Текст книги "Дневник, 2004 год"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

После завтрака писатели потянулись в собор, где состоялась праздничная литургия. Собор хорош, наверное ХVIII века, строг и величествен. Наши писатели, так старательно ругающие телевидение, аккуратно расположились напротив алтаря, прямо под телевизионными камерами.

Самое интересное – это, как говорится, «в кулуарах»: разговоры, здесь всё ненаписанное, сокровенное, что и выразить подчас трудно. Я рад был видеть всех – не то что все постарели, но как-то оплыли, затянулись полнотой возраста. Оберегая себя же от уже ставшего мне привычным многословия, постараюсь всё записать по мыслям, по именам.

Саша Арцибашев. Он, как известно, редкой породы публицист-деревенщик. Пока все писатели ездили вчера по знаковым местам Орловщины, таким, как, скажем, Спасское-Лутовиново, он смотался уже в ближайший, за 50 км, район. (Из 18 хозяйств работает лишь два.) Это на фоне прекрасного, ухоженного центра Орла. За чей счет мы живем? Два хозяйства сохранились благодаря двум прекрасным хозяйственникам, которые их возглавляют. Как и всюду! Кто ответит за огромный замороженный капитал, лежащий в земле, в разрушенных коровниках, молокозаводах, овчарнях и незасеянных полях? Замкнутый круг: ни один банк денег под нормальные проценты на развитие сельского хозяйства, на восстановление инфраструктуры не дает. Дают только под скот, под посевы – и все.

Саша Ципко. За пять минут, что мы разговаривали, набросали с полдюжины тем. Гибель и крушение либерализма. Это теперь уже не добыча для хорошего публициста. Социал-демократизм в России успеха иметь не будет: он скомпрометирован меньшевизмом, либерализмом, половинчатой позицией. По крайней мере, в глазах нашего поколения. Недаром на всех выборах эта партия, возглавляемая ренегатом Горбачевым, имеет лишь 1 % голосов.

Мы говорили с Сашей о том, что нынче появился новый объект для рассмотрения: это патриот современного разлива. В связи с этим вот высказывание покойного Ю.П. Кузнецова, с него какие уж взятки! Привожу со слов В.И. Гусева, с которого тоже из-за его крепости ничего не возьмешь: «Очень не люблю жидов, но хуже их только патриоты». Говорили о партии Лимонова, она революционна, эта партия молодежных окраин. К сожалению, всех страшит маргинальная основа этого революционного сообщества.

Открытие съезда. Избирают президиум, по уже утвержденному в Москве списку. В президиуме, кажется, состою и я, но я решил остаться в зале: это более надежный пункт наблюдения. Орловский «круглый зал» в администрации полон. Президиум в зале организован приблизительно такой же «лесенкой», как в свое время был выстроен президиум в зале заседаний Верховного Совета СССР в Большом Кремлевском дворце. Зала этого в Кремле уже нет, вместо него отреставрировали один из бывших залов Кремлевского дворца. Надо же где-то проводить инаугурации. Зала нет, но память о нем осталась.

Съезд по процедуре ведет В.Н. Ганичев, потом первым выступает Мих. Алексеев. Он плохо движется, после первого же перерыва его отправляют в Москву. Ю. Бондарев на съезде отсутствует. Потом идут объятия, здравицы и приветствия в адрес Е.С. Строева. Он хлебодар, на его деньги, на деньги орловских налогоплательщиков организован этот ХII съезд писателей.

Георгий Сергеевич Полтавченко, Усат, элегантен, уверен в себе. Помощниклм по культуре у него Сергей Колов. Наверное, мы услышали доклад, написанный им. По стилистике – похоже: «Россия имеет собственный телеграф, в отличие от средств массовой информации». Дальше Полтавченко прочел подготовленный для него список знаменитых писателей. Говорит о социальном положении писателей, но вскользь. Потом все время сидел и старательно что-то записывал.

