Текст книги "Тихий городок"

Автор книги: Сергей Демкин

Соавторы: Андрей Серба,Евгений Федоровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

– Что ж, Илья Ильич, логично, – согласился Орлов. – Больше того, в Азербайджан Курбанов вряд ли вернется. Зачем самому лезть в петлю? Знает, что там его усиленно ищут. В Армению тоже, пожалуй, не рискнёт. Там на границе такие горы, что без альпинистского снаряжения не перейти. Скорее всего, будет прорываться в район Батуми, – подытожил полковник. – Придется вам, Илья Ильич, самому выехать туда. На другие участки границы дадим указания. На всякий случай поставим в известность и фронтовые органы контрразведки.

– Я готов к поездке хоть сейчас, Семен Игнатьевич.

– Чтобы опередить Курбанова и подготовить все на месте, придется лететь. Разыщите в Батуми в наркомате Шалву Георгиевича Горцелидзе. Я телеграфирую, попрошу подключить его к вам. Очень дельный работник. Москвой на время вашего отсутствия я займусь сам.

Несколько часов непрерывной болтанки вконец измотали Гаранина. Он с облегчением вздохнул, когда внизу показалась знакомая панорама: сначала синяя гладь моря, уходящего к горизонту, а потом зелень батумских окраин. Самолет сделал круг над аэродромом, заходя на посадку.

Прямо с аэродрома майор Гаранин направился в здание наркомата. В просторном и уютном кабинете, куда Илья Ильич зашел представиться руководству, его познакомили с Шалвой Георгиевичем Горцелидзе, выделенным в помощь для розыска Газанфара Курбанова.

Потянулись тревожные дни ожидания. Гаранин буквально не находил себе места. Появится или нет Курбанов? Правильно ли они рассчитали действия немецкого шпиона? А если он сойдет где-нибудь на полустанке, не доезжая до Батуми, обойдет его горами? Десятки подобных предположений не давали покоя. Шалва Георгиевич, напротив, был абсолютно уверен в успехе.

И все-таки Гаранин волновался. Задолго до прихода любого поезда он уже сидел в кабинете Горцелидзе, настораживаясь при каждом телефонном звонке. И вот наконец ожидание кончилось. Из Кобулети сообщили, что похожий на интересующего их человека пассажир замечен в тбилисском поезде.

…К камере хранения на батумском вокзале подошел железнодорожник. Залихватски сдвинув форменную фуражку, он просунул голову в окошко и начал весело болтать с курносенькой миловидной девушкой Олей.

В это время у окошка камеры появился лейтенант в форме пограничника. Железнодорожник отступил в сторону.

– Гражданочка, можно оставить у вас на день шинель и чемодан? – спросил пограничник.

– Конечно, – ответила Оля и взяла вещи. – Сейчас квитанцию оформлю. Два рубля с вас.

Пограничник достал из кармана деньги.

– В отпуск собрались, генацвали? – поинтересовался общительный железнодорожник.

– Наоборот, приехал служить сюда в погранотряд…

– Желаю не пропустить ни одного нарушителя границы, дорогой.

Пограничник взял квитанцию, аккуратно спрятал ее в карман гимнастерки и молча козырнул неожиданному собеседнику. С любопытством оглянувшись по сторонам, он не спеша зашагал через привокзальную площадь…

Вслед за Горцелидзе в кабинет начальника вокзала, где обосновалась оперативная группа, вошел одетый в штатское Гаранин.

– Никогда бы не сказал, что вы такой галантный кавалер, Шалва Георгиевич, – рассмеялся он.

– Что поделаешь, Илья Ильич, надо же было дождаться Курбанова, чтобы рассмотреть поближе. А стоять у окна и молчать неудобно.

– Шалва Георгиевич, – голос Гаранина прозвучал немного озабоченно, – не совершили ли мы все-таки ошибку, решив не брать Курбанова на вокзале? Если он уйдет от наблюдения, снова засечь его будет трудно.

