Текст книги "Тихий городок"

Автор книги: Сергей Демкин

Соавторы: Андрей Серба,Евгений Федоровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Сотник начертил на карте три маленьких квадратика, обозначающих схроны Бира, нарисовал вокруг них по окружности шесть треугольничков помельче – казачьи засады. Соединил квадратики пунктиром и провел от них четыре линии в разные места карты, туда, где располагались базы оуновцев. Сотник не сказал о своих пометках на карте ничего, а Шершню многое стало ясно.

Он оторвал глаза от карты, перевел их на сотника. Тот, положив ладонь левой руки на кобуру пистолета и вытянув правую вдоль бедра, выпрямился во весь рост, торопливо заговорил:

– Наши силы, оказавшиеся в окружении: сто восемнадцать боевиков при десяти пулеметах, – быстро и отрывисто бросал слова сотник. – Силы противника примерно равны нашим и расчленены на шесть групп, одинаковых по численности. Все они расположились по периметру базы Бира, тщательно замаскированы, казаками отрыты окопы для стрельбы лежа. Каждая группа прикрыта на флангах парными секретами. Противник располагает тремя рациями дальней связи и двумя-тремя боекомплектами патронов.

Сотник сделал паузу, глянул на Шершня.

– Для чего, друже, казаки окружили базу Бира?

Вопрос был настолько странным, что эсбист на какой-то миг опешил.

– Для чего? Уничтожить!

– Верно, уничтожить, – согласился сотник. – Как же, по-твоему, они собираются это сделать?

– База уже окружена. Атака – и сотне конец.

– Тогда почему этой атаки нет уже девять часов? С шести утра, когда казаки вышли к схронам, и до настоящего времени?

– Наверное, хотят, чтобы в схронах к ночи собралось больше людей. А может, ждут себе подмоги.

– Кто мешал им сразу явиться всей силой? – фыркнул Хрын. – Нагрянуть не сотней, как сейчас, а, к примеру, двумя и с ходу навалиться на боевиков, покуда они утренние сны досматривают? Разве казачьи командиры не понимают, что время работает против них? Что их засады каждую минуту могут быть обнаружены, особенно днем? Понимают, оттого и окопы для обороны отрыли… Так зачем Советы к нам пожаловали, друже надрайонный проводник? [37]37
  Проводник – руководитель определенного структурного звена ОУН.


[Закрыть] – повторил сотник свой уже не кажущийся Шершню странным вопрос.

Не зная, что сказать, эсбист уткнулся в карту. Ничто не могло подсказать правильный ответ, и он решил подыграть сотнику, открыто признав его полное превосходство над собой. Шершень глубоко вздохнул, запустил пятерню в волосы, отодвинул от себя карту.

– Не томи душу, друже. Знаешь же, что я в военных вопросах, как таракан в катехизисе. А ты у нас первейший стратег… Так какую пакость желают преподнести нам Советы?

– Смотри, – потеплел Хрын. Он рванул лист карты к себе, нацелился в него кончиком карандаша. – Откуда явились к базе Бира казаки? Думаешь, из Крышталевичей или Мазурков, где уже четверо суток стоят их полусотни? Нет, оба этих гарнизона на своих местах. Значит, казаки пожаловали в наши края прямиком из города. Доехали по шоссе к месту, где их поджидали проводники из оборонцев, и те вывели их к схронам Бира. К чему такие хитрости? Советы знают, что в каждом селе и хуторе наши люди, и выступи Крышталевичский или Мазурковский гарнизоны в лес, нам сразу станет об этом известно, и тогда ни о каких засадах и скрытности нападения на нас не может быть речи… Что получается сейчас? И база Бира обложена, и в резерве у Советов полная казачья сотня, которую они в любой миг могут бросить в лес своим на подмогу. Или перерезать дорогу другим нашим сотням, коли те выступят на выручку Бира.

Кончик карандаша уткнулся в нагромождение квадратиков, обозначающих Крышталевичи и, оставляя за собой толстую черту, пополз к середине линии, соединяющей базу Бира с расположением лагеря самого Хрына.

