Текст книги "Собачий род"

Автор книги: Сергей Арбенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

* * *

Возле горевшего дома суетились пожарные, милиция, спасатели.

Во дворе подняли два трупа, но в доме больше никого не оказалось.

Стали заливать водой надворные постройки. И тут вдруг появился странный человек: немытый, кудлатый, в телогрейке и босой.

– Тебе чего надо? – прикрикнул на него кто-то. – Давай, двигай отсюда, не мешай работать!

– Я знаю, – сказал Рупь-Пятнадцать.

– Чего ты знаешь? – спросил пожарный, по виду – из начальства; в огонь не лез, стоял в сторонке, наблюдал.

– Знаю, где ребятишки ихние могли спрятаться.

Пожарный начальник покосился на бомжа.

– А ты сам-то кто такой?

– Уморин моя фамилия, – ответил Рупь-Пятнадцать, уже понимая, как надо отвечать в подобных случаях. – Я у этого цыгана в работниках жил. По хозяйству. Ну, воду возил, двор убирал, дрова колол, огород перекапывал… У меня во-он в той избушке квартира была. Сначала с печкой, а потом Никифор Ермолаич, хозяин, значит, отопление сделал: две трубы вдоль стен, а в них вода кипит. От электричества.

Начальник подозвал ещё кого-то. Слушал с возрастающим интересом.

– И много у них, у хозяев, детей?

– Четверо. Старшие – Алёшка да Наташка, и двое мальчишек-погодков.

– Ну, ну? – подбодрил начальник.

– Так они ж под всеми своими домами – а их тут целых четыре, – подземные ходы сделали. Запасы там хранили, вещи разные. Ходы надёжные, стены бетонные или кирпичные. Из одного дома можно было в другой под землёй пройти. Только в мою избушку ход не сделали.

– Ну, ну?

– Чего "ну-ну"? – вспылил вдруг Рупь-Пятнадцать, вскинув голову. – Искать надо люки в подполье, во всех трёх домах оставшихся. Ребятишки наверняка от огня в подполье спрятались, да по подземным ходам и пошли. Только вряд ли выйти смогут: люки везде железные, и навесные замки сверху – хозяин сам отпирал, да лишь иногда Алёшке позволял…

Начальник присвистнул, поговорил с милиционером, со спасателями. Три группы бросились через двор к соседним домам, объединенным одним забором: усадьба цыган выходила сразу на два переулка, и ещё одной стороной, огородом – на металлические гаражи у железнодорожного переезда.

* * *

Алешка сгрёб всех троих, прижал к себе. Низко склонил голову, старался дышать через какую-то тряпку. Но это помогало плохо. Голова кружилась, глаза щипало, и хотелось поскорее уснуть, – до того, как пламя доберётся досюда по коробкам и ящикам.

Люк вверху внезапно крякнул. Кто-то прокричал:

– Ещё раз навались!

И люк распахнулся. Вниз обрушился поток воды. Алёшка вскочил, перепуганный, ничего не понимающий, мокрый с головы до ног. Потянул за собой сестру и братьев.

Сверху включили фонари, их лучи забегали, перекрещиваясь.

– Вот они, здесь! – закричал радостный голос. – Нашёл! Живёхоньки!..

Один из спасателей, надев маску, спрыгнул вниз, стал выталкивать наверх сначала младших, потом старших.

Сверху их принимали ещё двое, другие заворачивали в казённые одеяла, несли во двор.

– Живые, мать твою! – радостным, счастливым голосом сказал спасатель, срывая маску: там, где лицо закрывала резина, кожа была белой, а вокруг – чернее сажи. – Дыму только наглотались, но огня там вроде не видно.

– У них там, похоже, пожарные датчики стояли. Богато жили, ничего не скажешь, – сказал другой.

А третий ничего не сказал. Он вышел за ворота, поглядел, как подъезжает машина "реанимации". И тихо скользнул в темноту переулка, по пути срывая с себя камуфляжную форму.

* * *

Форму наутро нашли местные пацанята. И долго удивлялись: как так человек бежал? Сначала шапочку снял, – бросил, потом – куртку, рубашку, тельняшку, сапоги и, наконец, штаны.