– Не волнуйтесь, Илья Ильич, его опекают наши самые опытные сотрудники. Не подведут. Арестовать Курбанова мы сможем в любой момент. Пусть даже не даст нам никаких интересных связей, все равно посмотреть, как он будет вести себя, не мешает. Так сказать, в порядке уточнения его психологического портрета…

Вернувшись с вокзала в наркомат, Гаранин и Горцелидзе засели за прикидку возможных действий Курбанова и ответных контрмер. Их прервал торопливый стук в дверь. В кабинет почти вбежал один из сотрудников, наблюдавших за приезжим пограничником.

– Товарищ капитан, разрешите доложить, – прямо с порога начал он, – «Пограничник», отойдя от вокзала на три квартала, зашел в сквер, сел на скамейку и долго сидел. Видимо, нервничал. Курил папиросу за папиросой, – пояснил он. – Потом пешком пошел на проспект Ленина и спросил у постового милиционера, где находится наркомат. Сейчас, наверно, стоит у бюро пропусков. За время наблюдения встреч или хотя бы разговоров с прохожими у него не было.

– Если обратится за пропуском, немедленно ко мне. Если уйдет, продолжайте наблюдение, – переглянувшись с Гараниным, приказал Горцелидзе.

10

Кабинет Орлова заливало неяркое октябрьское солнце. Склонившись над столом, полковник в сильную лупу миллиметр за миллиметром изучал пожелтевшую семейную фотографию, изъятую у Курбанова. Наколок или записей на ней не обнаруживалось.

– Удалось выяснить, кто снят на фотографии? – спросил Семен Игнатьевич, не поднимая головы.

– Об этом я спросил у Курбанова в первый же день, когда он явился в Батуми с повинной, но он отказался отвечать. Твердил одно: показания дам только в Москве. Горцелидзе, – вы же знаете, до работы в органах он плавал на торговых судах и бывал в Турции, – лицо одного из мужчин показалось знакомым, вот этого, второго справа. Вы представляете, Семен Игнатьевич, он целый день не находил себе места, пытаясь вспомнить, где видел этого человека. Мне просто жаль смотреть было, как бедняга мучился. Помните, у Чехова, в «Лошадиной фамилии»? Вот и у нас нечто похожее было. И все-таки вспомнил! «Родственник» Курбанова оказался похож на отставного турецкого генерала Осман-пашу. Мы с Горцелидзе собрали все турецкие журналы и газеты, какие только нашлись в Батуми, и стали их листать. И что вы думаете? Через час наткнулись на фото Осман-паши. Вот посмотрите, – Гаранин протянул Орлову раскрытый журнал. – Кстати, любопытный момент. Этот Осман-паша с пеной у рта ратует за вступление Турции в войну на стороне Германии.

– Действительно, этот тип на курбановской фотографии и Осман-паша – одно и то же лицо. Но почему его вырядили как бедного горожанина?

Майор промолчал. Он и сам давно уже думал над этим, но ответа не находил.

Начальник отдела отложил фотографию и взял лежавший на столе пистолет.

– Тоже изъят у Курбанова?

– Да, экспериментальный, стреляет бесшумно.

– Вы полагаете, что он диверсант-террорист?

– Едва ли. Зачем ему в таком случае фотография генерала Осман-паши? Да и чем мог бы Курбанов совершить диверсию? Если бы у него была взрывчатка, Вилли заметил бы. Теракт? Тоже маловероятно… У меня, Семен Игнатьевич, есть другое предположение. Помните сообщение Вилли о том, что при вылете Курбанова Штендер назвал Баку и Москву, после чего сказал: «И обратно, не задерживайтесь»? Прибавьте к этому фотографию Осман-паши и пистолет. Картина становится более похожей на какую-то провокацию.

– Вызывайте арестованного. Послушаем, что он сам расскажет.

Гаранин поднял трубку телефона и набрал номер.

Конвоир ввел высокого человека в гимнастерке со споротыми петлицами. За несколько дней Курбаноз заметно осунулся, смуглая кожа приобрела землистый оттенок.

– Садитесь, – сказал Орлов, всматриваясь в его лицо.

Арестованный осторожно сел на краешек стула.

– Назовите вашу настоящую фамилию и расскажите о себе.

