Текст книги "Каменный Пояс, 1982"

Автор книги: Сергей Баруздин

 
Этот путь нам знаком
До последнего метра,
И, наверно, не надо
Дороги иной,
Чем шагать поутру
Сквозь спокойные ветры
К этой сердце щемящей
Заводской проходной.
Мы судьбу выбирали —
Нас она выбирала!
Закаляла работой,
Терзала войной.
Но опять из мечей
Мы ковали орала,
Возвращаясь из боя
К своей проходной.
Возвращаясь надолго,
Возвращаясь и веря,
Что оставим потомкам
Век, взращенный весной.
И для них будут вечно
Распахнуты двери
Заводской, работящей
Мирных дней проходной.
 

Дядя Митя умер прямо на совещании.

Мать, с запавшими глазами, осунувшаяся, так и не сняв пальто после похорон, сидела на диване и бессознательно разглядывала узоры половика. Я мерял шагами пол: от стены до стены – четыре шага.

– Мам…

Она не шелохнулась, словно находилась еще там, на кладбище, или еще дальше – в той жизни, в которой дядя Митя был живым. Я сел рядом и обнял ее:

– Ну, мам, очнись!

Впервые я заметил у нее седые волосы.

– Да-да, сынок, сейчас… Сейчас… Ты, наверно, голоден?

– Не надо, мама, сам приготовлю… Буду устраиваться на работу.

Мое заявление заставило ее встрепенуться.

– Куда работать? Как работать? А школа? Ты, Саня, что это надумал-то… Ведь полгода осталось, дотяни уж.

– Нет, мама, я все решил. Тебе будет трудно одной.

– И не выдумывай! – к ней разом вернулась решимость. – Ты, что же, считаешь меня ни на что не способной? Разве я собственного сына не в состоянии прокормить? Да я вон еще какая здоровая!

Раньше я нередко уступал матери, но на этот раз решил твердо, как ни старалась она меня переубедить. Перевелся я в вечернюю школу, устроился электрослесарем на завод.

– Автоматчики слушают! – Мой напарник Витька мастерски схватил телефонную трубку, прижал ее плечом, так как руки уже собирали инструмент. – Что? Газ отсекло? – переспросил он и объявил уже для меня:

– Нинка звонила, опять кочегары что-то намудрили. Автоматика безопасности сработала – вот и забегали.

Я молча натянул ушанку, замотался шарфом, подождал, когда оденется наставник, и мы вышли, каждый со своими мыслями. Я думал о кочегарах. Раньше представлял их по песне «Раскинулось море широко…» Оказывается, сейчас кочегары – как профессора, поглядывают на приборы, изредка прикасаясь к вентилям: подкрутят чуток, посмотрят на стрелочки и снова сидят. Витька предвкушал встречу с Ниной.

Она встретила нас у входа в цех.

– Ниночка, с тех пор, как я увидел тебя, мое сердце не в покое, оно бьется и трепещет, как…

– Иванов, перестань! Опять со своими глупыми комплиментами. Иди лучше на пятый котел.

Витька неравнодушен к пирометристке, но та, по его выражению, холодна, как сфинкс.

Я уже научился немного разбираться в делах котельной. Вот кочегар сует факел в топку, пытаясь разжечь печь, – значит, перешли на ручное управление: в жаркой утробе вспыхнет пламя, стрелки на шкалах приборов возвратятся на прежние места, но кочегару сидеть уже некогда – теперь он весь внимание. Рядом суетились мастер и начальник.

– Шустрей, мужики, шустрей! Мы ведь завод без тепла оставим. Тридцать с ветром – не шутка!

Витька недоуменно всмотрелся в световое табло и чертыхнулся: горят все лампочки.

– Эй! Переключаю – смотрите там! – предупредил он и перевел тумблер на автоматическое регулирование, ожидая сигнала сирены.

Но самописец регулятора уровня воды аккуратно вычерчивал линию, похожую на застежку-молнию. Перо равномерно колебалось в заданном интервале. Обратная связь исполнительного механизма работала безупречно.

– Следи за газом, разрежением и воздухом, – скомандовал Иванов Нине, – а ты, Санька, секи пар. Вода вроде в порядке.

Я послушно направил взгляд на манометр. Стрелка, показывающая давление пара, застыла на отметке в пределах допустимого. Так прошло минут двадцать – глаза устали.

