Текст книги "Тихий городок"

Автор книги: Сергей Демкин

Соавторы: Андрей Серба,Евгений Федоровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

– Он информировал меня об этом.

– И вы, Виктор Лукич, тем не менее не пошли ему навстречу?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Меня зовут Зенон Иванович, – еще раз напомнил Шевчук.

Губы майора дрогнули в едва заметной усмешке, он отвел глаза в сторону.

– Дисциплина кончается там, – прозвучал его голос, – где вместо предусмотренных уставом майоров появляются Викторы Лукичи, а подполковники превращаются в Зенонов Ивановичей. Между тем сотрудники контрразведки и комендатур, в первую очередь, отвечают за состояние дисциплины в армии. Не так ли, товарищ подполковник?

Шевчук на какой-то миг лишился дара речи. Кто он, этот комендант? Не унтер ли Пришибеев, каким-то образом очутившийся в майорах? Но самое забавное, что возразить ему нечего: действительно, ни один устав Красной Армии не предусматривает обращения военнослужащих друг к другу по делам службы по имени-отчеству.

– Вижу, что вы большой знаток уставов и по праву занимаете место коменданта, – сухо заметил Шевчук. – Однако давайте закончим разговор о поручнике и аковцах. Вы указание «Смерша» армии о том, что бригадой «Еще Польска не сгинела» занимаются польские товарищи, а военная комендатура обязана оказывать им в этом содействие, получали?

– Так точно, получал и знакомился.

– Тогда почему не выполнили его?

Комендант щелкнул замком сейфа. Достал с полки папку, раскрыл ее. Медленно начал читать:

«…В случае появления в повяте и гмине вооруженных отрядов и групп Армии Крайовой или других организаций, враждебных ПКНО, [29]29
  ПКНО – Польский Комитет Национального Освобождения.


[Закрыть]коменданту надлежит принять немедленные меры к их разоружению. В случае сопротивления враждебных элементов и при исчерпывании против них всех других средств комендант обязан как крайнюю меру применить военную силу…» – Майор захлопнул папку, положил ее на прежнее место в сейф. – Это абзац из инструкции для военных комендантов, подписанной Военным советом фронта. Считаю инструкцию более серьезным документом, чем указание – телефонограмму армейского «Смерша». В соответствии с требованиями инструкции были разоружены и задержаны аковцы, проникшие в город и отказавшиеся сдать оружие добровольно.

Шевчуку захотелось выругаться. Легко живешь, комендант! Эх, если бы то, что происходило в Польше за последнюю четверть века, можно было расписать по инструкциям и разложить по полочкам! Не удастся это! Уж он, Шевчук, это знает как никто другой… Помнит, как в двадцатом году большие московские чины от политики делали ставку на революционность польского пролетариата и гнали Красную Армию без пополнения и боеприпасов на Варшаву и Львов. А они, чекисты Заброда и Шевчук, доказывали, что реальная обстановка в Польше такова, что шовинизм и антирусизм возьмут верх над классовым сознанием. Так и случилось… Не забыл и то, как в двадцать шестом году после заговора Пилсудского против правительства Витоса кое-кто из важных кремлевских политиков хлопал от радости в ладоши: «Ура! Наконец-то в Польше революция!» А контрразведчики Заброда и Шевчук вылили на них ушат холодной воды: не революция это, а правый переворот. И опять оказались правы… А под каким соусом припомнили все это Шевчуку в тридцать седьмом году после ареста и обвинения в работе на польскую разведку! До сих пор удивительно, как ему разрешили вернуться в армию «по списку Рокоссовского» [30]30
  Составленный в 1941 году генералом Рокоссовским список репрессированных в тридцатые годы офицеров и генералов, которых можно было вновь вернуть в ряды Красной Армии.


[Закрыть]… Так что не все в Польше так просто, как в твоих инструкциях, комендант.

– Вы рано закрыли свой сейф, товарищ майор.

Шевчук достал из офицерской сумки официальный бланк «Смерша» с несколькими машинописными строчками и печатью, положил на стол перед комендантом. Тот внимательно прочитал документ.

– Можете получить задержанных аковцев в любое удобное для вас время, товарищ подполковник, – сказал комендант и встал. – Полагаю, наш разговор подошел к концу?

