Текст книги "Дневник, 2004 год"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

Сначала идут сотни и сотни «безруких бандитов-автоматов», потом сотни и сотни карточных столов, за которыми чаще всего играют в наше «очко», но под другим, естественно, благородным названием, потом деньги и сотни столов, за которыми играют в кости. Закон больших чисел известен: можно выиграть случайно много, но при постоянной, даже квалифицированной игре соотношение выигрыша казино к выигрышу посетителя 7 к 3. И всё-таки волны игроков устремляются в этот помазанный золотым медом рай. Вход бесплатный, но только если тебе уже исполнился 21 год. За этим следят строго. Здесь надежда на случайно полученное богатство дает баснословные прибыли. Все законы известны: я не такой, как все; мне повезет! За меня судьба! Судьба распорядилась со мною плохо – в следующий раз повезет!

Здесь играют старые и молодые женщины, ветреные красотки, серьезные американские юноши. Белые, черные, коричневые, желтые, разный разрез глаз, шорты, короткие брюки, блузы, джинсы, майки, кофточки, свитера, голые плечи, стиснутые пальцы, сосредоточенные лица, наморщенные лбы, потекшая тушь. Разносят бесплатные напитки, есть столы, где минимальные ставки – тысяча долларов.

Вдоль строя отелей на несколько километров тянется набережная для променада, крытая кедровыми досками. Пляжи, чистая вода, полиция, разъезжающая на велосипедах, огромное количество перекормленных молодых людей и девушек. Это в основном низший класс, это их развлечения, делающие их в мечтах богатыми. Богатые тут же развлекаются по-своему.

Постоянному посетителю, который приезжает играть, казино предоставляет скидку в отеле. Приехавшему из города на автобусе за 19 долларов тут же выдается 15, как бы на обратную дорогу, и еще некий бонус в 10 долларов. Ищите счастье! У судьбы равные возможности, не отставай! Пусть неудачник плачет, садясь в автобус. Это другая жизнь, не моя, не наша, но люди счастливы, они ею довольны. Одни здесь живут постоянно, другие возвращаются обратно в Нью-Йорк, разменивая свой неприкосновенный день.

Поздно вечером возвращаемся.

Самое интересное – мои разговоры с Романом, мужем Ренаты, он всех знает, он вхож всюду, он всю дорогу туда и обратно сидел за рулём.

16 мая, воскресенье. Утром начался экзамен у Софьи. Ю.И. Минералов и А.И. Зимин построили экзамен очень талантливо. Дело происходило в квартире на 26-м этаже за столом. Профессора начали с разговора о диссертации, переформировав тему. Постепенно, как ни странно, очень занятая Соня раскрепостилась, и из дебрей Достоевского разговор ушел в обширные дебри литературы вообще.

Соня очень интересно, в рамках свободной дискуссии, рассказывала об американских студенческих правах. Студенты сидят у себя на экзаменах и страшно нервничают, потому что большинство из них – на стимуляторах. Преподаватель, входя в аудиторию, должен сдать оружие. Администрация боится дерзости студента и ответного жеста преподавателя: вынет револьвер – и бабах. Права человека. С другой стороны, Ю.И. вспомнил о наших корейских студентах, которые выходили из аудитории, пятясь и кланяясь. Они считали, что нельзя наступать даже на тень от учителя.

Я сидел в сторонке и слушал. Софья: «Американцы знают Фолкнера, но не могут пробиться сквозь темноту стиля…»

«Недавно меня спросили: «есть ли в России туалетная бумага?»

«Джерома Клапка Джерома и Джека Лондона забыли».

Минералов: «Прагматическая нация не любит романтиков».

По поводу «Бедной Лизы»:

«Американский профессор говорил мне: если ты в своем фильме не поменяешь конец, ты не продашь фильма… Я ему: поменять конец в произведении – это значит убить литературу».

«Народ в провинции ходит в кино, чтобы попить пиво, побросать кусочками попкорна в экран, поорать».

