Текст книги "Ханский ярлык (СИ)"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

3. КРОВЬ И ДУХ

Пестун княжича, Александр Маркович, принялся за дело свое не спеша, как-то исподволь, не стал, как другие дядьки-кормильцы, нудить отрока уроками, а все делал, как бы играя с ним. Даже первый лук не принес ему готовый, а предложил:

– Давай-ка, Миша, изладим лук тебе.

– Давай,– согласился отрок.

Вместе съездили за речку Тьмаку, где густо рос ракитник, срезали несколько ровных упругих ракитин. Воротившись в город, в клети у кормильца изготовили лук, несколько стрел из камышин.

Кормилец показал, как надо лук держать, как стрелу вкладывать. Как тетиву натягивать, как целиться и отпускать ее. И стал стрелять княжич из лука, вначале в стену клети, а потом и в затесь, сделанную пестуном на одном из бревен стены же.

И языку поганскому¹ учить начал походя, с вопроса. Отрезая княжичу краюшку хлеба, спросил:

'Поганский – от поган – языческий, некрещеный.

– Миша, ты не знаешь, как по-татарски нож называется?

– Нет. А как?

– Пшак. А дай – «бер». Вот, к примеру, я скажу тебе: Миша, бер пшак. Что это будет значить?

– Дай нож,– засмеялся княжич.

– Верно,– похвалил пестун.

– А как хлеб по-ихнему?

– Нан.

– Ага. Тогда, Александр Маркович, бер нан.

– Молодец. Держи,– протянул ему краюшку пестун.

На второй или третий день, когда княжич из своего лука натаривался¹, стреляя по стене клети, за спиной его вдруг возник Сысой. Воспользовавшись отлучкой пестуна, он попросил:

– Миш, дай стрелить.

– На,– не решился отказать своему «молочнику» княжич.

Сысой выстрелил три стрелы, но в затесь не попал, оправдался просто:

– Лук дерьмовый.

– Сам ты дерьмовый,– обиделся княжич и отобрал лук.– Принеси стрелы.

Сысой принес стрелы, выдернув из бревна, одну переломил.

– Я нечаянно, Миша, не серчай.

Княжич промолчал, но не мог скрыть неудовольствия. Сысой потоптался, потом сообщил:

– Миш, а нож у меня уже не отскакивает.

– Ну да?

– Ей-ей. Вот гляди.

Задрав домотканую рубаху, он достал нож, болтавшийся там у пояса на веревочке, взял его за лезвие и, прищурившись, бросил в стену. Нож воткнулся рядом с затесью.

– О-о, здорово,– не удержался от похвалы княжич.– И еще можешь?

– Да хошь сто раз.

Сысой кинул еще несколько раз, и нож ни разу не отскочил от стены, а дважды даже угодил в затесь.

– Сыс, научи меня.

'Натариваться – упражняться в чем-либо.

– Пожалуйста.

Когда Александр Маркович вернулся к своему воспитаннику, то, увидев эту картину, не возмутился, не вмешался, а остановился поодаль и стал с любопытством наблюдать за происходящим.

– Да не так, Миша, не так,– поучал Сысой,– ты кидаешь, словно сам за ним лететь хочешь. А ты кидай его лишь, а сам, наоборот, руку-то отдергивай. Вот гляди, как я буду.

Вечером, явившись к княгине, Александр Маркович сказал:

– Ксения Юрьевна, позволь мне к Михаилу Ярославичу пристегнуть его молочного брата.

– Сысоя?

– Ну да.

– Думаешь, так лучше будет?

– Конечно. Что ни говори, а дети ж еще. Им состязаться друг с дружкой во всем хочется. Друг от дружки научаться станут, перенимать что-то новое. Да и наука не в скуку – в радость им станет.

– А не подавит Сысой Мишеньку? Дубина-то эвон какая растет. Не заслонит?

– А я-то зачем, княгиня? Всякому его место укажу, ежели что. Зато в грядущем у Михаила Ярославича милостник будет самый верный и преданный, который жизни за него не пожалеет.