– Так точно, товарищ майор. До свиданья…

«Ну и наградил господь комендантом, – подумал Шевчук. – А я еще собирался говорить с ним о дежурной сотне. Нет уж, капитан, поступим так: я выколачиваю тебе на трое суток роту солдат-железнодорожников, а с майором ты разбирайся сам».

В приемной он не удержался, чтобы снова не подойти к дежурному офицеру.

– Благодарю за услугу, лейтенант. Давно с майором служишь?

– Второй год. Начинал сержантом в его сотне.

– Как, притерся к нему? Сдается мне, что характерец у майора далеко не подарок.

– Это для тех, кто его не знает. А на самом деле – командир что надо… Правда, за дело взгреет по всем правилам, зато своих казаков и офицеров никакому начальству в обиду не даст.

– А как он с дивизионными особистами живет? К примеру, с капитаном Дроботом?

– Да они дружки – не разлей вода. Капитан в особистах всего полгода, а раньше, до последнего ранения, у нас в полку тоже батальоном командовал.

– Все ясно, лейтенант. Еще раз спасибо.

Прежде чем отправиться на свой этаж, Шевчук закурил, прислонился спиной к перилам лестницы. А ты не так прост, капитан Дробот, о своей дружбе с комендантом не обмолвился и словом. Все равно нужно иметь этот факт в виду, кто знает, может, ваша дружба еще пригодится…

Способность дикого зверя – чувствовать опасность нутром – Шершень приобрел в горах Италии. Там вместе с усташами Анте Павелича отборные боевики ОУН во главе со Степаном Бандерой и Романом Шукевичем обучались разведывательной и диверсионной деятельности у лучших специалистов этого дела во всей тогдашней Европе: офицеров немецкого абвера и агентов ОВРА. [31]31
  ОВРА – тайная полиция фашистской Италии.


[Закрыть]И когда позже, перед вторжением вермахта в Польшу, он был направлен в «Центральную академию для членов ОУН» по адресу: Берлин, Мекленбургишештрассе, 75, ему, по сути дела, нечего было делать: в живописнейших горах Тироля Шершень уже был в совершенстве обучен владению холодным и огнестрельным оружием, пользованию взрывчатыми веществами и средствами радиосвязи, подделыванию документов, правилам конспирации и налаживанию подпольной деятельности.

Сейчас он чувствовал опасность. Впервые этот неприятный, ничем не объяснимый холодок в груди появился у него часа два назад, когда их тройка перебиралась вброд через бурную горную речушку. После этого он несколько раз пытался обнаружить причину поселившейся в душе тревоги, но все его старания и самые хитроумные уловки оказались безрезультатными. Будь у него больше людей, он давно применил бы уже не раз оправдавший себя способ: разбил их на три-четыре группы, прикрылся ими с тыла и флангов, а сам молниеносным броском ушел далеко вперед или в сторону. Однако сейчас их всего трое, а опасность рядом. И вряд ли исходит она от зверя – война научила всё живое в лесу и горах держаться подальше от человека.

– Привал, хлопцы, – проговорил Шершень, останавливаясь на краю маленькой прогалины посреди густого орешника.

Пока два его боевика-телохранителя раскладывали небольшой бездымный костерок и разогревали на нем консервы, Шершень, стараясь делать это незаметно, внимательно огляделся по сторонам. Ничего подозрительного… Заросли кустарника, отдельные могучие грабы, россыпи камней и обломки скал. И все-таки опасность притаилась рядом, буквально в двух шагах. Ею был насыщен воздух, она давила на виски, жгла кожу на лице, заставляла колотиться сердце. А Шершень верил своим ощущениям: он был слишком опытен и умудрен жизнью, чтобы ошибиться.

Что же делать? Может, потихоньку предупредить обо всем боевиков и одновременно всем ударить по сторонам из автоматов? Смысл? Неизвестный противник, без сомнения, держит их на прицеле и, пресекая попытку уйти из-под его контроля, ответит огнем на огонь. А погибать Шершню никак нельзя… Где же выход? Думай, друже эсбист, хорошенько думай. И не пори горячки.

