Текст книги "Каменный Пояс, 1982"

Автор книги: Сергей Баруздин

Соавторы: Лидия Преображенская,Мустай Карим,Владимир Курбатов,Николай Верзаков,Людмила Татьяничева,Сергей Поляков,Нина Кондратковская,Петр Краснов,Иван Малов,Геннадий Суздалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Каменный Пояс, 1982

Литературно-художественный и общественно-политический сборник, подготовленный Челябинской, Курганской и Оренбургской писательскими организациями. Включает повести, рассказы, очерки, статьи, раскрывающие тему современности. Особое место отведено произведениям молодых литераторов.

ОДНА СУДЬБА

ЛЮДМИЛА ТАТЬЯНИЧЕВА

♦

БРАТСТВО

Большая дорога

Не может быть узкой.

Не может быть черным

Огонь маяка.

Не может – не смеет! —

Считать себя русской

Пустая душа

И скупая рука.

Россию могучей

Всегда называли

Не только за силу

Просторов земных.

Но никогда

Мы себя не считали

Мудрей и достойней

Народов других.

И больше,

Чем самым великим богатством,

Не меньше,

Чем жизнью и счастьем детей,

Мы дорожим

И гордимся мы братством

Разноязычных свободных людей.

У русских есть добрый обычай

И право —

Их мы обязаны

Свято хранить —

Последний кусок

И победную славу

С другими народами

Братски делить.

И если друзья

Говорят нам спасибо,

В ответ мы спасибо друзьям говорим

За то,

Что любимая нами Россия

Родней и желанней

Становится им!

МУСТАЙ КАРИМ

♦

Я – РОССИЯНИН

Не русский я, но россиянин. Ныне

Я говорю, свободен и силен:

Я рос, как дуб зеленый на вершине,

Водою рек российских напоен.

Своею жизнью я гордиться вправе —

Нам с русскими одна судьба дана.

Четыре века в подвигах и славе

Сплелись корнями наши племена.

Давно Москва, мой голос дружбы слыша

Откликнулась, исполненная сил.

И русский брат – что есть на свете выше! —

С моей судьбой свою соединил.

Не русский я, но россиянин. Зваться

Так навсегда, душа моя, гордись!

Пять жизней дай! Им может поравняться

Моей судьбы единственная жизнь.

С башкиром русский – спутники в дороге,

Застольники – коль брага на столе,

Соратники – по воинской тревоге,

Навеки сомогильники – в земле.

Когда же целовались, как два брата,

С могучим Пугачевым Салават,

В твоей душе, что дружбою богата,

Прибавилось любви, мой русский брат.

Не русский я, но россиянин. Чести

Нет выше. Я страны советской сын.

Нам вместе жить и подниматься вместе

К сиянию сверкающих вершин.

В душе моей – разливы зорь весенних,

В глаза мои луч солнечный проник.

На сердце – песня радости вселенной,

Что сквозь века пробилась, как родник.

И полюбил я силу в человеке

И научился радость жизни брать.

За это все, за это все – навеки

Тебе я благодарен, русский брат.

Ты вкус дал хлебу моему и воду

Моих степей в живую обратил,

Ты мой народ, для радости народа,

С народами другими породнил.

Не русский я, по россиянин. Зваться

Так навсегда, душа моя, гордись!

Десятку жизней может поравняться

Моей судьбы единственная жизнь.

Перевод М. Дудина

МИХАИЛ ШАНБАТУЕВ

♦

БРАТСТВО

Под небом холодным и грустным,

Деля и нужду, и успех,

Служили татарин и русский,

Эстонец, калмык и узбек.

И русый, и рыжий, и черный,

У самой полярной волны

Мы были, как в колосе зерна,

Во всем безупречно равны.

Нас стужа одна обжигала,

Вела нас надежда одна,

Одна за спиною лежала

Согретая братством страна

МИХАИЛ ЛЬВОВ

♦♦♦

С. Хакиму

Сколько нас, нерусских, у России —

И татарских, и иных кровей,

Имена носящих непростые,

Но простых российских сыновей!