– Ну что ж, тебе видней, Александр Маркович, бери Сысоя. А как успехи у Мишеньки?

– Пока слава Богу. Кириллицу всю уже одолел. Выучил все буквы.

– Писать не начали?

– Рано еще. Рука плохо писало держит. Вот длань окрепнет, и почнем.

Так вновь когда-то сосавшие одну грудь Михаил и Сысой опять оказались рядом, под крылом одного пестуна, у одного источника знаний. По велению самой княгини Сысою были сшиты новые порты и даже сапоги из телячьей кожи. Последнему обстоятельству он особенно радовался, так как теперь было куда нож совать – за голенище.

Мальчишка понимал, что присоединен к княжичу из милости, и нисколько не обижался на пестуна, когда тот если что-то объяснял, то обращался лишь к княжичу, а Сысоя вроде бы и не замечал. И за успехи хвалил кормилец лишь Михаила, а если что-то лучше получалось у Сысоя, то и тут говорил княжичу:

– Сделай, как он.

Именно так дядька-кормилец исполнял наказ княгини «не заслонять Мишеньку». Сысой был сильнее и больше Михаила, однако от Александра Марковича похвал никогда не слышал. Зато сам княжич не скупился для молочного брата:

– Молодец, Сыска! Хорошо, Сыска! Покажи мне, как это делается.

Но если днем отроки играючи познавали премудрости воинского дела вместе, то на ночь, когда Сысой убегал в свою клеть, а пестун укладывал княжича у себя, наступал час тихих рассказов о былых далеких временах, о воинских подвигах предков княжича. Княжич слушал пестуна затаив дыхание и часто просил:

– Александр Маркович, расскажи еще про Святослава.

И кормилец в который раз начинал:

– Давно это было, более трехсот лет тому...

Когда же рассказ оканчивался гибелью героя, княжич, повздыхав, говорил:

– Зря он через пороги пошел. Зря.

– А как, думаешь, ему надо было?

– Надо было берегом.

– Так печенеги-то на берегу же.

– А он бы другим, той стороной.

Кормилец в темноте нежно прижимал голову отрока, ерошил ему ласково волосы.

– Ах ты умница у меня. Правильно сообразил. Лучше врага на другом берегу зреть.

Эти детские наивные рассуждения радовали Александра Марковича: думает отрок. В рассказах своих перед сном в темноте кормилец старался поведать воспитаннику о делах его предков героических, славных, избегая страниц горьких и печальных, резонно полагая, что им не пришло время. Подрастет княжич, окрепнет душой и телом – узнает.

Рассказал подробно и о подвигах Александра Невского, не преминув заметить:

– Между прочим, он доводится тебе родным дядей. Он старший брат твоего отца.

– Эх,– вздохнул отрок,– поздно я родился, ни дядю своего, ни отца не видел.

– Ничего, сынок. Зато ты наследовал их кровь и дух. Спи.

4. ПОЖАР

Александр Маркович проснулся среди ночи от шума, донесшегося снаружи. И тут же в дверь начали стучать.

– Кто там?

– Маркович,– раздался крик дворского Назара,– подымай княжича! Уходите к Волге!

– Миша, Миша,– начал трясти княжича кормилец.

Но отрок спал столь крепко, что лишь мыкал недовольно, не желая просыпаться. Тогда пестун быстро натянул сапоги, подхватил кафтаны свой и княжича, схватил его спящего на руки и выбежал из клети.

Горел Тьмакский конец города. Оттуда по улице бежали люди, коровы, овцы, визжали свиньи. Тут же носился в нижней сорочке князь Святослав Ярославич, крича:

– К. Владимирским воротам... гоните скот к Владимирским воротам! Детей к Волжским... Скорей, скорей.

Огонь вздымался вверх, мчался, скача по сухим крышам домов, все более увеличиваясь и разбухая.

Весь город, состоящий из деревянных строений, давно высохших и пересохших, был для огня лакомой добычей. И хотя с двух сторон город обнимали реки – Волга и Тьмака,– никто не пытался тушить огонь, все бежали туда, где еще не горело,– к Владимирским воротам. Стоял невообразимый шум: крик, плач, рев коров, ржание коней.