– Главное, ни майки, ни трусов, ни кальсон нету, – авторитетным голосом проговорил Иннокентий, местный драчун и заводила, хваставшийся тем, что "вот мой папаша из тюрьмы выйдет, – он им всем пендюлей навешает". "Им" – это всем личным врагам Иннокентия, а в особенности самым главным из них: учителю химии, школьному завхозу, пожилому охраннику, и директору школы.

Потом Иннокентий, понизив голос, стал рассказывать, что у них на переулке завёлся мертвец, – рассказывал главным образом для того, чтоб малышню запугать, хотя и сам побаивался. Мертвец по ночам ходил по переулкам, хватал прохожих и откусывал им головы. А все на собак думали, – оттого-де и облавы устраивать стали. Но вот, наконец, этого мертвеца вчера ночью изловили, в кусочки порубили, и увезли на свиноферму, свиньям скормить.

Алёнка, которая тоже прибежала утром на пожар, послушала, и ничего не сказала. Она посмотрела на форму, проследила следы, оставленные на снегу, – и те, что были вначале, и те, какие стали потом. Поглядела – и ушла, не сказав ни слова.

Она пошла к Андрею, чтобы рассказать про пожар. Андрея сегодня почему-то не выпустили гулять.

* * *

Возле дома Коростылёва снова остановилась белая «Волга». Из неё вылез вальяжный чинуша в золотых очках, без шапки, с рыжими волосами и высокомерным лицом. Это был бывший помощник губернатора, а теперь – помощник Густых по фамилии Кавычко.

Он подошел к воротам. С интересом посмотрел на дверное кольцо, не понимая, для чего оно.

– Вы, Андрей Палыч, колечком-то в двери постучите, – деликатно посоветовал, высунувшись из машины, водитель.

Упитанное гладкое лицо Кавычко стало ещё более презрительным. Однако он последовал совету, брезгливо взял кольцо двумя пальцами и неловко стукнул два раза.

Подождал.

– Громче стучать надо, Андрей Палыч, – сочувственно сказал шофёр, посмеиваясь в пышные усы. – Если собаки нету, – в доме и не услышат. Или уж входите сразу, если не заперто.

Андрей Палыч гордо вскинул слегка кудрявую голову, повернул кольцо так и этак. За воротами что-то брякнуло, и они открылись.

Перед ним открылся пустой и, кажется, нехоженый двор: снег ровным слоем устилал весь двор, дорожки, и даже крыльцо.

Кавычко распахнул ворота пошире, чтобы водитель его видел, и прошёл к крыльцу, оставляя глубокие следы. Оглянулся. Одинокие следы на белом снегу показались ему почему-то какими-то жутковатыми.

Он тряхнул кудрями, поднялся на три ступеньки и постучал в дверь согнутым пальцем.

Подождал. Поглядел в окно, затянутое льдом и занавешенное изнутри. И внезапно похолодел. А что, если хозяин умер от внезапного сердечного приступа? И лежит сейчас за порогом, вытянув вверх руку и глядя остекленевшими глазами?

Кавычко замахал рукой водителю:

– Иди-ка сюда!

Водитель услыхал, подошёл, озираясь.

– Странно, да?

– Странно, – сказал водитель и лаконично оформил страшную догадку Кавычко: – Помер, поди, и лежит который день.

Андрей Палыч вздрогнул.

– Дверь, наверное, изнутри закрыта, – неуверенно сказал он.

– Наверно, – охотно согласился водитель.

Взялся за ручку, опустил вниз. Язычок врезного замка щёлкнул, и дверь открылась.

– Ну вот… – удовлетворенно сказал водитель. – Входите, Андрей Палыч.

Андрей Палыч понял, что авторитет его повис на волоске, совершил над собой гигантское насилие, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и вошёл.

Глаза невольно открылись. Он оказался в довольно просторной сумрачной комнате. У стены, на диване, покрытом пушистым белым ковром, лежал Коростылёв. Андрей Палыч тупо посмотрел на него, не понимая, что делать дальше.

– Однако, холодно же тут у вас! – почти весело сказал водитель, вошедший следом.

Коростылёв, казавшийся мёртвым, тут же внезапно ожил, повернул костлявую голову.

– Конечно, холодно. Печь три дня не топлена.

– А что так? – сочувственно спросил водитель. – Заболели, что ли? Или дров нет?