– Я понимаю, что по законам военного времени меня не помилуют. Улик хватает. Бегство из Баку, оружие, – начал он с надрывом, – поддельные документы. Я себе жизнь выторговывать не собираюсь…

Внезапно Курбанов схватился за сердце. Лицо его побледнело.

– Вам плохо? – вскочил с места Гаранин и успел поддержать готового упасть Курбанова.

– Воды, – еле слышно прошептал тот.

Вставший из-за стола Орлов подал ему воды

– Я слишком много пережил за последние дни, – словно оправдываясь за свою слабость, с запинкой произнес Курбанов.

Полковник вызвал конвоиров.

– Заберите арестованного. Немедленно врача.

Через несколько дней Курбанова снова привели на допрос.

– По национальности я – азербайджанец, родился в Баку, но рос в Турции. Отец эмигрировал туда вместе с муссаватистами. Да, простите, в прошлый раз я так и не назвал своего настоящего имени. На самом деле моя фамилия Мирзоев. К сожалению, доказать этого не смогу. Родственников ни здесь, ни там, в Турции, у меня нет.

Мирзоев умолк, глядя отсутствующим взглядом куда-то в угол кабинета. Гаранин не торопил его, понимая, как нелегко дается человеку, пусть даже сделавшему выбор и теперь готовому нести суровое наказание за прошлое, эта исповедь.

– Да, – вздрогнул Мирзоев, – простите, вспомнился отец. Как он тосковал перед смертью, что приходится умирать на турецкой земле. Вы даже себе не можете представить, что такое оказаться в одиночестве…

– Но ведь у отца были друзья, – мягко напомнил Гаранин.

Он специально не стал задавать обычных в подобных случаях вопросов, правильно рассчитав: агент, явившийся с повинной, надеется, что встретит не только кару – к ней он готов, – но и человеческое понимание.

Словно прочитав его мысли, Мирзоев с горечью сказал:

– Не подумайте только, что я питаю какую-то надежду откровенностью сохранить себе жизнь. Я уже переступил грань между жизнью и смертью. Мне все равно, но, поверьте, я любил и люблю мою родину, которой не знал, – Азербайджан. Это, наверное, кажется смешным, когда такие слова говорит кадровый офицер абвера… Да, да, я действительно из абвера, но, честное слово, даже в Германии я мечтал о Баку. Может быть, я слишком рано стал циником. Мой отец умирал, а его друзья-муссаватисты хлопали перед моим носом дверью, когда я мчался к ним занять несколько несчастных лир на лекарство. Впрочем, вас эта семейная хроника не интересует.

В кабинете Гаранина, выходившем окном на теневую сторону, было прохладно, но на лбу допрашиваемого выступили капли пота.

Илья Ильич встал из-за стола, налил стакан воды и молча подал Мирзоеву. Тот в два судорожных глотка выпил его.

– Так вот, мои настоящие имя и фамилия – Шамиль Мирзоев, – для абверовца в этом повторении, видимо, был своеобразный якорь спасения, позволявший собраться с мыслями. – Сейчас не стану отнимать ваше время. Если вас интересует, потом могу рассказать, как, оказавшись волей судеб в Германии, не только выучил немецкий, но и полюбил немецкую культуру, немецкий народ. Позднее, когда к власти пришли наци, я, как и многие другие, искренне поверил, что Гитлер даст Германии счастливую жизнь.

– А за счет кого и чего, вы не задумывались?

– Нет. Все познается в сравнении. Мне казалось, что немцам при фюрере стало жить неплохо. А вот мой народ, азербайджанцы, да и русские, страдают и бедствуют… Я начал прозревать, когда, наконец, попал на родину. Сразу же бросилось в глаза, что россказни об угнетенном положении азербайджанского народа не стоят и выеденного яйца. Я слышал много всяких разговоров, и меня поразил, как вы говорите, патриотизм ваших людей. Возможно, это покажется странным, но именно у вас я впервые подумал, что немецкий народ, немецкая культура – одно, а наци – другое… Впрочем, вам это не интересно. Пишите, – Мирзоев выпрямился и жесткими, короткими фразами начал излагать свое задание. – Я должен познакомиться с Баку, затем с Москвой и нелегально вернуться в Турцию. Вы ведь сами понимаете, что убедительную легенду по одним фото и книгам не создашь. Особенно при моем задании. А я должен был точно знать, что такое сейчас и Баку, и Москва, даже какой цвет ворот в вашем учреждении, здесь, на Лубянке. Иначе могли быть накладки. Ведь Турция – нейтральная страна, и корреспонденты, которые будут присутствовать на процессе…

– Когда и по какому поводу должен начаться процесс?

