Текст книги "Тихий городок"

Автор книги: Сергей Демкин

Соавторы: Андрей Серба,Евгений Федоровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

– Гаулейтер, мне удалось создать невиданное по простоте и эффективности противотанковое оружие, – дрогнувшим голосом проговорил Маркус и развернул выполненный в красках рисунок. – С фаустпатроном нашим пехотинцам не страшны никакие танки!

Хохмайстер торопливо стал объяснять принцип действия, показывать расчеты, опасаясь, что Ширах не дослушает до конца. Но гаулейтер, не проронив ни слова, слушал его. Лишь когда Маркус умолк, с какой-то поспешностью спросил:

– Так в чем же задержка?

Хохмайстер без утайки рассказал о трудностях, возникших на пути нового оружия.

– Скажите откровенно, Маркус, – Ширах помедлил. – Вы сами верите, что этот фаустпатрон принесет нам победу?

Хохмайстер помялся:

– Я не могу утверждать столь решительно. Для победы потребуется ряд благоприятных факторов. Но убежден, «фауст» выполнит свое предназначение точно так же, как в свое время пулемет Максима и скорострельная пушка Эрликона.

– Вы слышали об американце Фултоне? – вдруг повеселел Ширах.

– Изобретателе парохода?

– Да. Так вот он принес Наполеону проект корабля с паровой машиной. Бонапарт как раз собирался напасть на Британские острова. Однако он не понял идеи. Прояви Наполеон больше ума и воображения, история могла бы повернуться иначе.

– Поэтому, – улыбнулся Маркус, – я прошу у вас помощи. Кроме вас, мне ждать ее неоткуда.

– А Леш?

– Генерал оказывает некоторые милости, но, как всегда, остается в глухой обороне.

Ширах едва уловимым взглядом скользнул по старинным, похожим на комод, часам:

– Вот что, Маркус… После смерти Тодта министром вооружений фюрер назначил Альберта Шпеера. Это благородный, умеренный человек, он не любит бюрократов и всегда трезво берется за дело. Попробую с ним связаться. Возвращайтесь к себе. Через несколько дней, думаю, придет положительный ответ.

Хохмайстер вышел. Он подумал, что это последняя встреча. Предчувствие не обманет. Пять лет спустя он увидит гаулейтера в кинохронике с Нюрнбергского процесса.

…Телеграмма от Леша не застала врасплох. Вмешательство Шираха ускорило дело. Генерал требовал выехать в Карлсхорст с фаустпатронами. Хохмайстер ехал без Айнбиндера. Опломбированный вагон с пятью опытными образцами нового оружия был прицеплен к тому же поезду, где ехал Маркус.

– Вы счастливчик, – встретил его Леш. – Новый рейхсминистр заинтересовался вашим изобретением, хочет посмотреть его на полигоне.

Тут же генерал позвонил в приемную министерства вооружений, узнал, что Шпеер готов прибыть в Карлсхорст завтра. В ожидании рейхсминистра Леш проявил завидную расторопность. В трофейном управлении он раздобыл исправный русский тяжелый танк. Его перегнали на полигон училища, набили внутренности ветошью, смоченной в солярке.

На следующий день к вечеру в густой тени зазеленевших кленов остановилось несколько легковых машин. В сопровождении военных, среди которых находился Карл Беккер, приехал рейхсминистр Шпеер – высокий поджарый молодой человек с длинными, зачесанными назад черными волосами и густыми бровями кисточкой. Леш представил Хохмайстера. Шпеер благосклонно пожал руку Маркусу, спросил:

– Вы были первым боксером на Играх. Что вас заставило бросить спорт?

– Война, – отозвался Маркус.

В серых с зеленью глазах министра мелькнуло любопытство. Он задержал взгляд на широкой, ладной фигуре Хохмайстера, быстро изрек:

– Вы правы. Война оторвала нас от любимых дел. Я, архитектор, мечтал строить, а пришлось чаще заниматься разрушениями.

На большом столе лежали «фаусты» с тупорылыми гранатами. Маркус объяснил назначение каждой детали. Шпеер попробовал на вес, усомнился.

– В самом деле ваш «фауст» поразит тяжелый танк?

– Прошу в бункер.