– Ну да… Прихворнул малость.

Андрей Палыч стал озираться в поисках стакана с водой, чтобы подать Коростылёву. Во всяком случае, он полагал, что именно это и есть самая первая и самая действенная помощь любому больному. Но в комнате не было не только стакана, не было вообще никакой посуды. Не было даже и стола. Голые стены в выцветших обоях, большая печь, заросшая инеем.

– Что-то вы совсем живёте… – начал было Кавычко и осёкся. Он хотел сказать – "бедно", но это слово в его кругах считалось крайне неприличным, почти непристойным. Поэтому после небольшой заминки он договорил, – По-спартански как-то.

– Да, именно так, – согласился Коростылёв. – По-стариковски. Много ли мне надо?

– Ну, много – не много, а чего-то есть надо, – сказал шофер. – Сейчас я печь растоплю.

Коростылёв махнул рукой:

– Не надо. Ни к чему дрова переводить. Я привык к холоду. Холод – он, знаете ли, лучше любого доктора. От многих хворей лечит.

– Вот и простудились! – суровым учительским голосом сказал Андрей Палыч и кашлянул: не переборщил ли?

– Хворь моя не от холода, и не от голода. От старости это, сынок, – как-то буднично сказал Коростылёв.

И вдруг, в совершенном противоречии с вышесказанным, поднялся и сел.

Он по-прежнему был брит, и одет, как всегда: в слегка поношенный костюм, рубашку, застегнутую доверху, без галстука. Но на ногах у него ничего не было, даже носков.

И неожиданно бодрым голосом спросил:

– Вы, я полагаю, – Андрей Павлович, помощник Максима Феофилактыча, царство ему небесное?

– Э-э… Да, бывший помощник. Теперь я секретарь КЧС, комиссии по чрезвычайным ситуациям, и помощник председателя комиссии.

– Это Владимира Александровича, значит? – спросил Коростылёв, проявляя недюжинную память. – Он ведь сейчас, если не ошибаюсь, сосредоточил в своих руках всю исполнительную и часть законодательной власти в области?

Андрей Палыч непроизвольно поморщился. Эк выражается, однако! Не пора ли поставить этого нищего босого прощелыгу на место?

– Приблизительно так, – сказал Кавычко сквозь зубы. – Вообще-то, Владимир Александрович хотел пригласить вас на экстренное заседание комиссии в качестве одного из экспертов… Но, учитывая ваше положение…

– Это моё положение сейчас перманентно, – загадочно заявил старик и встал. – Когда заседание?

– Ровно в два часа.

– Так едем!

Андрей Павлович до того поразился произошедшей в Коростылёве перемене, что даже не заметил, как на нём оказались ботинки. И будто из воздуха – в комнате не было ни шкафа, ни вешалки, ни даже гвоздя в стене, – появились поношенное пальто и шапка-ушанка.

Коростылёв вытащил из нагрудного кармана очки, водрузил их на хрящеватый нос. Очки по-прежнему сверкали трещинами.

Водитель только руками развёл, повернулся, и поспешил к машине. Выйдя на улицу, отогнал от машины какого-то пацана, открыл обе боковых дверцы. Андрей Палыч вышел первым, Коростылёв – за ним. Водитель заметил, что ворота Коростылёв оставил незапертыми. "Да, – подумал водитель, – любопытный старичок. И квартирка у него странноватая". Он вспомнил, что из большой комнаты был вход в другую – тёмную. Вход был закрыт старинной стеклярусной занавеской, и разглядеть, что там, за ней, не было никакой возможности. "Наверно, там-то у него и мебель, и холодильник. А может, хлам какой-нибудь. Книжки там всякие…".

И шофёр забыл о Коростылёве.

* * *

Заседание проходило в кабинете губернатора. Вход в здание охраняли омоновцы, они же дежурили на каждом этаже, на каждом повороте коридора. Перед дверью в приёмную тоже стояли два здоровяка с автоматами.

Коростылёв прошёл мимо них со скучающим видом. Один из омоновцев сделал было останавливающий жест рукой, но Кавычко на ходу, сквозь зубы бросил:

– Этот – со мной!

Они прошли в приёмную, где тоже торчал вооруженный человек в камуфляже. При виде Кавычко он отдал честь, а у Коростылёва строго спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

Коростылёв назвал себя.

