу, видимо приготовленную хозяином для лучения рыбы. На дне и острога лежала.

– Все. Будем с рыбой,– радовались тверичане.

И уже в следующую ночь отправились лучить рыбу, запасшись нарубленным сушняком, натащенным из леса.

Новгородцы, видя такое дело, тоже возгорелись ходить с лучом. Для этого им не хватало малого – лодьи. Поэтому, начав зоревой разговор над тихой водой, славяне попросили:

– Ребята, уступите нам лодейку.

– Зачем?

– А с лучом походить, нам же тоже рыбки хочется.

– А острогу где возьмете?

– Копье приспособим. Лодейки вот нет.

Тверичане посовещались: уступать – не уступать, все же супротивники.

– Князь узнает, башку свернет.

– Откуда он узнает?

– Что он, считать не умеет? Было б их с дюжину, не заметил бы, а то всего три лодейки.

А с левого берега ободряли:

– Ребята, мы ведь не за так. Заплотим.

С правого поинтересовались:

– А скоко?

– Скоко запросите.

Тверичане переглянулись, лодьи-то вроде ничейные, отчего ж не продать, раз покупник сыскался. А князю можно сказать: унесло, и все.

– Гоните гривну.

– Вы что, ребята, за такую рухлядь гривну?

– Она не рухлядь, ей года два-три, ну четыре от силы.

– Давайте за половину.

– Черт с вами, тащите десять ногат,– согласились тверичане.

И опять, зайдя повыше, голый Демка, взяв в рот серебро, поплыл через Волгу. Приплыл отдуваясь.

– Как ты терпишь? Вода-то ледяная.

Новгородец выплюнул на ладонь десять ногат.

– Так я наторенный на холод.

Тверичане посчитали деньги.

– Вообще-то мы продешевили. Ну да ладно, для хороших людей не жалко. Бери, Демка, вон ту, крайнюю. Там и весло. Да не знаешь, когда вы на нас сбираетесь напасть?

– А черт его знает. Князь не чешется.

– Так что? Так и будем в гляделки бавиться?

– А че тебе, жить, что ли, надоело?

– Да оно конечно, кому охота лоб под копье подставлять. Но оно знать бы хотелось, будете али не будете нападать.

– Пока не слыхать. А у вас?

– У нас князь молодой. Петушится, хоть счас в драку. Да вишь, река мешает. Близок локоть, да не укусишь.

Тут один из дозорных сверху громко прошипел:

– Кончайте, идолы! Сотский из шатра выполз.

Новгородец отпихнул лодью, прыгнул в нее, сверкнув гологузью, взялся за весло и ходко пошел вперерез течению. Когда он перевалил за середину, тверичане вздохнули облегченно. Один спросил того, на обрыве:

– Ну че там сотский?

– Отлил и опять в шатер уполз.

– Наполохал зазря. Не дал с человеком переговорить.

Три недели полки простояли друг против друга, разделенные рекой. Давно уж и Дмитрий Михайлович спал без меча и даже снял брони с себя и днем не вздевал их. Сечью-то не пахло.

А сторожа тверские и новгородские так подружились, что к концу втихаря договорились, что если чей полк начнет готовиться к нападению, то тихонько упредить супротивников. Не голосом, нет. За голос, если услышат, казнить могут. А просто воткнуть на берегу у воды пышную лозину. Это и будет тайным знаком: берегись, нынче нападем.

Однако втыкать тайную лозину не пришлось. Начались заморозки. К князю Федору Александровичу прискакал гонец из Новгорода с грамотой от бояр:

«Князь Федор! Снимайся и поспешай сюда. Корелы перебили во граде корельском наших людей и ввели немцев. Пойдешь на них с дружиной. Юрий Данилович с братом Афанасием уже прибывши. Поспешай как можешь».

Свернулись скоро. Скатав шатры, погрузили на телеги. Туда же котлы, брони, палицы, мечи тяжелые и тронулись. Тысяцкий на коне подъехал к князю, спросил:

– Федор Александрович, теперь-то, поди, можно сказать, зачем мы их сюда выманивали?

– А ты так и не догадался?

– Нет.

– Эх ты, а еще тысяцкий. Тверца-то в Волгу под самой Тверью впадает.

–Ну.

– Что ну? А хлеб-то на Торжок по ней везут. Ежели б тверской князь с дружиной в Твери сидел, он бы в любой миг мог перекрыть хлебу дорогу. Обязательно бы перекрыл в любой час, когда захотел. А он тут проторчал, карауля нас, а там хлебушек на Новгород тек. Поди, не один струг под носом у Твери проскочил.