И вот КВ, из которого только что выпрыгнул водитель, продолжает двигаться на малом ходу. Он сминает проволочные заграждения и бетонные столбы, выставленные перед окопом. Двигатель выбрасывает жирные клубы дыма. Тяжело громыхают траки. Чудилось, танк вот-вот сомнет фенриха, спрятавшегося в траншее с фаустпатроном.

Хохмайстер покосился на рейхсминистра. Лицо Шпеера побледнело, нервные руки на ребристых рукоятках стереотрубы стали вздрагивать. В этот момент из-за бруствера выплеснулась желто-белая струя и вонзилась в лоб танка, рассыпавшись веером искр. Мотор взвыл, как в смертельном крике, пламя рванулось из щелей и люков. Танк по инерции прополз несколько метров вперед и, завалившись одной гусеницей в окоп, замер, разгораясь все больше и больше.

Потрясенный Шпеер обернулся к Беккеру:

– Ваше мнение, генерал?

– Хохмайстер – мой племянник. Я воздержусь высказывать свое отношение к фаустпатрону.

– Но вы еще сотрудник отдела вооружений вермахта, – голос Шпеера стал строже.

– Это лучшее средство пехотинца в оборонительном бою.

– Оборонительном… – чуть ли не по складам повторил Шпеер. Мысль о том, что сейчас, когда армии юга перешли в наступление и вряд ли фюреру понравится это прилагательное, озадачила его.

– На фронте случается всякое, – заторопился Беккер, почувствовав скользкость «оборонительной» приставки.

– Только не с нашей армией! Теперь она уже никогда не станет отступать!

– Дай-то бог…

Шпеер повернулся к Хохмайстеру:

– Мне понравился ваш «фауст». Впечатление производит. Однако как поведет он себя в настоящем бою?

– Не сомневаюсь, сокрушающе.

– Хорошо, что вы верите. Я дам ход «фаусту». Но пока в малой серии.

Садясь в машину, Шпеер приказал Лешу подготовить документацию на новое оружие, определить стоимость и составить проект заказа на его производство.

…В августе 1942 года с группой фенрихов-практикантов Хохмайстер выехал на фронт для испытания фаустпатронов в боевых условиях. В штабе ему предложили участок против русского Воронежского фронта на левом крыле наступавшей 6-й армии. Ожидалось, что здесь русские могли ударить танками во фланг, чтобы помочь своим под Сталинградом. Командир полка Циглер развернул карту, нашел небольшую высотку на передовой перед ржаным полем. Дальше шли березовые рощи, где могли скрываться неприятельские танки.

– На эту высоту русские давно зарятся. Не исключено, первую атаку они предпримут здесь, – сказал Циглер.

– Она нам подойдет, – ответил Хохмайстер.

Прошло несколько дней. Погода стояла безветренная, жаркая. Над поспевающей рожью по вечерам полыхали зарницы. Не стреляли ни с той, ни с другой стороны. Только небо оглашалось гулом. Это самолеты вели разведку.

Фенрихи изнывали от духоты и ожидания. Чтобы они не закисли совсем, Хохмайстер приказал старшему из них – оберфельдфебелю Оттомару Мантею вести занятия по саперному и взрывному делу. Свободные от караульной службы фенрихи разрабатывали систему минирования, но так, чтобы оставался довольно широкий проход к высоте. Мантей рьяно взялся за дело.

Отрочество Оттомар провел иначе, чем его сверстники. Перед поступлением в училище ему не понадобилась справка о двухлетнем пребывании в трудовых лагерях. Отличник и истабсфюрер [9]9
  Истабсфюрер – чин в первичной организации «гитлерюгенда».


[Закрыть]имел право на зачисление в высшее учебное заведение без вступительных экзаменов. Коренастый парень с небрежно брошенным на лоб клочком волос, высокомерный и наглый, в училище заставлял робеть даже историка Вебера, прозванного Библейским вором, и культурфюрера Шмуца, которого попросту звали Собакой. Обладая прекрасной памятью, он сражал их длинными цитатами из книг предшественников нацизма и речей здравствующих вождей.

В одну из ночей оберфельдфебель вывел отделение на минирование. В темноте он, очевидно, слишком близко подошел к постам русских или заблудился, так или иначе, но в окопы он не вернулся. Исчезновение Мантея встревожило Хохмайстера. Если его захватили русские разведчики, фенрих расскажет о «фаустах», в чем Маркус почти не сомневался. Нужно перебираться на другой участок и побыстрей.