Егор Строев, встреченный овацией. Назвал писателей «летописцами новейшей русской истории». Орел – третья столица России, литературная. Это очень неплохо придумано. О пленуме 1994 года. О менялах в храме, о солдатах, которые с одной гранатой бросались под танк в войну. Это образ писателя. Привычная цитата о времени собирать камни. Доклад с хорошей риторикой, чувствовалось, что писали его не в Москве – там бы это сделали значительно хуже. Была произнесена здравица в честь В.В. Путина. О переменах в стране: они закономерны, это правда. Быть губернатором значительно приятней, чем секретарем обкома. Но это в личном плане. В общественном же они назрели, но как они разрешились? Снова мысль Строева: идеи необходимости перемен были подменены идеями либеральных ценностей. Патриарх еще сказал: модель Запада у нас в России не прижилась. Общественное сознание только внешне кажется спокойным и тихим. Рыночный романтизм может похоронить сам рынок.

Вторая половина речи была еще более содержательна. Об Орловщине: рост экономики, ежегодно – 20 %, рост доходов – 11 %. (А разговоры С. Арцибашева?) Потом о развитии промышленности, включая приборостроение. Мечта в жилищном строительстве – достигнуть уровня 1990 года.

Иван Васягин, зам. председателя комитета Думы по труду, зачитывал приветствие Грызлова.

Директор Фонда Минина и Пожарского. Орден Минина и Пожарского то ли Строеву, то ли Ганичеву.

Ганичев с докладом. Бедность, как и убийство, стали постоянными привычками общества. Много перечислений, свой ряд гениев, фамилии. Все довольны, упомянут и я. В полном тексте доклада мне посвящен целый абзац.

Феликс Кузнецов. О позднем осознании обществом значения творчества Шолохова. Гений шекспировского уровня. О вновь созданном Шолоховском комитете и о Швыдком, который саботирует эту работу. Неприязнь застарелая. И – просит, пользуясь присутствием Полтавченко, денег. Просит вернуть писательскую собственность. Просит вернуть решение о 10 % отчислений со всех писательских гонораров в Литфонд. Кто будет отчислять? Кому? Как учесть? Сказки братьев Гримм и Шехерезады. Но всем нравится.

Владимир Иванович Гусев. О проблеме русского языка. О слове «киллер» – принципе определения убийцы – жестоко. Блестящие пассажи о языке.

Валентин Распутин, сопредседатель. О Союзе через 5 лет. Будет ли Алексеев, будет ли (жив) Белов? Мысль ясна, но не корректна. Белов сидит здесь. Язык, который был у Астафьева, такого языка уже не будет. Писатель перестал быть властителем дум. Будет другая литература. Если бы сегодня какой-нибудь писатель типа Астафьева втянулся в переписку с каким-нибудь писателем типа Эйдельмана, никто на это не обратил бы внимания. Интернет – могила для литературы, для России. О книгах, которые подводят итоги. Итоги подводит поколение. Меня не взволновало, что наш Союз стал на 2 тысячи человек больше. «Мы принимаем не писателей, а пишущих людей». В каждом городе много самоизданных книг. Нам тоже сумками дарят книги. Такие книги обычно рассылаются по школьным и сельским библиотекам и тем самым снижают планку вкуса. Это очень справедлио.

Альберт Лиханов. За десять лет погибло одиннадцать миллионов детей и пять миллионов взрослых. Дети гибнут быстрее. 10 % выпускников детдомов подвержены суициду. Сиротам не дают доучиться, сплавляя в ПТУ, лишая социального шанса. 2 миллиона неграмотных, 1 миллион бездомных – всегда! Из школьных учебников ушла вся советская литература. «Молодая гвардия» стала чуть ли не запрещенной книгой.

Геннадий Попов (Орел). (Поклон Строеву.) Верный оруженосец. 22 члена СП России. По мыслям пусто.

Галиулин (?) Обычная патриотическая риторика. У татарской (Татария) литературы – история более тысячи лет (!).

Егор Исаев (с привычным театрализованным громогласием). У нас был железный занавес, а откуда у нас такой читатель? Читать под дулом пистолета не заставишь!