Наши профессора в итоге расщедрились даже на высокую оценку. Я не возражал, потому что здесь был бесспорен потенциал, девочка уже сама читает лекции, диссертацию она доскребет, потому что хочет знать, её интересует мир русской литературы и её диалектика.

Вообще, Соня – очень интересный человек, продвинутый в бездну искусства. Она живет там и изредка, как птичка, выпрыгивает в наш мир. Благо её безмерно поддерживают родители. Я уже внимательно посмотрел на афишу «Бедной Лизы», которая висит в квартире, где мы живем. Вот список продюсеров: мать, сама Соня, Нина Керова (это, кажется, сестра Ренаты Григорьевны), отец – Роман Мурашковский, он же исполнительный продюсер, сценарий – семьи Сони. Я полагаю, что почти в таком же составе она будет делать и следующий фильм. Актеры уже подобраны, съемки состоятся в Москве, натура в Праге. В этой попытке определить Соню еще и как режиссера очень важна роль матери. Она хочет оставить своего ребенка с перспективой и со специальностью.

После экзаменов пошли в расположенный здесь же японский ресторан. В это время по всей Амстердам-авеню шла ярмарка, и это было, наверное, самое любопытное. После стола – разная продаваемая мелочь – мы долго стояли у маленькой эстрады, где негритянские ребята пели какие-то хоралы. Каждый из них замечательный певец и музыкант, кто бы только раскрутил.

Как я рад, что в этот раз за границей меня не обуревает чувство необходимости что-то посмотреть, и всё бегом, бегом. На этот раз я «смотрю» воздух страны, наблюдаю людей, вглядываюсь в лица. Все хотят просто прожить свою жизнь.

Вечером, когда мы возвращаемся, всё уже убрано, мусор вывезен, движение на улице возобновилось. Здесь я купил какую-то кепку с орлом за 5 долларов и майки для ребят.

Замечательный и долгий, похожий на кружение, поход: Амстердам-авеню, Бродвей, Линкольн-центр, Рокфеллер-центр. У Линкольн-центра посидели у фонтана, уже в десятом часу вернулись домой.

Завтра Роман везет нас на Брайтон-бич.

17 мая, понедельник. Знаменные для нас, русских, места удивили меня значительно меньше, чем я предполагал. Может быть, день – не такое время, когда надо все это смотреть. Вместо одесского бедлама, хотя остатки его найдутся, берег лукой, песок, серо-грязные дали океана и вдоль домов, с одной стороны, вдоль песчаных пляжей – с другой, большая, опять же как и в Атлантик-сити, набережная, крытая деревом. Ветрено, на скамейках вдоль набережной сидят старухи. Юрий Иванович и Александр Иванович прошли вперед, их куртки где-то уже у края набережной, мы идем втроем: Григорий Соломонович – главный эксперт по этим местам, он сам раньше прожил здесь несколько лет, С.П. и я. Мимо проплывает, как медуза, раздувая разноцветные маркизы, ресторан «Татьяна». Предприимчивая женщина открылась здесь одной из первых. Недавно ресторан сожгли. Она сказала: через месяц все восстановлю – и вот, снова открылась. Но русские разборки, по словам нашего эксперта, лет десять как прекратились. Здесь произносится имя предыдущего мэра Нью-Йорка, Джулиани. Он бывший прокурор и знает, что делать и в какую сторону глядеть.

С именем Джулиани большинство ньюйоркцев связывают установление порядка в городе. Человек он действительно, пока не заболел раком простаты, был крутой. Еще когда мы ехали в Бронкс, на Брайтон-бич по дороге по берегу, возле Уолл-стрит можно было увидеть площадку, на которой прежде стояли башни-близнецы Всемирного торгового центра. Сейчас здесь уже готовится новое строительство. Так вот, интересный момент: когда были разрушены «близнецы», то нью-йоркские пожарные во что бы то ни стало хотели эти развалины разобрать и растащить. Знаменитый мэр Нью-Йорка Джулиани – у которого к тому времени полиция была уже увеличена вдвое с двойным увеличением зарплаты – своими преданными полицейскими наглухо окружил район. В разрушенном здании, в конторах, ювелирных магазинах, в офисах хранений – бесценные богатства, сейфы с золотом и драгоценностями, ценными бумагами. Вот так, это мне тоже наука. Здесь полицейский не вор, с которым опасно встречаться, не взяточник, мимо которого лучше пройти.