– Знаешь этот брод? Никак не минуть мне его, если вздумаю идти к Биру. Уверен, что Советы уже взяли этот брод под свой контроль. Только мы там появимся, они по рации тук-тук-тук своим в Крышталевичи. А оттуда к базе Бира столько же ходьбы, сколько мне от брода. И получится, что не к Биру я на подмогу приду, а ввяжусь в бой с казаками из Крышталевичей, которые меня перехватят. То же самое приключится и с сотней Стаха, только сцепится она с Мазурковским гарнизоном. А открытый бой, друже, нам не нужен.

– Если прикрыться от Крышталевичей и Мазурков твоей и Стаховой сотнями? А хлопцев Щура и Рудого направить к базе Бира? Покуда ты и Стах будете сдерживать казачью подмогу из сел, три другие сотни сообща разгромят гостей, пожаловавших к нам из города, – предложил Шершень.

– Не получится, – отрезал Хрын. – Допустим, моей сотне по силам удержать казаков из Крышталевичей. Потому что все мои боевики – бывшие полицаи или стрельцы из «Галичина-СС», им на прощенье от коммунистов надеяться нельзя… А сможет ли остановить казаков Стах? Что такое его сотня? Семь десятков опытных верных боевиков и столько же молодых необстрелянных хлопцев, насильно мобилизованных нами в селах. Каждый из них только и мечтает, как бы удрать от нас! Такое положение и у Щура с Рудым. Казаки такое воинство за пять минут по кустам да буеракам разгонят! Повторяю, друже: бой лицом к лицу выгоден казакам, а не нам. Иной, совсем иной выход должны мы с тобой найти.

– Какой же?

– Такой, чтобы вражий план полетел ко всем чертям! И он полетит, потому что я разгадал их план. Он таков. Казаки специально обнаружили себя у нашего секрета, точно так же умышленно позволили доставить мне весть об окружении базы Бира. Зачем? Дабы мы зажглись думкой их самих окружить и уничтожить. Больше того, они нам даже время дают, чтобы мы успели собрать силы для нападения на них. Когда мы ввяжемся в бой, подоспеют гарнизоны из Крышталевичей и Мазурков, да не одни, а с самооборонцами. И тогда от нас полетят шерсть да перья.

– Если с казаками нельзя вступать в бой, значит, придется ни за что ни про что отдать им сотню Бира? Так получается?

– Нет. Если мы сегодня одну сотню без подмоги оставим и позволим ее уничтожить, Советам это понравится, и они завтра разыграют точно такую комбинацию с другой нашей базой. Нет, друже, какую хитрость не придумали бы они, мы не должны позволять бить себя поодиночке. А потому сегодня нужно отучить их ходить к нам в гости. Сделаем это так…

Хрын принял свою любимую позу: левая рука на кобуре, правая прижата к боку, взгляд направлен в никуда. Но Шершень даже не обратил на это внимания: все его мысли были полностью заняты тем, о чем говорил сотник. Вот тебе и четыре карандашные линии на карте, которыми Хрын соединил базу Бира с местами дислокации других сотен! А он решил, что это направление ударов, которые одновременно будут нанесены по окружившим Бира казакам! Да, друже Шершень, эсбист ты неплохой, однако до настоящего кадрового армейского офицера тебе еще далеко. А потому слушай и набирайся ума-разума.

– Советы надеются, что мы соберем свои силы в кулак и ударим по казакам, что обложили Бира. Мы так и поступим – ударим по ним. Но не всеми силами, а единственной сотней. И не по всем шести засадам, а по одной. Отрежем ее пулеметным огнем от соседей и навалимся сразу всей сотней. Сомнем, прорвемся к Биру, соединимся с ним. А после этого по ходу дела можно решать, продолжать бой дальше или подобру-поздорову уходить в горы… Теперь о казаках из Крышталевичей и Мазурков, которые с началом боя поспешат в лес. Они понимают, что внезапности нападения им не добиться, а к своим нужно успеть как можно быстрее, поэтому двинутся к базе Бира кратчайшим путем. Вот тут мы подарочек им и преподнесем. Устроим засаду в низинке между хребтами, где весной партизаны Горобца моим полицейским крепко по потылице надавали. Поскольку долг платежом красен, мы за весну расплатимся осенью. Повстречаем казаков в низинке и устроим им то, что партизаны Горобца моим бывшим полицейским.