– Мобильный телефон, диктофон, видеокамера, фотоаппарат при себе имеются?

– Нет-с, – чопорно ответил Коростылёв. – И оружия нет… – тут он безмятежно улыбнулся: – Только зубы.

Охранник не понял, вопросительно взглянул на Кавычко. Потом кивнул и тоже козырнул.

В кабинете, за большим овальным столом, сидели человек десять. В губернаторском кресле – сам председатель КЧС Владимир Густых. Он держался уверенно, строго. На приветствие Коростылёва только кивнул и показал жестом, куда ему сесть. Кавычко поместился рядом с Густых, разложил бумаги, придвинул ноутбук. Взглянул на Густых и сейчас же его захлопнул.

– Наше заседание посвящено одному вопросу, – сказал Густых, не вставая с кресла. – Есть предложение правительства Российской Федерации о массовом отстреле волков и бродячих собак на всей территории нашей области. Слово – главному лесничему области.

Поднялся седой человечек в полувоенной лесной форме.

– В настоящий момент на территории области, по данным нашего управления, насчитывается порядка 800 волков. Места их обитания в принципе известны, сейчас эти места уточняются с помощью вертолётов, снегоходов и другой техники. Стая волков в количестве семи особей, проникшая на территорию пригородного Калтайского лесничества, была уничтожена. По показанию свидетелей из местных жителей, стаей верховодила большая волчица белой масти, видимо, альбинос…

– Короче, – сказал Густых, глядя в стол.

– При отстреле стаи белой волчицы не обнаружено.

– Достаточно, – сказал Густых, и лесничий сел. – Зато белая волчица обнаружена в городе, и не где-нибудь, а прямо во дворе губернаторского дома. Есть видеоматериалы и показания дочери Максима Феофилактовича. Трагедия, напомню, произошла спустя сутки после отстрела калтайской стаи.

Он вздохнул.

– Вчера, как вы знаете, было совершено нападение на усадьбу цыган Никифоровых на Черемошниках, в микрорайоне бывшего Лесопромышленного комбината. Хозяин и хозяйка убиты. Убийца – тоже. Вот предварительное заключение экспертизы по поводу этого маньяка: "Смерть наступила в результате множественных переломов костей таза, позвоночника, конечностей. Точную дату смерти установить оказалось невозможным. Согласно анализам образцов тканей, человек мёртв давно, неопределенно давно. Однако эти данные противоречат тому, что случилось". – Густых поднял голову. – Напомню, что это заключение предварительное. На полное гистологическое исследование уйдёт несколько дней, а на анализ образцов ДНК – месяц. К тому же анализа ДНК у нас в городе не делают, – придётся посылать в Новосибирск.

– Белиберда какая-то! – громко сказал Ильин. – Он что, уже мёртвым был, когда этих цыган убивал?

Густых снова перечитал справку, пожал плечами:

– Согласен: чертовщина получается, – ответил кратко.

Коростылёв поднял глаза и внезапно спросил:

– И где он сейчас, этот убийца?

– Точнее, его останки… В холодильнике, – мрачно ответил Густых. – И, судя по некоторым внешним признакам, – это хорошо знакомый многим из нас человек.

– Кто? – одновременно спросили мэр Ильин и начальник УВД Гречин.

– Бывший заместитель по безопасности "Спецавтохозяйства" Лавров.

– А акт опознания есть? – спросил Ильин.

– Есть. Только до меня он не дошёл, – осел в кабинетах ФСБ, – раздражённо сказал Густых.

Повисло долгое молчание. В комнате становилось жутковато. И тишина многим показалась замогильной.

Но Густых, сделав над собой усилие, стряхнул наваждение и продолжал:

– Но и это ещё не всё. Четверо ребятишек, которых удалось спасти, утверждают, что во время начавшегося пожара видели волчицу-альбиноса. Именно на неё старший из детей Никифоровых, Алексей, направил струю газовой горелки, что, кстати, и явилось главной причиной пожара. Трупа волчицы пока не найдено. И у меня есть основания предполагать, что она осталась жива. Как в случае с убийством губернатора, когда в неё, в эту волчицу, попала пуля, – из ружья типа "винчестер". Стреляла в волчицу дочь Максима Феофилактовича. Камеры слежения этот факт подтверждают…

– Простите, – раздался слегка дребезжащий голос Коростылёва. – Убийца, вы говорите, сейчас в холодильнике… То есть, в морге. А где же ребятишки, о которых вы упомянули?

