Текст книги "Собачий род"

Автор книги: Сергей Арбенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Высокий гражданин приблизился. У него было белое, даже синюшное лицо, и глядел он прямо перед собой невыразительными, погасшими глазами.

Репортёр, держа микрофон перед собой, бодро кинулся наперерез:

– Здравствуйте! Мы из телеканала "АБЦ". Снимаем репортаж о питомнике "Верный друг". Можно вас на минуту?

Человек остановился. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.

– Представьтесь, пожалуйста… Как вас зовут?

Человек помолчал, как будто сосредотачиваясь. Потом губы его выговорили:

– Ка.

– Не понял? – дружелюбно переспросил репортёр.

– Меня зовут Ка, которое не имеет имени, – медленно и глухо ответил человек в камуфляже. Он снова помолчал. – Ибо дела мои на весах богини Маат оказались тяжкими, я убил Ба священного шакала. Но меня не пожрал Амт с крокодильей пастью, и владыка Расетау вернул мое Ка на землю.

Репортер повернулся к Алику. Тот пожал одним плечом – на втором была камера.

– Вы пришли искать свою собаку? – сделал новую попытку репортёр.

– Да! Ибо предсказано предками: "Египет будет сражаться в некрополе". В некрополе – понимаете? Это значит – на кладбище!

Он поднял вверх руку, как бы призывая прислушаться. Лай за стеной раздался с новой силой, и незнакомец проговорил:

– Воистину: сердца их плачут.

Он внезапно тронулся с места, прошёл мимо репортёра, свернул к дверям собачника. Постоял возле них, прислушиваясь. И вдруг навалился на двустворчатую дверь, закрытую на висячий замок.

– Вы что там делаете? – раздался вопль Эльвиры. Она бежала от сторожки, следом за ней, кособочась, спешила Людмила, а следом за Людмилой – три пса. Однако, учуяв незнакомца, псы неожиданно остановились, присели и оскалились.

Дверь стала проваливаться внутрь; из косяков с визгом выворачивались ржавые гвозди, со скрежетом гнулись дверные петли.

– Ой, божечки ты мой! – вскрикнула Эльвира и, споткнувшись, упала. Шубейка задралась до спины, вместе с костюмом. Переспелый зад в растянутых колготках предстал во всей красе.

Двери рухнули, но человек не успел в них войти: ему навстречу вывалился целый клубок собак. С рычаньем, визгом, неистовым лаем собаки бросились по дороге, перескакивая через тело Эльвиры – своего самого верного друга.

Когда собачник опустел, человек в камуфляже вошёл внутрь. Через некоторое время оттуда, из зловонной тьмы, послышалось дикое заунывное пение, от которого у репортёра волосы поднялись дыбом.

– Алик, ты снимаешь? – вполголоса спросил он, когда громадная свора собак промчалась мимо него.

– Ага, – ответил Алик.

– Ты сдурел совсем? Кончай давай. И сматываемся.

Они помчались к машине.

Репортёр не видел, как часть своры, покружив по территории питомника, окружила Эльвиру. Не видел, и не хотел видеть того, что случилось дальше. Но Алик снимал до последней минуты, снимал, даже когда уже был в машине, и даже когда захлопнул дверцу – снимал сквозь стекло.

Такого еще никто и никогда не видел. Он, Алик, первый снимет и сможет показать это!

Но они уже не увидели, что было дальше: машина рванула с места.

А дальше Ка вышел из собачника, причём камуфляж в нескольких местах был продран то ли гвоздями, то ли зубами взбесившихся собак.

Молча двинулся к собакам, которые грызли поверженную Эльвиру. При его приближении стая стихла, отступила. С низким рычанием собаки пятились всё дальше и дальше, по мере приближения Ка. Но Ка словно и не замечал их. Он подошёл к Эльвире, нагнулся, оглядел бескровное, покусанное лицо. Приподнял её голову – увидел кровь. Вздохнул и покачал головой.

Нет, это не та дева, которая нужна Хентиаменти-Сараме.

* * *

Город Колпашево Томской области. Аэропорт

– В Томск летишь?

– Ну.

– Местечко найдётся?

– Для тебя – найдётся.

– А для собаки?

Тут только незнакомый пилот высунулся из кабины престарелого "Ми-2".

– Для кого-о? – удивлённо протянул пилот.

– Для собаки, – повторил Костя.