Вдоль всей набережной стоят старушки. Рядом с такой старушкой, как правило, сидит молодая девушка – это та, что мы в Москве называем социальным работником. Ее обязанность – со своей подопечной погулять, сходить в магазин.

В зависимости от возраста и здоровья подопечного пенсионера социальный работник прикрепляется к нему на два часа в день, на четыре, даже на восемь. Здесь убивают, как говорится, сразу несколько зайцев: сама помощь немощным и старикам благородна, но одновременно с этим создаются рабочие места для низших слоев. Это очень важно. За час своего дежурства возле пенсионера социальный работник получает до 12 долларов. Причем здесь тоже все не так просто: ведется надзор за качеством этой социальной помощи. Больная или больной ежедневно должны сообщать: во сколько к нему пришли помощники, во сколько ушли. Одинокий старик может попросить и сменить своего социального работника, если он не удовлетворен его работой.

На набережной, похожей на палубу, я думаю: зачем приехали сюда эти еврейские бабушки? Кому они нужны? Зачем им помогать? Но расчет у государства – на молодых членов семьей эмигрантов, а старики – это заложники надежности молодых: рано или поздно они уйдут, и что значат небольшие расходы перед будущим государства?

Старики – обитатели Брайтон-бич, как правило, получают постоянную социальную помощь; они никуда не выезжают, не знают английского, они ходят в свои магазины, где могут по-русски сказать продавщице: «Взвесьте мне три кусочка этой фаршированной рыбы». Все они, как правило, хвалят Америку за социальную помощь, за доступную медицину и ругают ее за бездуховность. Сначала все в эйфории от немудреных удобств, от витрин магазинов, от чуть ли не восьмисот телевизионных каналов (русский канал, принадлежащий Гусинскому, имеет номер 506), а через пять – десять лет старики в ней разочаровались. Пресловутая российская духовность, какой-то особый климат в отношениях, эквивалента в Америке не находят!

Вечером мы перешли на кошт к Илоне Давыдовой. Она сразу оговорила, что многим обязана мне, хотя я сам так не считаю, потому что Илона и сама крепка. Сначала экскурсия: она показала нам Сохо, Челси, университетский квартал, мы пообедали в испанском ресторане, где я крепко выпил, а закончили всё в её квартире на 52-м этаже Линкольн-центра. Огромная, вся в стекле и почти кинороскошь, квартира. Я не испытываю зависти к кому бы то ни было! Хорошо, что хоть кто-то из людей среднего класса так живет. Илона тоже скучает по Москве, она думает о том, как бы устроить в Москве детей. Это обаяние сильной и надежной русской культуры.

Рассказ Григория Соломоновича о недавней операции у его внучки. Подзаголовок: нравы. Внезапно у 4-летней девочки, его внучки, разболелись четыре передних зуба и так же внезапно воспалились. Пошли к специалисту. Тот сказал, что для операции необходимы: специалист-терапеват, специалист по наркозу, еще какой-то специалист и еще, и расписка, что родители берут ответственность на себя, если ребенок после наркоза не проснется. В итоге – вся эта операция стоит 16 тысяч долларов. Но не тут-то было. Включились еврейские связи, нашелсяврач, выходец из России, которому никто, кроме медсестры, не нужен, сделал два укола и, разговаривая с ребенком, мурлыкая, удалил у него четыре зуба за 400 долларов.