Станислав Куняев. Жизнь теряет национальную сущность. Две структуры не поддаются комментариям: церковь и литература. В России около 80 альманахов и толстых журналов. Общий тираж их тоже 80 тысяч. «Дружба народов» – 9 тыс. экз., «Знамя» – 3 тыс. экз., «Наш современник» – 10 тысяч. Это означает, что «Наш современник» – самый читабельный журнал.

Вторая половина первого дня съезда

Я сидел в зале сзади, в середине некоего подобия амфитеатра. Сначала избирали Высший творческий совет. В списке наряду с Бондаревым и Мих. Алексеевым числюсь и я. Сразу понимаю, что в этот Высший совет меня хотят спихнуть, чтобы не оставлять в секретариате. Кому нужен самостоятельный и независимый, со своим делом человек? Потом читали список правления. Список состоит из двух частей: специально выбранные его члены и члены – руководители творческих организаций, т. е. по должности. Всего в правлении около двухсот человек. Я всегда, оказывается и весьма справедливо, подозревал нелюбовь ко мне верхушки Союза и не ошибся. Но в зачитываемом списке организаций одной организации не оказалось, ее как бы забыли – региональной организации Литературного института.

Хоп! С последнего ряда, откуда меня очень хорошо видно в президиуме, я поднял руку. Не по-школьному, согнув в локотке, а высоко вытянув в плече. Не заметить нельзя. Сережа Лыкошин, который как хорошо смазанная машина ведет собрание, ерзает.

Лыкошин, ведущий собрание: Если С.Н. хочет работать с этим составом правления, то мы включаем вас в список.

– Речь идет о региональной организации Литературного института, не о Есине. Сначала Литературный институт, а потом Есин.

Потом В.И. Гусев, который сидел в президиуме, рассказал мне о мизансцене рядом. Занятно. Продолжаются выборы, начальства становится все больше. Сопредседатели, секретари, председатели разных комиссий. Избирают нового оргсекретаря вместо Игоря Ляпина, который болен. У этого парня приличное лицо и хорошая интонация. Но вообще мне показалось, что носороги окончательно захватили все. Из молодежи, может быть, только один Алексей Шорохов. У этого Саши хватка железная, риторика привычная, он далеко пойдет, похоже, он примеряет к себе много новых ролей. На месте без ожидаемого движения остаются Переяслов и Сегень. Сегень, оказывается, в Союзе ведет духовное в литературе. Я вот о чем во время этих выборов думаю: когда-нибудь найдется кто-нибудь, кто соберет сторонников и вместе со сторонниками скажет: а давайте выбирать высшие должностные лица в Союзе тайным голосованием. И карточный домик рассыплется.

Вечером был банкет, который давал губернатор. Когда все поднимались по лестнице на третий этаж в банкетный зал, я подумал: какая бездна писателей существует на свете! Пора на поезд!

25 мая, сторник. Днем Путин прочел в Кремле свое ежегодное послание, а вечером ТВ показало нового члена Совета Федерации – Марину Рогачеву. Она депутат от Орловской области и дочь Егора Строева. До этого она восемь лет возглавляла представительство Орловской области в Москве. Комментарий съязвил: с инициативой нового назначения выступил сам отец, Егор Строев, и депутаты в присутствии губернатора эту инициативу горячо одобрили. Само одобрение очень напоминало выборы правления и других органов СП. То же быстрое и веселое голосование красными мандатами на глазах друг друга. Добавлено также было, что новая сенаторша до этого была учительницей и знает два иностранных языка. Теперь я в лицо знаю двух депутатов – Нарусову и Рогачеву: одна – вдова, другая – дочь.