Хрын четко повернулся на пол-оборота к Шершню, оказался с ним лицом к лицу. Вытянул обе руки по швам, щелкнул каблуками сапог и громко, подчеркнуто официально заговорил:

– Друже надрайонный проводник, предлагаю следующий план. Сотня Стаха пробивает брешь во вражеском окружении вокруг базы Бира, соединяется с ним и отступает в горы. Сотни Щура и Рудого устраивают засаду на отряд казаков и самооборонцев из села Мазурки, уничтожают его и уходят в запасные схроны. В резерве остается моя сотня. Приказ о выдвижении сотен в назначенные им районы необходимо отправить немедленно. Начало операции завтра в шесть ноль-ноль. Помимо сказанного, рекомендовал бы усилить нашу разведку за шоссе и за селами Крышталевичи и Мазурки.

– Значит, свою сотню, нашу лучшую сотню, – многозначительно подчеркнул Шершень, – предлагаешь оставить в резерве? А не лучше бросить ее в бой, к примеру, вкупе с сотней Стаха. Тогда, может, нам удалось бы крепко пощипать не только казаков из Мазурков, но и тех, что обложили базу Бира. А?

– Это будет крайне опасно. У казачьих командиров есть какая-то хитрость. Предлагая нам в качестве приманки свою сотню у базы Бира, они вовлекают этим нас в игру, а сами делают ставку на что-то совсем другое. Чтобы иметь возможность предпринять контрдействия, нам и нужно иметь сильный резерв.

– Думаешь, Советы могут обвести нас вокруг пальца? – насторожился Шершень. – Но как? Хоть приблизительно.

– Пожалуйста. В самый ответственный момент разгоревшегося боя неожиданно для нас введут в дело новые свежие силы. Появившись на важнейшем участке, они решат судьбу всей операции в свою пользу.

– Откуда этим новым силам взяться? Все воинские части, которые квартируют в наших местах, нам известны, как свои сотни.

– Так ли? В городе в распоряжении коменданта осталась полная казачья сотня и при поляке-люблинце взвод жовнежей. Пять минут на погрузку в машины, полтора-два часа езды по шоссе – и мы имеем дело с полутора сотнями стволов. Разве такого не может быть?

– Нет. Начнем с того, что Советы ни за что не оставят без присмотра город и особенно станцию. Она для них сейчас дороже всего на свете: на Дукле Красная Армия завязла крепко, [38]38
  По плану советское командование отводило на Дукельскую операцию 5–7 суток. В действительности операция продолжалась свыше 3 месяцев.


[Закрыть]и подмога ей нужна позарез. Направь Советы в лес комендантскую сотню, кто знает, может, в городе власть сразу захватят «лондонцы». Их вон целая бригада рядом с городом затаилась. А аковцы на станции наведут такой порядок, что во всей нашей округе еще долго-долго паровозного гудка не услышишь… Так что комендантскую сотню Советы не тронут в любом случае. Словом, с этого боку ты можешь быть целиком спокоен.

– А с других? В нашем деле не об одном боке нужно думать. Откуда еще может исходить угроза?

– Ни к чему это, – поморщился Шершень. – Насчет своей сотни ты прав: крепкий надежный резерв всегда под рукой нужен. Короче, твой план я принимаю целиком… Теперь давай поговорим о польских переселенцах с Украины, что прибывают в Зелены Ланы. Следует устроить им такую встречу, чтобы навсегда отбить охоту любому «пшеку» селиться на наших землях. Операцию необходимо провести сегодняшней или завтрашней ночью.

– Зелены Ланы всего в трех часах ходьбы от моей базы. Пошлю туда одну чету [39]39
  Чета – взвод.


[Закрыть]и… Мои боевики дело знают.