Наконец, пришел Витька и довольно заржал:

– Что, как баран на новые ворота, уставился? Пошли к себе… Попрошу нас с Бекетовым больше не тревожить. Чао, Ниноч…

Оглушительный вой сирены оборвал фразу на полуслове.

– Эх, раззявы мы, раззявы! – разъярился Иванов. – Ну-ка, последи за отсекательным клапаном!.. То есть, стой, глазей лучше на манометр: у тебя это хорошо получается.

Кочегары снова засуетились.

Мое дело – все тот же манометр, на стрелке которого так трудно сосредоточить внимание. От напряжения показалось, что она вздрогнула. Я тряхнул головой – нет: прилипла и не оторвешь. Неожиданно опять в уши ударила пронзительная сирена. Нина выключила ее, и во внезапной тишине как-то особенно грубо прозвучала Витькина ругань:

– Ах ты, кошачья морда, что надумала! Сидит, сучка, глаза вылупила, а потом как прыгнет на рычаг, и готово. За угол завернула, наблюдает. Цирк да и только. А мы тут свои мозги чуть не наружу вывернули. Видали паскудину!

Кошка и не пыталась вырваться из поцарапанной руки.

– А вы тут развели кошачник!

Витька яростно помахал муркой перед носом ошеломленного кочегара.

– Но-но, ты полегче, – попытался возразить тот.

– Я те покажу полегче! – Витька был готов растерзать кого угодно, и только Нина сумела остановить его наступательный порыв:

– Витенька, золотце, отдай кошечку мне. Ну, пожалуйста!

От ласковых слов избранницы своего сердца Иванов растаял и сам стал похож на котенка, которого только что почесали за ухом. Но и тут он не смог не подурачиться.

– Для тебя, моя радость, готов на все. Даже отдать эту паршивую животную.

Дома за ужином я рассказал об этом эпизоде матери. Она от души посмеялась, а потом спросила:

– Интересно тебе на заводе?

– Интересно, – ответил я серьезно, – только поскорей хочется самостоятельности.

– Ты же тогда и по ночам работать будешь.

– Ну и что же? Думаешь, не смогу?

– Сможешь! – мать провела рукой по моей голове; я уклонился от ее ласки. – Взрослый же!

Слишком обычными казались мне утренние смены. Хотелось большей ответственности, а тут – один-два вызова.

Сделав дело, Витька обратно в цех не торопится: народ есть и, если что где случится, ребята сходят. Как-то он предложил мне:

– Завернем в механический? Там у меня кореш работает, хочу ему стабилизатор для транзистора заказать, а то мой греется, зараза.

В механическом я еще не бывал, поэтому охотно согласился. Теплый воздух калорифера в воротах приятно обжег лицо. Цех встретил нас шумом станков. Витька, уверенно лавируя, повел меня в дальний конец участка.

– Привет, Леха! – хлопнул он по спине своего друга. – Выключай бандуру: дело есть.

Леха не спеша выключил станок, вытер ладони ветошью, поздоровался, молча выслушал Витьку, покачал головой:

– Нет, ты мне на пальцах не толкуй. Чертеж нужен или, в крайнем случае, эскиз. Тут вам не проводки загибать да прикручивать.

– Какой тебе еще чертеж? Выточить стаканчик, три дырки просверлить…

– Опять свои пальцы растопырил. Сядь лучше, нарисуй, чтоб все честь по чести было. Какая посадочка, какой допуск, чистоту поставь. А то таких стабилизаторов наделаю – век проклинать будешь.

– Вот зануда! Что тут делать? Я ведь сроду не чертил никогда!

– Сказал, без чертежа не буду – значит не буду. Приходи завтра ко мне, обмозгуем вместе. А щас план гнать надо, вишь, мастер косится!

– Пижон ты, Леха! – презрительно скривился Витька. – Да ладно, друг все-таки…

Мы двинулись к выходу. Я с особым интересом рассматривал цех, ведь в механическом работал дядя Митя. Наверное, в той стеклянной будочке стоял его стол. Хотел даже спросить кого-нибудь, но Витька толкнул меня локтем:

– Ты что, оглох? Тебя вон парень доораться не может.

В маленьком чумазом пареньке я не сразу узнал Воробышка. Вот не думал, что он уже училище кончил. Воробышек объяснил:

– Мы здесь на практике. Еще месяц поработаю, а потом курсовой чертить.

Витька сразу насторожился:

– Слышь, земеля, помоги! Мне чертежик надо сделать.

