Текст книги "Дневник, 2004 год"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 44 страниц)

Вчера пришел пакет с книгами и небольшое письмецо от Владислава Пьявко.

Сережа!

Пользуюсь случаем высказать свою удовлетворенность очередной встречей с хорошим русским мужиком, который вызывает во мне симпатии к себе не только своей кипучей энергией, но и силой духа, и мировоззрением. Хорошо, что есть ещё места, где «русский дух», где «Русью пахнет».

Посылаю тебе книги об Орфёнове и Казанцевой.

Рад, что ты мыслишь так же, как я. Обнимаю, твой Владислав.

Выходя из мэрии, мы что-то разговорились о старых певцах, которые постепенно уходят из культурного оборота, и о музыке, которая нынче уже на радио и по телевидению не звучит. Тут же выяснилось, что фонд Ирины Архиповой выпускает серию книг о кумирах нашей юности. Мне ничего не обещали, но вот я получил две книжки об Анатолии Орфенове и о Надежде Казанцевой. Сунул нос – какие поразительные подробности, книга Орфенова в большей части состоит из его воспоминаний. Ну почему интересно это лишь мне и немногим людям моего поколения? Но римская-то жизнь – это совсем не мое поколение, а тоже привлекает и волнует. Уверен, о советской цивилизации когда-нибудь будут читать, как о золотом веке человечества, Как о Древней Греции и Древнем Риме. Был Нерон, был Калигула, была и травля людей на арене зверями, и гладиаторские игры, а ведь читаем. Взахлеб, и оторваться не можем.

9 сентября, четверг. Собрали и провели конференцию, от которой надо было получить согласие на изменение в нашем уставе нового титула нашего головного учреждения: вместо слов «Министерство образования» – «Агентство по образованию». Сколько же раз за последнее время мы делаем что-нибудь подобное. Совсем недавно меняли вполне понятные и читаемые названия учреждений: то «Комитет», то «Министерство», наконец «Агентство». В свое время, кажется, в 1802 году, при Александре i Благословенном, создали мы, первыми в Европе и даже во всем мире, Министерство просвещения. Так оно и просуществовало вплоть до Наркомпроса. И неплохо выполняло свои функции – и великих князей выучило, и Ленина, получившего в качестве экстерна высшее образование. Мне вообще нравится слово «просвещение». В том, что считается, что мы даем всем образование, есть некий перехлёст: образование каждый получает сам.

Одновременно с этим рассказал коллективу о положении в институте, о наших финансах, о достаточно трагической ситуации института, который не является декоративным и предназначенным для коммерции. Вот если бы мы создавали искусственные цветы для украшения банкетов или занимались нефтью – это другое дело, это власть любит. Наша стезя – фундаментальное развитие той стороны человеческой деятельности, с которой, собственно, всё и начинается. Господи, пошли мне какую-нибудь внучку или дочку президента ли, премьер-министра ли, или министра экономики, или министра чрезвычайных ситуаций, или министра внешней торговли, или, на худой конец, министра обороны, которая захотела бы стать писателем или аспиранткой нашего несчастного Литературного института.

Как я уже писал раньше, из моих выкладок свидетельствует, что, кроме стипендии для студентов и того, что существовало раньше и было построено при советской власти и чем мы сейчас владеем – общежитием и комплексом Литинститута, – все это, т. е. студенты, которые не бастуют, а учатся, преподаватели, которые чувствуют себя государственными служащими, обходится нашему родному государству в 4 процента от тех денег, которые оно, в виде бюджетных ассигнований, даёт институту. Потому что всё остальное мы государству возвращаем в виде налогов на нашу собственную деятельность, на нашу зарплату, которую мы зарабатываем сами, в виде налогов на ту аренду, которой мы пользуемся, и проч. и проч.