А огонь между тем перекинулся на деревянные крепостные стены, вспыхнули свечами вежи. По заборолам преследуемые огнем убегали приворотные сторожа. И это пламя, бегущее по деревянным стенам, было, пожалуй, самое опасное для жителей города. Стоило ему добраться до Волжских и Владимирских ворот, как сразу бы все, кто не успел выбежать из города, оказались бы в огненном кольце и наверняка бы погибли, сжарились бы в этом огромном костре.

На спуске к Волге Александр Маркович столкнулся с княгиней, которая держала на руках испуганную Ефросинью.

– Что с ним? – крикнула встревоженно Ксения Юрьевна, увидев на руках пестуна сына.

– Ничего, княгиня. Он спит.

– Слава Богу, а я думала...

На берегу метались люди, кто бросался вплавь, кто, держась за доску или бревно, греб к другому берегу. Тут же с опаленной бородой носился дворский Назар, распоряжаясь лодьями. Заметив княгиню, закричал:

– Сюда, сюда, матушка, вот в эту лодью!

Вместе с княгиней сел в лодью и Александр Маркович с Михаилом на руках.

– Высадите княгиню – и сразу назад! – скомандовал дворский гребцам.– Да живее, живее шевелитесь.

Лодьи носились между берегами, перевозя женщин и детей на левый берег, к избам Заволжского посада¹1
  •Посад – торгово-ремесленная часть города вне его стен.


[Закрыть].

Жуткая картина виделась с левобережья погорельцам, выбравшимся на берег. Никто не хотел уходить к избам, все стояли и смотрели как завороженные на огромный пожар, в котором сгорал город. От рушившихся балок и стропил взлетали вверх искры. На берегу слышался плач и бабий вой словно по покойнику.

Александр Маркович стоял с княжичем на руках, не сводя глаз с пожара.

– Что это? – неожиданно раздался голос отрока²2
  О т р о к – здесь: мальчик-подросток в возрасте между ребенком и юношей.


[Закрыть].

– Проснулся, сынок. Это пожар.

– А что горит?

– Наш город.

– А мы?

– А мы уж на другом берегу.

– Как? И ты не разбудил меня? Как же так?

– Ты не захотел просыпаться, Миша. Я будил тебя.

– А где Сысой?

– Не знаю.

– Опусти меня на землю. Что я, маленький?

Александр Маркович опустил княжича, подал ему сверток.

– Вот тут кафтан, сапоги. Одевайся.

Хотел помочь ему, но тот сердито оттолкнул руку.

– Я сам.

А между тем лодьи высаживали на берег все новых и новых людей. Наконец прибыл и сам дворский. Отыскал княгиню, отирая со лба копоть, сказал:

– Слава Богу, кажись, всех с берега вывезли.

– А где князь? – спросила Ксения Юрьевна.

– Святослав Ярославич должен был через Владимирские ворота выйти. Мы так сговаривались, ему те, а мне эти – Волжские.

– С чего началось-то, Назар?

– Кто знает. Може, от свечи, а може, и от Бога.

– Так грозы вроде не было.

– Кто знает. Спали ведь все без задних ног.

Подошел денежник³3
  'Денежник – мастер по изготовлению денег, чеканщик.


[Закрыть] Орефий, тоже с обгорелой бородой и в прожженном кафтане.

– Назар, меня с первой лодьей отправишь.

– Само собой.

– Не забудь смотри.

– Не забуду, Орефий, не бойся. Княжья казна мне, чай, тоже не чужая. Поди, поплавило все там?

– Огонь не тать⁴4
  Т а т ь – вор.
  'Сгоношить – смастерить, сделать кое-как.
  ‘Поветь – помещение под кровлей нежилой постройки, навес для хранения инвентаря.
  'Бортник – занимающийся лесным пчеловодством, у кого есть борти (долбленый пень или колода для пчел) на деревьях.


[Закрыть], деньгу не уведет. А что поплавило, перекуем.

– Э-э, брат, кому он и похуже татя.