Телохранители позвали его перекусить, и он, ничем внешне не проявляя своей тревоги, вместе с ними поел, хлебнул из фляжки несколько глотков самогона. Но когда все трое были готовы выступить в путь, сказал:

– Теперь, хлопчики, расстанемся. Временно… Так надобно… Встретимся вечером у Зеленой криницы. С богом.

Боевики направились по склону горы влево, а он двинулся по неглубокому каменному распадку вправо. Шел медленно, осторожно, бесшумно, выбирая направление так, чтобы солнце постоянно светило ему в спину. Все надеялся, что сзади или сбоку раздастся треск или шорох, а может, скользнет впереди отброшенная фигурой зазевавшегося преследователя тень. Однако ничего этого не происходило. А чувство тревоги между тем не исчезало.

Он привел незримого врага к большой поляне. Посреди нее располагался лесной хуторок. Три-четыре крепких бревенчатых дома, россыпь хозяйственных построек, загоны для скота… Высокие изгороди, журавель над колодцем, поленницы дров под тесовыми навесами.

Остановившись на границе леса и поляны, Шершень затаился за деревом и какое-то время наблюдал за хутором. Затем приблизился к старому трухлявому пню, присел возле него. Подозрительно огляделся вокруг, достал из-за пазухи свернутый в трубочку листок бумаги и быстро сунул его в едва приметное отверстие под пнем. Засыпал отверстие опавшими листьями и, пригнувшись, не спеша потрусил от поляны в лес.

«Сейчас, хлопчики, вам надобно меня брать, – спокойно рассуждал он. – Куда и зачем я шел, вы уже выведали и установите за мнимым пнем-тайником наблюдение. Теперь требуется не упустить меня, по вашей прикидке, связника. Так поспешайте, хлопчики, поспешайте!»

Неизвестные преследователи словно услышали слова Шершня. Он только собрался прошмыгнуть мимо раскидистого куста лещины, как из-за него навстречу выступили трое. Пятнистые маскхалаты, кубанки со звездами, кинжалы и пистолеты на поясах. У того, что посредине, в руках автомат, у двух других – дегтяревские пулеметы, у всех пальцы на спусковых крючках… Казаки-пластуны! Те, что за несколько дней обжили эти леса и горы как собственное подворье и уже уничтожили не одну группу боевиков, привыкших чувствовать себя в здешних местах хозяевами. Значит, чутье не подвело Шершня.

Эсбист, изобразив на лице страх, отпрянул назад, и тогда из-за деревьев справа и слева от куста появились еще двое. Такие же маскхалаты и кубанки, в руках ППШ.

– Перестань стрибать, дядько! – весело проговорил автоматчик, преградивший вместе с пулеметчиками ему дорогу. – Лучше скажи, що в лесу делаешь?

Молодое красивое лицо, правда, больше смахивающее на девичье, чем на мужское… Тонкие черные усики-ниточки над верхней губой… Губы расплылись в довольной ухмылке.

– Чего молчишь, друже? Небось, задумал поохотиться? Доброе дело, – балагурил усатый, подходя к Шершню вплотную. – Только знаешь, отдай-ка эту штуковину мне… – короткий, резкий рывок – и автомат эсбиста оказался у казака. – Да и парабеллум, полагаю, тебе ни к чему. А гранаты зачем? Рыбу глушить и каменюкой можно… ежели, конечно, наловчиться добре. А кинжал у тебя острый? Как бритва.

Разоружив Шершня, усатый приказал ему вывернуть карманы и расстегнуть ремень, снять сапоги и размотать портянки, задрать до коленей штанины. Затем он тщательно обыскал задержанного со всех сторон и, пока тот обувался и приводил себя в порядок, продолжил расспросы.

– Так куда собрался, дядько? Опять молчишь? А оружие где взял? Наверное, нашел? Ты немой, что ли? А может, от радости, що нас повстречал, язык отнялся? Тогда признавайся, где живешь?

– В Крышталевичах, – с заиканием выдавил Шершень.

– Да ну? – притворно удивился усатый. – Знаешь, друже, а ты прямо-таки везунчик! Мы тоже как раз в Крышталевичи собрались. Может, по старой дружбе пустишь переночевать?