Хотел сразу же после семинара уехать домой, но, как и всегда, просидел весь день. В обед традиционно обрадовал меня Владимир Ефимович. Это все довольно длинная история, этапы которой рассматривались в дневниках. Это все об уникальной ограде, выходящей на Тверской бульвар и пришедшей в ветхость. В свое время М.Е. Швыдкой обещал мне 1 миллион рублей на ее реставрацию. До этого мы заказали проект реставрации архитектору Мальчевской, которая по совету нашего куратора Поповой делала нам в свое время ограду и сторожку на Бронной. На этот раз проект и смета оказались еще выше, чем соответствующий проект по Бронной: 3 миллиона 500 тысяч. Причем как-то само собой получается, что лучше всего этот проект выполнит фирма, родственная архитектору. Вскоре к нам приезжает, возможно, в том числе и по поручению министра, моя хорошая приятельница Наталья Леонидовна Дементьева – заместитель министра. Она осматривает ограду, а человек она в высшей степени опытный, и говорит, что смета завышена. Я полагаю. что завышена смета процентов на 40. Но тем не менее министерство деньги дает. Встретившись со мною, М.Е. Швыдкой еще раз это подтверждает. Но министерство просто так, в руки института ничего дать не может, деньги могут уйти только непосредственно в фирму, которая занимается ремонтом. Но велика и сумма, ее опять же, на основании закона, можно передать лишь после торгов и конкурентных сравнений. Я поручаю В.Е. подыскать фирму, которая бы не так бешено завысила смету и по возможности уложилась бы в пределах одного миллиона рублей. Вроде бы такая фирма появилась. Организованы торги, В.Е. едет в министерство, проводит там торги и привозит результат: 3 миллиона 700 тысяч рублей. Я в полном недоумении. А как же та фирма, которая вроде бы согласилась сделать все за миллион? Да это она и есть! Они посмотрели, что здесь в ограде используется белый камень, и сказали, что они ошиблись. «Но ведь мы и затеяли эти торги, чтобы сделать дешевле, ради этого мы уходили и от сметы Мальчевской, за спиной которой и при союзе с Поповой у нас не было бы никаких трудностей?» Владимир Ефимович в подобных случаях или начинает кричать, или моргает глазками и притворяется сиротой. Что здесь, природная непроходимая глупость или злой умысел, сговор с фирмой, откат? Третьего не дано.

26 мая, среда. К двенадцати часам поехал в Щепкинское училище на похороны Владимира Александровича Эуфера, мужа И.Л. Вишневской. Он умер в воскресенье. Народу и цветов было очень много, хорошо говорили как о действительно хорошем педагоге и человеке. Осталась масса учеников. Гражданской панихиде, которая продолжалась час, в силу специфики был придан несколько аффектированный, актерский характер. Все говорили с «выражением», с нужными словами и благородными словосочетаниями, которые остались от прежних ролей. Инну Люциановну я встретил внизу, когда вносили гроб. Как никто, я понимаю ее положение: когда умер близкий человек, у нее никого, даже собаки. Вот так мы с В.С. держимся друг за друга.

В Москве начинается новый скандал о коррупции. Причем власти не выкапывают из земли самую сочную и крупную редьку – коррупцию в Думе, природную ренту, воровство и подлог при приватизации, а дают общественности пожевать ботву. На сей раз новое дело милиционеров, здесь выбросили на съедение самое ненавистное племя ГИБДД. По телевидению идут такие рожи, такие подробности, такие сюжеты! Милиционеры легализовывали угнанные дорогие иномарки, выписывали на них новые документы и шантажировали владельцев эти дорогих машин, угрозая «раскрыть» источники их незаконных доходов. Попались на этом даже высшие чины: эти угнанные машины, оказывается, хранились даже на территориях подразделений ГИБДД!

Днем заходил брать вступительные работы Е.Ю.Сидоров. Мы с ним встретились с месяц назад в ЦДЛ, и вроде бы я пригласил его работать. Это справедливо, в конце концов он пять лет просидел в том же кабинете, что и я. Теперь ему предстоит набрать семинар, хотя большинство наших мастеров свои работы уже прочитали. Я предполагаю, что Сидоров будет вести смешанный семинар, в котором будут и поэты, и прозаики, и драматурги, и критики. Е.Ю. жаловался, что ему скучно в министерстве. но я думаю, это не совсем так: просто министерство сокращают, а ничего нового ни в Лондоне, ни в Париже ему не предлагают. Женя сказал, что он доктор культурологии. Я ответил, что этой науки не понимаю. Ему, оказывается, предлагали кафедру в университете Невзлина (я подумал про себя, что оно и понятно; также и о том, что мы не сможем принять ни один докторский диплом, если он не утвержден ВАКом, и даже ни один диплом почетного доктора, хотя бы этот диплом будет выдан Сорбонной или Прагой). Но Е.Ю., безусловно, может быть полезен Литинституту. Я не забыл, что в институт меня пригласил именно он. К подчиненному положению в институте он, конечно, не привык.