– Только не мне,– отвечал денежник гордо.

И действительно, денежник в княжестве, пожалуй, самый богатый человек. Из серебра, поставляемого ему князем, он кует деньги, используя специальные матрицы, и получает за работу четыре из ста изготовленных монет. А Орефий, к примеру, умудрился изготовить матрицу с собственным портретом и именем.

Еще князь Ярослав Ярославич однажды, призвав его, спросил:

– Почему ты на гривнах себя чеканишь?

– А кого ж мне чеканить-то, князь? – спросил Орефий, изобразив в лице недоумение.

– Как кого? – удивился Ярослав.– Князя.

– Какого?

– Ты что, дурак? Или прикидываешься?

Орефий, конечно, прикидывался, но злить князя не схотел, согласился:

– Дурак, Ярослав Ярославич.

Князь уловил двусмыслицу в ответе, усмехнулся, погрозил ему пальцем.

– Ну лис, ну лис ты, Орефий.

И денежник осмелел:

– Так ведь князей-то, Ярослав Ярославич, много. Ныне ты, завтрева кто другой. А за деньгу кто отвечает? Я. Ты ж завтрева узришь ногату с изъяном, с кого спросить? Глянешь и увидишь: Орефий. Вот меня тоды за ушко и на солнышко.

Так и отбрехался денежник Орефий от великого князя Ярослава Ярославина, не столь своей хитрости, сколь добродушию господина благодаря. Князь, тоже подумав, решил, что в монете важен металл и вес его, а не то, что изображено – всадник ли с копьем в новгородской деньге или Орефий в тверской, главное, чтоб обе по весу равны были.

А меж тем Тверь пылала жарко и страшно. Оттуда неслись крики людей, рев коров, ржание коней, застигнутых огнем в запертой конюшне, шипение головешек, скатывавшихся в воду.

Горел город до самого рассвета, огню корма хватило на всю ночь. Рассвело, а за рекой все еще подымливало, потрескивало. Хорошо хоть, до посадов огонь не добрался, даже Загородский уцелел, куда выходили Владимирские ворота, через которые удалось выгнать часть спасенного скота.

Вскоре оттуда на левый берег приплыл князь Святослав Ярославич. Не успел он несколькими словами с мачехой перекинуться, как подбежал княжич Михаил.

– Святослав, а Сысоя ты видел?

– Цел твой Сысой, куда ему деться, и мамка, слава Богу, цела, и коров своих успела выгнать. Но Сысой ревет за сапоги.

– За какие сапоги?

– За свои, конечно. Сам спасся, сапоги не успел обуть.

Князь нашел дворского, приказал:

– Назар, отряжай людей в лес, готовить бревна для стройки. Часть пошли на расчистку пожарища.

– Эх, как их посылать-то, князь? Многие в одних портах выскочили, не до топоров было.

– Топоры, пилы собери по посадам. Ныне сентябрь, зима не за горами. До холодов надо клетей каких-никаких сгоношить¹ побольше. Собери черных женщин и тоже в лес – мох драть для конопатки. Да поживей, поживей, Назар, ни дня терять нельзя.

– Надо бы княгиню с княжной под крышу устроить и княжича с кормильцем.

– Я сам этим займусь, ты давай строительством и расчисткой.

Святослав Ярославич поднялся к домикам, стоявшим по берегу, прошелся вдоль них, выбирая который получше. Возле клетей стояли хозяева их, глазевшие всю ночь на пожар за рекой, кланялись князю. Остановился князь возле дома, отличавшегося от других не только величиной, но и немудреными украшениями в виде вырезанного петуха на коньке крыши, а главное, имевшего на подворье сараи, клетушки.

– Кто хозяин?

– Я, князь,– выступил от калитки бородатый мужик.– Лука Кривой.

– Чем занимаешься?

– Плетением, князь, из лозы и бересты. А так же посуду, ложки вырезаю.

– Видишь, что створилось с Тверью?

– Вижу, князь. Ужасть.

– Тебе повезло, Лука. А потому немедля освободи избу для княгини, сам пока в сарае или бане перебудь. А энто что за клеть?