Пилот выбрался из кресла, исчез, потом спустился на бетон. По бетону струилась белая поземка.

– Если собака породистая, – неторопливо и рассудительно сказал он, – возьму. За сто баксов.

– Да ты что! – Костя даже руки развёл, – У меня таких денег нет.

– А у хозяина собаки? – пилот подмигнул. – Хорошая собака знаешь, сколько стоит?

Костя посмотрел на позёмку, уныло вздохнул.

– Наверное, много. Только моя – беспородная. И хозяин у неё неизвестно где.

Пилот помолчал. Потопал ногами. Плюнул.

– Ещё бы я чужих собак возил…

Костя опять вздохнул.

– А если я полечу?

– Ты? – удивился пилот.

– Ну да. С этой собакой.

Пилот сказал:

– Это – совсем другое дело! Сто баксов!

– Опять?

Пилот закурил, пряча зажигалку от ветра. Сказал доверительно:

– Я тебе вот что скажу… Садись со своей собакой в рейсовый автобус – и езжай. Если с шофёром, конечно, договоришься.

Костя махнул рукой и повернулся уходить.

– Слышь! – окликнул пилот. – А ты откуда эту собаку взял?

– Из лесу, – неохотно ответил Костя.

– Так она охотничья? – внезапно заинтересовался пилот.

– Да какое там… Городская.

– И на что она тебе?

– Шапку сшить! – на ходу огрызнулся Костя.

И вдруг услышал сзади:

– Ну, так бы сразу и говорил…

* * *

Тарзану было уютно и тепло. Он лежал в ногах у Кости, а Костя сидел один на заднем сиденье «Жигулей»: он купил у частника все три места, да ещё приплатил сверху за собаку. Водитель почему-то подозрительно косился на Тарзана.

Тарзан дремал, слушая свист ветра, шуршанье колёс по ровной дороге. Незнакомые запахи обволакивали его, и он с удовольствием разбирался в них. Одни были резкими, неприятными – это пахли механизмы, искусственная кожа, синтетика, и что-то, похожее на пихтовый аромат: в салоне был включён ароматизатор. Другие – приятными, знакомыми; от Кости, например, пахло почти так же, как от Старой Хозяйки, которая частенько бросала Тарзану косточку из супа.

Костя тоже дремал. Он не знал, зачем нужно то, что он делает, но твёрдо чувствовал, что поступает правильно, именно так, как надо.

Впереди у него были три дня отдыха, и почему бы ему не прокатиться в Томск? Город теперь меняется день ото дня – готовится к юбилею. Хоть по нормальным улицам походить, а не по колпашевским буеракам.

* * *

Кабинет губернатора

– Я тебе покажу «чрезвычайное положение»! – губернатор пристукнул ладонью по столу. – И думать забудь!

Пристукнул он на Густых, который считался его любимчиком. А Густых предлагал ввести в городе и окрестностях режим ЧП и начать планомерный отлов бродячих животных и принудительную вакцинацию всей домашней живности поголовно.

Густых надулся от обиды.

Максим Феофилактыч уже пожалел, что не сдержался. Сказал мягче:

– У нас через полгода выборы, – а мы ЧП вводим. Да что я потом Москве скажу? А народу? А?

– Вот Густых и подскажет, что сказать, – пробубнил со своего места мэр города Ильин.

Щёки губернатора побагровели. Ильин сказал чистую правду: Густых отвечал за все предвыборные кампании Максима Феофилактыча и ещё ни разу не ошибся. А кампаний было уже целых три. Правда, в словах Ильина, как обычно, слышалась ядовитая насмешка.

Но тут уж пришлось сдержаться. Этот казнокрад, взяточник, и вообще подлец Ильин был слишком умён. Мог и подгадить, где не надо. А перед выборами – оно ведь совсем, совсем не надо.

– Про "Верного друга" уже все знают? – пересилив себя, спросил губернатор.

– А что? – спросил член комиссии Борисов, круглый человечек в военной форме, – начальник штаба областного управления ГО и ЧС.

"Ну, этот все узнаёт в последнюю очередь", – с досадой подумал губернатор. Вздохнул.

– Собаки там взбесились. Вырвались на свободу и разорвали эту свою собачницу, хозяйку притона. То есть, приюта. Как её? Лебедева, что ли. Эльвира…

– Борисовна, – подсказал Густых.

– Борисовна! – повторил губернатор громче. – И нет больше на свете этой Борисовны! Сторожиха в будке спряталась, всё своими глазами видела.