Сегодня состоялся последний экзамен на пятом курсе.

27 мая, четверг. Самый трудный для меня день в этом месяце. Здесь обычно сбиваются три обязательных меропрития: ученый совет, заседание секции прозы и «клуб Рыжкова». На сей раз очень интересную встречу на «Мосфильме» придется пропустить, праздную 70-летие Клуба писателей, того, что раньше назывался ЦДЛ (нынче Дом литераторов ушел под разные коммерческие забавы).

Исполнилось 70 лет Ю.С.Апенченко, и на заседании совета его задарили грамотами, премиями, почётными листами от города, Союза журналистов и министерства. На совете же объявили о том, что В.Путин подписал указ о присвоении звания заслуженного деятеля науки Ю.И. Минералову. Довольно много говорили об итогах сдачи нашими студентами государственных экзаменов. С одной стороны, профессор Зимин и профессор Кривцун уверяют, что у них никогда не было более сильных (в общем) ребят, сдающих философию, а с другой – четверо из них не смогли сдать словесность. Один из доблестных студентов, проучившись пять лет, кроме водевиля «Медведь», не смог назвать ни одной пьесы Чехова. Я проанализировал все личные дела этих «несданышей» – везде пропуски, просьбы допустить к экзамену без зачета, везде какие-то объяснительные записки и справки.

Собрание правления секции прозы прошло довольно активно. Было два приемных дела. Принимаем мы в основном людей за шестьдесят. Все бывшие начальники, уйдя на пенсию, засели писать мемуары и документальные повести, за счет спонсоров и сослуживцев навыпускали книг тиражом в пятьсот экзмпляров, а теперь хотят в писатели. Это надо для самоуважения, для их близких, для того чтобы, как и прежде, надувать пузо.

В ЦДЛ был только на сборе гостей, и то лишь из уважения к Носкову. В фойе он устроил что-то вроде бесплатного фуршета, с вином, орешками и бутербродами. Это публику очень увлекло. Из знакомых и запомнившихся были Ваншенкин, Турков, у которого недавно умерла жена. Вот уж кому стоит посочувствовать, я помню, сколько терпения и воли проявлял А.М., пока она болела. Был Приставкин, мелькавший в вестибюле, Е.Сидоров, Андрей Яхонтов вместе с десятимесячным сыном Петькой, которого он носил в специальном рюкзачке. Какой же Андрюша счастливый, мне кажется, он до сих пор не может опомниться от этого свалившегося с небес счастья. Дети, рожденные в старшем возрасте, а не случайно, от половой переизбыточности, – это особые дети. Концерт должен был вести Арканов – я не пошел. Сил на такие вечера после целого дня работы просто нет.

28 мая, пятница. Продиктовал два отзыва на дипломные работы и написал врезку к стихам наших институтских поэтов для «Литгазеты». Написал также и отправил письмо Ренате Григорьевне Лекач о возможном открытии филиала в Нью-Йорке. Наверное, ничего из этого не получится, но кто знает, всегда надо фантазировать. Фантазии часто превращаются в дело и реальность.

Внезапно пришел факс: Виталий Тойевич Третьяков приглашает меня на свою передачу «Что делать?». Я начал отказываться, ибо знаю про себя, в что устной речи я не силен, не помню ни фамилий, ни имен, ни дат, что всегда так украшает ведущего. В передаче у Третьякова всегда участвуют профессионалы и эрудиты. Что мне делать? Передача посвящена консерватизму. Я ведь особо ничего об этом и не знаю. Но Третьяков (потом раздался и звонок) очень просит именно меня. На всякий случай в библиотеке пока взял какой-то новый сборник, посвященный русскому консерватизму. Проблема-то не интеллектуальная, а жизненная, действенная.