Пусть нас и не жалуют иные,

Но вовек – ни завтра, ни сейчас —

Отделить нельзя нас от России —

Родина немыслима без нас!

Как прекрасно вяжутся в России,

В солнечном сплетении любви,

И любимой волосы льняные,

И заметно темные твои.

Сколько нас, нерусских, у России —

Истинных российских сыновей,

Любящих глаза небесной сини

У великой матери своей!

АЛЕКСАНДР КУНИЦЫН

♦

МНОГОГОЛОСЬЕ

Слово

Многих народов

Тут звучит

С давних пор…

И в названии гор,

Рек,

Речушек,

Озер

И в названьях заводов.

То аул,

То станица.

Да еланка, урман.

Киалим, слышишь, мчится!

Над Инышко – туман.

Горы,

Степи

И речки

Нас связали в одно,

А еще все мы речью

Побратались давно.

Речь удмуртов,

Казахов,

Коми,

Русских,

Татар…

Тут, наверно, и птахи,

Коль устроят базар —

На десятке засвищут,

Загалдят языков!

Здесь то боль,

То преданье.

Здесь лишь сделаешь шаг,

Рядом с русским названьем —

Аргаяш,

Кунашак.

И за словом не надо

Мчаться к краю земли,

Прямо с Еткулем рядом —

Селезян,

Журавли…

И живут здесь народы,

Вместе ставя заводы,

Вместе плавя руду,

И в давнишние годы,

И в недавнем году.

Есть что, братья, на свете

Сообща нам беречь,

И напомнит об этом,

Лишь прислушайся,

Речь…

ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ

НИКОЛАЙ ТЕРЕШКО
Встреча с Магниткой

Очерк

К вечеру ноги у меня зачугунели. Но голова была ясная, а на душе легко. Шутка ли – через двадцать лет вернуться в город своей юности – Магнитогорск. Тут уж и сто верст не крюк. А мне так хотелось обежать весь комбинат, вдохнуть его своеобразный воздух, услышать вот уже пять десятилетий не умолкающий ни на минуту шум могучих агрегатов, в сравнении с которыми и рёв турбин лайнеров на современном аэродроме жидковат, увидеть золото льющегося в ковш металла. Хотелось старых знакомых повидать да и себя им показать. Поэтому и вырядился в белую рубашку да серый галстук, льнущий к летнему костюму, распрекрасно понимая, что на домне и на мартене, на коксохиме и на прокате этакий наряд если и не смешон, то, во всяком случае, странен. Видел добрую ухмылку, но выручали друзья. Это, мол, наш, сейчас – гость, просто радуется, что снова тут, с нами.

Магнитка всегда была для меня светлым воспоминанием. Здесь познавал азы жизни и азы профессии. Здесь приобщался к той простой и мудрой истине, которая навсегда стала мерилом всех поступков, своих и чужих, – насколько человек открыт и честен к своим товарищам по труду, такова ему и цена.

Помню одного человека – встреч с ним было мало, но облик его передо мной до сих пор. Высокий, худощавый, быстрый, но не суетливый. С неизменной полусигаретой в прокуренном мундштуке. Фамилию запамятовал. А уроки – нет. Был он парторгом одного из листопрокатных цехов. Как бы рано я ни появился в цехе, он уже там; как бы поздно ни заглянул, еще там. Он отнесся ко мне, начинающему журналисту, с той мерой внимания и, я бы сказал, понимания, которая помогала узнать суть вещей, но никогда не обижала снисходительностью к человеку с еще книжными взглядами на жизнь. Тогда я понял, что надо жить открыто, всех уважать и никого не бояться. Идти к людям за помощью и самому в ней никому не отказывать. И еще понял: Магнитка такой город– или примет человека целиком, как он есть, или отвергнет его напрочь. Я очень хотел быть принятым. Чувствовал себя счастливым от того, что это мне, кажется, удавалось, а потому и нынешняя встреча была столь радостной.