– Ах, вон оно что,– разулыбался тысяцкий.– А я-то...

– Вот самое,– засмеялся князь и подстегнул плеткой коня.

15. НА ХАНСКИЙ СУД

Юрий Данилович с братом Афанасием в сопровождении полусотни гридей прибыл в Новгород в ненастный осенний день. В закрытой плетеной повозке среди подушек и шуб приехала с ним и Стюрка, «зарубившая себе на носу» никогда не отставать от князя во избежание грехопадения.

В многодневном пути от Москвы на ночевках, случались ли они в веске или в чистом поле, князь забирался в повозке в жаркие объятия наложницы. И едва ль не до полуночи скрипела и покачивалась телега, словно бы продолжая свое дневное путешествие.

Гриди, ночевавшие около, посмеиваясь, негромко зубоскалили меж собой:

– Поехал наш Данилыч в мягком седле.

– Нет шоб нам дал проехаться...

– Вот и усни тут при таком скрипе и пыхе.

– Романец, а Романец...

– Ну чего?

– Ты навроде в этом седле езживал. Как оно? А?

– Идите к черту.

Романцу слушать эти ночные скрипы и пыхтенья было особенно горько. Он хорошо помнил ту жаркую близость со Стюркой за поварней, потом счастливейшую покупку. Не забыл ее, прижавшуюся у него за спиной на коне, упирающуюся тугими грудями в его лопатки. И что было обиднее всего, что сам же князь сосватал ее в жены Романцу и ту же ночь отобрал. А она? Тоже хороша. Словно и не было ничего меж ними. Помнил, как спустила по лестнице, едва ребра не переломав. Вот сучка! А теперь еще и взглянуть на нее не моги под страхом потери живота.

Никого не посвящал Романец в эти горькие думы, более того, скрывал их от окружающих, а тем более от князя и самой Стюрки.

Появление Юрия Даниловича в Новгороде было встречено славянами радостно, тем более что он обещал послабления в сборе дани. Погорельцам простил все недоимки. А к корель-скому городу, захваченному немцами, отправил с дружиной князя Федора, едва тот воротился с Волги.

Федор Александрович приступом овладел взбунтовавшимся городом, перевешал и иссек едва ли не половину его жителей. Объявил уцелевшим, что-де они вновь присовокуплены к Новгороду, и воротился победителем. Успех этот приписывался Юрию Даниловичу, поскольку по его приказу князь Федор отправился в поход. Как тут не прокричать ему: «Ты наш князь». Прокричали.

Но случилась одна закавыка, помешавшая настоящему торжеству. Неожиданно заупрямился архиепископ Давыд, который должен был принять от князя Юрия клятву в верности Новгороду и дать поцеловать ему крест.

– Как хотите, но я не могу переступить через крестоце-лование великому князю Михаилу Ярославичу,– заявил Давыд.

– Да ты что, владыка,– убеждал его Михаил Павшинич.– Князь Михаил давно расплевался с нами. Когда он был здесь? Не упомню.

– Он в Орде и вполне удерживаем ханом.

– А что натворил его наместник? Он же обворовал нас.

– Крест нам целовал князь Михаил, а не наместник. Если б мы дождались Михаила, он бы наверняка наказал корыстолюбца. Наверняка.

– Но без твоего благословения князь Юрий Данилович... как бы это сказать...

– Беззаконен,– подсказал архиепископ.

– Ну да. Ты, владыка, выступаешь против всего Новгорода. Так?

– Нет, сын мой, я выступаю против клятвопреступления. Какой же я буду духовный пастырь, если стану переступать через крест? Давно ли вы кричали Михаилу: «Ты наш князь!» А ныне зовете другого на его место.

– Но Новгород издревле волен в князьях, владыка Давыд. Издревле.

– Верно, волен, но на законных основаниях. Надо вначале было, объявив Михаилу Ярославичу его вины, указать ему путь. Вы это сделали? Нет. А сразу на живое место стали звать другого князя. Младшего. Заведомо нарушая издревле принятое: Новгородом владеет только великий князь. Вот станет Юрий Данилович великим князем, пожалуйста, я благословлю его на наш стол. А ныне Михаил Ярославич великий, и я верен его ряду.

– Но он же целовал крест еще Феоктисту.

– Ну и что? Я принял святой стол от Феоктиста, Царствие ему Небесное, и верен всем его рядам.

– Но князь Михаил-то в Орде.