Вдруг русские, точно по заказу, начали атаку на высотку перед ржаным полем. Впереди пехоты шли четыре тридцатьчетверки. Двигались они как раз по проходу, оставленному на заминированном поле. Танки приближались к кустарнику на высоте. Находившийся на наблюдательном пункте Хохмайстер не выдержал, схватил три «фауста» и побежал к окопам. Встававшее солнце высветлило зеленые бока танков. Маркус пробирался навстречу, прячась за кустарник. Фенрихи хотели было двинуться за ним, но возбужденный окрик остановил их:

– Назад! Прикройте меня!

Передняя машина шла наискось ракурсом в три четверти. Из круглой пулеметной турели скупо выплескивался огонь. Стрелок в танке пока не видел цели, бил наугад экономными очередями.

Выверенными движениями Маркус откинул прицельную рамку, подал головку винта вперед до отказа. С щелчком выскочила спусковая кнопка. В прицельную рамку он поймал движущийся танк, совместил красную черту визира с верхним кантом гранаты, повел стволом вслед за целью. С каждой секундой танк увеличивался в размерах. Явственно долетел душный смрад топлива, горячего металла и пресноватой пыли, поднятой гусеницами. Пора! На мгновение он закрыл глаза, плавно надавил на кнопку. Маркус ощутил толчок в плече. В лицо тут же ударил жаркий воздух.

Когда он разжал веки, танк горел, выбрасывая из щелей красное пламя.

Другая машина, идущая следом, повернула в сторону, пытаясь обойти первую. Хохмайстер схватил второй «фауст», тренированными движениями приготовил его к бою и выстрелил почти не целясь. Граната ударила в бок башни, угодила в боеукладку. С чудовищным треском взрыв расколол пространство, швырнул Хохмайстера в колючий боярышник.

Он не успел рассмотреть лица фенриха, который с фаустпатроном в руке, не таясь, выскочил из окопа, побежал к третьему танку. Кажется, это был Лебер.

Четвертый танк, расшвыривая кустарник и колючую проволоку, устремился к окопам. Фенрихи побежали в разные стороны. Но тут, прочертив дымную дугу, ударил по нему «фауст». Танк, словно оглушенный, замер на месте, постоял минуту-другую и медленно попятился назад. Приободрившиеся фенрихи подняли стрельбу по русской пехоте. Злее зашелся МГ на левом фланге. Вскоре к его тупому перестуку присоединилась дробь ручных пулеметов. Русские перебежками стали откатываться к исходным позициям. Хохмайстер вернулся на наблюдательный пункт.

Коротко гуднул зуммер. На проводе был командир полка Циглер. Он наблюдал за боем из своего командного пункта. Заикающимся от волнения голосом полковник произнес:

– Я не видел ничего подобного, капитан. Готов ходатайствовать перед своим командованием о награде для вас и ваших людей.

– Спасибо, – с трудом проговорил Хохмайстер. От контузии язык ворочался тяжело.

Странно, Маркус смотрел на догоравшие танки, но никакой радости при виде поверженных машин не испытывал. Был угар, выплеск азарта, теперь все прошло. Он опустился на ящик из-под «фаустов». Поламывало голову. В ушах раздавался звон, похожий на погребальный. Фельдшер сделал противостолбнячный укол, промазал йодом царапины на лице и руках, залепил лейкопластырем.

«Пожалуй, сейчас самое время уносить отсюда ноги», – пришла вялая мысль.

Но пока Циглер готовил рапорт в дивизию, пока составлялся отчет об испытаниях «фауста» в боевых условиях, произошло еще одно событие, которое задержало отъезд.

Маркус не сомневался в том, что появление нового оружия встревожит русских. Через какое-то время они непременно вышлют к своим подбитым танкам разведку. На всякий случай Циглер выделил штурмовое орудие, которое заняло позицию рядом с русскими тридцатьчетверками.

Через неделю у высотки появились два танка Т-34. Определить, в каком находился специалист, было нетрудно. Ясно, первая машина должна вызвать огонь на себя, а вторая – вести наблюдение за действием нового оружия. Значит, нужно было не упустить живым экипаж заднего танка.