Вначале пробежался по комбинату. И вновь почувствовал мощь и гордую рабочую независимость этого огромного, не скажу, предприятия, – города, где день и ночь варят не только чугун и сталь, но и вкуснейшие борщи, не только катают лист, но и обкатывают тысячи характеров. Где стригут и косят молодую траву и подметают километры асфальтированных улиц, где своя служба безопасности движения и ежедневная информация о новинках технической и художественной литературы. Почти сто человек из его коллектива носят звания Героя Социалистического Труда или лауреата Государственной премии. Среди ее рабочих – поэты и художники, создатели новых танцев и примечательных документальных фильмов. Первыми рабочими в стране, получившими звание «Заслуженный работник культуры РСФСР», стали мартеновцы Иван Каунов и Владимир Достовалов, замечательные певцы, солисты заводского ансамбля «Металлург».

Но больше всего меня поразила картинка: среди огнедышащих гигантов в деревянной подсобке сидел юноша и отбивал косу, будто заправский крестьянин перед выходом на луга. Наверняка, сталь этого орудия сработана здесь. Ведь Магнитка дает стране металл многих наименований. Автомобиль и телевизор, холодильник и детские санки, посуда и консервная жесть, кровля и проволока – все это из стали Магнитки. Когда нужно было стране, Магнитка и танки могла одеть в броню. Само имя ее – символ мужества и трудового героизма, потому оно почти нарицательно: есть северная Магнитка, казахстанская Магнитка, липецкая Магнитка. Есть Магнитки за рубежами нашей страны.

Но всегда была и остается главная Магнитка, первая и легендарная. Она трижды выручала страну, трижды принимала на себя огромную ношу, когда в годы индустриализации, в грозное лихолетье войны и в период восстановления хозяйства ее продукция становилась решающим фактором победы.

Со всех концов страны и из-за рубежа едут в Магнитку за опытом. И она делится им щедро, по-братски. Металлурги десятков предприятий учились здесь лудить жесть электролитическим способом, получать прочный автомобильный лист и тончайшую сталь для кинескопов цветных телевизоров.

Когда я ехал в Магнитогорск, то, конечно же, знал, что за 20 лет город вырос и похорошел, сильно изменился комбинат. Но хотелось понять самое суть перемен. Потому не случайно, погуляв по комбинату, устремился не куда-нибудь, а в проволочно-штрипсовый цех.

Было для меня в Магнитке два незабываемых зрелища: зори над ночным городом, когда шел металл из печей, и работа петельщиков в проволочно-штрипсовом цехе. И то, и другое восхищало. Но петельщики, эти циркачи промышленного предприятия, вызывали чувство двойственное. Ходил я к ним часто, вопросов не задавал, стеснялся своей праздности рядом с их трудом. Просто с немым восторгом следил за их работой, понимая, что сам никогда бы так не смог.

Представьте себе небольшое экранированное пространство между двумя секциями проволочного стана. В нем человек со щипцами – петельщик. Из отверстий стана раскаленной макарониной выползает проволока. Петельщик ловко хватает ее щипцами, вместе с ней переворачивается и с непостижимой точностью и быстротой заправляет ее в другую нитку стана, где проволока примет тот размер, который предписан ей стандартом. Человек делал петлю из раскаленной змеи. Это была, в моем представлении, операция не менее опасная, чем мертвая петля для пилота. Петельщик работал пятнадцать минут, потом тридцать отдыхал, утирая непроходящий пот.

Много позже я узнал, что у петельщика температура всего тела к концу смены поднималась до 39 градусов. И шел он домой в таком состоянии, в каком любой из нас обязан лежать в постели и пить лекарства, а назавтра вновь становился в загон укрощать «огненную змею».

Если эта опасная профессия еще осталась на Магнитке, значит, особых перемен тут не произошло.

По узкому и длинному, совершенно безлюдному в этот поздний час подземному переходу вышел в жаркое и звонкое пространство проволочно-штрипсового цеха, где переходные мостки металлические, пол на доброй половине площади устлан звонкими металлическими же плитками, бугристая поверхность которых до блеска стерта тысячами тяжелых рабочих ботинок.