– Сторожиха? – удивленно сказал Ильин. – Я и не знал…

– Она сейчас у нас, – подал голос замначальника УВД Чурилов. – Допрашиваем.

– И что?

– Да, что… – Чурилов пожал плечами. – Она из бомжей. У неё и раньше, скорее всего, с головой не всё в порядке было. А теперь и вовсе… Башню, как говорится, снесло. Плетёт чёрт знает что.

– А что именно? – не унимался Ильин.

– Да про какого-то "чёрного человека". Будто бы он ворота в питомнике выломал. Собак выпустил, а сам внутрь вошёл. И исчез бесследно.

– Как исчез?

Чурилов снова пожал плечами и вздохнул:

– Я же говорю, у этой сторожихи, Людмилы Виноградовой, с головой непорядок. Она, когда собаки разбежались, ещё часа три в сторожке просидела. Говорит, Богу молилась. А потом вылезла, в здание питомника вошла. А там – никого. Пошла назад – наткнулась на тело этой Эльвиры. И – всё. Больше ничего не помнит.

– Бред! – кратко заметил губернатор.

Ильин пожевал губами – губы у него были что надо: большие, приплюснутые, – он в молодости почти профессионально занимался боксом.

– А что, – сказал он, – ворота там крепкие?

– Мы смотрели, – живо повернулся к нему Чурилов, – видно, его самого очень интересовало всё это. – Ворота что надо, здоровенные. Деревянная основа, жестью обитые изнутри. Там, в собачнике этом, коровник раньше был. Двери ещё советских времён, надёжные, а жестью их уже для собак обили. Ну, так эти ворота – выломаны. Совсем, напрочь: с косяками, с петлями.

Губернатор тоже заинтересовался. Смотрел на Чурилова с подозрением.

– Так! – сказал он. – А почему вы мне обо всём этом раньше не доложили?

Чурилов виновато пожал плечами. Максим Феофилактыч бросил неприязненный взгляд на Ильина.

– Между прочим, в питомнике как раз телевизионщики работали в это время, – сказал Чурилов, опасливо поглядывая на губернатора.

– Какие еще телевизионщики?! – гневно спросил Максим Феофилактыч. – Почему мне не доложили? Владимир Александрович! – Он развернулся к Густых, сидевшему сбоку. – Почему я узнаю обо всём в последнюю очередь? Я что, последний в области человек?..

– Я сам подробностей не знал, – развёл руками Густых. – Мне не докладывали…

– А вы могли бы у Чурилова или у самого Гречина сами спросить!

Густых молчал, нагнув голову.

– Могли? Или не могли?.. Вы, в конце концов, председатель чрезвычайной комиссии, или что??

Губернатор треснул ладонью по столу.

Густых покраснел. Такой выволочки – да ещё при всей этой шушере, – он от Максима ещё ни разу не получал. Тьфу ты, пропасть! И что за день такой?

Губернатор повернулся к Чурилову.

– Что там за телевизионщики были, откуда?

– Из "АБЦ". Мелочь пузатая, – внятно сказал Ильин.

Губернатор отмахнулся. Не отрывая взгляда от Чурилова, сказал:

– Я, кажется, вас спрашиваю?

– Ну да, группа из частного телеканала "АБЦ". Журналист и оператор. Фамилии сказать?

– Да на кой чёрт мне сдались их фамилии! Лучше скажите: они снимали?

– Снимали.

– Так что вы вола за хвост тянете?? Где эта запись?

– Ну… – замялся Чурилов, – мы посоветовались, и решили, что в интересах следствия…

Губернатор хлопнул ладонью так, что подскочили все три микрофона, а раскрытый ноутбук захлопнулся и жалобно пискнул.

– Да что тут у вас творится? – закричал, уже не в силах сдерживаться, Максим Феофилактыч. – Уже запись прячут от губернатора "в интересах следствия". Какого следствия? Вы там что, очумели совсем? Не понимаете, что происходит? Вы эту запись в первую очередь должны были передать вот ему, – он ткнул пальцем в Густых. – Он председатель комиссии по ЧС! А положение у нас сейчас как раз такое – Че-Эс!

Он перевел дух. Выпил воды, мрачно оглядел притихшую комиссию.

– Что медицина скажет?

Начальник департамента здравоохранения Ковригин – огромный, невероятно огромный и толстый человек, – завозился.