Во второй половине дня, после конференции, Инна Андреевна Гвоздева устроила маленький свой юбилей, ей исполнилось 60 лет. Но гордиться она может, собственно, другим: тем, что поставила дело изучения древних цивилизаций и античности в Литературном институте так, как это не поставлено нигде в России в общеобразовательных и специальных учреждениях. Уж как-нибудь концентрат того, что Инна Андреевна говорит нашим студентам, в их легкомысленных головёнках все-таки остается. И приятно было высказать ей это, сказать, как многим мы ей обязаны, поблагодарить за ее талант, энергию и поразительную требовательность. Ответственный человек ответственно подходит ко всему, даже к своему юбилею. Полагаю, что остатки после застолья будут вкушать на кафедре еще в течение всей пятницы. На подарок мы ей сложились, преподнесли и цветы. Заслужила И. А., конечно же, и профессорской должности, и в ближайшее время я издам такой приказ.

10 сентября, пятница. Вчера вечером и сегодня утром долго читал и дочитал «Стол» Александра Потёмкина. Это написано, конечно, лучше, чем его предыдущий «Изгой», более компактно, чувствуется, что Александр чуть раскрепостился и, в отличие от себя прежнего, скорее идет вслед за словом, а не за придуманной схемой. Это очень точное по пафосу обличение взяточничества и чиновничества. Думается, человек этот пишет с тем знанием дела, которое диктуется его биографией. Есть сцены, скорее по замыслу, нежели по исполнению, просто удивительные. Россия в литературе часто пользуется термином «стол», и стол гуляет по литературным произведениям. У кого из наших классиков я подобрал эту фразу: «ясноглазый столоначальник»?.. Да и у меня, в «Имитаторе», есть образ стола, есть и образ воронья, которым Саша Потемкин также попользовался. Вообще, могло бы получиться замечательное сатирическое произведение, если бы у писателя было покруче культуры, побольше знания литературы, если бы он чуть более глубоко чувствовал русский язык. Но и сейчас есть в языке поразительные находки. Всё это я разметил у себя по экземпляру, потому что, наверное, 16-го числа буду выступать на конференции по Потёмкину в Доме литератора. Как очень богатый человек он, кажется, всё оплачивает, ему так страстно хочется пробиться в эшелон писателей первой руки. Сколько было послано и роздано его прекрасно изданных книг! Но сделать это очень трудно, так как существует не только масса прихлебателей, на всё готовых критиков и литературоведов, но и масса читателей, которым нужно испытать от книги особое волнение, и любовь этой читательской массы идет, скорее, не от разума, а от чувства. Надо сказать, что «Стол» читаешь, ожидая продолжения интеллектуально, но не физиологически его предвкушаешь.

Утром, еще не вставая, прочел работы Виктории Новик, нашей коммерческой студентки, которая восстанавливается в институте. Это три рассказа. Первый – «Полусон», где героиня, как бы во сне, чувствует ту оккультную темнуху, которую крутит её мать, некая самодеятельная гуру. А кто их поймет, что они чувствуют, а где зарабатывают деньги?.. И два великолепных маленьких рассказа: «Милостыня», как современная молодежь подает милостыню старому человеку, доедающему остатки с тарелок в кафе, и «Новики». Затрудняюсь сказать, кто герои последнего рассказа, но всё это так замечательно передает атмосферу сего дня и предвосхищает какой-то новый стиль, который обязательно должен появиться.

Еще утром я слышал по радио о пресс-конференции, которую дают в магазине «Москва» на Тверской авторы книги, посвященной сорокалетию «Маяка». Книга названа немного претенциозно – «Эфир тревог и надежд». Но эта претенциозность вообще свойство «Маяка» и радиожурналистов. Всё это ребята продвинутые, все хотели бы стать писателями. Пошел вечером туда, чтобы только посмотреть на эти лица, которые, конечно, знаю уж никак не меньше 40 лет. О книжке, которую я получил в подарок, – разговор особый. В магазине, где из последнего зала велась конференция (или встреча), я увидел Бизяева, который вёл трансляцию. Это хороший журналист, Валя когда-то работала с его женой, он жил в нашем доме. Но сейчас он важный до умопомрачения, важный, как и все люди с полузнанием, от какой-то бесконечной в себе уверенности.