– Не сомневаюсь. Однако акцией в Зеленых Ланах мы должны убить двух зайцев. Первый – поляки, второй… – Шершень с хитрецой глянул на Хрына. – Говоришь, в сотнях немало новобранцев, которые только и думают, как задать стрекача к Советам? Вот мы и сделаем так, что после нашей акции многим из них дорожка от нас будет заказана навсегда… По пути к Зеленым Ланам заскочи к Стаху и прихвати с собой на акцию половину его мобилизованных. Головы полякам пускай рубят они. Кто откажется, ставь как предателя рядом с переселенцами и тоже под топор. Те, кто замарается в крови, будет повязан с нами одной веревочкой до конца.

– Так и сделаю. Больше не нужен?

– Покуда нет. Вечером доложишь, как вели себя днем гостюшки, пожаловавшие к Биру, и тогда окончательно, во всех деталях обмозгуем твой план.

Шершень поднялся с табурета, нахлобучил на голову шапку, снял с гвоздя автомат, с которым не расставался никогда.

– Провожу тебя, сотник. А то от подземного духа голова трещит почище, чем от самогонки…

Распростившись с сотником, Шершень быстро направился к едва приметной двери в небольшую землянку, расположенную рядом со штабным схроном. Вход в эту землянку был запрещен всем обитателям базы, кроме Шершня: при посещении сотни в землянке размещались те, о чьем существовании не должен был знать ни один посторонний – курьеры Головного провода ОУН, связники и информаторы, люди СБ из других формирований УПА и городского подполья.

Остановившись у входа, эсбист дал знать о себе условленным стуком и, услышав изнутри хриплое: «Заходь!» – рванул дверь на себя. Свет в землянку проникал только через маленькое, серое от слоя пыли оконце, потому в ней обычно горела керосиновая лампа. Сейчас она была погашена, в помещении царил полумрак. Под оконцем стоял небольшой столик, напротив него низенький топчан.

– Собственной персоной, друже? – проговорил лежавший на топчане мужчина, суя под подушку парабеллум, только что наставленный на дверь. – Не иначе, важное дело?

Промолчав, Шершень подошел к столу, вытащил из-под него дубовый обрубок, заменяющий стул, уселся лицом к топчану. Лежавший сбросил босые ноги на земляной пол, тоже сел, согнувшись пополам, чтобы не удариться головой о нары. Почти двухметровый рост, длинные жилистые руки, кулаки величиной с детскую голову… По-бабьи безусое лицо, вздернутый конопатый нос, толстые губы, пустые, лишенные осмысленного выражения глаза.

Это был один из довереннейших людей Шершня эсбист-террорист Махоматский, теперешнее псевдо Бугай. Полнейшее умственное ничтожество, не прочитавший в жизни ни единой печатной строчки, он обладал двумя высоко ценимыми при его ремесле качествами: редким даром перевоплощения и отсутствием жалости. К жертвам, указанным ему СБ, Махоматский, в зависимости от обстоятельств, являлся в самых различных обличьях: придурковатым хуторским дядькой с мешком на одном плече и с кошелкой, полной гогочущих гусаков, на другом; крикливой сельской бабой с выводком хнычущих детей на руках и вокруг себя; раненым капралом Войска Польского, ищущим свою потерянную в вихре войны семью.

– Когда и кого? – без всяких предисловий спросил террорист, притягивая руку к бутыли с самогоном, высящейся на столе.

– Завтра. Командира аковской бригады Хлобуча.

Махоматский поднял бутыль над головой, задрал кверху лицо, открыл рот. Самогон тонкой струйкой полился ему в горло.

– Где? – поинтересовался он, ставя посудину у ног на пол.

– У командира батальона той же бригады поручника Сивицкого. Хлобуч приказал ему передислоцировать батальон к штабу бригады, а поручник сообщит ему, что жовнежи отказываются повиноваться этому приказу. Хлобуч, естественно, явится в батальон наводить порядок. А тут уже дело за тобой.

– Этого… Сивицкого… тоже? – Махоматский провел ребром ладони по горлу.

– Нет. Наоборот, сработаешь с ним в паре. Сивицкий в бригаде – это мои глаза и уши. Кто или что требуется тебе для выполнения акции?

– Пара пулеметов. Прикрыть отход в случае шума.

Махоматский снова протянул руку к бутыли, однако Шершень придержал его за запястье.

– Передохни малость. – Шершень шумно нюхнул воздух землянки, брезгливо сморщил нос. – Знаешь, друже, тебе надобно проветриться… В лес на пару часиков сходить.