Приказав отделению Лебера поохотиться за передовым танком, сам он по ходу сообщения стал пробираться к кустарникам с намерением выйти во фланг русской тридцатьчетверке-разведчику. Он нес два «фауста» да фенрих сзади тащил три. Пока Хохмайстер выбирал позицию поудобней, танки уже дошли до своих сгоревших машин. Штурмовое орудие открыло стрельбу. Крутясь, маневрируя, танки подняли такую густую пыль, что трудно было рассмотреть происходящее. Штурмовому орудию, кажется, удалось поджечь русского. Но второй зашел ему в тыл и ударил с близкого расстояния. Снаряд буквально развалил самоходку. Над люком приподнялся русский танкист, пытаясь разглядеть танк напарника, который горел за подбитыми машинами. Кто-то из фенрихов выстрелил из пистолета-пулемета, но не попал. Танк ответил пулеметным огнем.

С «фаустом» Хохмайстер кинулся к тридцатьчетверке. Граната что-то повредила внутри, но не зажгла машину. Маркус побежал за другим «фаустом». Пока он бегал, танкистам удалось завести двигатель. Дергаясь, танк добрался до канавы и застрял в ней. Мотор снова заглох. Хохмайстер прицелился в башню, где должен находиться боезапас. Однако выстрел получился неудачным – граната срикошетила.

На четвереньках по кустарнику Маркус подобрался к танку ближе, выстрелил по лобовому листу. Он не успел сомкнуть веки – луч огня от гранаты полоснул по глазам. Показалось, вспыхнул мозг. Зажав лицо руками, он уткнулся в землю, забил ногами от боли. Он слышал вопли поднявшихся в атаку фенрихов, пулеметные очереди из танка, чувствовал, как его тащили в укрытие.

– Не дайте танку уйти! – крикнул он, растирая слезящиеся глаза.

Когда его положили на пол дзота, он попросил прислать к нему Лебера. Приказание исполнили быстро.

– Слушаю вас, господин капитан! – раздался возбужденный голос старшего фенриха.

– Принимайте командование, Лебер. Только ради всех святых уничтожьте танк и никого из русских не выпускайте живым.

– Мы дырявим танк «фаустами», но он как заговоренный – не горит и не взрывается.

– Наверняка русские не взяли снарядов, а в баках мало топлива.

– Они отчаянно сопротивляются!

– Сколько осталось «фаустов»?

– Четыре.

– Расстреляйте все!

– Танки! Танки! – закричал фенрих, наблюдавший за полем в стереотрубу.

– Свяжитесь со штабом полка, – потребовал Хохмайстер.

На связи оказался Циглер.

– Господин полковник! Идут русские танки! У нас почти не осталось фаустпатронов. Отбиваться нечем!

В голосе Хохмайстера Циглер уловил отчаяние.

– Что с вами? Вы ранены?

– Я ослеп…

– Высылаю врача. А против русских бросаю трофейные «Матильды». Ничего другого у меня нет.

Врач промыл и осмотрел глаза, наложил черную повязку.

– Я буду видеть? – спросил Маркус.

– Мы немедленно эвакуируем вас в тыл. Это все, что могу сделать для вас, – проговорил врач. – В Германии, надеюсь, еще найдутся опытные окулисты…

В тот же день Циглер отправил Хохмайстера в Берлин. Его поместили в глазную клинику доктора Боле. Но ему не помогло искусство знаменитого окулиста. Сильное повреждение сетчатки глаз требовало длительного лечения и покоя. А покоя как раз и не мог обрести Маркус. Менялись страдальцы по палате – одних отправляли на фронт, другие выписывались слепцами, а он лежал в затемненном углу палаты с туго завязанными глазами и с внешним миром общался лишь через эбонитовый кружок наушника. В трескучих обзорах рейхсминистра Геббельса и доктора Дитриха он научился угадывать истинное положение на фронтах. Все чаще звучали грустные нотки о милой земле, за которую проливают кровь отважные сыны фатерлянда в горах Боснии, в песках Туниса, в холодной Атлантике, в снегах России.

Прошла слякотная зима.

В начале февраля 1943 года Маркуса навестил генерал-лейтенант Беккер. Поскольку лица дяди он видеть не мог, то взял в свои его костлявые, в распухших венозных жилах старческие руки. Этот жест тронул Карла. Прерывающимся голосом он произнес:

– Мне очень жаль тебя, Маркус… Ты так молод… Жизнь только открывалась перед тобой… Хотя…

Хохмайстер долго ждал продолжения, но дядя молчал:

– Что значит «хотя»?