– Энта-то? Там у меня материал сохнет и хранится.

– Тоже все в сарай, на поветь¹, куда хочешь. Эта клеть для княжича с кормильцем будет. Да поживей, поживей, Лука, княгиня уж продрогла на берегу. Ложе застели свежим сеном.

– Я счас, счас, я мигом,– засуетился Лука.

– Приготовишь, придешь скажешь.– И князь повернулся и пошел назад к реке.

Большинство погорельцев князь отправил в Отрочский монастырь, находившийся при впадении Тверцы в Волгу. Велел монашеской братии не только приютить несчастных, но и делиться пищей.

5. КОГО БОГ ЛЮБИТ

В клети-сушилке пестун с княжичем устроились совсем неплохо. Спали на ложе, высоко застланном свежим сеном и накрытом домотканым рядном. Одно плохо – в клети не было окон, лишь под самым потолком были прорублены продухи в поддерева, через которые должен был проходить воздух и сушить деревянные болваны, лежавшие на полатях под потолком. Хозяин Лука ни полати, ни болваны убирать не стал, вынес лишь то, что лежало на полу – пачки бересты, прутьев и другие заготовки. На полу и устроил ложе для княжича с кормильцем, оградив его доской, чтоб сено не растаскивалось по всей клети. Помещая туда высоких новоселов, попросил:

– Только уж, пожалуйста, никаких свечей. Если тут, не дай Бог, вспыхнет – и выскочить не успеете. А для свету вон дверь откройте, вам и довольно.

Пестун и княжич вполне были согласны с хозяином. В том, что может натворить огонь, хорошо убедились, насмотрелись, натрусились.

Дня через два Александр Маркович призвал к себе Луку.

– Вот что, приятель, коль ты вырезывать из дерева мастер, вырежь-ка для княжича церу.

– Каку церу? – не понял Лука.

– А вот смотри...– Александр Маркович прутиком нарисовал на земле,– Это доска, ты выдавливаешь у нее середину, оставляя тонкие кромки. Дно не обязательно выравнивать.

– Навроде корытца? – не понял Лука.

– Навроде. Но таких «корытцев», совершенно одинаковых, ты выдалбливаешь два. Понял?

– Понял.

– Затем, просверлив в закраинах по две дырки, ты их соединяешь вместе ремешками, чтоб они вот так складывались.

– Как книга чтоб?

– Да, как книга. А потом вот это долбленое зальешь воском, и цера готова. На воске княжич станет учиться писать.

– Тогда и писало ж надо,– догадался Лука.

– И писало. Знаешь, как его делать?

– А чего не знать, заостри палочку. И все.

– Не все, Лука. Настоящее писало, особенно для церы, заостряется с одной стороны, а с другой делается лопаточка. Вот так. Острой стороной княжич пишет, а лопаточкой будет стирать написанное, чтобы сызнова писать по ровному.

– Ну, это я мигом сделаю. Вот с воском...

– Что с воском? На посаде нет бортника?¹ – Есть.

– Вот сходишь к бортнику, он и зальет церу воском, скажешь, для кого она.

Лука и впрямь скоро управился, причем церу сделал не просто квадратную, как книгу, а с одной стороны полукруглую да еще с внешней стороны и крест вырезал.

– Зачем? – спросил Александр Маркович.

– Ну как? Чтоб красивше, а крест как на Псалтири, что я в церкви зрел. А вот и писало. Да, бортник, узнав, для чего эта цера, заказал и своим балбесам.

– Вот видишь, глядя на него, и другие начнут заказывать.

– Так я уж и своим оболтусам решил сделать. А то рисуют, паразиты, на бересте, материал переводят. И ведь берут не какую-нибудь корявую-дырявую, а обязательно ровную.

– Но на дырявой ведь не нарисуешь,– усмехнулся Александр Маркович.

– Но из дырявой и туеса не сладишь. А ведь они ж, паразиты, с мово труда кормятся.

Когда Лука ушел, пестун сказал княжичу:

– Ну, Миша, начнем писать учиться. Буквы-то не забыл?