Только что прошла пересменка, в цехе тоже было безлюдно, и я как-то сразу потерялся среди движущихся конвейеров с раскаленной, остывающей и уже холодной проволокой, свернутой в огромные бунты. Здесь и встретился с начальником цеха Борисом Порфирьевичем Бурдовым, конечно же, еще не ушедшим домой, хотя его рабочий день официально закончился. Познакомились. Он спросил о цели моего прихода. Я ответил: на петельщиков, мол, хотел посмотреть, да что-то не видно их.

– Эх, опоздали вы на несколько лет, – усмехнулся Бурдов. – «Гришкой» их заменили.

– Кем? – удивленно спросил я Бурдова.

– Не кем, а чем. Обводным аппаратом. Пойдемте в кабинет, сейчас будет селекторное с директором, потом уж покажу вам «гришку».

Селектор хрипел, я плохо разбирал слова, долетающие сюда из других цехов, да и не особенно понимал цифры и термины, если и ухватывал их нетренированным ухом. Бурдов – весь внимание… Мне о нем уже рассказывали. В цех он поступил четверть века назад учеником слесаря. Стать начальником не то что цеха, но хотя бы и стана – такой цели вовсе и не ставил. Просто учился, совершенствовался в своем рабочем ремесле. А чины его находили сами. На комбинате Бурдов по заслугам слывет грамотным инженером. Не только в том смысле, что умеет организовать производственный процесс. Это для руководителя само собой разумеющееся. За другое ценят его особо – за творческую жилку. Всюду, где только можно, стремится он механизировать труд человека. Вот ведь нет теперь в цехе оператора распределительного стола. А тоже была работенка не дай – не приведи. Над раскаленными, выходящими из печи заготовками – пульт управления. В нем сидел человек и, как дятел, стучал по кнопкам, посылая металл в нужную нитку стана. Кнопок четыре. Загазованность и пыль, жара и монотонность операции приводили к тому, что человек обязательно ошибался, нажимал не ту кнопку, путал калибры. Бурдов долго искал конструкцию распределительного барабана, моделировал его из дерева, прикидывал так и сяк.

Распределительный барабан Борис Порфирьевич сделал, как вместе с инженерами и рабочими цеха сделал и многое другое. Например, аппарат для маркировки бирок. Тринадцать женщин с помощью насечек и молотка день и ночь выбивали бирки, чтобы бунт проволоки шел к потребителю с полной технической характеристикой. На каждую бирку надо нанести 25 цифр. Бирка маленькая, напряжение всю смену большое, молоток бьет по пальцам без пощады. Пальцы у женщин были сплошь избиты. Бурдов не мог их видеть без жалости и стыда. Оттого и занялся конструированием аппарата. Сделал.

Селекторное закончилось, и Бурдов предложил пойти в цех. Но я уже понял, что сидеть лучше, чем ходить, и завел разговор, не требующий передвижений по цеху, полному горячего металла.

– Почему «гришка»? – спрашиваю Бориса Порфирьевича.

– А почему «самолет»? – отвечает он и, видя, что я вновь ничего не понимаю, делает успокоительный знак рукой. – Сейчас я свой пасьянс разложу, есть на что посмотреть.

Он достал большую коробку, из нее – кипу широкоформатных фотографий и разложил их на столе. Теперь стало ясно, как много в цехе механизировано – почти весь производственный процесс, не случайно проектная мощность станов перекрыта в три раза. Но так и не стало ясно, почему же обводной аппарат – «гришка», а приспособление для транспортировки горячих бунтов проволоки – «самолет».

– А кто его знает? – удивленно пожал широкими плечами Бурдов и засмеялся негромко, довольно, будто над милыми забавами своего дитяти. – Верите ли, до сих пор пишут в вахтенном журнале – застревание на «гришке». И всем все понятно.

– Все та же Магнитка, – сдержанно восхищаюсь я. – И в то же время уже не та.

Бурдов не понял вначале моего восклицания: как это, мол, не та?! Магнитка – всегда Магнитка.