– В несчастное время ты родился. Ваше поколение пролило и еще прольет столько крови, сколько не выпадет ни одному другому. Всю жизнь я работал на войну. Стрелял из «Берт» по Парижу, изобретал новые орудия… И вот теперь понял: бог не пустит меня даже до ворот чистилища.

Неожиданно в наушниках зазвучала щемящая музыка. Маркус прибавил громкость. Стало слышно всей палате. Оберлейтенант-сапер на дальней койке оттянул с уха повязку.

– Это Сталинград, – прошептал Беккер. Маркус почувствовал, как дрогнула в его руке рука генерала.

Диктор Мартин Зелле, знакомый по победным сводкам с фронтов, надтреснутым голосом объявил:

– Передаем правительственное сообщение. Слушайте все!.. В Сталинграде, в городе, где в течение полугода решалась судьба Европы, героически погибла шестая армия вермахта. Ее солдаты дрались до конца. Они знали: от них зависела судьба всего фронта, безопасность их родины… Третье, четвертое и пятое февраля объявляются в Германии днями траура…»

– Насмешка судьбы! – с опасным злорадством изрек Беккер. – Тридцатого января тридцать третьего года нацисты пришли к власти. Ровно через десять лет день в день агонизировала их самая лучшая армия…

– Но сегодня второе февраля, – проговорил Маркус, чтобы прервать рискованно нависшую тишину.

– Она погибла тридцатого января! – громко произнес Беккер, как будто эта дата имела какое-то роковое значение. – Просто фюрер не пожелал омрачать свой юбилей и только сейчас приказал передать весть о разгроме. Дольше скрывать не имело смысла.

– Это тяжелое поражение? – глухо спросил Маркус.

Беккер наклонился к его уху:

– Это начало конца. Больше Германия никогда уже не поднимется. Она покатится к бесславной смерти.

– А новое оружие? А мой «фауст»?

– Прости за откровенность, но твой «фауст» может оказаться мальчишеской рогаткой против танковых лавин русских. – Беккер осторожно высвободил свою руку из рук Маркуса. – Я слышал, твой помощник Айнбиндер продолжает работу над усовершенствованием фаустпатрона?

– Тешу себя надеждой.

– Врачи обещают вернуть зрение?

– Полагаюсь и здесь на талант доктора Боле.

Беккер глубоко вздохнул, распрямил занемевшую спину:

– Мне пора. Прощай, Маркус…

На другой день в госпиталь приехала фрау Ута. Сдержанно она объявила, что вечером в своем домашнем кабинете генерал застрелился. Прибежавшие гестаповцы опечатали все его бумаги, в том числе письмо, адресованное ему, Маркусу.

– Кажется, я понял дядю Карла, – проговорил Хохмайстер и порывисто отвернулся к стене.

15

Особенно тяжело было по ночам. Ослабевало действие морфия, откуда-то изнутри, из глубин живых клеток приходила боль. Стонал, метался не один Павел. Казалось, не только люди, но и само огромное многоэтажное здание мучилось тоже. Клевцов боролся с искушением позвать сестру. Сердобольная сестра, замученная от непосильной работы, недоедания, своих домашних забот, наверное, уступила бы, сделала укол вопреки строгому запрету врача. Но Павел не смог бы простить себе своей слабости. Стиснув зубы, вытирая здоровой рукой холодный пот со лба, он молча боролся с изнуряющей болью.

Он пытался думать о чем-то светлом, легком, отвлекающем от мучений. И тогда перед глазами вставала Нина – стриженная под мальчика, с большими доверчивыми светлыми глазами, крылатыми бровями, округлым, как у ребенка, лицом. Она приходила ровно в одиннадцать каждый день после врачебного обхода и занималась с ним два часа. Уроки немецкого отвлекали от болей и нерадостных мыслей. Однажды Павел спросил, чем она занята в другое время? Нина удивилась:

– Я же преподаю в академии и еще веду спецкурс. Разве не знаешь?

– Какой спецкурс?

Нина промолчала. Значит, она делала нечто такое, о чем лучше не говорить.