– Пока мы ведём наблюдения, Максим Феофилактыч…

– За кем? За укушенными или за собаками?

– За собаками… Укушенных за последние дни практически нет.

– Ну да! – ядовито сказал губернатор. – Укушенных нет, – только разорванные на кусочки… А что, по трупу определить ничего нельзя?

– Ну… – начальник департамента здравоохранения задумался.

– Хорошо, с вами понятно. Вы, по-моему, и не пытались ничего определить… А собаки?

– Собаки содержатся в питомнике института вакцин и сывороток, в отдельном блоке. Пока результаты наблюдения отрицательные.

– В смысле?

– Симптомов бешенства у собак из приюта нет.

– Нет… – хмуро повторил губернатор. Помолчал. Потом спросил тихо:

– А что же тогда есть?

Ковригин завозился так, что стул под ним заскрипел, – казалось, вот-вот изогнутые металлические ножки разъедутся в стороны.

– Может быть, мы столкнулись с новым… Неизвестным пока заболеванием… – промямлил начальник здравоохранения, и тут же оживился: – Интересно, главное, что только собаки ведут себя странно.

– Не понял! – рявкнул губернатор.

– Бешенством, Максим, не только собаки болеют, – неторопливо пояснил Ильин. – Другие животные тоже. Кошки, например. Так что если есть эпидемия, кошек тоже нужно брать на учёт.

Губернатор сидел, слегка выпучив глаза.

В наступившей тишине стало слышно, как где-то вдали, за огромными окнами, за бетонными стенами, на берегу реки, завыла собака.

– Хорошо… – наконец выговорил Максим Феофилактыч. – Заседание пока прерывается. Минут на сорок… Никому не расходиться. Чурилов! Немедленно привезите сюда эту запись. Да, и этих двух телевизионщиков прихватите. И побыстрей, пожалуйста. А вы все, – он обвёл взглядом присутствующих, – крепко-накрепко запомните: ни одно слово не должно просочиться за стены этого кабинета. Ни одно! И никому! Даже если шепнёте жене – голову оторву. Ясно?

Ильин чуть заметно покачал головой. Ну, хватил Максим. Это уж чересчур…

Он поднялся, на ходу вытаскивая сигареты. Курить хотелось до звона в голове.

Следом за ним, вздохнув свободнее, стали подниматься и остальные.

– Ковригин! – окликнул губернатор.

Начальник здравоохранения замер, отставив необъятный зад.

– Останьтесь. Вы мне нужны. И вы тоже останьтесь, – кивнул он начальнику санэпиднадзора Зинченко.

И, спохватившись, крикнул уже стоявшему в дверях и закуривавшему Ильину:

– Александр Сергеевич! Ты там про какого-то местного знатока-краеведа рассказывал, помнишь?

– Коростылев! – подсказал Ильин, с наслаждением выпуская в кабинет струю дыма; курить в губернаторских апартаментах строго воспрещалось, и это было элементарной мелкой пакостью за допущенное губернатором мелкое хамство.

Максим всё понял. Поморщился.

– Ну, так вызови его сюда. Вечерком. Поговорим с ним с глазу на глаз.

– Вызову, – кивнул Ильин и закрыл за собой двери с видом вполне удовлетворенным.

* * *

Черемошники

Бракин шёл по переулку, по обыкновению высоко подняв голову и рассматривая даль. Возле одного из домов стояла белая «Волга» с «белодомовскими» номерами. Бракин отметил этот факт, как отмечал и откладывал в памяти все мелочи и случайности, замеченные им в последнее время.

Проходя мимо "Волги", в которой дремал скучающий шофер, Бракин взглянул на дом. За забором было видно новенькое, недавно вставленное окно. А в окне – двое мужчин. Одного из них Бракин знал, потому, что часто видел по телевизору. Другого тоже знал, – но откуда, понял не сразу.

Он неторопливо прошёл мимо, свернул в Корейский переулок, потом на Чепалова… И лишь когда его мансарда замаячила вдали над опушённой инеем черемухой, Бракин вспомнил.

Белое лицо в очках. Лицо старого человека, с глубокими бороздами на щеках. Очки всегда отражают какой-нибудь свет – фонарный, лунный, солнечный. Поэтому глаз не видно.

Бракин встречал этого старика на улице, в местных магазинчиках. Значит, это к нему сегодня пожаловал в гости сам мэр города.