В этакий просак я попал уже второй раз за первый же день пребывания на комбинате. Точно так же реагировал на мое аналогичное замечание технолог из доменного цеха Владимир Александрович Домнин, полная противоположность Бурдову внешне – высокий, худой, оттого чуть сутулящийся. И по характеру противоположный – резкий в суждениях и проявлениях эмоций. Присутствующему при разговоре заместителю секретаря цехового партбюро Михаилу Васильевичу Яхонтову даже пришлось успокаивать Домнина. И я понял, что истинный магнитогорец превыше всего ставит непреходящую честь и славу своего завода, города, коллектива. И это роднит людей столь несхожих, сплачивает их в единый коллектив, становится той силой, которая вот уже полвека творит чудеса.

Домнин, поняв мою искренность и заинтересованность в делах магнитогорцев, расцвел улыбкой, его глубокие темные глаза засверкали, он забегал из кабинета в кабинет и принялся документально подтверждать, что на комбинате и, в частности, в доменном цехе сделано очень многое, чтобы Магнитка высоко несла свой вымпел флагмана отечественной металлургии. Здесь самый лучший в Союзе коэффициент использования полезного объема печи.

– Поклониться надо нашим предшественникам! – истово восклицает Домнин и обращается к Яхонтову: – Помнишь Василия Васильевича Коннова?

Они принимаются вспоминать этого известного на Урале мастера огненного дела. Его стараниями была поднята температура горячего дутья с 800 градусов, на которой десятилетия держали домны, до 1250. Одновременно пришлось решить массу проблем: реконструировали воздухонагреватели, заменили сопла на более стойкие, обновили весь тракт горячего дутья. Но и сами мои собеседники, я знал, не лыком шиты. Домнин много сил отдал решению сложнейшей для доменщиков проблемы усреднения шихты. Яхонтов занимался и занимается до сих пор решением такой не менее важной задачи, как повышение стойкости огнеупоров.

Но проблем в доменном цехе больше, чем хотелось бы. Они окружают доменщиков на каждом шагу, по всей технологической цепочке производства чугуна, от подготовки шихты до выпуска металла из печи и транспортировки его на следующий передел. Сегодня доменный цех Магнитки проплавляет до 60 тысяч тонн железорудного сырья ежесуточно. Составы с компонентами будущей плавки идут один за другим. Бункерная эстакада была рассчитана всего на четыре печи – теперь их десять. Рудного двора цех не имеет вовсе. Цеху нужен еще один железнодорожный путь. Без решения этих проблем трудно говорить о своевременной и высококачественной подготовке шихты, режимной, а не форсированной загрузке печей.

Конечно, доменщики многое делают, чтобы не стоять на месте. Не случайно уже сейчас проектная мощность домен перекрыта в 2,5 раза. Но, по мнению Домнина, ее можно поднять и еще, если дать печам больше кислорода.

– Такие проблемы можно перечислять и перечислять, – добавляет Домнин. – Чугуновозные и шлаковые ковши, эстакада для обработки шлаков, разливочные машины… Да чего там говорить! На энтузиазме работает Магнитка, на высоком сознании людей. Думаете, деньги имеют решающее значение? Отнюдь. Сейчас 300 рублей, заработок горнового, не такая уж редкость и для других профессий вне комбината. У шофера автобуса, например.

Домнин и Яхонтов рассказывают, что на каждой печи есть свои творческие группы, которые имеют хорошие замыслы по модернизации агрегатов, интенсификации производственных процессов, увеличению производительности труда. Но печи старые, они стоят скученно, свободных промплощадок нет. Развернуть тыловое хозяйство негде. Модернизировать оборудование, тем более внедрить новое, как правило, не позволяют устаревшие конструкции самих доменных печей. А потому условия труда оставляют желать лучшего, рост производительности труда сдерживается.

Домнин рассказывает о своем посещении более молодых доменных цехов страны. Как далеко шагнула там отечественная металлургия. И как отстали от них те предприятия, которые вынесли на себе всю тяжесть самых неотложных нужд страны, но так и не имели возможности передохнуть на марше. Домнин мечтает увидеть обновленным свой цех. Принципиально обновленным. Он с завистью рассказывает о доменном цехе липецкой Магнитки.