У Шершня внутри все запело. Выходит, он не ошибся, приведя казаков за собой к этому хутору. Что они сейчас еще могут сделать, если не отвести его в Крышталевичи? Пристрелить на месте? Однако он, судя по всему, нужен им живым… Таскать с собой по лесу? Опасно и обременительно… Доставить в город? Но туда без малого сорок верст, а впереди ночь.

Казак окинул сжавшегося в комок задержанного критическим взглядом, поправил на его голове шапку, одернул сзади пиджак.

– Значит, ты из Крышталевичей. Тогда подскажи, як туда побыстрей попасть.

– С поляны, где хутор стоит, в село прямая стежка ведет, – угрюмо ответил Шершень. – Полторы версты – и наша околица.

– Верно, – согласился усатый. – А потому шагай поначалу до хутора, а оттуда по стежке до Крышталевичей. Ступай…

Уловив на себе непонимающий взгляд Шершня, он подтолкнул его стволом автомата.

– Чего стоишь? Наша компашка приглянулась? Расставаться не хочется? Ничего, до Крышталевичей один дотопаешь, а у околицы снова встретимся. Поспеши, а то бабка, небось, тебя уже заждалась.

Пробираясь через лес до хутора, а затем шагая по узкой тропке до Крышталевичей, Шершень, как и прежде, не видел вокруг себя ни единого живого существа и не слышал ни одного подозрительного звука. Но теперь уже не чувствовал, а знал наверняка, что враги рядом, а сам он постоянно на мушке. «Хитры, сволочуги, – с невольным уважением к казакам думал эсбист. – Мало того, что меня одного пустили как приманку при возможной встрече с моими дружками, так и сами будто сквозь землю провалились. Битые хлопцы… Останусь жив, обязательно займусь ими».

Казаки опять появились рядом с ним в сотне метров от села. Было их уже не пятеро, а семеро. «Хитры, хлопчики, ох хитры, даже передо мной, безоружным, страховались. Ловкачи!.. А потому надобно гнать вас из леса как можно скорее, – еще раз подумал эсбист. – Дай бог лишь уцелеть, а уж вами я займусь по-настоящему».

– Не притомился, дядько? – насмешливо спросил все тот же усатый казак, по-видимому старший группы. – Может, зайдем передохнуть куда-нибудь? К примеру, в комитет?

– Воля ваша, – безразлично ответил Шершень.

Переселенческий комитет вместе со штабом местного отряда самообороны обосновался в крепком кирпичном здании бывшей управы. Над крышей плескался по ветру красно-голубой флаг, [32]32
  Национальный флаг УССР.


[Закрыть]перед крыльцом расхаживали двое молодых парней с красными повязками на рукавах и с немецкими винтовками в руках. Казаков здесь, по-видимому, хорошо знали, потому что пропустили в здание без всяких расспросов.

– День добрый, друже сержант, – приветствовал усатого казака дежурный. – Бандита из норы выволокли?

– Похоже, что да. Говорит, из вашего села. Признаешь землячка?

Дежурный внимательно осмотрел Шершня с головы до ног, не поленился дважды обойти его кругом.

– Никогда не было у нас такого. И сейчас нет… Ежели, конечно, его пришлая сучка только что не ощенила.

– Ошибиться не можешь?

– Шуткуешь, казаче? – обиделся дежурный. – Я туточки родился и свои тридцать два года день в день прожил. Всех сельских петухов по крику различаю. Не наш он, это тебе любой сельчанин скажет.

– Я тоже так думаю. А Василь здесь?

– На заднем дворе. Ночью в лес со своими хлопцами собирается, вот и муштрует их.

– Будь ласка, покличь его.

Через минуту дежурный появился вместе с огромного роста детиной в польских офицерских брюках и меховой безрукавке поверх советской гимнастерки. Высокие, густо смазанные дегтем сапоги, смушковая шапка с красной звездой, через грудь крест-накрест пулеметные ленты, на левом плече стволом вниз МГ с примкнутым магазином-кругляшом. На боку парабеллум, за поясом несколько немецких гранат с длинными деревянными ручками.

– Рад видеть, друже! – улыбнулся он, встряхивая сержанта за плечи. – С чем явился?