– Нет.

– Раз стола тут нет, клади церу на колени и начинай. Вот дай-ка я тебе покажу.

Пестун взял писало, склонился над княжичем и из-за его спины начертил на воске букву.

– Это какая? Узнаешь?

– Аз.

– Верно. Бери писало и попробуй сам. Да шибко не жми, лишь бы видно было. Хорошо. Молодец.

– Тьфу,– сплюнул княжич,– криво получилась ножка.

– Не беда. Переверни писало другим концом, лопаточкой заровняй и напиши прямо. Вот так... Молодец.

– А когда слова начнем составлять?

– Как всю азбуку вспомним, так и за слова возьмемся.

Нет, не давал кормилец княжичу праздным быть. Если не писали, то из лука стреляли или на конях выезжали в поле, где учил пестун воспитанника управлять конем, копье бросать, прятаться в кустах или траве.

– А зачем прятаться-то, Александр Маркович?

– Ну как же, Миша? Чтоб враг тебя дольше обнаружить не смог. Вон твой дядя, Александр Ярославич, на Неве на шведов соколом пал и, хотя они превосходили его в числе, победил их. Перебил их несколько тыщ, а сам всего лишь двадцать воинов потерял. Считай, без потерь рать выиграл. Вот что значит внезапность в бою.

А меж тем Тверь вновь отстраивалась. Перво-наперво рубился княжий терем, церкви, конюшни. И когда полетели белые мухи, задули холодные ветры с полуночи, переселилась княжья семья в новый терем. Зимой, когда стали уже и реки, прискакал из Костромы течец¹ с вестью худой: помер великий князь Василий Ярославич и на похороны велено всем князьям быть, дабы самим выбрать в его место великого князя.

Ксения Юрьевна плакала, шептала:

– Ведь не стар же Вася, и до сорока не дожил. И великое княженье-то пяти лет не держал.

– Что делать, матушка,– вздыхала боярыня Михеевна.– Все они, Ярославичи-то, не долгожители были. Хоть твоего взять, хоть того же Невского, едва до сорока трех дотянул. Иструживались, матушка, иструживались, вот свой век и ко-ротили.

Захватив с собой нескольких ближних бояр, отправился в Кострому Святослав Ярославич с невеликой дружиной.

Вернулся из Костромы через две недели с попутчиками, бросил повод милостнику, приказал дворскому разместить гостей и пошел к мачехе.

Ксения Юрьевна, едва увидев Святослава, снова расстроилась, в глазах слезы явились:

– Ну, как?

– Все чин чином, мать, отпели, положили в церкви Святого Федора.

– С чего помер-то Вася?

– Кто знает. Може, с расстройства. Был в Орде, там его оглоушили, что-де выход² мал. Опять численников шлют.

– Господи,– перекрестилась княгиня,– сызнова напасть на нас. А кто отпевал-то?

– Да епископ ростовский Игнатий.

– А сам князь-то Борис Василькович был?

– Был. Там много народу съехалось. И брат его, Глеб Белозерский, и князь Михайло Иванович, и Дмитрий Александрович, и Федор Ростиславич Ярославский, и попутчик мой, князь московский.

– Данила?

– Да. Данила Александрович. Мы с ним вместе решили ехать назад.

– Как он?

– Ну как?.. Молодой еще, едва ус пробиваться начал.

– А городецкий-то князь был?

– Андрей Александрович? Нет, не было. Данила говорил, не иначе, мол, в Орду побежал на старшего брата жалиться.

■ Течец – посланец, гонец.

■Выход– дань.

– На Дмитрия, что ли?

– Ну да. Данила все вздыхал, что их, старших-то братов, мир не берет.

– Охо-хо,– вздохнула Ксения Юрьевна,– Ты б, сынок, с Данилой-то подружился, а? Все ж соседи.

– Мы в пути много переговорили, он вроде парень неплохой. Сговорились, что-де Твери с Москвой делить нечего.

– Он надолго к нам?