Разговор в эфир из магазина состоял из общих слов. Вытащили меня, предупредив, что лишь на две минуты. Я давно заметил за собой качество: говорить и писать точно в намеченных размерах, как будто что-то передается, и в конце указанного времени дыхание заканчивается. Успел сказать то, что думал: что до сих пор «Маяк» – лучшая радиостанция, которую, кстати, я всегда слушаю; она отличается от большинства других, где есть какое-то непонятное, востребуемое, может быть, и широким кругом молодежи, но кругом с очень низкой культурой, ощущение: это не то что фон жизни, а скорее оно вышибает любые мысли и лишь занимает внимание – лишь бы не думать, лишь бы ни о чем не размышлять. Так вот, «Маяк» – это станция информативная, это и проблемы нашей страны, другие различные проблемы, проблемы спорные, где разнообразные выступления, от некоторых из них получаешь удовольствие. Так я и сказал, заметив, что с «Маяка», в том числе и с радио, пришло большое количество неплохих наших писателей. Это вполне естественно.

Вспомнил Петрушевскую. Из моих хороших знакомых был Георгий Зубков, который сейчас где-то преподает, ведет журналистику; Глеб Скороходов, который делится своим нажитым опытом во ВГИКе; Валентин Зорин, который сказал, что он уж и забыл, сколько лет профессор. Я не вслушивался в речь, обратил только внимание, что Зорин, как всегда, с апломбом, высоко оценивает каждую свою примитивную мысль. Он что-то начал говорить о том, как они вынуждены были вещать раньше. Упомянул, что в журналистике он – долгожитель. Я тут же, не особенно стесняясь, сказал, что он еще и виртуоз по перемене позиций – если кто-то по-настоящему и вбивал в нас несправедливую точку зрения об Америке (а у Вал. Зорина она была именно несправедливой), вбивал по мелочам, по быту, по отношению к литературе, то это и был мэтр советской журналистики Валентин Зорин. Он был активным, активнее и Шрагина (уехавшего в США еще до перестройки), и Генриха Боровика, который, впрочем, тоже много интересного поведал нам. И всегда казалось, что в их инвективах проглядывало какое-то журналистское «удобство», они как бы сколотили модель, по которой замечательно всё излагали и с которой неплохо кормились, эти специалисты по капиталистическому окружению, по американскому миру. И не надо ссылаться, господа, на идеологию, на то, что «так хотел ЦК». Просто не умели говорить стилистически чуть пошире, чуть потеплее, поёмче, поправдивее. Мы сравнивали их выступления с тем, что читали у Сэллинджера, у Хемингуэя, у других авторов, и я рад, что нынче всё это сформулировал. Вот засранцы!

В книжке много фотографий, в том числе и дорогих для меня; при любом подборе на первый ряд выходят еще живые… Среди фотографий нашел фотографию Аржанова, это наш сосед по Гранатному переулку, с сыном его я когда-то дружил, сын этот уже давно разбился на вертолете, а отец на пару десятков лет пережил его.

Началась осень, жизнь удивительно у меня уплотняется. Всем я чего-то должен, все от меня чего-то хотят. Устаю, но по-прежнему, по-молодому, чего-то хочу от мира.

11–12 сентября, суббота, воскресенье. Утром принялся читать повесть нашей иркутянки Ирины Глебовой о сибирских казаках. Все это здорово написано, по-взрослому, хотя за всем прочитывается Иван Шмелев, которого эта молодая женщина, наверное, и не читала. Особенно хороши первые главы, воспринятые мальчиком уклады казаков, церковной службы, быта (дедушка его был священник). Есть страницы, написанные с поразительной теплотой. Но конец повести– раскулачивание, разрушение церкви – все это уже как-то вибрирует, не то, что это неправда, но слишком много отношений, слишком много сегодняшних эмоций, подсказок телевидения и прессы. Почти по журналистике написана последняя глава, где герой, начавший жизнь в произведении мальчиком, становится священником в одной из церквей и снова переживает разрушение – напали воры и жулики, и пропали иконы. Хорошо, что об этом пишет молодежь.