Густых развернулся к Коростылёву, взглянул на него с некоторым тайным интересом:

– Как это – где? В больнице, разумеется. Они довольно сильно отравились угарным газом, есть ожоги…

– Они сейчас в ожоговом центре военного госпиталя, – встрял флегматичный начальник облздрава Ковригин.

– А вас пока ни о чём не спрашивали, – сказал ему Густых ровным голосом.

Ковригин опустил глаза.

Густых снова повернулся к Коростылёву.

– У меня к вам, между прочим, тоже есть вопрос. Вы, как этнограф и любитель собачьей мифологии, можете как-то объяснить все эти факты?

Коростылёв пожал плечами и почему-то сморщился.

– Науке известны многие факты, которые выходят за рамки реальных представлений, – туманно ответил он.

– А конкретнее?

– Ну, мифы об оборотнях, ликантропия – так по-научному называется гипотетическая способность некоторых… э… людей превращаться в волков и обратно…

– Вы хотите сказать, что эта белая волчица – оборотень?

– Не знаю, Владимир Александрович. Возможно, она вообще не существует.

– То есть? – поднял брови Густых.

– Возможно, что это лишь нечто виртуальное, а не физическое… То есть, я хочу сказать, нематериальное.

Члены комиссии разом заговорили, замахали руками, кто-то даже тихонько засмеялся.

Густых восстановил тишину одним взглядом. Спросил, обращаясь ко всем сразу:

– А у вас есть другие объяснения?

– Объяснений может быть сколько угодно, – проворчал Ильин. – Психоз, массовая галлюцинация… Фокус, в конце концов: выкрасили волкодава белой краской и натравили на Максима.

Повисло тяжелое молчание.

Густых прихлопнул ладонью по столу – в точности так, как это делал губернатор.

– В последние дни множество бродячих и бывших домашних собак покинули город, прячась по окрестностям. С них мы и начнем. Одновременно в тех районах области, где обнаружены волки, создаются команды лучших охотников, желательно из местных жителей, хорошо знакомых с местностью. Приказываю: операцию по отстрелу волков и бродячих собак начать завтра. Точнее, она уже началась. Но завтра вступит в решающую стадию. Есть вопросы?

– Некоторые частные предприятия на местах отказывают нам в технике и "горючке", – пробурчал начальник штаба управления по ЧС.

– Действует мобилизационный план, – сказал Густых. – И он касается предприятий всех форм собственности. Список этих "отказников" у вас есть?

– Так точно! – начальник штаба вскочил и положил бумагу на стол перед Густых.

Густых глянул в список, передвинул его Кавычко и сказал:

– Андрей Палыч, займитесь немедленно. Обзвоните всех, из-под земли достаньте. Если будут отказывать – оформляйте обращение в военную прокуратуру.

Он помолчал, обвёл присутствующих усталым взглядом:

– Теперь всё?

Члены комиссии молчали. Но Коростылёв вдруг сказал всё тем же дребезжащим голосом:

– А как же быть с фантомом белой волчицы, Владимир Александрович? Ведь, как я понимаю, эта волчица и сейчас ещё в городе.

– С фантомами, дорогой товарищ краевед, мы не работаем, – отрезал Густых. – Все патрули, военные, милиция, даже ветеринары оповещены о возможной опасности. Приметы этого "фантома" должны быть известны каждому патрульному. Насколько я знаю, отдан приказ стрелять в фантома на поражение.

Густых вопросительно взглянул на Гречина, тот молча кивнул.

– А есть ли предположение, где волчица, так сказать, дислоцируется? Надо же ей где-то скрываться, отлёживаться днём… – не отступал Коростылёв.

– Предположение есть. Но пугать я вас не хочу, – несколько загадочно ответил Густых.

Коростылёв встал, слегка поклонился и сказал:

– А меня, Владимир Александрович, запугать не так-то и просто.

Густых вопросительно поднял брови, а Кавычко наклонился к нему и стал что-то быстро шептать, поглядывая на Коростылёва. Под конец он покрутил пальцем у виска.