18 мая, вторник. Утром, по холодку, все же пошли в Метрополитен-музей. Все наши знакомые почему-то этого музея боятся: «туда надо идти на целый день». Это первый визит. «Один мой знакомый художник ходит туда как на работу. Сядет возле какой-нибудь картины и смотрит на нее несколько часов». Мы осмотрели все достаточно быстро, почти не задерживаясь ни в одном зале, но это и понятно – для меня это была встреча со знакомым, с тем, что я видел в книгах, в альбомах, на старинных репродукциях. Да и в Москве была выставка лучших картин из Метрополитен-музея…

Первая мысль довольно подлая: сколько же они натащили, как ограбили Европу! Я полагаю, что даже Лувр и Эрмитаж беднее, но одно очевидно: здесь, в Метрополитен-музее, всё показывают более ярко, более эффектно! Какой же замечательный, без скидок на «низкий культурный уровень» американцев, этот музей!

Я смотрел, как всегда, то, что в первую очередь хотел увидеть. Замечательный портрет физика и химика Лавуазье с женой, созданный Давидом. Может, потому, что он близок по открытиям к Ломоносову. Меня интересовали все портреты Франклина, потому что хорошо помню эту колоритную фигуру по «Лисам в винограднике», – совпало! Грёз написал какую-то русскую княгиню, кажется, Голицыну. Пора, матушка, собираться домой! Но кто тебя, голубушку, в России заменяет или отменяет? Вспомнился почему-то наш миллионер Вексельберг, который сделал вид, будто купил яйца Фаберже, так сказать, «вернул их на родину». В связи с этим можно отметить, что местные миллиардеры действуют более определенно. В Центральном парке стоит древнеегипетский обелиск «Игла Клеопатры», под которым надпись, что водружен он на этом месте в результате определенных усилий Вандербильда, судя по времени, того самого, о котором иронически писали Ильф и Петров. Круг замкнулся. О, если продолжить сравнение «ихних» и «наших» олигархов, то, может быть, наши поумнеют?

Запомнились мне из европейской коллекции портреты Ван Дейка: монография о нем у меня на полке, я-то думал, что эти портреты в Лондоне или где-нибудь в Европе. Английская знать, потомки, распродавали портреты предков! Здесь же замечательные – их много – портреты Рембрандта. Все они, кажется, глядят на нас из вечной темноты. «Отречение Петра» незабываемо, может быть, потому, что меня до нездоровья волнует тема предательства.

В безбрежной, гениально организованной коллекции египетского искусства сначала возникает мысль о том, сколько же там было всего, какова сила художественной выучки, если хватило на все музеи мира. О, как в этом смысле постарались расторопные американцы! Здесь всё открывается нежданно и внезапно. После почти катакомбных залов с саркофагами, мумиями и папирусами вдруг через дверной проем ты вступаешь на храмовую площадь со стеблями папируса в озерце, с целым храмом. Каким образом купили? Мы-то почему не вывезли хоть что-то во время затопления долины Нила после постройки Асуанской плотины?

Меня восхищает умение ждать, не ущемляя другого, любое количество времени. Вы можете сколько угодно во время посадки или прибытия самолета стоять в проходе и копаться, укладывая багаж в ячейку; очередь, скопившись за вами, будет терпеливо и стоически ждать, никак не выказывая своего отношения к задержке.

Опять-таки возвращаюсь к американским миллиардерам. В одном из залов – т. е. зала нет, а через дверной проем вы входите во внутренний дворик средневекового замка: наверху галерея, мраморные колонны, окна, изнутри закрытые тяжелыми дубовыми ставнями (так оно в натуре и было), мраморные наличники над окнами и дверьми, балкончик на другой стене. Более двух тысяч каменных блоков было перевезено сюда из Европы и установлено в доме их Величества Денег, а потом, после смерти любителя древностей и разборки его нью-йоркского дома, в котором дворик был установлен, эти блоки были перевезены и смонтированы в музее. Так и не запомнил фамилию этого покойного мецената. Кто был тот, нахраписто, как ящик мела или штуку полотна, купивший в Испании средневековый замок? Или блудливые наследники, этот замок продавшие? И то и другое мне кажется кощунственным по намерению.