На даче с В. С. говорили о том, почему в наше время намечается подъем кино, но совершенно черно поле в литературе. Валя сейчас сидит и читает мемуары А.Д. Сахарова. Кстати, она говорит, что в свое время все ее подруги – диссидентки и демократки эти мемуары и не прочли, но рассуждали о них. Как жаль, что Сахарова уже почти забыли, а кое-что у него было такое, за что его, в гражданском смысле, стоило любить. У В. С. возникла мысль, что литературы нет потому, что нет сейчас у нас гражданского общества. Литература превратилась или в сколок жизни, или в ее протокол: все воюют, дерутся, нет единого общего разговора о том, как жить дальше и как мы прожили это время, что не сделано, что сделано, а что сделано из рук вон плохо.

В воскресенье с утра занимался романом. Ход найден, все уже идет довольно легко, и я чувствую, как начинает проглядывать дно. Напишу одну главу по «Экскурсии» и дальше – последняя глава, которую надо продумать и пережить. По телевизору постоянно говорят о Беслане, о самолетах, на которых везут и везут в Москву раненых. Их с каждым днем становится все больше и больше. Только неопознанных трупов сейчас что-то около двухсот. Всех смущает, конечно, и то, что, видимо, на месте очень низкий уровень медицины. Только в Москву, только в Москве!..

В воскресенье уехали с дачи пораньше, потому что к шести часам мне надо было идти во МХАТ на день рождения Т. В. Дорониной. Я бываю там традиционно, восхищаюсь и люблю эту женщину. Купил букет цветов и попросил в столовой испечь для нее пирог, это традиция. Ну что ей дарить? Я представляю, какая тьма у нее безделушек, которые она, наверное, передаривает, а купить что-нибудь поразительное и величественное – для меня сложно.

Как всегда, всё происходило в столовой, почти тот же состав, много людей из театра, старые подруги, люди всё близкие. Я выступил вторым и сказал тщательно продуманную речь о «днях рождения», где чествуемый сам определяет – что он сделал, а чего не сделал, что сделал хорошо и что плохо. Я опустил все то, что уже говорили в прошлые годы, и коснулся лишь традиции русского театра большого стиля, т. е. говорил о театре имперском, который смотрели и из партера, и с галёрки.

Как всегда, там хорошо, по-домашнему, кормили. Был любимый Т. В. холодец. Она ест много, с аппетитом, и я отчетливо теперь вижу, чем питается энергетика. Все празднество Т. В. как бы взяла на себя – сама начинала, в процессе разговоров высказала много интересного, в частности, что видит Чехова как драматурга графического, что мысль у него прописана графически. Возникали цитаты. Под конец вечера, когда я выпил пару рюмочек, и Т. В. тоже, наверное, выпила немного, она сказала мне то, что и я мог бы ей сказать про себя: что, в общем, у нее ничего нет, ни базы, ни денег, ни особенно близких (я так это понял, может быть, не совсем правильно). Что все было поставлено на театр, на профессию. Опускаю некоторые моменты, связанные с ее личной жизнью, которые я, наверное, спровоцировал, так как начал рассказ о том, как впервые ее увидел, уезжая на автобусе от «Метрополя» – в Финляндию. А потом возникло какое-то, свойственное ей, как никакой другой актрисе, чудо. Она зацепилась за слово «верблюд» в каком-то из поздравительных посланий и мгновенно, во вдруг затаившем дыхание зале прочла стихотворение Цветаевой. Какая мощь, какая сила, какое понимание и даже добавление первоначального смысла! Здесь явная аналогия с нею, а я подумал, что и со мной.

Верблюд идет, на него все грузят и грузят, а он всё идет, пока вдруг не увидит далекие холмы Иерусалима… Приблизительно так.