– Простите, я не сказал главного. Моя задача – при обратном переходе границы попасть в руки турецких пограничников. На допросе после недолгого запирательства я должен сказать, что являюсь советским агентом, послан якобы убить генерала Осман-пашу, потому что тот добивается вступления Турции в Союз оси. Ну, а потом процесс, возмущение турецкой общественности. Последствия ясны. Если бы возникли сомнения в достоверности моей истории, то доказательством послужила бы фотография с Осман-пашой, якобы данная мне в Москве. Плюс пистолет.

– Но в таком случае турецкий суд не помиловал бы вас…

– Этот вариант отработан. По турецким законам смертная казнь мне не угрожает, а из тюрьмы Штендер обещал быстро освободить.

– Кто такой Штендер?

– Резидент абвера в Стамбуле. Операцию готовил он, я – исполнитель.

– Что вам было обещано за операцию?

Мирзоев явно не слышал вопроса.

– Когда пришло время возвращаться в Турцию, я спросил себя: «Почему я должен быть врагом моей родины?» Это трудно выразить словами, но я вдруг понял, что всего лишь пешка, что наци не считают нас полноценными людьми. Я мечтал обрести родину. Теперь я задумался: а какой она будет? В последний момент, может быть, как раз это и решило всё.

Рассказ Курбанова длился много часов. На последних допросах Гаранин уточнил детали.

– Сохранились ли у вас знакомые где-либо, кроме Германии?

– Нет, на это и рассчитывал Штендер, собираясь инспирировать процесс. Правда, есть один человек, о котором он не знает. В Швейцарии живет некая мадам Ибрагимова, жена моего бывшего покровителя. Она француженка. После смерти мужа поселилась в Берне.

– Когда она видела вас в последний раз?

– Примерно два года назад. Узнав в своем банке, что мне перестали переводить деньги, она отыскала меня, когда приехала по делам в Берлин. Впрочем, мадам Ибрагимова поняла, что я уже устроен: на мне была офицерская форма. Вплоть до моего отъезда из Берлина мы с ней переписывались, хотя и не очень регулярно.

– Есть еще знакомые?

– И да, и нет. По пути из Берлина в Стамбул я познакомился с одним человеком. Он оказался азербайджанцем из Тебриза, и мы почти всю дорогу проговорили с ним на нашем языке. Опрометчивость? Нет. Знаете, на чужбине, когда давно не слышишь родной речи, бываешь рад любой встрече с земляком. Я ему назвал свою настоящую фамилию, а его зовут – Муталиб Мирза-заде, он поставляет в Германию сухие фрукты. Мирза-заде довольно состоятельный человек, как я понял из его рассказов. Расстались мы с ним в Стамбуле. Он поехал в Иран. Больше, пожалуй, знакомых нет.

– Не поручали ли вам связаться с кем-нибудь в Советском Союзе.

– Специально – нет. Но в случае необходимости я мог разыскать Тофика Рагимова, бывшего солдата восточного легиона, которого должны были заслать сюда, под Москву, вскоре вслед за мной. У него должна быть рация

– Каким образом вы могли бы связаться с ним?

– Каждый второй и четвертый вторник, в 7 часов вечера у входа на Центральный почтамт.

– Пароль обусловлен?

– Нет. Я его знаю по Берлину. Но связь ни со Стамбулом, ни с Берлином мне не понадобилась…

Гаранин сидел над показаниями Мирзоева, когда в кабинет вошел полковник Орлов.

– Как подопечный?

– По-моему, совершенно откровенен.

– Что намерены предпринять в отношении вашего «старого знакомого», я имею в виду Штендера?

– Семен Игнатьевич, мне пришла мысль о бумеранге – дадим Мирзоеву выполнить задание: освободим его, он перейдет границу, сдастся турецким пограничникам, доведет дело до процесса и выступит с разоблачением немецкой провокации.