Здесь действительно много самых различных экспонатов. Человеку, занимающемуся той или иной областью искусства, найти себе материал очень легко. Например, лат, мечей и вооруженных рыцарей не меньше, чем в Музее армии в Париже, и если уж зашла речь о Париже и о Франции, то стоит сказать еще об одной коллекции. Это тоже всё несложно, декоративно и очень зрительно. По схеме это выглядит следующим образом: «выкупается» комната в каком-нибудь известном, обреченном на слом или на продажу парижском особняке, или особняке в Бордо, или в Марселе – как повезет. Обычно это «чистый» интерьер XVII или XVIII века. С мебелью, шторами, посудой, если она положена, безделушками и занавесками. И эти комнаты населяют фигурами, одетыми в платье эпохи. Тут ты врезаешься в эпоху, все становится обычным и ясным. Можно застать даму, которую целует кавалер, общество, играющее в карон, и бал с его интригами, танцами и тайными объяснениями. Эта картина – самая интересная. Притушены электрические свечи, имитирующие восковые, – но именно в такой теплой атмосфере все и происходило.

В самом конце трехчасовой экскурсии по музею посмотрели огромную выставку византийского искусства. Атлантида начинает всплывать, и её берега резко отличаются от всего того, что мы видели и предполагали. Некоторые иконы из русских музеев я отличал издалека.

Купил в музее за 18 долларов хороший иллюстрированный путеводитель, который буду рассматривать уже в Москве как напоминание об ускользающих возможностях.

В два часа в каком-то маленьком ресторанчике, скорее, по определению Романа, очень хорошей столовой, обедали с Григорием Соломоновичем, Соней и Ренатой Григорьевной. Их, кажется, вдохновила моя идея о семинаре в Москве, в Университете Туро и в Нью-Йорке для наших русских соотечественников. Я с такой болью прощался с Григорием Соломоновичем, Соней и Ренатой Григорьевной, будто они родные. Как многому меня за это время Г.С. научил, какие нравственные уроки преподал!

Но приключения «духа» на этом не закончились. К дому подъехала, чтобы нас проводить, Илона Давыдова. Всем подарила сувениры – дорогую авторучку и коробочку для визитных карточек. Перед этим она сказала мне, что разбогатела отчасти из-за меня. В ее рекламном ролике я был самым убедительным. Интересно: при том, что книгу Н.А. Бонк мы видели в книжных магазинах и, в частности, на Брайтон-бич («Бонк закончилась, осталась лишь Илона Давыдова»), Наталья Александровна отнюдь не разбогатела. У каждого своя судьба.

Илона достала для нас и автомобиль «линкольн», на котором мы поехали в аэропорт. Шофер, замечательно красивый парень Филипп, рассказывал о своей жизни. Работал портным в Ленинграде, в 17 лет уехал в Америку. Какая у всех у них тоска по России, как низко ценят они страну, в которой живут!

Здесь я вспомнил рассказ Ал. Ивановича Зимина об одном эпизоде на научной конференции по психологии. Говорили о большом количестве психических заболеваний в западном мире, нужно много психоаналитиков. Тут же удивились, почему их в России так мало. «А у нас каждая бабка у подъезда и каждая соседка психоаналитик». И верно!

Более дорогого дьюти-фри, чем в аэропорту Кеннеди, я не видел нигде в мире. Но там еще такое правило: если ты купил бутылку вина или виски, тебе выдадут это лишь перед самым входом в самолет. Сидит с тарелкой, нагруженной пакетами, молодой, как здесь принято говорить, афроамериканец и раздает покупки. Боятся: а вдруг пассажир возьмет и напьется в зале ожидания?

Красивую футболку и коробку с чаем для В.С. купил уже на пересадке в Лондоне.

20 мая, четверг. Накануне, с тяжелой после самолета головой пришлось читать работу Олега Иванова. Мне ее положили в машину, которая встречала меня в аэропорту. Ребята сами распорядились, что их семинар я буду вести и вести, хотя весь институт уже прекратил семинары.