На какое-то время образ жены размывался, терялись ее лицо, легкая маленькая фигурка. А боль все сильней, яростней рвала тело… Павла охватывала тревога, чуть ли не паника. Неужели бодрые слова врачей, визиты Ростовского, Нины – всего лишь дань той деликатности, какая возникает у людей, когда они видят изуродованное лицо и делают вид, что не замечают уродства? Неужели раны настолько серьезны, что его комиссуют и он никогда не вернется к боевой работе?..

Слово «инвалид» было ему ненавистно. После первой мировой и гражданской войн мальчишкой он насмотрелся на инвалидов. Это была целая армия хромых, обожженных, безруких, истеричных, драчливых, озлобленных людей. Одни мастерили незатейливые свистульки, тачали сапоги. Другие ничего не делали. Слонялись по пивным, толкались на базарах, шельмовали с игральными картами, спекулировали иголками, спичками, табаком. Увечья украли их надежды. И они норовили обокрасть других, думая этим возместить свою главную пропажу…

В здании захлопали форточки, послышались голоса, в уборную потянулись ходячие раненые. Кто-то зашелся в кашле – не удержался, закурил на голодный желудок. В окружавшем госпиталь парке устроили перекличку воробьи. Прошла еще одна ночь, начинался день, и можно жить дальше.

После врачебного обхода в палату вошел незнакомый человек, поставил на тумбочку объемистый портфель и выпрямился. На вид ему было лет пятьдесят. Широкий нос, крупное лицо, волевой подбородок выдавали истинного славянина. Помолчав, проговорил голосом ржавым, отрывистым:

– Волков Алексей Владимирович.

Опять помолчал. Затем из портфеля достал бутылку минеральной воды, разлил по стаканам:

– Пей – не болей.

Пододвинул стул, сел, долго разглядывал Павла с непонятной улыбкой и вдруг спросил с той долей простодушной хитринки, которая звала к откровенности:

– Твои старики, Вольфштадты, где?

– Там же, где жили, – не успев удивиться, ответил Павел.

– Так и не навестил?

– Некогда было.

– А вот жениться успел, – словно с упреком проговорил Волков.

– Вы меня рентгеном просвечивали? – Павел сердито засопел. – Не люблю, когда лезут в личную жизнь.

– Ладно, я ведь по-свойски. Знаю, и работал много, и воевал. Все-то я о тебе знаю, Клевцоз!.. Разве Нина тебе о дяде Леше не рассказывала? Вот я и есть для нее дядя Леша.

Павел приподнялся на локте:

– Извините за тон, Алексей Владимирович!

– Да что уж там! – махнул рукой Волков и стал серьезным. – Я с врачами говорил. Туго тебе сейчас. Но думают, еще повоюешь.

– Так и сказали?!

– Прямо не сказали, но дали понять. Не такие мы, чтобы раньше времени дуба давать. Правильно говорю? – спросил Волков. И, увидев подтверждение в глазах Павла, посмотрел на него долгим испытывающим взглядом. – Дорогой ты мой Павел, не исключено, придется тебе в Германию пробираться и там поработать недолго. Пока же, как говорится, не начавши – думай, а начавши – делай.

– Стало быть, Нина учит меня с вашего ведома?

– А ты разве против? Отныне Нина станет приходить вечерами, я же буду с тобой беседовать по утрам.

Теперь Павел понял, что и Волков, и Ростовский, и Нина между собой связаны делом важным и секретным. В свою орбиту включили и его. Новое оружие, появившееся у немцев, всерьез заинтересовало командование, если уж даже Волков, при должности далеко не рядовой, решил лично заняться Павлом.

– Поговорить придется о многом, – Волков достал папиросу, спохватившись, сунул ее обратно в пачку. – Ты инженер, знаешь техническую сторону дела. Теперь придется тебе усвоить философию, немецкую историю, фашистское мышление и многое другое. Создавая дисциплинированную, жестокую армию, гитлеровцы придавали особое значение воспитанию воли и характера солдат.

Волков раскрыл портфель, вытащил несколько книг:

– Не удивляйся, здесь и геополитик Хаусхофер, [10]10
  Хаусхофер К. (1869–1946) – немецкий социолог, обосновывавший агрессивную политику фашистов. Его сын писатель Альбрехт был близок к антигитлеровской оппозиции, расстрелян гестаповцами.


[Закрыть]и генерал Драгомиров, [11]11
  Драгомиров М.И. (1830–1905) – русский военный теоретик, последователь А.В. Суворова в вопросах воспитания и обучения войск.