– Хотели бы вы там работать? – спрашиваю Домнина.

– Хотел бы иметь такой цех здесь. Магнитка заслужила. Но покидать ее не собираюсь.

Тут я вернусь к Бурдову, ибо он тоже мечтает не о том, чтобы работать где-то в уже сложившихся отличных условиях. Его правило: не искать, где лучше, а делать лучше вокруг себя. Он хочет работать в Магнитке и только в Магнитке, но в современных условиях. Он многое для этого делает, но не в его силах вырваться из плена негативных обстоятельств.

– Не за счет энтузиазма надо повышать производительность труда и выпуск продукции, – считает Борис Порфирьевич, – а за счет модернизации. Новые цехи комбината прекрасны, а старые практически исчерпали все возможности модернизации. Не вписывается у нас новое оборудование. А на старом как дальше работать, если оно из тридцатых годов?

Да что там из тридцатых?! На комбинате есть стан, работающий аж на паровой машине, ему без малого век. Он свое дело сделал, когда-то катал броню для танков. Но не пора ли дедушке на почетную пенсию?

Вот с этой кучей животрепещущих вопросов я и заявился поздним вечером в кабинет заместителя главного инженера комбината Михаила Григорьевича Тихановского.

– Я бы мог вам сказать, что вы опоздали со своими вопросами, как минимум, на шесть лет, – отвечает Михаил Григорьевич. – Но все же сегодня я так не скажу. Хотя и принято решение о полной реконструкции комбината, хотя составлено уже не только технико-экономическое обоснование реконструкции, но и ее технический проект, все же вопросы технического состояния Магнитки актуальны сегодня, как никогда. Ибо от принятия решения до его воплощения – дистанция огромного размера.

В краткой словесной прогулке по комбинату Тихановский обрисовал полную картину технического состояния предприятия.

Ежегодно в модернизацию оборудования цехов комбината вкладываются десятки миллионов рублей. Поворотным моментом для предприятия было внедрение технологического кислорода в плавильном производстве, реконструкция мартеновских печей в двухванные агрегаты, реконструкция многих прокатных станов. Но все это было не более как паллиатив. Повышается производительность труда? Безусловно. Растет производство металла? Да. Эффективность капиталовложений самая высокая в отрасли. Чистый доход приближается к миллиарду рублей в год. Но все же не решен главный вопрос: интенсификация живого труда продолжает оставаться чрезвычайно высокой. Большая часть основных фондов, прослуживших 40 лет, устарела не только морально, но и физически, в прямом смысле слова. Аглофабрики и коксовые батареи изжили себя еще вчера. Доменное производство слабо тылами. А производить 16 миллионов тонн стали на одной промплощадке – где это видано! Мировая практика такого прецедента не имеет. На комбинате нет ни одного прокатного стана, отвечающего требованиям сегодняшнего дня. Дать качественный прокат на них практически невозможно.

– Но мы даем! – восклицает Тихановский. – Высокая организация труда, неукоснительное соблюдение технологической и трудовой дисциплины – вот на чем держимся. Наше счастье, что имеем такой коллектив, что воспитали такого человека, как наш рабочий.

…Он и сам рабочий, Михаил Тихановский. Здесь, на Магнитке, прошел путь, не перескакивая ступенек, от ученика машиниста экскаватора до одного из руководителей крупнейшего в стране промышленного предприятия. Родом он из Белоруссии. В войну остался сиротой. И вот однажды пятнадцатилетний подросток с четырьмя классами образования, босой и полуголый, сел в первый попавшийся поезд, идущий на восток, и поехал, куда глаза глядят. Судьба привела его в Магнитогорск, о котором он и слыхом не слыхивал.

– Говорят, фортуна слепа, – улыбается сейчас Тихановский. – В моем случае она глядела за меня хорошо И далеко. Самой главной своей жизненной удачей считаю, что попал сюда. Однажды и навек.

Словам этим верить можно. Не раз Тихановскому предлагали должности и повыше, чем нынешняя, в других городах, в том числе и в столице. Но он не мог оставить Магнитку, которой отдал сердце и душу.