Говорил с Кондратовым: он почему-то вспомнил мою «Хургаду». Тайные намеки, что ее напечатают отдельной книжкой. Потом вспомнил, что обещал В.И.Гусеву и Жанне Голенко написать что-нибудь о семинаре, о технологии его ведения, и сразу же, с налёту написал:

«Начнем с тезисов. Научить стать писателем – нельзя. А вот научиться, пожалуй, можно. Конечно, существует природная предопределенность, так же как в пении: один поёт, другой нет, а у третьего от природы уже поставленный голос. Есть люди, для которых фраза с пионерского возраста – своя. Ведь что такое письмо? Это умение свои собственные фантазии и образы, промелькнувшие в голове видения, «вишневосадовские лепесточки» перенести при помощи слов на бумагу. Будущий писатель всегда, в принципе, это умеет, но еще не знает, что есть вещи, которые в литературе лучше не делать, есть проблемы, которых лучше не касаться, есть слова, настолько позатертые, что их надо высаживать в совершенно новые грядки, нежели в те, где они до сих пор привыкли расти. Когда думаешь об этом – всё кажется неимоверно трудным.

Где-то на втором, на третьем курсе я начинаю удивляться: да как же так, да почему они так быстро, а порой умно и остро пишут? Кто на них повлиял? Вся ли система института с его гениями на каждом шагу, с преподавателями, гениями или считающими себя такими? Или это влияние семинара, который ты ведешь каждую неделю по вторникам?

Готовиться к семинару я начинаю с субботы, а иногда с пятницы. Чувство свободы пропадает уже в четверг, некая заноза от текста, который мы будем разбирать, сидит в голове. Потом его читаешь и, как в чемодан, захлопываешь в подсознание. Там начинается кружение и верчение. Мне всегда ясно: на семинар надо прийти с несколькими точными идеями, с ощущением вещи, прийти как на драку, где надо пробиваться и продираться куда-то вперед. А сам семинар мне кажется неким кратером, где-то там, в темноте, в парах подземных газов, – тени моих учеников, сами эти ученики (я пишу так подробно, потому что был в кратере вулкана, я ездил на Камчатку, когда был репортером, материал, который я привез, так и назывался – «Репортаж из кратера вулкана»). Наконец, туман рассеивается, появляются лица моих учеников, лица обновленные, счастливые. Господи! Неужели это они – так выросли, так возмужали, так прекрасно говорят!

Я всегда помню, что ученики ни в коем случае не должны походить на тебя. Я всегда помню, что твой собственный творческий метод не самый лучший. И гнуть их всех под себя – дело бессмысленное.

Что касается самого семинара – мы говорим, разбираем, спрашиваем друг у друга, я читаю отрывки, читаю цитаты из своей картотеки, они вроде слушают. Но я не понимаю – действует ли на них то, что я говорю, или нет. Если обратиться к одной аналогии, то всё это напоминает синхрофазотрон где-нибудь под Серпуховом или в Дубне – там лежит на своем месте материал, а исследователи разгоняют какие-то атомы по кольцу и пытаются этот материал этими атомами бомбардировать. Иногда бомбардировка заканчивается успешно, возникает новый результат. Что из всего этого получается, никто не знает. Я же только знаю, что пучок атомов, направленный на материал, должен быть как можно более сильным и ёмким. Тогда и возникает искра, возникает ученик.

Я также понимаю, что ученик – это всегда синоним предательства. Но это – в будущем, и это другая песня. В конце концов, даже жёлудь вызревает на том материале и на той же земле, которая накормлена листьями дерева».

29 мая, суббота. На даче у меня новые работы. Устанавливаю накопительный бойлер в бане. Я отчетливо понимаю, что всеми новшествами и усовершенствованиями я уже пользоваться в полном объеме не буду, но строю, переделываю, дополняю. Если бы меня когда-нибудь спросили, в чем состоит моё хобби, я бы ответил: дача и ее перестройка. Подобная созидательная работа меня увлекает и в доме, и в институте. Вот выстроил маленький спортивный зал в надежде, что буду жить за городом, поднимать штангу. Но зимой поподнимал, а теперь болит бедро и рука в суставе. Построил двухэтажную дачу, а бываю ли на втором этаже?