– Кого? – коротко осведомился Махоматский.

На миг Шершень замешкался с ответом. Может, не стоит? Все-таки свой человек и к тому же неплохой фельдшер… Нет, никакой сентиментальности! Кто знает, кому и при каких обстоятельствах может еще проболтаться Юлий Остапович о смерти сына полковника Чумарзина, поставив этим начатую Шершнем операцию на грань провала? А заставить человека молчать есть лишь один верный способ.

– Нашего лекаря знаешь?

– Угу.

– Сейчас пойду к нему на перевязку и заодно скажу, что его ждут в сотне Щура к раненому. Проводником назначу тебя… Можешь его далеко не заводить. Но тело спрячь так, чтобы никто из своих случайно не наткнулся.

Шершень отпустил руку Махоматского, и тот без промедления приложился к горлышку бутыли…

10

Николай Николаевич пропустил гостей мимо себя в прихожую, указал им рукой на вешалку.

– Раздевайтесь, господа.

Но вошедшие, словно не слыша его слов, остановились посреди прихожей и молча ждали, пока генерал закроет дверь на засов.

– Чего стоите, господа? Раздевайтесь, – повторил свое приглашение Николай Николаевич, заканчивая возню с засовом и поворачиваясь к гостям.

– Простите, ваше превосходительство, но мы пришли по делу, – сказал Сухов, доставая из кармана плаща небольшой опечатанный пакет и делая шаг к Николаю Николаевичу. – Нам велено передать вам официальное послание от генерала Колобова. Прошу принять, – и полковник с легким поклоном протянул пакет Дубову.

– От Еремея Владимировича? – оживился Николай Николаевич, беря пакет и не торопясь его распечатывать. – Давненько его не видывал! Как он себя чувствует, а?

– Ваше превосходительство, прошу извинить меня еще раз, но мы присланы по делу, – повышая голос, проговорил Сухов. – Нам велено ознакомить вас с письмом, направленным генералом Колобовым в ваш адрес. Дело в том, что генерал обращается к вам как председатель суда офицерской чести.

Николай Николаевич застыл с наполовину открытым ртом, правая рука с пакетом, который он собирался сунуть в карман, повисла в воздухе. Его обычно бледное лицо стало покрываться румянцем, он перевел взгляд с Сухова вначале на уставившегося себе под ноги войскового старшину Гурко, затем на стоящего со строгим, непроницаемым лицом Игоря Мещерского. Однако те молчали.

– Та-а-ак, господа, та-а-ак, – нараспев заговорил Николай Николаевич, порывистыми движениями пальцев вскрывая пакет. – Вот что, значит, привело вас ко мне. – Он достал из разорванного пакета сложенный вдвое лист бумаги, развернул, пробежал по нему глазами. – Итак, уважаемый господин председатель желает лицезреть меня на предмет получения объяснений… Любопытно, каких же?.. – Он снова заглянул в полученное письмо. – Ах да, порочащих честь российского офицера! Что ж, мне самому будет интересно поговорить на сию тему с господином председателем суда.

Сухов приблизился к вешалке, снял с нее шинель с золотыми генеральскими погонами, протянул ее Николаю Николаевичу.

– Ваше превосходительство, нам приказано проводить вас на заседание суда. Оно назначено на девятнадцать часов. Рискую показаться неучтивым, однако вынужден поторопить вас.

– Приказано проводить меня? – Николай Николаевич насмешливо взглянул на Сухова. – Так сказать, явиться под конвоем… – Он оттолкнул руку полковника с протянутой ему шинелью. – Извольте обождать, покуда я переоденусь.

Развернувшись, Дубов направился в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом, и через несколько минут появился оттуда в парадной генеральской форме при всех регалиях.

– Я готов, господа.

Сухов было шагнул к двери, но остановился и, не глядя на Дубова, сказал:

– Ваше превосходительство, я не председатель и даже не член суда, однако… На вашем месте я простился бы с Елизаветой Федоровной. На всякий случай…

Николай Николаевич внимательно посмотрел на Сухова, поправил на голове папаху. Рука его при этом заметно дрожала.