Это довольно вязкая работа с искусственно и манерно раздробленным сюжетом. Один раз я прочел ее вечером, все время отвлекаясь на всякие разговоры, а другой – во время бессонницы, которая последнее время возникает у меня ночью, между четырьмя и шестью часами. Здесь действует пианист, его жена, умершая родами, бабочка, дети родные и чужие, воспоминания. Весь арсенал западной элитной прозы. Работа не закончена, как написано, но, возможно, ее нельзя закончить и вовсе. Но вот что интересно, написано это выверенным щегольским бунинско-паустовским слогом, т. е. очень неплохо, хотя и не любимым мною образом. Главная беда – это претенциозность, засоренность мозгов общечеловеческим, неким импортным образцом. Русская проза требует конкретики, плоти, ясности мысли, а не только намеков. Но надо отметить, что Олег – совсем молодой человек. Вдобавок ко всему он, страстно любящий кино, кажется, писал как бы для двух лагерей: пусть восхитится литература, а потом ахнет еще и весь мир. Любит Сокурова, не замечая всей его тончайшей конъюнктурщины и нежнейших заимствований. Тем не менее Олег молодец, добился больших успехов в стилистике. Но мозги у него очень и очень упрямые. Вот в них бы что-нибудь подкрутить!

На обсуждении меня очень порадовали Антон Соловьев и Женя Ильин. Меняется, и заметно, Игорь Каверин, не знаю, пишет ли он что-нибудь, но «устно» – в лучшую сторону.

Но вот что еще случилось накануне. Мой чемодан в аэропорту оказался не с пестрыми и щегольскими дорожными ремнями, которые я купил в Китае, а перепоясанным скромной пластмассовой ленточкой, что значит – он досмотрен специальной американской службой, видимо, еще в нью-йоркском аэропорту. Сделала это служба очень элегантно: разрезали дужку на кодовом замке, практически испортили чемодан. Не думаю, что американцев привлекла моя персона, скорее пестрый ремень с «восточным» окрасом. Ремень, собственно, тоже нашелся, он лежал в открытом кармане. Возможно, на «просвечивании» американцев взволновали два зарядочных адаптера от телефона и магнитофона, да и сам дисковый магнитофон. Ничего не пропало. Порадовала, наверное, американцев моя книга «Ленин. Смерть титана», которая лежала сверху. Террорист!

По приезде в институт, до семинара, разбирал довольно большую почту. Интересное письмо пришло мне из приморской Чугуевки, с родины Фадеева, где я был лет двенадцать назад.

Сергею Николаевичу Есину. От чугуевцев, от коллектива музея А.А.Фадеева. Есть и приписка в стихах:

И до нас дошли благие вести:

Пусть Тверской бульвар – не Колизей,

Орден Вам вручили! Орден чести!

От России-матушки от всей!

Ах, как далеко от нас столица,

Как от корня – молодой побег,

Родина Фадеева гордится

Вами, дорогой нам человек!

Под своим неприхотливым кровом

Встретим, всем препятствиям назло.

Будьте и любимы и здоровы!

Приезжайте! Пьём за Вас! Село.

(Вера Саченко)

21 мая, пятница. С утра начал внутренне готовиться к совещанию по премиям Москвы, но В.Е. передал мне письмо из Охраны памятников, и приподнятое настроение у меня пропало. Иногда мне кажется, что Вл. Еф. как бы специально делает неверные шаги. В своё время я попросил его вызвать эксперта, который определил бы состояние главного корпуса института, – это чисто инженерное дело; но появилась почему-то Попова, наш куратор-архитектор по охране. Потом, кстати, очень быстро выяснилось, что эти эксперты запросили за свою работу 200 тысяч рублей. Да что это за сумма? За гигантскими суммами, на которые претендует архитектор, я вижу отсутствие конкуренции, собственный произвол цен. Но – к сюжету. Зачем и как появилась Попова? Я с ней довольно жестко говорил, об этом я писал в Дневнике раньше. Вы хотите помочь институту или сорвать с него деньги? Сегодня пришло предписание из Управления по охране памятников: даже мелкие погрешности не на главном здании, а на фасаде учебного корпуса, выходящего на Тверской, надо исправлять только силами специализированных организаций, т. е. опять же организаций, связанных с кланом архитекторов. Боже мой, а каких денег эти «реставрационные» организации требуют, как занеслись! Я сказал, что у нас есть миллион (специализированные деньги Минкультуры, отпущенные на ограду), и последовала реакция: запустите миллион на ремонт главного здания. А так ли уж исторически разновелики знаменитая ограда и основное здание?