[Закрыть]кстати, умнейший специалист по военной психологии, хоть и царский… Читай. Одна рука у тебя действует, книгу держать сможешь. Читай и думай. Думай за германца.

– Алексей Владимирович, разрешите высказать одно соображение.

– Слушаю.

– Я вспоминал разное из того, что произошло на фронте. Всплыла одна деталь. Перед тем как мне приехать в батальон Самвеляна, разведчики захватили «языка». Его звали Оттомар Мантей. Он оказался фенрихом инженерного училища в Карлсхорсте.

– Так-так, – заинтересованно произнес Волков.

– Я читал протокол. Мантей на допросе сказал, что на фронте проходил практику, минировал позиции перед своими окопами. По-моему, тут не сходятся концы с концами. Мантей был в звании оберфельдфебеля. Без пяти минут офицер. Не могли немцы использовать его как простого сапера!

– Но ведь гоняют же они фенрихов на своем полигоне до седьмого пота?

– Полигон – не фронт. Здесь они рисковать не станут. Сдается, Мантей знал об оружии, на которое напоролись наши танки. Знал да не сказал.

– Что ж, можно поискать Мантея в наших лагерях военнопленных. Вдруг ты и прав.

…Вечером пришла Нина, и они стали практиковаться в интонации вопросительных предложений, где, на первый взгляд несущественная, мелочь играла большую роль. Ну, кажется, чего проще вопрос: «Вас ист дас?» Такое предложение произносит учитель, держа книгу в руке, спрашивая учеников: «Что это?» Отсюда спокойная интонация. Но вот тот же вопрос, однако с существенной приставкой: «Вас ист денн дас?» Эта так называемая модальная [12]12
  Модальность – грамматическая категория, обозначающая отношение содержания предложения к действительности и выражающаяся формами наклонения глагола, интонацией, вводными словами и т. п.


[Закрыть]частица внесла в вопрос тревогу, раздражение, иными словами, выразила чувства, переводимые на русский язык как возмущенное: «Что такое?!»

Так Павел постигал глубины языка. Нина вела уроки старательно, как ведут их студенты-практиканты в присутствии строгого методиста. Свой предмет она знала настолько досконально, что не представляла себе объема знаний, который может понадобиться обыкновенному немцу. Павел смотрел на ее носик с узкими раскрылками, на глаза, прикрытые загнутыми ресницами, на нежные просвечивающие пальцы, которыми она перебирала страницы учебника, – и глубокая жалость с безмерной любовью охватывала его…

Проносилось время, отпущенное на занятия. Она совала в портфельчик книги, поцеловав, исчезала. Павел оставался один. Он надевал наушники, слушал сводки Информбюро. В Сталинграде шли напряженные бои, в нескольких местах гитлеровцы прорвались к Волге. Павел думал о бойцах, заброшенных в окопы, землянки, развалины домов, замерших в ожидании атаки, расстрелявших последнюю обойму, бросившихся на пулеметы… Представлял их такими же, как те танкисты, с которыми он оказался под обстрелом новым оружием. Может, и не лежал бы сейчас Павел на госпитальной койке, если бы его не прикрыл огнем лейтенант Овчинников, не притащил на себе механик-водитель Леша Петренко… Вот и сталинградцы держатся даже в тех случаях, когда остаются в одиночку, веря, что товарищи постараются спасти…

В полночь радио выключалось. Павел тянул за шнурок, поднимал штору затемнения. Какие-то всполохи скользили по потолку. Откуда в затемненной Москве такие мирные, похожие на августовские зарницы огни? «Да это же прожектора!» – вспоминал он. Их стрельчатые лучи то вспыхивали, то гасли, зажигались вновь, тревожно обшаривали небо, вглядываясь в притаившуюся мглу.

16

Наконец сняли гипс и повязки, ослабили шнурки на корсете. После этого быстрее стали затягиваться раны, уходили боли. Клевцов уже мог двигаться по палате, с каждым днем увеличивая время прогулки.

– Этак через месячишко совсем побежишь, – обрадовался Волков, увидевший его на ногах.

На этот раз Алексей Владимирович вытащил из портфеля не книги, а бутылку шампанского и пять яблок:

– Что смотришь? Главврач разрешил.

– Откуда яблоки?

– Подарки из братского Узбекистана.

– По какому случаю?

– Ты что, считать разучился?