И перевёл взгляд на Коростылёва. А взглянув, вздрогнул: глаза этнографа-краеведа за разбитыми стёклами очков внезапно вспыхнули пронзительным янтарным светом.

* * *

Когда все вышли, Густых сказал Кавычко:

– Мне вообще не нравится этот Коростылёв. Говоришь, лежит в пустой комнате?

– Абсолютно пустой. Только какая-то белая… гм… шкура, типа ковра. Ну да. Холодина, иней на стенах прямо лохмотьями. Печь не топлена, видимо, уже давно. А сам – в костюме и босиком на этой шкуре лежит.

– На какой? – уточнил Густых.

– На белой. Лохматой такой…

Оба заметно вздрогнули и взглянули друг на друга.

После довольно долгой паузы Густых сказал:

– Ну, вот что. Надо, наконец, выяснить, кто такой этот Коростылев. И почему он живёт не в благоустроенной квартире, как все заслуженные преподаватели вузов, а в какой-то развалюхе, да ещё и в районе ЛПК…

Кавычко внезапно просиял.

– Владимир Александрович, досье на Коростылёва я начал готовить ещё по указанию Максима Феофилактовича.

– И где оно?

Кавычко пожал плечами.

– Может быть, в его сейфе, или здесь, в бумагах.

– "В бумагах", – передразнил Густых. – Что ж теперь, прикажешь выемку документов производить?

Кавычко кашлянул. Придвинулся к Густых и сказал:

– Я сам занимался некоторыми вопросами. Например, связался с жилконторой лесопромышленного комбината, на балансе которого был этот дом. Так вот, в 1981 году в этом доме проживала семья из трёх человек – молодые родители и дочь. Дом они получили от тестя, ветерана войны, который в свою очередь получил от горисполкома трёхкомнатную квартиру. Так вот. В один день вся семья заболела и оказалась в реанимации.

– Чем заболела?

– В официальной справке, которую мне выдали по приказу Ковригина в Третьей городской больнице – осложнённый дифтерит. Сначала умерла девочка, а потом и родители. Дом был продан некоему Свиридову, работавшему на хладокомбинате. В 1990-м году Свиридов внезапно скончался от острой сердечной недостаточности. Ему сорока лет ещё не было. Проживал один, хотя к нему приходила женщина.

– Что за женщина?

– Наверное, знакомая. Сожительница. Проводила с ним несколько суток и уходила, – это по свидетельству Анны Семеновны Лаптевой, соседки Коростылёва. Её опрашивал сам Чурилов.

– И где эта женщина? – не без труда соображая, спросил Густых.

– Сожительница?

– Нет, соседка. Как её – Лаптева?

– Скончалась несколько дней назад. Ей уже за восемьдесят было.

– Та-ак… – нахмурился Густых. – Ну, а где эта приходящая сожительница?..

Кавычко развёл руками.

– О ней ничего конкретного выяснить не удалось…

Густых смотрел на Кавычко расширившимися глазами.

– И ты все эти дни молчал? – сурово спросил он.

Кавычко виновато пожал плечами.

– Максим Феофилактыч сказал, что все эти сведения относится к высшему разряду секретности. Он даже фээсбэшников не подключал, велел мне самому копать. Только Чурилов знал – он в милицейских картотеках справки наводил, и отчасти помог Ковригин. Он приказал выдать мне справку и о третьей семье.

Густых откинулся на спинку кресла.

– Была и третья?

– Была.

– И тоже вымерла от холеры?

Кавычко сдвинул брови, вздохнул:

– Нет. От пищевого отравления.

Густых обвёл глазами стол, приставные тумбы с телефонами, кипами бумаг, канцелярскими мелочами.

Наконец спросил:

– Где это досье?

Кавычко молчал.

– Откуда вообще взялся этот Коростылёв?

– Неизвестно, – сказал Кавычко. – Этим занимался Владимиров, – ФСБ подключили в последний момент, когда стало ясно, что Коростылёв нигде не фигурирует, – только записан в домовой книге жилконторы. Бывший хозяин прописал его как своего дальнего родственника.

– Тот, который от отравления умер?