Войдя во двор, Бракин привычно двинулся к поленнице и остановился: часть дров исчезла. Присмотревшись, Бракин понял: исчезли только берёзовые дрова. Под навесом теперь остались одни сосновые.

Бракин вздохнул. Это Ежиха, видать, постаралась. И не поленилась же – все берёзовые перетаскала в дом, на веранду. Да, Бракин, как правило, брал из поленницы только берёзу – она и разгоралась лучше, и тепла давала куда больше. Но делал это Бракин не по злому умыслу, а машинально, уяснив для себя однажды, что берёза для печки лучше.

Бракин покачал головой. Видно, его тут и впрямь считают чужаком. А может быть, и кем-то похуже… Он вспомнил, как однажды случайно подслушал разговор Ежихи с соседкой. Ежиха тогда искоса глянула на проходившего мимо Бракина и вдруг тихо брякнула: "Вот он, нелюдь идёт…".

Бракин усмехнулся. Кем же конкретно его здесь считают? Оборотнем, что ли? Ну, что ж тут сказать… Не без оснований.

Хотя, по идее, Ежиха могла бы сначала сказать: мол, берёзовые нам самим не помешают, дед-то все лежит, болеет, а мне одной трудно три раза в сутки печь топить. А если, мол, только берёзовыми дровами, – так можно всего два раза, – утром и вечером. Дед, как заболел, мерзливым стал, – требует, чтоб в доме всегда тепло было…

Но нет, Ежиха просто молча перетаскала дрова.

Запомним и это.

Бракин набрал охапку сосновых поленьев, пошёл к своей двери. Краем глаза заметил, как в хозяйском окне шевельнулась занавеска: Бракину даже показалось, что он заметил востроглазое лицо Ежихи.

Поднявшись к себе, он отпихнул ногой радостно бросившуюся к нему Рыжую. Свалил дрова у печки. Разделся, заварил чаю, насыпал Рыжей сухого корма, растопил печь. И долго сидел перед закрытой дверцей, глядя в щель на пляску весёлых огненных человечков.

Темнело. Рыжая подошла, потерлась о ногу Бракина.

Бракин не отозвался.

Стало совсем темно. Но Бракин по-прежнему сидел возле печки на табуретке.

А когда в окне показался объеденный с одной стороны бледный лунный диск, Бракин встал, оделся, свистнул Рыжей: пойдем, мол, – и открыл дверь.

Рыжая, истосковавшаяся по воле, с визгом и лаем понеслась вниз по лестнице. Внизу обернулась, дожидаясь хозяина.

– Пошли, – сказал Бракин, выходя в калитку на улицу.

Он неторопливо побрёл по горбатому переулку. В руке он держал пакет – словно собрался в магазин. Рыжая весело неслась рядом, то отставая, чтобы пометить столб или дерево, то уносясь вперёд, затевая с цепными псами короткую собачью перебранку.

Когда они оказались возле дома очкастого старика, Бракин приостановился. Неподалёку горел фонарь, и задерживаться здесь надолго было ни к чему.

– Вот этот дом, – сказал Бракин вполголоса.

Рыжая насторожилась, высоко подняла одно ухо.

– Здесь живёт тот, кто нам нужен.

Рыжая в недоумении оглядела забор.

– Да, здесь, – кивнул Бракин.

Присел на корточки, взял морду Рыжей в руки, – она аж взвизгнула от счастья, – и тихо сказал:

– Сторожи здесь. Дождись, когда хозяин вернётся. И потом последи, сколько можешь. Устанешь, замёрзнешь, – беги домой. Я буду тебя ждать.

Он поднялся, заметив впереди, в начале переулка, фигуру прохожего.

– Да смотри, не очень тут "светись", – быстро предупредил Бракин. – От старика всего можно ждать. Чуть что – прячься, огородами уходи!

Он хмыкнул. И пошёл быстро, не оглядываясь.

Рыжая сидела несколько секунд в прежней позе: недоуменно подняв одно ухо. Потом встряхнулась, помчалась вперёд, – и с лаем налетела на прохожего.

– Да отстань ты! – огрызнулся прохожий.

Рыжая полаяла ещё для порядка, и побежала дальше, стараясь не слишком удаляться от дома таинственного старика.

* * *

Рыжая вернулась нескоро. Уже луна почти закатилась, лишь краешком освещая угрюмый, погружённый в безмолвие мир, когда Рыжая, стуча коготками, взлетела по лестнице и тявкнула под дверью.