– Вечером попируем, отужинаем, дядю еще раз помянем, а завтра в свой удел побежит. У него на Москве тоже дел невпроворот, город огораживает, а то, говорит, не то что татары, збродни⁵5
  ‘Збродни – от збродовать – пакостить.


[Закрыть] одолевают.

– Великим князем, конечно, Дмитрия выбрали?

– Его.

– Вася этого боялся. Как он к тебе-то? Митрий?

– Да ничего. На трапезе вместе пили, братом называл, сочувствовал, даже спрашивал: не помочь ли чем?

– А ты?

– А я сказал, спасибо, мол, сами управимся.

– Вот и правильно, сынок. Знаем мы эту помощь, только коготок за удел зацепить. Ну, ступай, Святослав, принимай гостя как положено да не забудь Мишу ему представить пользы грядущей ради.

За княжичем Михаилом из сеней прислали посыльного, когда уже пир там был в разгаре. Александр Маркович велел воспитаннику надеть лучший кафтан, причесаться, а на пиру держаться с достоинством.

– Помни, Миша, ты хоть и юн еще, но Даниле ровня, тебе в грядущем Тверь светит, а это, брат, не какая-то там вшивая Москва. Так что душу ввысь держи и... не пей. Слышишь?

– Вот еще. Нужна мне эта гадость.

– Станут нудить, у нас это принято, попроси сыты⁶6
  С ы т а – сыченая (подслащенная) медом вода, медовый взвар.


[Закрыть].

Они поднялись по скрипучей лестнице, еще пахнущей смолой, вошли в горницу, где пировали гости. Впрочем, их не так и много было: помимо князей, трое или четверо тверских бояр и с десяток московских. Святослав с Данилой сидели рядом во главе стола. Увидев в дверях Михаила с пестуном, Святослав, видимо уже захмелевший, сказал громко:

– А вот и мой брат, Михаил Ярославич, прошу любить и жаловать.

Все застолье оборотилось к дверям. Князь Данила вылез из-за стола, улыбаясь, приблизился к Михаилу, протянул руку.

– Ну, здравствуй, брат.

– Здравствуй,– протянул отрок свою.

Данила Александрович взял маленькую ладонь княжича, пожал не сильно, представился:

– Я князь Данила.

– А я Михаил.

– Ну, вот и славно, вот мы и друзья с тобой. Садись с нами, Михаил, выпей на помин души дяди нашего, Василий Ярославича, Царство ему Небесное.

– Я не пью.

– Как так? Почему?

– Это грех.

– Вот новое дело. Кто ж это тебе сказал, что пить грех? Уж не кормилец ли?

– Я сам знаю.

– Значит, пить не будешь?

– Буду.

– Ну, это другое дело.

– Сыту буду.

– Ну, сыту так сыту,– согласился князь Данила.– А ну-ка, подвиньтесь, дайте брату с пестуном место за столом.

Места было достаточно, пестун с княжичем присели к столу. Им налили сыты, заставили вместе со всеми выпить в помин великого князя Василия Ярославича. И тут же словно забыли о них. Начался, а точнее, по всему, продолжился разговор, прерванный приходом княжича Михаила.

– Вот я и опасаюсь этого числа,– заговорил князь Данила,– Как бы опять на Руси не повторилось то, что при отце моем случилось. Тогда ведь в Новгороде-то первых числен-ников-то перебили. Отцу великих трудов стоило умилостивить Орду, уговорить не ратиться с Русью.

– Да,– вздохнул Святослав,– и Суздалыцина баскаков перебила, тоже Невскому расхлебывать пришлось.

– Что и говорить, досталось отцу лиха, может, оттого и пожил мало. Кабы нам того же хлебнуть не пришлось. С числом татары шутить не любят.

Когда, закусив жареной вепрятиной, пирующие снова взялись наполнять кубки, Александр Маркович поднялся и, встретившись с вопросительным взглядом Святослава, знаком объяснил: «Мы пойдем. Отроку спать пора». Даже правую ладонь к уху приложил, изображая подушку.

Князь Святослав кивнул согласно: «Ступайте».

Едва в опочивальне своей улеглись и свечу загасили, княжич спросил:

– Александр Маркович, а что это за число, про которое князь Данила говорил?