Все утро с Володей, который все это монтирует, ездил по магазинам, купил всяких железок на 2 тысячи 500 рублей. Пока проложили только стабильный шланг от общего крана к дому.

Вечером пошли с приехавшим недавно С.П. немножко перед сном пройтись, заодно прогулять собаку, которую очень радуют подобные прогулки. Как меня раздражает, когда во время этих прогулок С.П. вставляет себе в уши наушники: он интеллектуал, он слушает классическую музыку, он не хочет терять времени на болтовню. А в это время у реки так свистели и щелкали соловьи, такая в этом посвисте и перекличке была полнота жизни.

Передача у Третьякова меня просто придавливает, но про себя знаю: справлюсь и буду не хуже всех. Надо только не стараться быть на всех похожим, надо идти своим путем опытника и доморощенного философа.

30 мая, воскресенье. После Дня пограничника, который прошел весело и дружно, довольно долго раскачивались, копали канаву под шланг водопровода, потом что-то винтили на трубах в сауне и уехали, так ничего и не сделав. Вечером смотрел телевидение, здесь, конечно, в первую очередь интересны самые поразительные факты грабежа произведений искусств в наших центральных музеях. Это в передаче Караулова. Началось все с того, что на Западе появились рукописи Ленина и документы, подписанные Сталиным. Показали и библиотеку, откуда уходили книги из личного собрания Сталина с автографами многих деятелей литературы и искусства. Потом заговорили об Эрмитаже, по поводу которого еще 4 года назад пресса много писала. Говорили о частной «аренде» наших шедевров на Западе, о подмене и о невозвращении квартир. Выявилась панорама удивительной бесхозности и поразительного всероссийского воровства. Главными обвинителями в этом были Ю.Болдырев, человек, конечно, честный, тот самый, который в свое время с трибуны Съезда народных депутатов требовал отмены 6-й статьи. К слову, чего тогда было требовать, если сами управлять не умеете? Болдырев как заместитель председателя Счетной палаты, говорил убедительно – и вещи чудовищные. Колебания самого Караулова – не в счет. Одним из критиков и правдоискателей в этой передаче оказался и Починок. Он все время напирал на какую-то злокозненность в этом вопросе Швыдкого. Как будто один сторож может сберечь всю огромную автобазу. Это бы Починку самому как чиновнику надо бы знать! Возможно, как министр Швыдкой и был разгильдяй, но что он вор – в это я не поверю никогда!

Написал рейтинг для «НГ». Читаю книгу Ж.Маре о Кокто. Читаю и сборник о консерватизме.

31 мая, понедельник. В обед комиссия по приему и распределение по семинарам. В этом году у нас уже на 70 абитуриентов больше, чем в прошлом. Это чуть больше, чем 5 человек на место, причем, как я неоднократно подчеркивал, не просто мальчиков и девочек с аттестатами зрелости, а людей, уже написавших некую стопочку стихов или прозаического текста. Мы распределили всех будущих студентов так: 20 человек – проза, 20 – поэзия, 6 – перевод, остальные – драматургия, критика. Я очень надеюсь, что нам удастся получить еще человек пять-шесть переводчиков на платной основе. Мы также постараемся сформировать общий, многопрофильный семинар для Е.Ю.Сидорова, но пока из 70 работ он отобрал только три.

С 12 до самого совещания по приему, до трех, был в РАО, где состоялся авторский совет. Пошел из института по Бронной пешком, на пороге дома РАО, что возле синагоги, встретил В.Распутина, вот так просто, тоже пешком. Почти то же самое, что встретить историю литературы. Выглядит он, как всегда в начале лета, неважно, но скоро, по своему обыкновению, уезжает в Иркутск, вернется, думаю, не раньше октября-ноября.