Полуголый и босой подросток был принят в Магнитке как сын. Обут в прочные рабочие ботинки. Одет в теплый рабочий ватник. Накормлен и приставлен к ремеслу, посажен за парту, чтоб знаний набирался для большой жизни, чтоб шел далеко.

Вот говорят – «сын полка». И мы понимаем, что это ребенок, лихолетьем занесенный на фронт, где о парнишке заботятся тысячи взрослых мужчин, считая его своим сыном. А «сын города» – так мы не говорим. Думаю, зря. В Магнитке десятки тысяч таких сынов, которым она стала взыскующей и заботливой матерью, которых вывела в люди. Тихановский из них. И он – благодарный сын…

Наше лирическое настроение прервал деловой звонок: директор сообщал, что на сегодня дела, кажется, закончены и лично он поехал домой. Тихановский доложил, что еще немного посидит с корреспондентом. Я посмотрел на часы – было девять вечера. Завтра в семь утра все командиры Магнитки будут в своем штабе… Так принято, так надо.

– Когда-то у наших командиров был семичасовой рабочий день: с семи до семи, – пошутил Тихановский, но уже серьезно добавил: – Теперь мы его, кажется, увеличили…

Мы вернулись к деловому разговору, к постановлению о реконструкции и дальнейшем развитии Магнитогорского металлургического комбината, принятому Советом Министров в начале 1975 года.

Постановление предусматривает мероприятия: увеличение производства чугуна, стали, проката, повышение качества выпускаемой продукции и расширение сортамента, намечает замену устаревших агрегатов современным высокопроизводительным оборудованием с максимальной автоматизацией технологических процессов, определяет широкое социально-культурное и бытовое строительство для улучшения условий жизни и труда металлургов.

Что же сделано?

Вроде бы и немало: построен цех гнутых профилей, реконструированы доменная печь № 2 и стан «2500» горячего проката; вошла в строй коксовая батарея 8-бис, огромный коксохимический завод мощностью в миллион тонн остродефицитного сырья в год и стоимостью в 23 миллиона рублей.

Новая коксовая батарея – это высокомеханизированный агрегат, оснащенный специальными устройствами, которые обеспечивают бездымную загрузку, беспылевую выдачу продукции. Впервые на комбинате печь оборудована нижним подводом газа. Это позволяет с большой точностью регулировать температуру обжига кокса, а значит – повышать его качество, экономно расходовать тепло. Новый агрегат намного облегчает труд коксохимиков. Он оснащен необходимым оборудованием для защиты окружающей среды.

Сделано немало другого, перечислить все невозможно. Словом, для любого иного предприятия подобный размах строительства и реконструкции был бы колоссальным. Но не для Магнитогорского металлургического комбината, который сам колосс из колоссов. Генподрядчик комбината трест «Магнитострой» реализовал за прошлую пятилетку на нужды реконструкции около 250 миллионов рублей. А ведь вся программа лишь строительно-монтажных работ по утвержденному правительством плану стоит два миллиарда рублей. Что же – сорок лет вести реконструкцию Магнитки?

Трест «Магнитострой» тут упрекать нельзя. Его программа работ огромная и очень напряженная. Он осваивает за пятилетие 650–700 миллионов рублей, ведет многопрофильное строительство. Тут и мощности на комбинате, на других заводах города, тут и соцкультбытовое строительство, и сельское.

Комбинату он отдает львиную долю своих сил и забот, осваивая по 50–60 миллионов рублей в год. В нынешней пятилетке предстоит осваивать в два раза больше – по 100 миллионов рублей в год. Но и этого сейчас мало.

Выход – иметь в городе два строительных треста, чтобы один из них, скажем, нынешний «Магнитострой», специализировать только для нужд комбината. Так было когда-то, в дни юности Магнитки. Тогда трест входил в состав ММК и дело шло куда успешнее.

– Не надо забывать еще об одной проблеме, – возвратил беседу на землю Михаил Григорьевич. – Представим себе, что дела строительные идут удовлетвори-