– Идея-то неплохая. А вы считаете сам Мирзоев решится? Да и какие у нас гарантии?

– Во-первых, то, что он сообщил нам об абвере, разведшколе и курсах. Во-вторых, Мирзоев дал нам Тофика Рагимова, который действительно существует. Мы ведем за ним наблюдение и можем взять в любое время. А ведь он вполне мог умолчать о Рагимове. Наконец, если Мирзоев подведет и выступит на процессе так, как его инструктировал Штендер, то Ибрагимова и Мирза-заде опознают его. Вчера Мирзоев сказал, что по дороге в Стамбул положил все свои сбережения в банк в Берне. Там есть образец его подписи и документ, написанный собственноручно. Это он тоже мог скрыть и не скрыл.

– Ну что же, я доложу ваши соображения руководству.

11

По скрипучему полу обшарпанного кабинета неторопливо прохаживался турецкий майор в тщательно отутюженной парадной форме. На его холеном лице, которое он старательно прятал от солнца, предпочитая лишний раз не выходить на улицу, а тем более не показываться на своем пограничном участке, выступили красные пятна. И без того выпученные глаза, казалось, готовы выскочить из орбит, черные усики смешно подергивались. Майор совсем уже собрался в гости к местному купцу Сулейману Хасаноглу. Конечно, не такая уж честь для блестящего офицера, каким считал себя майор. Но что поделаешь, если городок невелик, всего четыре тысячи жителей, а Хасаноглу один из самых богатых людей Артвина. Этот центр провинции, непосредственно прилегающей к Советскому Союзу, до первой мировой войны входил в состав России. Теперь же через городок проходили стратегические пути к советской границе.

Раздался стук в дверь.

– Войдите, – крикнул майор, поспешно садясь за стол.

В узенькую дверь протиснулись три здоровенных солдата, между ними едва передвигал ноги Мирзоев. Его нельзя было узнать: обросший, в мятом пиджаке и грязных обтрепанных брюках. По дороге его, видно, основательно избили.

По телефону сообщили, что задержанный – азербайджанец. Поэтому переводчик не требовался – майор свободно владел азербайджанским языком, очень сходным с турецким. Отпустив конвоиров, он указал арестованному на стул.

– С какой целью вы перешли границу?

Мирзоев ответил не сразу, словно собирался с мыслями.

– Может быть, эфендим, [59]59
  Эфендим – господин (тур.).


[Закрыть]сначала позволите мне хоть немного привести себя в порядок и отдохнуть. Если бы вы знали, сколько я натерпелся, пока пробрался на вашу сторону, – после небольшой паузы сказал он.

– У меня нет времени ждать.

Майор не сомневался, что задержанный перешел границу по политическим мотивам, и ему не терпелось побыстрее выяснить, что толкнуло его на это.

Арестованный опять помедлил, посидел несколько минут с закрытыми глазами, потом резко поднял голову, как бы стряхивая с себя усталость.

– Видите ли, по образованию я агроном, не хотел идти в Советскую Армию, на фронт. С год мне кое-как удавалось уклоняться от призыва. Но когда возникла угроза ареста, я решил бежать, покинуть родину. Вот и вся моя история.

Майор вскочил с места. Такого ответа он никак не ожидал.

– Вы шли к нам с оружием. Говорите, кто вас снабдил им? – угрожающе потребовал он.

– Оружие я взял, чтобы в случае чего пробиться силой. В стране, где идет война, достать пистолет нетрудно.

Надежды и радужные перспективы рушились, зря пропал и вечер у купца: в такой час идти туда уже поздно.

– Но пистолет твой стреляет бесшумно! Это оружие шпиона! – заорал майор.

– Откуда мне знать, если ни разу не пользовался им? Тот человек, что раздобыл его, тоже ничего не сказал.

– Врешь, собачий сын! – сорвался на крик майор, его стек с силой опустился на спину задержанного.

Шамиль хотел было вскочить, но увидев, что пограничник схватился за кобуру, прижался к спинке стула.

– Я заставляю тебя, бездомный осел, говорить правду!