Бракин открыл, присел: Рыжая кинулась ему на руки, стала лизать в лицо, в нос, в губы. Холодная, засыпанная снегом, дрожащая от холода и испуга.

Бракин сел поближе к печке, погладил Рыжую, взял её морду в ладони, заглянул в глаза.

– Ну, что ты видела? Рассказывай.

Рыжая взвизгнула.

И Бракин словно провалился в её глаза и на какое-то время стал ею, – маленькой симпатичной рыжей собачонкой, бродившей вдоль заборов, обнюхивая чужие метки, и облаивая редких прохожих.

Потом и прохожих не стало. Мороз усилился. В окнах старика было темно, и Рыжая решилась: перескочила через забор в том месте, где ветром намело высокий сугроб, почти по самый забор. Покружила по маленькому дворику, и нашла себе местечко под навесом, где стояли лопата, метла, и лежали ещё какие-то вещи, тщательно укрытые брезентом. Рыжая легла в уголок, одним боком – к брезенту, свернулась клубочком и замерла.

Она дремала, когда на улице послышался шорох шин, хлопок открываемой автомобильной дверцы.

– Вот спасибочки, – до самого дома доставили, – раздался старческий дребезжащий голос. Голос был притворным, лицемерным, – Рыжая, это сразу почувствовала. Как, впрочем, чувствуют притворство в человеческом голосе почти все собаки, кроме умственно отсталых, – а таких, кстати, немало среди собак благородных, искусственно выведенных пород, – "генетически модифицированных", как принято теперь говорить.

– Большой привет градоначальнику нашему, Александру Сергеичу, – проскрипел старик, хотя дверца захлопнулась и машина уже отъехала.

Скрипнули железные ворота, старик быстро прошёл в дом.

Но свет не зажёг.

Более того: дом оставался тихим, безмолвным, словно в нём и не было никого.

Рыжую это насторожило. Хозяева, возвращаясь домой, хотя бы включают свет, выходят во двор.

Этот не вышел. Может быть, он так устал, что сразу же лёг спать?

(Тут Бракин покачал головой. Такое возможно, но… невозможно. Уж в сортир-то он должен был сходить. Правда, многие одинокие старики здесь пользуются по старинке горшками, – стесняться некого, а на улицу зимой, особенно если ночью прихватит, чесать не шибко-то охота).

Короче говоря, Рыжая незаметно для себя уснула.

А проснулась внезапно: почувствовала, что она во дворе не одна. Открыла глаза – и взвизгнула от испуга: прямо над ней, на фоне звёздного неба, нависало громадное лохматое чудовище, от которого грозно пахло зверем, кровью, диким лесом.

И не просто кровью.

Зверь стоял над ней, глядя обманчиво лучистыми глазами, широко расставив массивные лапы, нагнув гигантскую серую, серебрившуюся под звёздами, голову.

Зверь молчал, и дышал тихо-тихо, чуть слышно.

Рыжая, не долго думая, тут же перевернулась на спину, выставив безволосый живот, стала загребать передними лапами и повизгивать. Визг был натуральным: уж очень она испугалась.

Серебристое чудовище постояло ещё с минуту, принюхиваясь и размышляя.

А потом – исчезло.

То есть, наверное, оно так быстро отскочило, перемахнув через забор, что Рыжая, опрокинутая на спину, просто не успела уследить.

Во всяком случае, Рыжая снова осталась одна. Перед ней был небольшой двор, аккуратно вычищенный, подметённый. Снег казался голубым, а лёд на бетонной дорожке отсвечивал вороненой сталью.

Тогда Рыжая осторожно поднялась, бесшумно прошла к переднему углу дома, нашла там лазейку, вылезла в палисадник. Обошла дом кругом, по тропинке вдоль штакетника добралась до соседнего дома, перепрыгнула невысокий заборчик, – и едва не попала в зубы поджидавшего её цепного пса. Пёс, хоть и поджидал, но от такой наглости просто ошалел: Рыжая едва не свалилась ему на голову. Пёс даже отскочил, и с замедлением, гремя цепью и клокоча гортанью, кинулся в атаку.

Атака не удалась: Рыжая была воспитана улицей, и прытью превосходила всех окрестных собак. Она ловким манёвром уклонилась от страшных челюстей сторожа, прыгнула к сугробу, перескочила через забор и оказалась уже на Стрелочном переулке.