– Не с чем, а с кем, – поправил его казак. – Изловил в лесу занятного птаха, а кто такой – и я не знаю, и он не говорит. Может, тебе знаком.

Детина, не сходя с места, протянул к Шершню руку, ухватил за борта пиджака и притянул к себе, пристально всмотрелся в лицо.

«Смотри, смотри, только вряд ли что высмотришь. Крейцер цена была бы мне, референту службы безпеки, если бы меня мог узнать в лицо каждый встречный. А вот я тебя, Василь Горобец, хорошо знаю».

Бывший малоземельный крестьянин, подрабатывавший на жизнь кузнечным ремеслом. Весной 1942 года его хутор был сожжен аковцами, и Василь Горобец с тремя сыновьями ушел в лес. Однако в отличие от большинства подобных украинских беженцев, искавших спасения от оккупантов и польских шовинистов в ближайших сотнях ОУН, он создал свою боёвку. Провел несколько смелых, результативных операций против немцев и аковцев, что способствовало росту его личной популярности и быстрому увеличению численности боевки. К концу года он уже командовал крупным, хорошо вооруженным отрядом, в районе дислокации которого не было житья ни фашистам, ни аковцам.

Бывший кузнец проводил политику, в корне расходящуюся с приказами, которые спускала оуновская служба безпеки формированиям УПА. Так, он не уничтожал советских военнопленных, сбежавших из немецких концлагерей, и принимал в свой отряд, доверяя им даже командные должности. Он установил контакт с командованием расположенных поблизости подразделений Армии Людовой и участвовал вместе с ними в разгроме нескольких фашистских гарнизонов. В его отряде нашла приют часть партизан-ковпаковцев, рассеянных карателями в нефтеносных районах восточных Карпат. Не найдя общего языка со строптивым кузнецом, главари местных сотен УПА дважды пытались уничтожить его отряд, но безуспешно.

С приходом Красной Армии Василь Горобец стал одним из инициаторов переселения «польских» украинцев на землю предков – в пределы Советской Украины. Когда же бандформирования УПА начали террор против переселенцев, он был назначен командиром отряда самообороны в Крышталевичи, крупное украинское село. Прекрасно зная местность, имея в составе отряда самообороны немало своих бывших партизан, обладающих опытом ведения лесной войны, он стал грозой для здешних оуновцев…

– Не знаю такого, – произнес Горобец, ставя Шершня на пол, но не выпуская из рук. – Наверное, мелкота какая-то, простой боевик. Всю тутошнюю бандитскую верхушку я до одного в обличье знаю.

– Возможно, – сказал сержант. – Хотя… – в его голосе прозвучало сомнение. – По моему разумению, в тройке, с которой он шел, старшим был именно он. Ну да ладно, що тут гадать… Его дружкам от моих хлопцев никуда не деться, наверное, их тоже уже стреножили. Соберем всю троицу вместе, тогда и поговорим.

– Зачем ждать? – возразил бывший кузнец. – У него что, языка нет? Есть. Сейчас все нам и расскажет.

Горобец легонько отодвинул Шершня на расстояние своей вытянутой руки, после чего с такой силой рванул к себе, что у того потемнело в глазах, а голова закачалась из стороны в сторону, как маятник.

– Из чьей сотни? Хрына? Стаха? Бира?

– Хрына… – пролепетал Шершень.

– Куда и зачем шел?

– В сотню Стаха. Зачем – не знаю. Пан сотник велел сопровождать связника с пакетом.

– Врет, – раздался насмешливый голос сержанта. – Насчет связника не знаю, а у него имелось свое задание.

– Выходит, брешешь? – угрожающе процедил сквозь зубы Горобец, нахмурив брови. – Или меня за дурня принимаешь? А может, забыл обо всем? Ничего, сейчас вспомнишь… С моей и божьей помощью.

Он коротко размахнулся свободной рукой, но ударить не успел.

– У меня было свое задание, – быстро заговорил Шершень, выражением лица и всем видом желая показать якобы охвативший его ужас. – Оставить под пнем записку. Но кто и когда должен ее забрать – не знаю. Христом-богом клянусь.

– Вот теперь больше похоже на правду, – с удовлетворением проговорил сержант. – А кто явится за посланием – без тебя доведаемся. Да и твои дружки кое-що подскажут.