– Я сказал все, эфендим.

Сразу признаться, что он заслан русскими для проведения террористического акта, не входило в его расчеты. Это признание турки должны были вытянуть из него. И не сейчас, а потом, в Анкаре, куда его обязательно отправят из заштатного Артвина. В этом Шамиль Мирзоев не сомневался…

…Полковник Тиритоглу, один из видных турецких контрразведчиков, был сравнительно молод для своего чина. В тридцать восемь лет он успел сделать неплохую карьеру. Этому в немалой степени помогло то, что Тиритоглу считался непоколебимым приверженцем основных принципов, провозглашенных Ататюрком. Он рьяно осуждал многих теперешних политических деятелей за отказ от этих принципов, хотя сам отдавал им дань больше на словах, чем на деле.

Среди сослуживцев он слыл сторонником гуманных и честных методов работы, хотя и здесь не всегда отличался последовательностью. Недавно Тиритоглу получил небольшое наследство, увлекся постройкой собственного дома и поэтому большую часть дня проводил не на службе, а на строительной площадке, присматривал за подрядчиком и подгонял рабочих. Он только что вернулся оттуда и делал подсчеты.

Отложив с довольным видом листок с цифрами, полковник вынул из сейфа отобранную у Курбанова фотографию и в сотый раз стал изучать ее, стараясь до конца проникнуть в скрытую в ней тайну. Взглянув на снимок впервые, он сразу узнал генерала Осман-пашу, с которым часто встречался в обществе. Тиритоглу был доволен, что затребовал в Анкару перебежчика из России, интуитивно почувствовав интересное дело. Он долго обдумывал, как подойти к арестованному, назвавшему себя Курбановым и упорно настаивавшему на показаниях, в которые полковник не верил. Наконец Тиритоглу снял трубку и приказал привести Курбанова на допрос.

В тюрьме Мирзоев сильно похудел. Глаза глубоко запали. За время пребывания под стражей у турок он ни разу не брился и не стригся. Борода и усы закрыли почти половину лица.

– Садитесь, – пригласил полковник, когда конвоиры вышли из кабинета.

Мирзоев, стоявший рядом с креслом, нерешительно посмотрел на свои грязные лохмотья.

– Ничего, садитесь, – повторил полковник.

В этом кабинете арестованный был впервые и с удивлением разглядывал роскошную обстановку: хрусталь, плюш, атлас, блеск лака… Тиритоглу с неменьшим интересом рассматривал Шамиля.

– Расскажите, господин Курбанов, что побудило вас покинуть родину и нарушить нашу границу?

Словно очнувшись, арестованный с любопытством взглянул на контрразведчика. Он был первым, кто назвал его по фамилии, да еще господином. Мирзоев повторил показания, которые давал майору на границе.

Полковник, не перебивая, выслушал его, выложил на стол «семейную» фотографию.

– Кто здесь снят?

– Мой отец с братьями.

Тиритоглу положил рядом фотокарточку важного генерала.

– Чем объяснить такое поразительное сходство высокоуважаемого генерала Осман-паши с вашим отцом? – вкрадчиво поинтересовался он у Мирзоева.

– Случайностью, – пожал тот плечами.

– Мне показалось, что вы отнесетесь к своему положению с большей серьезностью. Говорю с вами как мусульманин с мусульманином: если вы не прекратите запираться, вашей судьбе не позавидует и бездомная собака. Видит аллах, это не угроза. Вы должны рассказать, с каким заданием вас послали большевики сюда, в страну ваших братьев по религии, языку, обычаям. Подумайте как следует. Через сорок восемь часов будет поздно.

Ровно через два дня Мирзоева снова вызвали на допрос.

– Надеюсь, мой совет пошел на пользу? – встретил его вопросом полковник, едва тот вошел в кабинет.

– Да, эфендим.

– Тогда рассказывайте по порядку. Пока в общих чертах, детали потом.

Мирзоев тяжело вздохнул, облизал вдруг пересохшие губы. Когда в Москве они с чекистами разыгрывали этот момент, все казалось куда проще.