– Тем более. С ним там и митрополит, кстати. И наверняка он – высший иерарх Русской Церкви – одобрит мое решение.

Не преуспев в разговоре с архиепископом, Михаил Павшинич напустил на него завзятого краснобая Степана Душиловича. Но и у того ничего не вышло. Воротился он от владыки потный и красный. И на удивление был краток в объяснении своей неудачи:

– Он это...– и покрутил у виска указательным пальцем, что обозначало вполне понятное: мол, спятил.– Зря мы его выбирали.

Бояре ломали голову: как объяснить Юрию Даниловичу задержку с благословением владыки? Хорошо, хоть сам князь не напоминал об этом: возможно, догадывался о затруднениях вятших.

Обосновавшись на Городище – пристанище всех князей,– он обживал дворец, веля каждый день топить все печи, тем более что начиналась зима:

– Чтоб живым духом пахло, не мертвечиной.

Живой дух во дворец привносила и Стюрка, переходя по горницам, бормотала молитву заговорную, отгоняя отовсюду злых духов.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа,– крестилась она.– Стану я, раба Божия Стюрка, благословясь. Поднимается царь грозная туча, и под грозною тучей мечется царь-гром, цари-ца-молонья. Как от царя-грома и от царицы-молоньи бегут враги и дьяволы лесные, водяные и дворовые и всякая нечистая тварь в свои поместья – под пень и под колоду, во озеро и во омуты, и так бы бежали от живущих во оных хоромах и от меня, рабы Божьей Стюры, и света души моей князя Юрия бежали всякие враги и дияволы лесные, водяные и дворовые под пень и под колоду, во озеро и во омуты безот-пятно, безотворотно, век по веку, отныне и до века, аминь.

Княженье Юрия Даниловича в Великом Новгороде, как он считал, началось вполне успешно. Корел усмирил, погорельцам долги простил. Куда уж лучше? А то, что там владыка что-то бурчит, пусть его. Может, и впрямь из ума выжил к старости.

Из Москвы от брата Бориса и Родиона Несторовича тоже вести вполне благополучные. И вдруг громом средь ясного неба явилось на Городище уже в конце зимы посольство от хана:

– Князь Юрий, великий хан положил на тебя гнев свой. Царь Узбек зовет тебя.

– За что? – перетрусил Юрий Данилович.

– За то, что ты не явился пред его светлые очи.

– Но я думал, зовут лишь великих князей.

– Звал царь всех. Но это не все. Ты, воспользовавшись отсутствием великого князя Михаила Ярославича, захватил его земли, грозил его городу. Царь Узбек взъярен твоим самоуправством и немедленно требует тебя на суд.

– Но какой будет суд царя? – свял князь Юрий.

– Справедливый и беспощадный.

«К чему он может присудить? – подумал бедный князь,– Неужто?»

Татарин, словно услыша мысли его, молвил вполне откровенно:

– Может, и к смерти. На это будет воля царя.

– Когда ехать?

– Хоть сейчас. Мы готовые и будем провожать тебя до самого царя. Мы отвечаем перед ним за твою голову.

Это приглашение на ханский суд испугало князя. Он по себе знал, как скоры властью владеющие на расправу. Когда-то он, и глазом не сморгнув, обрек рязанского князя на смерть. Неужто пришел его черед подставлять свою выю под меч палача?

Ночью, лежа со Стюркой, он поведал ей о своих опасениях.

– Бежать надо, милый,– молвила ласково наложница, прижимаясь всей грудью к ненаглядному.

Однако на сей раз чары не сработали. Юрию Даниловичу было не до Стюркиных прелестей. Страх подавил в нем все желания, он даже оттолкнул ее.

– Молчи, дура. Бежать. Куда бежать? Подумала?

– А хошь бы и к немцам.

– Ну, умница,– с издевкой молвил князь.– Я немцев только что расколошматил в корельском городке – и к ним же прибегу спасаться. Ты соображаешь, что говоришь?

– Их колошматил князь Федор, не ты же.

– Ну дура, ну дура. Князь Федор бил их по моему приказу, с моей дружиной. Немцы меня повесят на первом же суку.

– Ну, тогда в Краков.

– А поляки выдадут Орде.

– Тогда не знаю. Знаю, что надо бежать. А куда? Сам думай.

– Не знаешь – молчи.

– Я молчу.

– Вот и молчи.

Князь Юрий сердился на Стюрку еще и потому, что она сказала о том, о чем он втайне сам подумывал, но говорить вслух не решался, дабы не прослыть трусом. И за мысль, высказанную бабой, он не мог сразу ухватиться из гордости. Вообразит еще, дура, что князь только ее и слушает.