Тряся головой, Шершень вдруг, громко вскрикнув, повалился навзничь, принялся кататься по полу. Краем глаза успел заметить, что сержант и Горобец недоуменно переглянулись, а у дежурного от изумления отвисла челюсть

– Эй ты? Сказился, что ли? – раздался над Шершнем голос сержанта, и сильные руки прижали его к полу.

Вырвавшись, эсбист схватился обеими руками за живот и, громко подвывая, пополз в угол комнаты. Но тут на помощь сержанту подоспели Горобец с дежурным, и втроем им удалось удержать Шершня на месте. Брыкнув напоследок ногой, он жалобно заскулил и, распластав руки, замер. Глаза его закатились под лоб, язык наполовину вывалился изо рта, в уголках губ появилась густая пена.

– Неужто сдох? – испуганно спросил дежурный.

– Не верещи! – оборвал его Горобец. – Лучше тащи ведро с водой!

Поскольку перспектива быть облитым на ночь глядя водой Шершня не устраивала, он жалобно застонал и пошевелился. Приподнял голову, повел по сторонам отсутствующим взглядом.

Сержант похлопал Шершня ладонью по щекам, ухватил пальцами за подбородок, несколько раз открыл и закрыл ему рот. С силой ткнул ему кулаком в раздутый живот.

– Как каменюка, – сообщил он. – Ну прямо баба на сносях. С чего бы это? На неделю вперед нажрался? Причем на двоих с солитером? Ну прямо чудо чудное.

Никакого чуда здесь не было. Напрасно совсем недавно Шершень с пренебрежением вспоминал о «Центральной академии для членов ОУН» в Берлине: именно там его обучали симулировать внешние признаки ряда болезней, в том числе и разного рода припадки. Как кстати это пригодилось сегодня!

Шершень приподнялся на локтях, его взгляд остановился на дежурном. Будучи неплохим психологом, он уже определил, что самое сильное впечатление разыгрываемая им комедия оказывает на этого, возможно храброго, но явно излишне доверчивого человека.

– Врача… врача, – еле слышно, словно через силу, прошептал эсбист. – Христом-богом молю.

– Может, на самом деле лекаря покликать? – спросил дежурный, глядя попеременно на Горобца и сержанта. – А то как бы ненароком лиха не приключилось.

– Коли имеется – позовите, – равнодушно сказал сержант. – Пускай глянет на него. Может, чем-либо поможет.

– Врача, врача, – продолжал настойчиво повторять Шершень. – Врача…

– Ладно, пошли кого-нибудь из хлопцев за фельдшером, – приказал Горобец дежурному. – Кто знает, что он еще вытворить можег.

Наконец-то! Именно из-за этих слов Шершень и отдался в руки казаков возле Крышталевичей, из-за них так старательно разыгрывал представление с припадком.

Он поманил к себе пальцем дежурного, и когда тот склонился над ним, громко зашептал:

– Спасибочки. Не дал пропасть душе христианской… Припадок это у меня, уже не впервой. С младенчества я такой. Медицина говорит – нервы плохие, – он перевел дыхание, с мольбой заглянул в глаза дежурного. – А лекарю передайте, чтоб обязательно захватил с собой шприц, что-нибудь обезболивающее и стрептоцид.

– Что он там бормочет? – поинтересовался Горобец.

– Говорит, что припадочный… с детства. Укол ему надобен. Просит, чтобы лекарь прихватил с собой шприц и… – дежурный запнулся, глянул на Шершня. – Что еще потребно?

– И любое обезболивающее, – подсказал эсбист. – Вы лучше запишите…

Дежурный достал из ящика стола лист бумаги, карандаш, начал медленно писать. «Шприц, любое о-без-бо-ли-ва-ю-щее, – бормотал он себе под нос. – Ст-реп-то-цид…»

– Добавьте «белый», – заметил Шершень. – Стрептоцид бывает белый и красный… Мне нужен только белый.

Дежурный поманил к себе одного из вооруженных парней, выглядывавших из соседней комнаты, по-видимому, караульного помещения.