– Искренне благодарен за совет, полковник. Представьте, мне, старому глупцу, даже не пришло в голову, что… Впрочем, чему удивляться? Нас, русских офицеров, после девятьсот пятого года учили, что внутренний враг намного опаснее врага внешнего. А насколько я смог понять по тону письма господина председателя суда, мне как раз предстоит держать ответ в качестве этого страшного внутреннего врага.

Дубов подошел к двери, ведущей в кухню, тихо позвал:

– Лизонька! – Когда на пороге с вязанием в руках появилась его жена, он, надевая шинель, спокойным будничным голосом сказал: – Лизонька, голубчик, мне надобно отлучиться с господами по важному делу. Возможно, даже придется у них заночевать… Сама понимаешь, комендантский час. Так что не волнуйся. Хорошо? – Николай Николаевич притянул жену к себе, хотел поцеловать, но в последний момент что-то его удержало. Губы генерала сжались, брови сошлись на переносице. Было видно, что он пытается разрешить какой-то важный для себя вопрос. Но вот его лицо приняло прежнее ласковое выражение, он осторожно погладил жену по голове.

– Лизонька, у меня к тебе будет просьба. Если я до завтрака… гм… не вернусь, сходи, пожалуйста, к одному из моих знакомых. У меня завтра утром назначена с ним встреча, и если я не приду, это может плохо сказаться на его делах. А мне очень не хотелось бы этого. Голубчик, сходи к нему вместо меня. Обязательно. Обещаешь?

– Конечно, Николенька. Раз ты просишь.

– Запомни фамилию – Шевчук. Ты его ни разу не видела и не знаешь, но я недавно тебе много о нем рассказывал. Помнишь?

– Шевчук, Шевчук, – дважды повторила жена и виновато посмотрела на мужа: – Николенька, я не представляю, о ком ты говоришь.

– Вспомни, Лизонька, вспомни тот день, когда я последний раз надевал свой парадный мундир. Ты еще спросила, почему я так поздно возвратился. Я стал тебе рассказывать о Шевчуке. Вспомнила? – с надеждой в голосе спросил Николай Николаевич.

– В тот день, в тот день… – напрягла память старушка. – Да, Николенька, вспомнила. Конечно, вспомнила. Шевчук… именно Шевчук. Но почему… – она удивленно взглянула на мужа.

– Я рад, голубчик, что ты вспомнила, – поспешно перебил ее Николай Николаевич. – Ты ведь умница, Лизонька. Ты хорошо поняла меня? Не правда ли?

– Да, Николенька, я правильно поняла тебя. И сделаю все, как ты мне сейчас посоветуешь.

– Придешь к Шевчуку и скажешь, что я его должник и ты пришла вернуть мой долг. Запомни… Я его должник и ты пришла вернуть ему мой долг.

– Твой долг, Николенька? Тогда я, по-видимому, должна знать, в чем он…

– Ты ничего не должна, Лизонька, – с едва сдерживаемым раздражением оборвал ее генерал. – Вернее, ты должна сделать лишь то, о чем я тебе уже сказал. Будь умницей, голубчик, и… – Николай Николаевич не договорил, быстро поцеловал жену, решительно направился к заранее распахнутой Суховым двери на улицу…

Возле калитки в тени забора их поджидали трое мужчин. Еще двое виднелись в конце улицы.

– Поручик, препоручаю их превосходительство вам, – сказал Сухов одному из стоявших у калитки мужчин. Заметив его недоуменный взгляд, недовольно добавил: – Пока, поручик, пока. Ступайте, а мы через несколько минут вас догоним.

Полковник подождал, когда генерал с тройкой сопровождающих отойдут на расстояние, исключающее возможность слышать его, и сказал:

– Господа, нам предстоит еще одно дело. Не столько сложное или опасное, сколько неприятное. Надеюсь, вы помните поручение, данное их превосходительством своей супруге?

– Вернуть одному из знакомых свой долг? – спросил войсковой старшина. – Ну и что? Вполне естественно, что человек с таким понятием о чести, как генерал Дубов, поручил жене расплатиться с его долгами. Ведь не кто иной, как вы сами, господин полковник, дали понять ему, что заседание суда чести может закончиться для него весьма плачевно.