– Я и вправду счет дням потерял. Новый же год сегодня!

– Поскольку в полночь меня не будет, отметим его сейчас.

В дверь кто-то постучал. Алексей Владимирович, пряча улыбку, отвернулся к заиндевелому окну.

– Нина?! Ну, сегодня прямо-таки день сюрпризов!

Жена была в том же темно-синем платье, в каком впервые ее увидел Павел в аудитории, как оказалось, единственном праздничном. Но на этот раз Нина пришила к нему кружевной воротничок, надела туфли, короткую стрижку украсила завивкой. Конечно же, Павел догадался, что этот неожиданный визит подстроил Волков, и кинул благодарный взгляд в его сторону. Но тот, загадочно улыбаясь, изучал морозную вязь на стекле.

– С Новым годом! – произнесла Нина, прижавшись холодными с мороза губами к щеке мужа.

Отвернувшись от окна, Алексей Владимирович сказал:

– Под Сталинградом немцев взяли за глотку. Теперь им там не сладко.

Он разлил шампанское, протянул Нине самое крупное яблоко.

– Я не видела яблок целую вечность!

– Целую вечность… – задумчиво повторил Волков, его простоватое, заостренное лицо опечалилось. – Это счастье, Клевцов, что у тебя есть Нина.

Волков тут же поднялся, обратился к обоим:

– Хотелось бы с вами побыть, да дел много. Не хочу на будущий год хвосты оставлять. Завтра обещал Ростовский зайти, а я буду, как только вернусь.

– Вы уезжаете?

– Улетаю.

– Куда? – невольно вырвалось у Павла.

– К партизанам, – ответил Волков, показав этим ответом, что полностью доверяет Клевцову.

Он быстро направился к дверям.

На другой день Павла навестил профессор Ростовский. Он сел на стул, достал из кармана гимнастерки записную книжку.

– Все-таки кое-что мы добыли о новом оружии! Сведения, правда, обрывочные, но могут навести на размышления… Химический концерн «ИГ Фарбениндустри» приступил к разработке новых горючих смесей, способных развивать температуру свыше трех тысяч градусов. Это как раз та температура, что прожигает броню… Сталелитейный завод в Эссене получил заказ на железную окалину. Ну, это еще не говорит о том, что окалина понадобилась для кумулятивного оружия. Ее используют и в зажигательных бомбах в смеси с порошкообразным алюминием и магнием… А вот тут прямо сказано: «Фаустпатрон». Видите, что пишут в немецком журнале «Атака»: «Фаустпатрон – грозное противотанковое оружие даже в руках одного человека. Он пробивает самую прочную броню и производит внутри танка уничтожающий взрыв». Не от этой ли штуки вы пострадали?

– Фауст – герой немецких легенд, вроде искателя истины, символ человеческой тяги к знанию, – в раздумье проговорил Павел.

Ростовский добавил:

– Который к тому же заключил союз с дьяволом. Конструктору фаустпатрона, наверное, понравилось это объединение с чертом…

– А может быть, название происходит от другого понятия? По-немецки «фауст» – это кулак, то, чем мы наносим удар. Не могут фашисты обойтись без патетики!

Георгий Иосифович снова углубился в свой блокнот:

– Любопытным мне представляется вот это сообщение: «…Некто Ахим Фехнер проговорился, что завод детских игрушек в Розенхайме, где он работает мастером, теперь выпускает боевую технику: трубку со спусковым механизмом и прицелом». Не вел ли он речь о фаустпатроне?

– Похоже. А известен источник этих сведений?

– Его знает Волков.

– Но «фауст» могут делать и в других городах.

– Нам важно увидеть и оценить это оружие. Потом решим, что предпринять дальше.

Через неделю вернулся Волков и возобновил свои беседы с Павлом. Наконец-то он завел речь о предстоящей операции. Волков обдумывал детали, все больше и больше убеждался в целесообразности засылки группы. Его вывод получил одобрение. Волков предложил послать в Германию троих: Павла, Нину и своего давнего надежного товарища – чеха Йошку Слухая, в случае чего он прикроет и выручит. Кроме того, помимо поисков фаустпатрона предстояло выполнить еще одно задание: найти подпольщика Анатолия Березенко, работавшего на БМВ, и взять у него сведения для Центра, которые было невозможно переслать по другим каналам. Один в короткий срок со всем этим бы не справился.