13 сентября, понедельник. Вечером по телевизору – трансляция расширенного заседания правительства. Выступал Путин. Терроризм, который прижал Америку, достал и нас, мы наконец спохватились. Через терроризм мы поняли, что и другие стороны жизни начнут разваливаться из-за эгоистического стремления меньших взять большее. Путин практически предложил сделать то, что на опыте государства, именно нашего государства было очевидным уже много раз – централизация, назначение губернаторов, предложенная форма выбора Законодательным собранием по представлению президента (всё это довольно условно, это, как раньше, – выборы ректора по представлению министерства и ЦК КПСС, и выборы первого секретаря обкома по представлению Политбюро). Предложена в том числе новая система выборов, т. е. выборы партийным списком. Здесь я вижу только один смысл: по мажоритарным спискам проходило такое количество просто богатых людей, которые своими деньгами выколачивали себе депутатскую неприкосновенность, так что лучше уж свои дисциплинированные люди в партии, хотя и здесь тоже будет огромное количество купли-продажи и других некрасивых действий, что вообще свойственно демократии. Но эта демократия окажется тогда ближе к демократии управляемой, т. е. или к тоталитаризму, или к монархизму, что свойственно России.

Я представляю, какие по этому поводу поднимутся вопль, вой и стоны. Весьма, впрочем, справедливые. Но это всё будут стоны среднего интеллигентско-буржуазно-еврейского звена, которое во что бы то ни стало захочет в экономическом отношении забраться чуть повыше – через банк ли, в управлении ли или через общественную деятельность. Эти общественные крики, как и в прошедшие времена, так и в наше время, ни к чему хорошему не привели. Трудности же и особенности русского тоталитаризма (или монархизма) заключаются только в одном: в чьи руки попадет власть, какие приоритеты окажутся у первого властного лица. История показывает, что всё сразу, с оценкой по всем предметам на пятёрку, в стране сделать нельзя. При Брежневе не сажали, но возник развал в экономике, «застой»; при Сталине, силами врагов народа, и мнимых и настоящих (а настоящих, действительно, было много), построили великую державу и замечательную промышленность. Путин, пока у него не подросли дочери, пока они не обзавелись мужьями (а всем им нужны будут места, деньги и собственность), Путин – лучшая фигура нашего времени, в президенты в нашей стране надо брать людей с обостренной совестью и желательно без большой родни. Тоталитаризм у нас – это средство борьбы с главным нашим злом: с олигархией, с коррупцией: подтянем всё государство, смотришь – и эти господа уймутся.

14 сентября, вторник. Утром, до семинара, пришлось быстро, практически из ничего, творить «рейтинг» для «Независимой газеты». Вот его текст:

1. Персона: Выступление в «Вестях» Н. Д. Солженицыной, альтер-эго Александра Исаевича, редко появляющейся на телеэкране. Мысль та же самая, что и у В. В. Путина: доколе всё, включая собственные разрушительные амбиции, будем грузить на государство? Стыдно, господа! В качестве протестной ассоциации вспомнил выступления Боннэр, Алексеевой и Гербер.

2. Понравилось: До слез хороши и трогательны «Диверсанты», которых смотрю по утрам. И детектив, и приключения, и привычное по сериалам лицо Галкина, но другой тон, другое отношение к жизни. Начинаешь думать, что дело России не совсем проиграно.

3. Антиперсона: Как победу общественного мнения воспринял отмену «Большой стирки». Ан нет, появились «Пять вечеров» всё с тем же рыцарем банальности Малаховым. На этот раз его героями стали солист Нижегородской оперы Басков и звезда Краснодарского театра Волочкова. Последние её танцы, драматическую игру и талию мы только что видели в провалившемся сериале «Место под солнцем». Ну, а Басков – это, конечно, герой «сладкого романса», а не соперник Лаптева и Хворостовского. И, предупреждая планы телевидения: никакого Познера из Малахова не получится. Не то образование и не тот вкус, хотя страсти к сегодняшнему низкому образу жизни много.