– Долги бывают разными, Яков Филимонович, как и люди, которым их возвращают, – назидательным тоном произнес Сухов. – Вы знаете, кто тот Шевчук, к которому так настойчиво посылал Елизавету Федоровну генерал?

– Понятия не имею. Да и какое это имеет значение: долг есть долг.

– А я знаю этого Шевчука, Яков Филимонович, – торжествующе посмотрел на войскового старшину Сухов. – Это подполковник Красной Армии Шевчук Зенон Иванович, начальник чекистов, охотящихся за Штольце и нами. Вот вам и генерал Дубов с его понятием о чести.

– Вы не ошибаетесь? – недоверчиво глянул на Сухова войсковой старшина. – О контрразведчике Шевчуке наслышан и я, однако… Шевчук – весьма распространенная фамилия.

– Не будьте наивны, Яков Филимонович… Этого Шевчука не видела и не знает супруга генерала, от которой у него никогда не было тайн. И все же Дубов был вынужден отправить ее к нему, догадываясь, что после вызова на суд офицерской чести его личная встреча с чекистами уже вряд ли состоится.

– Отчего он сделал это в нашем присутствии? – с недоумением спросил Игорь. – Неужели не мог догадаться, что в подобных делах любые свидетели, особенно такие, как мы, нежелательны? Признаюсь, мне тоже кажется, что Шевчук генерала и глава местных «смершевцев» просто однофамильцы.

– Зря кажется, – усмехнулся Сухов. – Почему давал жене задание при нас? А как он мог поступить иначе? Шептаться с ней в темном углу или за дверями? И последнее. Откуда ему знать, что у аковцев в здешней польской госбезопасности есть свой человек, который поставляет сведения и о советских коллегах?.. Мое решение – немедленно убрать госпожу Дубову. Это сделает…

Сухов скользнул глазами по нахмуренному лицу войскового старшины, наткнулся на его тяжелый, неприязненный взгляд и повернулся к Игорю.

– Это сделаете вы. Сейчас… А мы с Яковом Филимоновичем обезопасим вас от возможных неожиданностей. – Не давая времени капитану на размышления или отказ, Сухов сдернул с его головы шляпу. – Возвращайтесь к дому и скажите госпоже Дубовой, что забыли там шляпу и перчатки. И не вздумайте стрелять, слышите?..

«Джип» вырвался из облака поднятой им пыли, остановился посреди небольшой сельской площади-майданчика. Бронетранспортер и две полуторки с пластунами, ехавшие за «джипом», затормозили поблизости, и соскочившие через борта грузовиков казаки тотчас рассыпались в цепь и залегли у плетней, окружавших площадь. В «джипе» позади шофера сидели Шевчук и пожилой грузный майор в общевойсковой форме.

– Я не собираюсь заниматься агитацией, майор, а просто предлагаю пройтись со мной, – сказал Шевчук, спрыгивая на землю и протягивая руку спутнику. – После этого мы закончим начатый у меня разговор. Прошу за мной.

Майор надел очки, заложил за спину руки и пристроился сбоку подполковника, уже шагавшего в сторону большого кирпичного дома, что одиноко стоял на краю площади. Это было здание сельской управы. Может, именно потому оно и было избрано местом, где произошли события минувшей ночи.

Перед высоким крыльцом управы длинный ряд трупов. Женщины, дети, старики: видимо, без всякого разбора расстреливались целиком семьи… Колодец, что рядом с домом, тоже доверху забит обезглавленными человеческими телами. На нижних ветвях четырех тенистых каштанов ветер раскачивал десятка полтора повешенных мужчин… По обе стороны посыпанной желтым песком дорожки, ведущей через площадь к управе, торчат ноги закопанных по пояс в землю головами вниз людей. К доске приказов приколота двумя немецкими штыками-ножами белая простыня с начертанной на ней кровью надписью: «Клятые ляхи! Захотели украинского неба, украинской земли, украинской воды? Так берите наше небо, ешьте нашу землю, пейте нашу воду! Сотник УПА Хрын».