– Я послан русскими, чтобы убить генерала Осман-пашу, который хочет заставить Турцию вступить в войну на стороне Германии, – он заметил, что голос у него дрожит: «Что ж, пожалуй, это даже лучше». – Чтобы не произошло ошибки, его портрет впечатали на отобранную у меня семейную фотографию. Раньше в Турции я никогда не был и Осман-пашу в лицо не видел. После его ликвидации я должен был перейти через границу в Советский Союз в том же самом месте. Если выполню задание, как надо, мне обещали освободить отца. Его посадили за растрату. Вот и всё, эфендим.

– А с кем из советских агентов вы должны были связаться?

– О них ничего не говорили. Покушение было поручено мне в одиночку. Тем более, что адрес Осман-паши я знал. Оставалось проследить, когда он уезжает из дома и когда возвращается. После этого решить, как лучше провести дело. Если за то время, что я добираюсь до Анкары, что-нибудь изменится, в тайнике на кладбище за мечетью оставят вместе с деньгами сообщение.

Тиритоглу не поверил, что этому испуганному оборванцу действительно могли поручить одному столь серьезную акцию. Скорее всего, кто-то должен был руководить им на месте. Впрочем, к этому он еще вернется позже. Главное, что удалось добиться признания русского террориста

– Что ж, запишем ваши показания. Прошу рассказать все как можно подробнее и точнее.

Однако Тиритоглу был не только опытным контрразведчиком, но и осторожным человеком. Поэтому всеми возможными способами он постарался проверить показания Мирзоева. К его облегчению, первое испытание арестованный выдержал. И хотя у задержанного советского агента так и не выявились связи в Турции, дело все же было значительным и сулило укрепить репутацию полковника.

После этого Мирзоева целую неделю не вызывали на допросы.

А в понедельник Тиритоглу посетил неожиданный гость – видный журналист Джемальоглу, который поддерживал тесные связи с немцами.

– Господин полковник, я к вам за известиями. До меля дошли слухи, что вы задержали русского террориста, который намеревался убить генерала Осман-пашу. Прямо страшно подумать, до чего доходят люди в своей ненависти…

Контрразведчик от неожиданности чуть не вскочил со стула.

– Кто это вам сказал? – злобно прошипел он. Ведь арест Курбанова и его показания пока держались в тайне. Откуда мог разнюхать об этом журналист?

– Так, случайные источники… – увильнул Джемальоглу.

– В таком случае пока ограничьтесь кратким сообщением, что задержан иностранный агент, нелегально проникший через границу из сопредельного государства. Ведется следствие. И все. Никаких подробностей.

Джемальоглу забегал ручкой по блокноту.

– Прочтите, что вы записали, – Тиритоглу не хотел рисковать даже в мелочах.

Джемальоглу рассыпался в благодарностях и быстро ушел. Оба остались довольны: журналист тем, что первым официально известит о деле, которое, как он был уверен, взбудоражит общественность, полковник тем, что в печати будет названа его фамилия в связи с расследованием, которое в итоге может в какой-то мере повлиять даже на внешнюю политику Турции.

12

Майор Гаранин не раз вспоминал тот весенний день, когда на болотистой прогалине за Лосиным островом увидел сбитый «мессер» и раненого немецкого летчика Вилли Шнеля. Тогда Илья Ильич не мог и предположить, каким ценным человеком окажется пленный обер-лейтенант. Сейчас Гаранин шел к начальнику отдела с очередной радиограммой Шнеля.

В сообщении было всего несколько строк: «В предместье Бебек Штендером организована тайная школа, в которой ускоренно готовится группа диверсантов. Заброска их в Закавказье, видимо, будет проводиться морем. Состав группы выяснить пока не удалось».

Полковник Орлов встретил Гаранина вопросом:

– Есть что-нибудь новое относительно Мирзоева? Непонятно, почему в газетах появилось только сообщение о его задержании. Что-то турки не торопятся с процессом. Шнелю ничего не удалось выяснить?

– Нет, Семен Игнатьевич. Но от него поступило интересное сообщение по другому вопросу.

Пока начальник отдела читал телеграмму, Гаранин еще раз мысленно проанализировал свои предложения. Да, другого варианта, пожалуй, не было.