Можно сказать, что получилось. Мой прошлый рейтинг газета напечатала без правки, но выкинула тот пункт, где я коснулся Дзасохова. Хитрый человек и неискренний. Полагаю, что это мнение всех, кто его когда-либо видел и слушал. Меня очень интересует, насколько, кстати, коснется предложенная Путиным система выборов первых лиц таких республик, как Киргизстан, Татарстан. Очень хотелось бы посмотреть на лицо Шаймиева в тот момент, когда он услышит об этой новации.

Днем, по расписанию (мне оно неудобно, но два года назад решили: первый курс – семинары в 10, второй – в 11, третий – еще позже), так вот, по этому расписанию, в 1 час начал свой семинар. Считается, что до часу ребята успеют макнуться в бассейне, который открывается в 8. 30. Не очень в это верю, но поэкспериментируем.

Сегодня в 11 часов должно было состояться выступление Бахыта Кинжеева. Это было написано на доске объявлений. Чуть опоздал, потому что подписывал что-то в кабинете, аудитория четвертого курса уже была полнёхонька. Собрали все поэтические семинары: семинар Чупринина, Рейна, Николаевой. Вошел я в аудиторию во время громогласного, как всегда, выступления Рейна, он как раз представлял поэта как поэта русского, но упомянул, что последний уже 22 года живет в Канаде. «У меня паспорт с московской пропиской. Смотрю на эту аудиторию и вижу, что пишущих в России больше, чем читающих». Так Кинжеев начал. Здоровый дядька, с густой, не очень опрятной бородой. Сидит впереди, мне, кстати, места не досталось, я прошел в самый конец аудитории в надежде найти стул. Кто-то из ребят в ожидании, что я откажусь, предложил мне сесть вместо себя, я просто сел на последний у стены стол. Кинжеев на встречу пришел, вооруженный портативным компьютером. Читал новые стихи. Называет, как Бродский, свои стихи стишками. Стихи однообразные, скучные, отчасти похожие на стихи Рейна, но без его уверенной силы. Что-то подобное мы в отделе жизни Советского Союза на зарубежном радио на спор фантазировали экспромтом минут по двадцать. Возникло в стихах же слово «рифмоплёт». За всем этим, как мне кажется, усталость и житейское понимание: надо писать. Горсть конфет из разных назывных образов и слов. Поэт-номинатор, в стихах много цитат с установкой на признанность культуры, а не на время и не на органическое, как у классиков, запоминание стихов. Кокетливо ощущает себя классиком: вдруг закурил в тесной и душной аудитории. Все его собственные знания и привычки, культурные символы заритмизированы. Зал выжидательно, без аплодисментов, молчал. М. б., в стихах Кинжеева установка на общую музыку? Она трагически не возникла. С белой, коротко стриженой бородой, с сигаретой в руке, в очках, спущенных на нос, кольцо с камнем на левой руке. Возле компьютера стоит бутылка нашего коньяка. Заговорил о китайском императоре Цинь Шихуанди. Все знающий и всюду побывавший мэтр говорит с несмышленышами. Я вспомнил музей терракотового войска в Сиани. Главная ошибка: это войско не было закопано, как утверждал поэт у подножия Великой китайской стены. Ой, как она далеко! Какое это насилие над культурными реалиями, имитация поэзии. Недостаточная филология педагогического института. Эти все фразы я выписываю из своей записной книжки. Строчки, как горошины при лущении стручков.

В перерыв – через 20 минут – переговорили с Таней Бек: она-то все знает, сразу же сдала: полуказах-полуеврей. Мы оба немножко недоумеваем. Куда все подевалось? Но тем не менее голос у Бахыта уверенный, «с выражением», как бараний курдюк, жирный, самодовольный. Что меня удивляет: это чтение меня лично не «набивает» поэтическими образами. М. б., эти образы существуют только в контексте?