– Держи записку и мигом к лекарю. Скажешь, пускай немедля поспешит к нам. И прихватит с собой все, что мной написано. Бегом…

Парень исчез, и Шершень облегченно вздохнул. Главное сделано: его человек в Крышталевичах получит записку с паролем и условным текстом и придет к нему на выручку. Обязательно придет, ибо это не простой боевик, а надежный, не раз проверенный человек СБ, знающий Шершня.

– Счастливо оставаться, хлопцы, – проговорил сержант, поднимаясь с лавки. – Навестил вас – пора снова в лес. Небось, мои казачки уже прихватили его дружков, – кивнул он на Шершня, – и меня заждались.

Вслед за сержантом ушел Горобец. Однако вместо него из караульного помещения появились два парня с немецкими автоматами в руках. Один уселся на лавке у входной двери, второй – в паре шагов от лежащего на полу Шершня.

– Бандит, казаки из лесу доставили. Обещают привести еще пару его дружков, – объяснил им ситуацию дежурный. – Утром на машине отправим их с охраной в город. А покуда не спускайте с него очей.

Посыльный возвратился минут через десять, вместе с ним был щупленький, юркий человечишко лет пятидесяти. Вытянутое лисье личико, редкая бороденка, бесцветные глазки… Не первой свежести белый халат, в руке саквояж из толстой кожи.

– Юлий Остапович, – обратился к нему дежурный, – будьте ласка, займитесь им, – указал он на Шершня. – Говорит, что припадочный, укола просит. А может, придуривается.

– Сейчас все узнаем, – писклявым голосом проговорил фельдшер, опускаясь возле пациента на корточки и беря его за запястье. – Ого, как пульс бьется. На что пан жалуется? – спросил он у Шершня.

– Голова болит, живот режет и распирает. Тошнит – мочи нет, – скривившись, ответил тот. – И припадки с младенчества… Помогите, доктор. Век не забуду.

Фельдшер заставил Шершня показать кончик языка, заглянул ему в рот, измерил температуру. После всего этого сокрушенно покачал головой и торжественно изрек:

– Необходимо серьезно лечиться. В стационаре… Я могу помочь только одним – сделать укол.

Он раскрыл саквояж, достал шприц, ампулу. К фельдшеру приблизился дежурный. Расстегнул кобуру пистолета, положил ладонь на его рукоять.

– Осторожней с ним, Юлий Остапович, – предупредил он. – Бандит это, лесовик. А они народ отчаянный. Схватит ножницы – и по горлу… себя или вас.

Пока фельдшер делал укол, дежурный не спускал с Шершня глаз. Это было совсем некстати: напрочь летел вариант, согласно которому фельдшер должен был передать Шершню оружие во время его осмотра или при оказании помощи. Значит, оставался другой вариант, более сложный и потому рискованный.

Юлий Остапович убрал шприц в саквояж, достал оттуда бумажный пакетик с каким-то порошком. Попросил одного из караульных принести стакан воды и велел пациенту выпить порошок.

– Это слабительное, – объяснил он. – Наверное, съели что-нибудь несвежее или ядовитое. Плохие грибы, к примеру… Пустяки, сбегаете несколько раз по нужде – и все будет в порядке.

Фельдшер щелкнул замком саквояжа, поднялся с корточек, глянул на дежурного.

– Я сделал все, что в моих силах. Припадок не повторится. Верно, больной принял слабительное и ему придется… сами понимаете. Начнется это примерно через полчаса. Ничего, нужник у вас под боком, так что это не проблема.

– Пускай сидит там хоть всю ночь, – ухмыльнулся дежурный. – Лишь бы к утру был на ногах.

Шершень понимал, что слова фельдшера адресованы ему. «Нужник у вас под боком…» Значит, оружие будет оставлено там. «Примерно через полчаса…» Тоже ясно: столько времени необходимо Юлию Остаповичу, чтобы раздобыть лошадей и организовать огневое прикрытие для бегства своего начальника.

Когда фельдшер, простившись, покинул помещение, Шершень немного постонал и затих. Но вот большие часы в деревянном футляре, висящие над столом дежурного, показали, что с момента ухода Юлия Остаповича прошло полчаса. Пора!

Шершень протяжно взвыл, схватился руками за низ живота. Вначале какое-то время сидел на полу, затем вскочил на ноги.