В вопросах, когда они касаются судьбы института, я становлюсь излишне подозрительным. Может быть, я обвиняю человеческую негибкость, а не нечестность?

В три часа у меня в кабинете заседание секции кино, театра и литературы по премиям Москвы. Я подготовился: испекли пирог, было вино, чай, кофе, бутерброды. Собрались: Б.Поюровский, В.Андреев, я, Марк Зак, С.Яшин и Наталья Михайловна Коляда, которая нами руководит вместо Любови Михайловны. Не было Вл. Орлова, который всегда бывал точен, и двух наших театральных дам: Веры Максимовой и Инны Люциановны Вишневской. У обеих, возможно, была общая причина: в конкурсе претендентов есть две заметные театроведческие книжки, но еще у обеих в этот день ученый совет в Институте искусствознания, и у И.Л., кажется, еще тяжело болен муж. Перед моим отъездом в Нью-Йорк мы созванивались. Для обеих, но по-разному, причиной могло оказаться то, что в этом году по разряду «просветителей» баллотируется Инна Люциановна. Может быть, претендует кто-нибудь ещё?

Заседание началось с небольшой «схватки» Марка и Володи. Я рассказывал о юбилее Т. Дорониной. Начал не я, а начал Марк, сказав, что прочитал о юбилее в «Литгазете». Я принялся рассказывать об эффектной и содержательной речи министра Соколова и самом юбилее. Марк сказал что-то не совсем почтительное о доронинском театре, и тут Володя разразился филиппикой в адрес сегодняшнего подлого разделения театрального мира. В частности, он упомянул свою тёщу-еврейку, которая заменила ему мать. Это было как бы основанием и его искренности, и его объективности. Потом он сказал о благородстве Дорониной, которая в тяжелое для артистов МХАТа время смогла спасти и увела с собою половину труппы, в основном пожилых людей, которых готовили к увольнению.

Закончилось всё довольно быстро. Результаты мною ожидались: литература – Ю. Поляков и И. Волгин; кино, детский мультик ушел в детскую секцию; Марк Зак, который во что бы то ни стало держится за любое объявленное кино, милостиво разрешил. Марк вообще придает этой процедуре не общий, коллективный, а групповой характер. В театре отметили режиссуру Ю. Еремина, скорее в общем и в прошлом, нежели за представленные результаты, отметили также работу в мольеровском «Скупом» работу Б. Плотникова и двух актрис из РАМТА, о которых я писал в феврале – Елена Галибина и Татьяна Матюхова. Ту часть, которая называется просветительством и где гордо до этого находилась одна И.Л. Вишневская, нагрузили еще дамами-театроведками.

Оставшийся от гостей кусок пирога я взял домой, где совершенно чудненько его с В.С. и Витей доел.

Вечером по НТВ в передаче Вл. Соловьева «К барьеру» завели гнусную и провокационную беседу об однополых браках. Лучше бы спросили людей об олигархах и сделали бы с ними передачу «Я добыл своё богатство честным путем». Тем не менее в этой передаче был один мужественный и бесстрашный депутат, который возражал спрямлённому, как палка, в своем конъюнктурном стремлении понравиться избирателям Райкову. Этого депутата звали Эдвард Мурадов. В принципе, конечно, по-человечески победил Мурадов. Если судить по процентам, соотношение людей с искривленной сексуальностью к нормальным как 5 к 95 или 10 к 90, то подыгрывающих депутату Мурадову должно было быть немного. Однако счёт голосов оказался приблизительно 24 тысяч к 12 тысячам. Значит, половина голосующих понимает трудности тех людей, о которых говорил Мурадов. От Райкова с его пуризмом осталось ощущение грязи.