Прозаические перебивки. «Знаете ли вы, что такое слово «повторник»? Это человек, который сидел в сталинские времена по 58-й статье, и по отбытии срока ему автоматически давали второй срок». Отец у меня по 58-й статье сидел, и что-то я не помню «второго автоматического» срока. Интересно говорил о смерти и об архивах по Пастернаку.

Девочки, составляющие большинство семинара, дружно захлопали. Вопросы. Ответы: «Несмотря на жизнь за рубежом 22 года, я не люблю западную поэзию». «Книжка складывается за 2–3 года, в книжке 50 стихотворений». «В стихах можно сказать только о том, что относится к Богу». «Богу можно служить любым искусством». «Собрались будущие писатели здесь, как в казино; гарантий никаких, графоман ты или поэт». Вопрос: «Писали ли вы на языке отцов?» «Никто из казахов не знает казахского языка». Это он уж слишком!

Потом начал читать свои молодые стихи. Это было хорошо.

Передо мной сидела, облокотясь на стол, девушка с обнаженным, по моде, крупом. Слушаю стихи, любуюсь на черные шелковые трусики, на шелковую кожу. Не очень хорошо, как мне показалось, завистливо, Кинжеев отозвался о Лимонове. По важности и степенности они с С. Чуприниным похожи. Под конец прочел стихотворение Ходасевича. Это оказалось опасным, сразу многие стихи, прочитанные ранее, стали превращаться в пыль.

В час дня обсуждали повесть Оксаны… Семинар построил хорошо, сначала прочитали два этюда: Алексея Упатова и Жени Ильина, по поводу «летних размышлений». Оба написаны с блеском, эти двое – очень умные, способные, по-разному думающие люди. Я жду обсуждения Упатова с большим нетерпением. Уже по этюду видно, что он – человек, глубоко и серьезно верующий, не позволяющий себе верить «по моде». К тому же оба парня владеют словом. Во время обсуждения повести Оксаны обратил внимание, что девочка эта, по крайней мере в устных выступлениях, умна и точна. Повесть разобрали, решили, что надо что-то делать с окончанием, в котором поменялась стилистика, а начало – просто прекрасно. Я очень благодарен Иркутску, который в мое московское рафинированное сборище посылает новый импульс, импульс жизни в провинции, импульс русского мировоззрения.

Вечером пришлось ехать в театр. Сезон начался, надо быть в курсе всего. Это была «Екатерина Ивановна» Леонида Андреева в театре Светланы Враговой. О постановке даже трудно говорить, ибо она по возможностям и расцветкам – уникальна как для Москвы, так и для мирового театра. Каждое действие проходит в другом зале огромного театра «Модерн». Залы, правда, маленькие, но везде иные интерьеры – то витражи, то классическая мебель, то тяжелый немецкий импрессионизм, играла и сама Врагова, продемонстрировав мелкую, но чрезвычайно выразительную технику; практически в этой технике играют все, я даже не уверен, что всё это можно слушать на большой сцене. Хотя, возможно, и на большой сцене это выглядело бы интересно. особенно хороши были Олег Царев и Сергей Пинегин. Екатерину Ивановну играла дочь Юрия Яковлева – Алена Яковлева. Пьеса эта вроде бы не закончена Л. Андреевым, и последний акт вызывает самые большие сомнения. Я вспоминаю тут слова кого-то из классиков: «он меня пугает, а мне не страшно». Так и последний акт этой пьесы – пугливо и конформистски несчастная, изменившая мужу Екатерина Ивановна, прошедшая через оргии декаданса, возвращается к мужу… Очень хорошо, что серьезна и напряженна та атмосфера, которая льется из зала.

Приехал домой около двенадцати.

15 сентября, среда. В три часа состоялось совещание в РАО. Текущие проблемы, старая идея Юры Антонова по смежным правам во что бы то ни стало присосаться к РАО, а также просто налёты работавшего здесь ранее и когда-то уволенного Ахмета Тагибова, наша перепуганная русская публика: справимся и с этим? На заседании правления возникла мысль о 50-тысячном призе РАО за лучшую музыку в кино.