Спалось князю в эту ночь плохо. Снилось Бог вес'гь что. То вроде он бежит куда-то, то за ним кто-то гонится и вот-вот схватит, а у него ноги почти не двигаются. Наконец его схватывают, и князь в ужасе просыпается. Сердце зайцем в силке колотится от пережитого страха.

«Ох, не в руку ли сон? – подумал Юрий Данилович,– Неужто бежать придется?»

Но утром, когда вышел во двор, понял: бежать не придется. Кругом татары. Толкутся у конюшни, и даже у ворот их малахаи видны. Обложили, как медведя в берлоге. И навстречу, скалясь в ухмылке, посол Алчедай:

– Ну как спалось, князь?

– Хорошо,– буркнул Юрий Данилович с едва скрытой ненавистью.

– Значит, едем?

– Едем. Но мне распорядиться надо.

– Распоряжайся, князь, распоряжайся,– молвил татарин все с той же ухмылкой, а Юрию подумалось: «Знает поганая харя, что меня ждет. Знает. Вишь, как говорит ехидно, словно покойнику».

После завтрака призвал к себе Юрий Данилович князя Федора и брата Афанасия.

– Ну, поди, знаете, что зовет меня Узбек на суд?

– От тебя только слышу,– сказал Афанасий.– А за что?

– Вроде за то, что раньше не приехал за ярлыком. Но я думаю, Михаил там на меня нажалился за Новгород.

– Но ведь тебя сами новгородцы позвали.

– Сами. А попробуй докажи. В общем, так, Други, ты, Федор, останешься за наместника.

– А я? – спросил Афанасий.

– Ты князь, Афоня. Князь. Но Федор старше тебя, опытнее, так что слушай его. Держитесь друг за дружку.

– А как с Михаилом быть? – спросил князь Федор.

– С Михаилом? – задумался Юрий Данилович.– С ним мира не будет, это ясно. Из-за него, может, меня и зовет Узбек. Он наверняка попытается Торжок захватить. Вам его надо упредить.

– Ну, это мы сможем,– молвил Федор,– Снег сойдет, трава вырастет, и выступим. А не пойдет ли он на Москву?

– Вряд ли. Ему Новгород доставать надо сейчас. Да и в Москве Родион Несторович, Михаил об него зубы поломает.

Тем, что Юрия Даниловича зовут в Орду, да еще и на суд, князь Федор был доволен, хотя старался не показывать вида. Суд ханский всегда короток и неумолим: смерть. Федор был уверен, что Юрий из Орды не воротится. Тогда Москва уж не станет угрожать Ржеву, с Афанасием договорится, ну а Борис его не ослушается. Так думал Федор, но внешне высказывал обреченному Юрию сочувствие:

– Я вот что тебе посоветую, Юрий Данилович, возьми с собой побольше даров. Может, удастся отдариться.

– Это само собой,– согласился Юрий.– Заеду в Москву, захвачу казну с собой, мехов, драгоценностей.

– Можно и Новгород пощипать.

– Нет-нет. Новгород нельзя. Вон наместник тверской пощипал, и дали ему по шеям. Новгороду я дал облегчение, пусть так и остается. Он тверже за нас будет стоять. Славя-нам-то кто потакает, за того они и вопят на вече.

Алчедай не разрешил Юрию взять с собой много гриди.

– Зачем? Моих воинов-татар вполне достаточно. Что ли мы тебя не укараулим?

И опять эта ненавистная ехидная ухмылка. Если б кто из своих так посмел ухмыляться, князь бы ему всю рожу плетью исполосовал. А этот лыбится, погань. Знает свою силу.

Разрешил татарин князю взять с собой и Стюрку.

– Бабу можно. Она в дороге годится. Это вещь нужная. Хе-хе-хе.

Передав своего заседланного коня Романцу, Юрий Данилович влез в телегу к Стюрке, опустил холщовую занавеску. Так и он никого не будет видеть, и встречные его не узрят.

Наконец тронулась коляска, закачался, заскрипел короб, зацокали вкруг копыта татарских коней.

– Словно в полон везут, суки,– процедил сквозь зубы Юрий Данилович.

Рядом, у плеча, Стюрка точила слезы, лепетала всхлипывая:

– Хосподи, и за что ж нам такое наказание?

Это раздражало князя, он отталкивал от плеча ее голову, ругался грязно:

– Не каркай, ворона. Заткнись!