– Началось? – с любопытством спросил дежурный и посмотрел на часы. – Как раз через полчаса. Все, как говорил лекарь. – Он перевел взгляд на караульных. – В нужник его. Иначе он туточки дух устроит…

Один из хлопцев ткнул Шершня стволом автомата в бок, указал на дверь.

– Топай. Да поживей.

Согнувшись и держась руками за живот, эсбист засеменил к выходу из помещения, оба караульных с автоматами навскидку последовали за ним.

– Не спускать с него глаз, – раздался вдогонку голос дежурного. – Один пускай сторожит у двери нужника, а другой ходит вокруг. В случае чего – строчите по ногам.

Очутившись в туалете, Шершень торопливо забегал глазами по сторонам. Итак, где может быть пистолет? У самой земли в узкой щели между двумя отошедшими друг от друга досками? Пусто… В темном отверстии под крышей, где одно из бревен чуть скособочилось влево и отошло от потолочного перекрытия? Тоже ничего нет… На нешироком деревянном уступе-карнизике, служащем основанием для квадратного затянутого паутиной оконца? Наконец-то угадал!

Он подбросил на ладони небольшой дамский браунинг с отделанной перламутром рукоятью, быстро осмотрел его. Н-да, не боевое оружие, а театральная хлопушка, но… дареному коню в зубы не смотрят. Ничего, стрелять первым будет он и притом в упор.

Когда конвоир, ходивший вокруг нужника, оказался рядом со своим напарником, топтавшимся у двери, Шершень ударом ноги распахнул дверь и выпрыгнул наружу. Первый выстрел он сделал в лицо комитетчику, стоявшему у двери, два следующих – в спину его товарища, собравшегося завернуть за угол нужника. Как ни заманчиво было завладеть оружием убитых, обстановка диктовала другое: часовые у крыльца уже срывали с плеч винтовки, а до леса, где Шершень мог найти спасение, было никак не меньше двухсот – двухсот пятидесяти метров. И петляя из стороны в сторону как испуганный заяц, он что есть сил припустил к опушке.

Шершень успел пробежать всего несколько шагов, как сзади затрещали винтовочные выстрелы, пули взвизгнули над головой. Это являлось грозным предупреждением, и он сразу повалился в траву. Работая локтями, отполз подальше от места падения, осторожно приподнял голову, оглянулся. Один из часовых продолжал стоять у крыльца, зато второй находился на полпути к нужнику. А со стороны заднего двора на звуки стрельбы уже спешили еще несколько вооруженных комитетчиков во главе с Горобцом.

Но тут из леса длинными очередями зачастил МГ, ему вторили два шмайссера. Бежавший за Шершнем часовой юркнул за нужник, комитетчики залегли и открыли ответную стрельбу по лесу. Воспользовавшись этим, Шершень быстро пополз к опушке.

В кустах за пулеметом он увидел Юлия Остаповича, справа и слева от него вели огонь из автоматов два незнакомых Шершню хлопца в селянской одежде. Еще один виднелся дальше за деревьями с парой лошадей

– Уходишь со мной! – крикнул Шершень на бегу фельдшеру. – В селе тебе делать больше нечего.

Подбежав к лошадям, он вырвал у парня поводья, раздраженно бросил:

– Чего стоишь? К пулемету! А поскачем – уводите погоню в другую сторону.

Шершень вскочил в седло, и тут пуля ударила его в плечо. Выругавшись и не дожидаясь Юлия Остаповича, погнал коня в лес.

5

Стоявший у дверей кабинета парень ничем не напоминал бандита. Обыкновенная крестьянская одежда, грубые сапоги, старенькая шапка с потертым местами мехом… Круглое глуповатое лицо, испуганные глаза, взъерошенные волосы… Голова понуро опущена, длинные руки вытянуты по швам. Этот оуновец разительно отличался от своего напарника, захваченного вместе с ним вчера в лесу казачьей разведгруппой. Тот, едва очутившись в кабинете, сразу заявил, что ничего не скажет, и сдержал свое обещание.

– Проходи и садись, – проговорил Дробот, указывая оуновцу на табурет против своего стола.

Парень, опасливо косясь на капитана, опустился на краешек табурета.