16 сентября, четверг. Пропускаю всю институтскую мелочевку. В том числе и приказ об отчислении, который подписал, как и обещал, 15-го. Ой, как просто на всех накричать и сказать, что всех выгоню, если не сдадите экзамены. Значительно труднее подписать приказ на двух-трех действительно двоечников. А если они талантливые двоечники? Подписал. В том числе и на Фролова, который ездил у нас в Данию. Мальчик думал избежать физкультуры, теперь в назидание всем пусть покрутится!

В 16 часов Александр Потёмкин устроил свой творческий вечер в Малом зале ЦДЛ. Конечно, это был достаточно амбициозный проект миллионера и богатого человека. Выступая на этом вечере первым, я сказал, что, наверное, мне предоставили слово в силу того, что мы когда-то с Потемкиным работали в «Комсомольской правде». Я говорил, что есть у него блестящие страницы, но значительно хуже с языком, плохо с культурой, я думал, что если бы начать ему с этими знаниями, будучи еще студентом Литинститута, тогда бы он, может быть, стал изумительным писателем. Для меня это и еще один вопрос: можно ли проникнуть в литературу через тиражи, через массмедиа, через прессу? По этому поводу одна из выступающих критиков сказала: «Александр Петрович, не тратьте деньги на роскошные издания своих книг и на постеры». Сказала она это, конечно с некоторым юношеским перехлёстом, но надо отметить, что такого букета выступающих не собирал ни один писатель. В зале – Аннинский, Гачев, Светлана Семенова, Наталия Корниенко, Раппопорт, пришел Игорь Волгин, выступал даже Сережа Сибирцев. Оттенки разные. Но недостаточность была везде. Конечно, он очень талантливый человек. Я посмотрел пометки, сделанные мною на его «Стол». И среди них есть одна: каждую свою вещь Потёмкин старался написать как очередной шедевр русской литературы, а шедевры по заказу не создаются.

Когда я вернулся на свое место в зале, где сидел рядом с Анатолием Кимом и его женой Наташей, Толя сказал мне: «За время работы в Литинституте ты научился тихой и улыбчивой публичной порке». Ничему я не научился, просто стараюсь говорить то, что думаю, и не люблю людей, которые пытаются протолкаться без очереди. Вот этому-то Александра Петровича научить и невозможно. И в этом смысле литература и ее жизнь – изумительная вещь.

17 сентября, пятница. Сегодня вскрыл пакет из министерства культуры, – кто бы мог подумать, я оказался членом коллегии министерства. Все это, конечно, инициатива неведомых мне сил, но полагаю, в первую очередь Юрия Ивановича Бундина. Из пишущей братии, из писателей я, кажется, один. Причем композиторов представляет Владислав Казенин, председатель Союза композиторов России, но писателей – ни Ганичев, ни Казакова, ни Ткаченко. От этого известия у меня возникло какое-то детское ощущение сбывшегося. По радио я помню, как мне не дали этой мало что прибавляющей привилегии: когда я возглавлял литдрамвещание, главный редактор которого традиционно должен был являться членом коллегии. Но тогда это место занял какой-то зрелый джентльмен.

Около трех на маленькую вечеринку по случаю утверждения ВАКом докторской диссертации Ирины Николаевны Шишковой приехала Нина Павловна Михальская. Мне нравится эта женщина, у нее прелестное значительное лицо и умный разговор. Говорили о литературе мировой и нашей, о детях, об их обучении. У нас совершенно одинаковый взгляд на это. Литература должна доставлять удовольствие, и все равно, когда и в каких рубриках это будет прочитано. Вечеринка прошла довольно интересно, мило, была вся кафедра, я снова увиделся с Н. А. Бонк, которой очень симпатизирую. Эти два дамы, Н. А. и Н. П., похоже, одни из последних интеллигентов в России.