На итоговый в этом году совет собрались практически все. Естественно, не было А. Макаревича, В. Губарева, В. Матецкого и, может быть, еще кого-то. Повестка дня была обширной. Сначала прочитали информацию о заседании Европейского комитета СИЗАК (это всемирная организация по авторским правам, заседавшая на сей раз в Вильнюсе). Главное, они целиком поддержали РАО как единственного сборщика авторских вознаграждений в России. Здесь проявилась западная политика арифмометра, а не политика чувств и сочувствия к России и РАО. «Европейский комитет осуждает сложившуюся ситуацию, которая может привести к слому существующей системы по сбору вознаграждений за публичное исполнение произведений по радио и телевидению на территории РФ, причитающихся как российским, так и иностранным авторам». Иностранные авторы – тоже не последний аргумент.

«Европейский комитет также считает:

1. Что дестабилизация работы РАО может привести к нарушению в Российской Федерации обязательств, вытекающих из международных соглашений, и считает, что наличие одной организации в стране является более эффективным, чем наличие соперничающих между собой нескольких организаций» – и проч. и проч. и проч. Всё это разослано в правительство, В.Путину с предупреждением, что невыполнение этих правил может являться причиной, по которой Россия не будет принята в ВТО. Дело серьёзное. Но противники РАО, так называемый РОАПП, видимо, после многочисленных разборок, тоже трещит. Наша заседание началось с того, что бывший председатель Матецкий, уже дважды нам изменявший, прислал в адрес совета письмо: он, дескать, вышел из состава учредителей РОАП. Денег нет, перспектив нет, зачем, мол, там оставаться? Это, возможно, какой-то его ход, я уже привык, что он всегда ищет, где глубже, попутно всех по возможности предавая.

Интересным для меня был возникший разговор о комиссии музыкальных экспертов при авторском совете. С одной стороны, все присутствующие согласились, что огромное количество песенного вала состоит из полуплагиата; с другой же – всё, что возникает сейчас вроде бы оригинального, так близко к уже известным образцам, что кажется порой, будто бойкие ученики с ошибками списывают с доски один и тот же текст. Не кавычу, но это чье-то признание. Очень хорошо сказал А.Эшпай: «Я не могу запомнить эти новые песни, здесь нет музыкального материала, всё на всё похоже, и всё неинтересно». Здесь же кто-то сказал о композиторе Крутом: «Всё привычно и всё рядом». Фразу эту можно принимать по-разному. Еще из записанных мною фраз есть и такая: «Новые вершины старых песен». «Все стараются избегать прямого плагиата, но цитаты возникают иногда в 5–6 тактов из старых песен».

Я сидел все собрание тихо и скромно, но когда прочитали резолюцию СИЗАКа, я сказал: эта резолюция свидетельствует о том, что все усилия, которые мы предприняли, когда спасали РАО, – освобождение Матецкого, уход Тер-Газаряна, – эти действия были правильными, мы имели на них моральное право. Моральное.

По утрам уже несколько дней читаю прозу Пастернака, вперемежку с другими книгами, делаю выписки и получаю море удовольствия. Выписываю лишь то, что впрямую относится к искусству.

«Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновенье, и лучшие произведенья мира, повествуя о наиразличнейшим, на самом деле рассказывают о своем рождении. Впервые во всем объеме я это понял в описываемое время» (Б.Пастернак. Воздушные пути. С. 229). Что здесь скажешь? Только невероятно проницательный человек, гений смог бы так точно сформулировать очевидное. И опять – на уровне озарения и невероятная точность в фиксировании, казалось бы, общеизвестного. «И есть искусство. Оно интересуется не человеком, но образом человека. Образ же человека, как оказывается, – больше человека» (с. 222). Следующая цитата, вернее, я ее выписываю, чтобы выбелить то, что считаю своим недостатком. В моих романах люди почти не говорят, не думают вслух, все тонет в описаниях. Вот здесь Б.Л. и дает мне индульгенцию. «Так ли надо, чтобы всегда и везде говорил человек? И вот в искусстве ему зажат рот. В искусстве человек смолкает и заговаривает образ» (с. 223).