– Ох, Мишенька, то Орда окаянная наших людей пересчитывает, специально на то численников своих на Русь шлет.

– Зачем?

– Как же. Чтоб каждую душу христианскую данью обложить.

– Как обкладывают?

– А так. Считают всех: и старых и малых. И больных и увечных. К примеру, в княжестве насчитают сто тысяч душ – это по полугривне с каждого. И велят князю: «Вези в Орду выход пятьдесят тысяч гривен».

– Ого! Это сколько ж денег-то надо.

– Вот то-то и оно. Хорошо хоть, можно не все деньгами: татарва и хлеб, и мед наш любит, и меха наши, особливо их ханши. У хана обычно несколько жен, всех ублажить их надо, одарить, а для них милое дело меха да сладости. Жены еще куда ни шло, так все приближенные хана, вся его родня подарки просят. Без подарков могут и к хану не допустить.

– А почему мы им платим-то, Александр Маркович?

– Потому, Миша, что вот уж скоро сорок лет тому, как они победили и покорили Русь. Да-да, сынок. Не хотел я тебе раньше времени об этом, да, видно, придется,– вздохнул пестун и умолк.

Долго молчал Александр Маркович, княжич не выдержал, подхлестнул:

– Ну так рассказывай.

– Что рассказывать? Они силищей страшной пришли с восхода, все наши города как орехи перещелкали. Рязань, Владимир, Суздаль, Переяславль. И это еще куда ни шло, взяли на щит, пограбили б и ушли, но они ж всех людей убивали. Ни старых, ни малых не щадили, города с землей ровняли. Это хуже пожара было.

– А что ж наши-то князья?

– А что наши? Они сражались, погибали в битве. Каждый за себя дрался. Если б сразу объединились бы, может, и отбились бы.

– А что Невский?

2 С. П. Моеияш – Александр в тот год еще не был Невским. Едва из отрочества вышел, семнадцати лет был, только что в Новгороде вокняжился. На его счастье, татары не дошли до Новгорода, а то бы и он разделил судьбу остальных.

– А ты где был, Александр Маркович?

– Я-то? – усмехнулся пестун.– Меня, Миша, еще и на свете тогда не было. Я после того лишь через двадцать лет родился. Вот с того-то времени татары и тянут из Руси выход и великих князей по своему хотенью назначают.

– И наши платят?

– А куда денешься? Попробуй не уплати, тут же Орда рать шлет, и уж тогда не жди пощады – города пожгут, порушат, кого не убьют, в рабство угонят. Вот и откупаемся выходом. Все лучше, чем кровью платить.

– А про каких еще баскаков Святослав говорил?

– А-а. Запомнил. Молодец. Баскаки – это откупщики. Он откупает, например, у хана Рязанское княжество и распоряжается в нем полным хозяином, в свою пользу дань собирает. А кому нечем дань заплатить, того в рабы, на продажу. Иной баскак хуже татар, Миша. Вот князь Святослав и говорил про то, как суздальцы на баскаков еще при Невском поднялись. Ему, Александру, тогда уж великому князю, и пришлось в Орде за них отдуваться. Как еще живота не лишили. Хотя, конечно, здоровье ему крепко там повредили, больной к дому выехал. До Руси добрался и помер. В Городце помер, Царствие ему Небесное, мученику.

Александр Маркович перекрестился несколько раз, помолчал.

– И Василию Ярославичу нашему Царствие Небесное тож. Поди, там, на небе, за нас перед Богом старается.

– А Бог его послушает?

– А как же? Чай, добра нам просит. Не зла. А Бог любит тех, кто к добру наклоняется. Вспомни-ка заповеди. Хоть одна ко злу зовет?

– Нет.

– Вот то-то.

– А ведь он мой крестный отец.

– Знаю. За тебя князь Василий тоже там молиться станет. Тебя он крепко любил, своих-то у него не было.

– Эх, зачем только хорошие помирают,– вздохнул отрок.

– Так Богу надо, он тоже любит хороших-то. Злодеев-то никакая холера не берет.