В переулке царили мрак и тишина, и Рыжая, не чуя под собой ног, стремглав кинулась домой.

– Та-ак, – задумчиво протянул Брагин, ссаживая Рыжую с колен.

Подставил ей чашку с магазинным студнем, прошёлся по комнате, и прилёг.

Луна закатилась. Мансарда погрузилась в полную тьму. Рыжая ещё долго чавкала и стучала хвостом об пол в знак благодарности, а потом, повозившись, устроилась на своем половичке и задышала тихо и ровно.

* * *

Автовокзал

– Ну, всё, старичок, извини… Куда тебе дальше – не знаю. Думаю, дорогу сам найдёшь.

Костя сидел перед псом на корточках. Тарзан глядел на него молча и пытливо, словно вслушивался в слова и пытался их понять.

– Город большой, ёшкин корень, – ищи хозяина, если сможешь.

Тарзан понял, напрягся, приподнял голову и басовито гавкнул.

Костя погладил его по покатой голове с белыми пятнами над глазами.

– Вишь ты, сразу понял, как про хозяина услыхал, – сказал Костя и поднялся. – Ладно. Иди, брат, ищи хозяина. Ищи!

Он ещё потрепал Тарзана за ухом и повернулся. Но успел сделать лишь несколько шагов, как почувствовал: что-то неладно.

Он обернулся. И увидел, как, рассекая вечно спешащую толпу, прямо к Тарзану идут два милиционера.

Один из них на ходу отстегивал от пояса газовый баллон, другой что-то кому-то докладывал по рации.

А Тарзан по-прежнему смирно сидел, склонив голову, и смотрел на Костю. И милиционеры заходили на него с двух сторон, с опаской. Тот, что говорил по рации, уже положил руку на кобуру.

– Ну, чего расселся? – неожиданно для себя громко спросил Костя. Хлопнул себя по ноге: – Ко мне!

Радостно тявкнув, Тарзан вскочил и кинулся к нему.

Милиционеры на мгновение замерли, потом почти официальной походкой направились прямо к Косте.

– Здравия желаю, – хмуро сказал один, оглядев Костю и чутьём уловив, что перед ним – не просто шпак, а человек, имеющий какое-то отношение к военной форме и погонам, хотя Костя был в "гражданке". – Ваша собака?

– Моя, – ответил Костя.

– Так… Почему собака без ошейника и без поводка?

– А разве это обязательно? – простодушно спросил Костя. – Вы извините, мужики, я только что с Северов, и собака со мной, оттуда. Мы новых порядков не знаем. Не освоились ещё.

– Порядки везде старые и одинаковые, – проворчал милиционер. – Собаке в общественном месте полагаются ошейник, поводок, ну, и хозяин, соответственно.

Костя улыбнулся как можно простодушнее. Развел руками.

– У нас они так бегают, вольно…

– Это где это "у вас"? – подозрительно спросил второй.

– На Васюгане.

Милиционеры переглянулись и первый спросил:

– Документы какие-нибудь есть?

Костя молча вытащил служебное удостоверение.

– А… летун, значит, – сказал милиционер. – В отпуск вырвался?

– Ну да. На несколько дней.

Костя ждал, пока удостоверение переходило из рук одного патрульного в руки другого.

– Поня-ятно… – протянул первый. – Чёрт знает… Вообще-то, штрафануть тебя полагается.

– Штрафуйте, если полагается, – согласился Костя.

Милиционер со вздохом огляделся. Лицо его просветлело.

– Вон большой магазин в пятиэтажке, "Спутник" называется, – видишь?

– Конечно. Я в этот "Спутник" и раньше не раз заглядывал…

– Ну, так чеши туда, там есть собачий отдел. Быстренько купи ошейник и поводок.

Костя удивленно спросил:

– Ну? Серьёзно?

– Вот тебе и "ну"! – передразнил милиционер. – У нас тут с собаками сейчас всё очень серьёзно. Всех бесхозных – на свалку, хозяев, которые за своими собаками плохо следят, штрафуем. Между прочим, разрешено против собак оружие применять.

– А как же собак выгуливают? – поинтересовался Костя.

– А кто как – это уже не наша забота, – хмуро улыбнулся милиционер. – По ночам, в основном…

– Так что, выходит, мне в Колпашеве правду говорили? – сказал Костя. – Карантин в городе из-за бешенства?

Милиционер не ответил.