– Жители этого села неделю назад были отправлены на Украину, а здесь должны были обосноваться поляки-переселенцы со Станиславщины, – медленно, без всякой интонации в голосе заговорил Шевчук. – Первая их группа прибыла в село вчера вечером, а ночью нагрянула оуновская банда. Результат ее визита перед вами…

Майор, казалось, не слушал спутника: сцепив за спиной пальцы рук в замок и закаменев лицом, он смотрел куда-то в конец площади. Шевчук встал рядом, повысил голос:

– Таких банд вокруг города несколько. И каждая убивает, грабит, сжигает, разоряет. Это не только дезорганизует наш тыл, но и подрывает авторитет Красной Армии в глазах местного населения. Чтобы уничтожить эту нечисть, нужны силы, немалые силы… Вот почему, майор, контрразведка была вынуждена обратиться к командованию вашей бригады за помощью. Ответьте мне как офицер офицеру, как коммунист коммунисту: разве не одно общее дело мы делаем?

– Хватит, подполковник, – тихо сказал майор и, опустив голову, медленно направился обратно к «джипу».

Не спалось. В бывшей партизанской землянке было сыро, душно, накурено. Сюда их привел командир Крышталевичского отряда самообороны Горобец. И вот уже почти сутки капитан со своими людьми находился здесь. Взвод пластунов, отделение разведчиков сержанта Юрко, два десятка самооборонцев во главе с Горобцом… Одна из четырех ударных групп, что с надежными проводниками были отправлены в лес вскоре после того, как была окружена база Бира. Эти группы, скрытно затаившиеся невдалеке от места предполагаемого боя, являлись сюрпризом, который капитан собирался преподнести оуновцам. Его не тревожило, на какую приманку клюнут бандиты: на окружившую базу Бира сотню или на один из казачьих отрядов, что выступят позже на помощь сотне из Крышталевичей и Мазурков. Главное, чтобы оуновцы стянули свои силы в одно место и ввязались в бой. Тогда ударные группы, о которых бандитские главари не подозревали и поэтому в своих планах не приняли в расчет, скажут свое слово.

От пола и стен землянки тянуло холодом, однако топить железную печку капитан категорически запретил. Сбоку от Дробота посапывал во сне сержант Юрко, рядом с ним ворочался с боку на бок Горобец, из противоположного угла землянки доносился чей-то густой с присвистом храп. Капитан знал, что бой, скорее всего, начнется с рассветом, поэтому ему тоже требовалось хоть немного поспать. Но вот уже третий час, как у него болел живот. Вначале Дробот терпел, но с четверть часа назад рези стали настолько сильными, что он был вынужден хлебнуть из фляжки спирту. Боль стихла, отступила, и сейчас, привалившись плечом к стене, он старался заставить себя думать о чем-то постороннем, чтобы легче перенести головокружение и тошноту, которые обычно появлялись после приступов. И на память пришло далекое-далекое, настолько отступившее в прошлое, что воспринималось уже так, словно случилось не с ним, а с кем-то другим…

Ранняя весна 1943 года, их Кубанский гвардейский добровольческий корпус на границе родной Кубани. Полгода назад казаки защищали ее, теперь ее предстояло освобождать.

Дробота вызвали к командиру полка утром, после очередной неудачной атаки. Полковник был в блиндажа вместе с начальником штаба, на столе перед ними лежала карта. Не дав Дроботу доложить о своем прибытии, полковник хмуро сказал:

– Знаю, що и эта атака отбита… Третья за ночь. Надо отбросить вражий заслон. Ежели сбить его, можно выйти точнесенько в спину швабам, що не пускают нас в долину.

Полковник бросил карандаш на карту, глянул на Дробота.

– Правильно молчишь, сотник. Не говорить сейчас надобно, а сбивать замок с той тропки. Сделает это твоя сотня.

Проводник вывел их к вражьему заслону, как и обещал, в четыре утра. Измученная трудным переходом по бездорожью, сотня остановилась в защищенном от холодного ветра ущелье, а Дробот с проводником спешились и как можно ближе подобрались к фашистам. Горный склон, полого спускающийся в долину, весь огражден. Несколько рядов переносных рогаток и немыслимая путаница колючей проволоки, спускающаяся вниз на добрых три десятка метров.