– Ну да… Извините, Владимир Александрович, но я ведь всего досье не читал… А в жилконторе бардак страшный. Лесопромышленный комбинат стоит, всю "социалку" сбрасывает. В том числе и эти дома. Домовые книги раздали владельцам домов. Так что я и книги не видел – только запись в карточке.

Густых подумал.

– Ну, а как насчёт его преподавательской деятельности? В педагогическом институте справлялись?

Кавычко помялся.

– Институт давно уже преобразован в университет. До их архивов я, прошу прощения, так и не добрался… Но на кафедре этнографии некоторые ветераны его вспомнили…

Густых устало надул щёки, сделал губы дудочкой и с шумом выпустил воздух изо рта. Сказал:

– Ладно, Андрей. Спасибо… Иди.

Кавычко поднялся. Как-то неуверенно двинулся к дверям. Оглянулся:

– Всё нормально, Владимир Александрович?

– Всё просто прекрасно! – язвительно ответил Густых и махнул рукой.

Когда дверь за Кавычко закрылась, Густых набрал номер, послушал гудки.

– Владимиров, – раздался как всегда спокойный голос начальника управления ФСБ.

– Густых беспокоит, добрый день. Что же ты, Александр Васильевич, про досье на Коростылёва мне ничего не сказал?

Владимиров на секунду замялся.

– У меня были инструкции, – наконец сказал он.

Густых хотел было спросить – чьи, но передумал; вспомнил разорванный, полуобглоданный труп Максима Феофилактовича. Ему стало муторно.

– Вот какая просьба к тебе, – сказал, наконец, Густых. – Надо установить за домом Коростылёва круглосуточное наблюдение.

Владимиров помолчал.

– Согласен, – сказал наконец.

– Негласное, конечно. Чтобы не дай Бог сам Коростылёв чего-то учуял. А нюх у него, по-моему – будь здоров.

Владимиров кашлянул.

– Наблюдение уже ведётся.

Густых слегка покраснел, но проглотил и эту горькую пилюлю. Владимиров никому не обязан подчиняться, только напрямую Москве. И отчитываться был не обязан. Разве что так, неофициально. Или по особому запросу губернатора.

– Давно? – с усилием спросил Густых.

– Наблюдение ведётся ещё с осени прошлого года, – каким-то вкрадчивым голосом ответил Владимиров.

Густых про себя выматерился от души.

– Ну, надеюсь, твои шпики не за заборами сидят, не выглядывают, чтоб не засветиться… – грубо сказал он. Хотел ещё что-то добавить, но внезапно передумал и бросил трубку.

Посидел, перебирая протоколы заседаний комиссии, которые велись ещё при Максиме Феофилактовиче. И вдруг его осенило.

Он снова поднял телефонную трубку.

– Владимиров, – отозвался ровный голос.

– Слушай, Владимиров, – сказал Густых, – А досье на Коростылёва случайно не у тебя?

Владимиров вздохнул.

– Откуда вам известно о досье? – спросил он. В этом "вам" звучало нечто железобетонное.

– Андрей Кавычко, мой нынешний помощник сказал.

– Понятно, – отозвался Владимиров. – Никакого досье, в общем-то, нет. Есть разрозненные справки, выписки, документы.

Сделал паузу и добавил:

– Да, они у меня.

* * *

Медико-криминалистическая лаборатория УВД

Ка лежал в металлическом холодном гробу, и отчётливо сознавал это. Он знал, что не выполнил своего предназначения, не сделал того, что должен был сделать, когда боги вернули его на землю.

Он лежал голый, с вывернутыми ногами, с торчащими как попало переломанными пальцами. Но тело больше не принадлежало ему. Оно было холодным, окоченевшим, чужим.

Там, на металлическом столе, его долго мучили и пытали, резали, сверлили, пилили, совали в него иглы и растягивали крючками. Он не чувствовал боли. Он даже не видел своих палачей. Он лежал в полной тьме, освобождённый от всего земного, но всё ещё живой.

Он хотел, он страстно хотел искупить свою вину. Но здесь, в металлическом гробу, в чужом теле, сделать это было невозможно.

Поэтому Ка просто затаился и терпеливо ждал.

Подходящий момент рано или поздно наступит.

Боги позаботятся об этом, – они никогда не забывают отверженных душ.