– Санёк, – обратился он к напарнику. – Походи вокруг, пооглядывай, как бы кто лишний не увидел. А я пса покараулю.

Он снова взглянул на Костю:

– Чего стоишь? Дуй в магазин!

Второй вмешался:

– А дальше он как?

Первый мгновенно понял, снова повернулся к Косте:

– Ты на колесах?

– Нет. На частнике из Колпашева доехал…

– Ну, блин, тогда совсем плохо… Ни в какой городской транспорт тебя не пустят. Так что: либо пёхом – переулками, либо на частнике. Если, конечно, сможешь договориться.

– Так строго? – снова удивился Костя.

– У нас всегда строго! Ну, давай, иди, мы подождём.

Костя кивнул, приказал Тарзану:

– Сидеть! Ждать! – и помчался.

Через пару минут прибежал назад с новенькими, еще в упаковке, ошейником и поводком.

Но ни милиционеров, ни Тарзана на месте не оказалось. Текла по тротуару спешащая от автовокзала к железнодорожному вокзалу и обратно толпа, на площади в очередь подъезжали "маршрутки". Над железнодорожным вокзалом электронное табло высвечивало время.

"Ёшкин кот! Как сквозь землю провалились!" – и Костя трусцой побежал вдоль остановки, потом свернул к вокзалу. Заглядывал во все уголки, обежал вокзал кругом, даже за заснеженные кусты заглянул. Пропали, – да и только!

"Обманули, гады! Ишь, будто бы не захотели штрафовать, – пожалели… И как я сразу-то не догадался?".

Костя остановился и с тоской стал оглядывать набитую народом и машинами привокзальную площадь.

* * *

Тверская губерния. 1860 год

…К полудню село будто вымерло. Барин и барыня слышали, что в селе идет коровий мор: мрут и коровы, и овцы, и прочая живность. Говорят, даже собаки сбесились, и их, кто поумней, запер с глаз подальше.

День был пасмурный, сумеречный. Шла вторая неделя октября, и дождик, то усиливаясь, то сходя на нет, превратил эти недели в сплошные тягостные сумерки.

Староста накануне приходил, докладывал, глядя в сторону:

– Вы, Егорий Тимофеич, не бойтесь, вам ничего не сделают. А только завтра чтобы света в доме не зажигали. Ни в свечах, ни в печи.

– Вот как? – насмешливо спросил Григорий Тимофеич и позвал жену:

– Аглаша! Иди-ка послушай, что староста говорит. Нам крестьяне завтра велят весь день в темноте и холоде сидеть.

Староста смял шапку, тяжело и длинно вздохнул.

– Не серчайте, Егорий Тимофеич – а только обычай такой. Коровью смерть гнать народ собрался. А это дело строгое.

– А попа? – спросила Аглаша, появляясь в дверях в фиолетовом платье, очень шедшем к её розовому личику. – Попа звали?

Староста исподлобья взглянул на неё.

– Поп тут не при чём. Поп уже с крёстным ходом ходил, кадил и молитвы пел, – толку мало. Да он наши обычаи знает, – сам из крестьян.

– И что же это за обычаи? – почти игриво спросила Аглаша.

Староста промолчал, ожесточенно мял шапку и глядел в угол.

Григорий Тимофеич обернулся к Аглаше:

– Пошли Малашку к попу, сделай милость. Может, хоть он нам что объяснит.

– Не объяснит! – вдруг резко и строго сказал староста. Смутился и сбавил голос: – Не объяснит, потому как сам от греха уехамши. В Вёдрово, к тёще. Будто бы тёще его нездоровится. Он сегодня поутру и уехал.

Григорий Тимофеич молча, всё более и более удивляясь и сердясь, смотрел на старосту.

– Демьян Макарыч! – наконец сказал строго. – Вы сюда пришли шутки шутить?

– Нет-с, и в мыслях не было! – староста, наконец, поднял глаза. Глаза были чистыми, искренними.

– Так что ж такое завтра будет, что нам нельзя свету зажечь?

– А живой огонь будет, – сказал вдруг староста. Покряхтел, поняв, что сказал лишнее, но все же не отступился: – Живой огонь будут добывать. Чтоб, значит, этим огнём коровью смерть и убить.

Григорий Тимофеевич побарабанил пальцами по столу.

– Послушай, Демьян, – сказал почти ласково. – Ты ведь знаешь, что волки у нас завелись?