22–23 мая, суббота-воскресенье. Очень рано, часов в семь, выехал на дачу, в качестве газонокосильщика прихватил Димона, который с радостью согласился, потому что решил навестить девушек, коих он осиротил еще осенью. Замечательный день, который я провел не разгибая спины. Прошедшие на той неделе заморозки (до –5®) теплицу практически не достали, лишь у помидоров чуть тронули верхушки. Зато за последнюю десятидневку вызрел салат и редиска, а лук зеленый уже давно. Салат был из собственной зелени.

К концу дня меня так сморило, что я лег спать, не открыв никакой книжки и не достав из рюкзака компьютера, но зато проспал с десяти часов и проснулся вместо определенных самому себе семи часов уже в десятом. Пришлось всех расталкивать и срочно уезжать в Москву. По дороге еще заехал в Ракитки – полюбоваться на забор на участке у С.П.

К четырем часам налегке собрался, взяв только кое-какие рукописи и туалетные принадлежности. Надо ехать на съезд Союза писателей. Жизнь все-таки хоть в чем-то меняется к лучшему. В Орёл ходит экспресс-электричка, состоящая из восьми вагонов, оформленных внутри мягкими самолетными креслами и телевизорами, по которым за поездку показали три фильма. Это первый класс, второй – без телевизора. Как же это музыкально-визуальное сопровождение меня взбесило! Правда, со временем я освоился, вчитался и за четыре с половиной часа сделал огромное количество работы, которая меня тянула.

Мои дорогие ребятки, несмотря на то что творческие семинары в институте уже закончились, решили обучение продолжить. Поэтому пришлось читать много, во-первых, троих на семинар во вторник: рассказы Р. Подлесских, рассказ «Сашка» Анны Козаченко, с довольно надуманным интеллигентским сюжетом, и рассказ Ксении Тумановой «Зиза» – о молодой семье и их ребенке. Всё это рассказы не случайные и написаны не случайными людьми. Лучший – «Зиза». Потом я залпом прочел дипломную работу Миносян, нашей платной студентки. Эд. Балашов эту работу отверг, у студентки есть свои недостатки. Но есть и одно серьезное достоинство: честная работа о себе и своей жизни. Хуже – стихи. Боюсь, что героем определенной их части являюсь и я. Тогда мне станут понятными некоторые происшествия, случающиеся в мой день рождения. Но и стихи – часть лирического дневника героини, а главное – они написаны без малейшей претензии. В нашем институте это серьезное достоинство.

Теперь самое главное: я легко, не отрываясь прочел две главы из книги Илоны Давыдовой. Слава Богу, у неё все получилось. Еврейский мир в Нью-Йорке после эмиграции, немыслимая тоска по старой родине. Замечательные и очень конкретные подробности. Ни малейшей претензии, просто, хорошо и к месту поставленные слова. Очень все по-доброму и по-человечески, иногда иронично. Как я раньше и предполагал по её разговорам, по такому же, как и у меня, быстрому и скомканному стремлению все в устной речи уложить в одну фразу, она – писатель.

24 мая, понедельник. Я в Орле. Спал плохо, в номере холодно, лёг в рубашке и носках и поверх одеяла накрылся ещё и покрывалом. Проснулся, правда, бодрым, погулял. Город великолепный. Его основное достоинство – прекрасный местный всхолмленный ландшафт и своя собственная «провинциальная» колодка: никаких высотных домов. Всё предназначено для нормальной, размеренной и несложной жизни. Потом, под вечер, после окончания двух заседаний, я прошел вдоль реки, по центральным улицам, и это впечатление моё усилилось.

Завтракал вместе с Володей Архиповым, моим старым другом, с которым когда-то работал в «Комсомолке». Теперь, глядя на него, жующего котлету, но все такого же быстрого, романтичного и ясного, я вспоминал нашу юность в газете. Он тогда учился в Литературном институте, а я уже окончил университет. Как я ему завидовал!