– Обстановка складывается явно не в нашу пользу, Илья Ильич, – нахмурился Орлов. – Допустить бесконтрольную засылку агентов Штендера на нашу территорию мы не имеем права. Шнель, видимо, не будет знать место и время заброски, если они проведут ее морем. Нужно продумать, нельзя ли обезвредить всю группу еще там, в Турции.

– Семен Игнатьевич, я как раз хотел предложить такой вариант. Мы подскажем Шнелю способ выявить курсантов школы…

– Это, конечно, важно, но целиком задачи не решает.

– Я не кончил, Семен Игнатьевич. Выявление агентов Штендера только первый шаг. Когда мы будем располагать данными на всех обучающихся, то сможем поставить турецкие власти перед конкретным фактом. Достаточно передать материалы о школе в газеты. После этого турецким властям придется вмешаться. Не исключено, что они даже вышлют Штендера из страны. Мне думается, Семен Игнатьевич, в таком случае задача будет решена.

Полковник встал из-за стола и начал расхаживать по кабинету. Гаранин молчал, чтобы не мешать ему обдумать этот вариант.

– Хорошо, Илья Ильич, в принципе я согласен с вашим предложением. Готовьте соответствующие указания Шнелю и не забудьте напомнить, чтобы постарался выяснить судьбу Мирзоева.

Сведения, поступившие от Шнеля, были весьма интересными. Штендер поручил ему восстановить довоенные знакомства и осторожно подобрать несколько молодых людей, прежде всего из числа эмигрантов, годных для засылки в Россию со специальным заданием. Советуя, как это лучше сделать, шеф предупредил, что они должны быть смелыми и сообразительными, а главное – ненавидеть большевиков. Вербовку он проводил сам, считая Шнеля недостаточно опытным для этого. И все же летчику удалось подставить абверовцу одного парня по имени Энвер, сына умерших азербайджанских эмигрантов. Вилли сообщил, что ручается за этого человека, с которым когда-то вместе учился.

– Неужели он рассказал Энверу, что связан с советской разведкой? – прервал Гаранина начальник отдела, не на шутку обеспокоенный неосторожностью Крестника – этот псевдоним для обер-лейтенанта Вилли Шнеля предложил Илья Ильич.

– Нет, Семен Игнатьевич, Шнель работает очень осмотрительно, как прирожденный разведчик. Он просто поделился с Энвером своими подозрениями, что нацистский журналист Штендер, скорее всего, не тот, за кого себя выдает. Крестник убедил азербайджанцу согласиться на вербовку, если к нему обратится Штендер или его люди, чтобы помочь потом вывести их на чистую воду. Парень оказался толковым. Он установил, что преподавателями в школе работают два абверовских инструктора, приехавшие из Берлина под видом представителей концерна «Сименс». Но дальнейшему выяснению состава обучаемых мешает то, что курсанты занимаются группами по три человека в разное время. Поэтому Энвер пока смог сообщить приметы только двух агентов. Но он уверен, есть и другие, по крайней мере еще восемь – десять человек.

– Откуда ему это стало известно?

– По шкафчикам, – Гаранин специально запрашивал Крестника об этой детали. – У каждого из курсантов собственный шкафчик на вилле. В них они хранят свои записи, советское обмундирование и кое-какие личные вещи. Таких шкафчиков пятнадцать, все заперты. Но у трех краска на дверцах без единого пятнышка, а у остальных уже захватана. И еще одна важная деталь. Добираются курсанты до школы и возвращаются самостоятельно. Думаю, Семен Игнатьевич, это поможет установить их всех. Поскольку Шнелю или Энверу постоянно находиться поблизости от объекта опасно, да практически и невозможно, нужно, чтобы они подыскали надежного человека и поручили ему наблюдение за школой. Таким путем мы быстрее сможем получить словесные портреты, а если удастся, то и фотографии проходящих подготовку агентов. Даже если вариант с их компрометацией в Стамбуле почему-либо сорвется, постараемся взять всех на границе. Приблизительное время и место заброски подскажут поездки самого Штендера. Не сомневаюсь, что сей «журналист» лично будет провожать группу, а о своих отлучках он обычно предупреждает Шнеля.