* * *

Густых приехал в бюро под вечер, когда на улице уже смеркалось. Начальник бюро Шпаков ожидал его.

– Чайку? – предложил он. – Или сразу перейдём, так сказать, к телу?

Густых оглядел крохотный кабинет с засиженным мухами портретом Горбачёва на стене, с допотопным телефонным аппаратом, и сказал:

– Не до чаю, Юрий Степанович. К телу давайте.

– Тогда – прошу. Вы у нас уже бывали?

– Бывал, – кратко ответил Густых; он был здесь год назад, когда специальная комиссия бюджетно-финансового комитета решала, выделять ли деньги на капремонт здания бюро, или эксперты ещё потерпят. Решили тогда, что потерпят. Но на новое оборудование денег всё-таки дали.

Они прошли маленьким коридорчиком мимо дверного проёма: оттуда сильно несло формалином и запахом нежити. Свернули в соседнее помещение.

Санитар, сидевший за компьютером и, судя по звукам, игравший в "Принца Персии", поднялся.

– Саш, открой холодильник. Владимир Александрович хочет взглянуть на нашего маньяка.

Санитар кивнул. Подошёл к металлическому сооружению, напоминавшему вокзальную камеру хранения, открыл дверцу и выкатил труп.

От санитара явно попахивало спиртным.

– Холодильник у нас новый, германского производства, – сказал зачем-то Шпаков. – Благодаря вам, Владимир Александрович.

– Не мне – Максиму Феофилактовичу, – мрачно ответил Густых.

Санитар кашлянул и отошёл в сторонку. Густых оглядел голый посиневший труп, изрезанный и грубо заштопанный суровыми нитками, с обезображенным лицом.

Густых вдруг стало холодно. Очень холодно. Ему даже показалось, что вместо мурашек он внезапно весь покрылся инеем. И волосы заиндевели, и окаменели конечности, и лицо превратилось в маску.

Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался ему.

Сердце вздрогнуло и провалилось. Комната в белом кафеле, пьяный санитар в мятом халате, Шпаков, никелированные дверцы холодильника – всё поплыло перед глазами, завертелось, и стало таять, исчезать.

Густых хотел ухватиться за край каталки, и неимоверным усилием воли ему удалось это сделать.

– Что с вами? – раздался издалека тревожный голос Шпакова.

Густых не смог ничего ответить. К этому моменту он уже умер.

И теперь стал лишь оболочкой собственного Ка.

* * *

– Это, без сомнения, он, – сказал Густых.

Он огляделся, узнавая и не узнавая комнату, где только что был. Или он и не уходил из неё?

– Кто? – спросил Шпаков.

Вопрос показался Владимиру Александровичу настолько глупым, что он едва удержался от смеха.

– А вы не понимаете?

– То есть, Лавров? – уточник Шпаков.

– Именно. Значит, никаких дополнительных исследований не потребуется. Этого, вашего, анализа ДНК. И деньги сэкономите, и время…

– Однако… – заволновался Шпаков. – Всё это нужно документально оформить. Опознание… понятые… Надо вызвать прокурора…

– Вот и вызывайте. Если от меня что-то потребуется ещё – звоните напрямую. А труп необходимо как можно скорее закопать.

– Что вы сказали? – Шпаков не верил своим ушам.

– Закопать! Согласно гигиеническим нормам, – спокойно повторил Густых.

– А родственники? – вскричал Шпаков. – Конечно, это дело особое, государственной важности, но родственники-то пока ничего не знают!

– И хорошо, что не знают. Да и зачем им знать, что близкий им человек оказался кровавым маньяком и каннибалом?

Шпаков застыл, разведя руки в стороны. Густых пристально посмотрел на него, перевёл взгляд на санитара, и быстро двинулся к выходу.

* * *

– В военный госпиталь, – сказал он водителю, садясь в «Волгу». Это была пока его старая «Волга»: взять губернаторскую машину у него не хватило духа. Хотя идея была заманчива – что значит этот драндулет по сравнению с губернаторским зверем?..

По дороге он позвонил Кавычко.

– Звонил Владимиров! – радостно доложил Кавычко. – Просил вас о личной встрече.

– Хорошо. Перезвони ему и назначай встречу на вторую половину дня.

Кавычко отчего-то замялся.