Минут через двадцать эскиз был готов, и Витька понес его Лехе. Мы с Воробьевым остались одни. Обоим стало неловко от затянувшейся паузы, хорошо, что вскоре вернулся Иванов и прервал мое размышление о том, как трудно разговаривать с бывшими друзьями.

Случайная встреча с Воробышком заставила меня и поволноваться: я-то думал, что заводская проходная разделила нас, а оказывается, снова свела вместе. О Сарычеве я не стал расспрашивать, а ведь он учился вместе с Воробьевым и, значит, тоже проходил практику на заводе. Вдруг и Туманов, закончив школу, придет сюда?! Когда это произойдет, я уже буду опытным рабочим, научусь запросто разбирать и собирать схемы, получу право поднимать телефонную трубку и авторитетно заявлять: «Автоматчики слушают!»

Дежурные электрослесари, к славному племени которых я принадлежал, работали по скользящему графику: четыре дня в одну смену – отдых… четыре дня в другую – и снова отдых… «Скользить» я стал после того, как сдал на разряд. Это был памятный день. Отвечал на экзаменах хорошо, хотя и волновался. Потом члены комиссии тепло поздравили меня, и я, ликуя, выбежал из кабинета начальника цеха: скорей в группу, к ребятам! Я ведь не жмот какой, отблагодарю, специально на этот случай пятерку из дому захватил.

Как только подошел к нашей комнате, дверь распахнулась и я оказался буквально на руках у ребят.

– Качать салажонка! – заорал Витька.

Меня три раза подкинули к потолку, потом усадили в потертое кожаное кресло. Оказывается, собралась вся группа автоматики, пришли и те, кто отдыхал, и те, кому надо было выходить в ночь. У меня едва слезы не выступили, но тут наш мастер Виктор Иванович подчеркнуто строго приказал:

– Слесарь Бекетов, прошу вас встать! Повторяйте слова клятвы: я, такой-то, такой-то, клянусь регулятором уровня, что не опозорю чести рабочего класса…

Это была традиционная клятва, и все, здесь присутствовавшие, прошли через нее. Голос мой дрожал:

– …и, если даже мне придется изменить избранной профессии, обязуюсь до конца быть верным клятве. Клянусь регулятором уровня!

Потом мы пили чай из самовара. Мужики заспорили о настройке «Кристалла», прибора, который держит уровень воды в барабане котла, но часто подводит кочегаров и нас. Шел совершенно равный разговор, и я тоже мог вставить свое слово. Как здорово быть взрослым!

– Может, обмоем разряд?

Виктор Иванович укоризненно взглянул на меня:

– Не надо, Саша, у нас это не принято. Да и деньги тебе сгодятся.

И дома меня ожидал сюрприз: на празднично накрытом столе маленькими шляпками над вазой алели гвоздики. Зимой, в феврале, они показались мне самыми жаркими цветами на свете. «Мамочка, милая!..» Она расцеловала меня.

– Поздравляю, сынок! За это не грех и выпить немного.

Мать достала из шкафчика стопки, но я, неосознанно скопировав мастера, остановил ее: «Не надо, мама, у нас это не принято!»

 
Одно желание – поспать —
Гудит назойливо и грозно,
И маску клейкого наркоза
Не удается мне сорвать.
Дрожат усталые колени:
Устал, устал, устал, устал?
Усталость – монотонный вал,
Усталость – под глазами тени.
Но зубы стиснуты до боли,
В кулак зажата сила воли —
Вся воля выжата сполна,
Не спать! И после испытаний —
Работа на втором дыханье.
Уходят прочь остатки сна.
 

В первую свою ночную смену я поругался с Витькой. На работу мы пришли почти одновременно. Парни передали Иванову журнал дежурства, он расписался, значит, принял дела – и отправился в дальний конец коридора. Вскоре по кафельным плиткам цеха разлился скрежещущий гул – Иванов тащил медицинские носилки.

– Что смотришь? Спальня экстра-класс… Ушли наши орлы! Порядочек! Можно устраиваться. Ты на столе располагайся – бери фуфайки в шкафу, стели и дрыхни на здоровье, разрешаю. Ну а я уж по-королевски, на носилках. Ложись, ложись, не стесняйся!

– Вить, а ребята передали, что на котле авария.

– А, ерунда! В первую смену вахлаков много. Утром сделают, – он со спины перевернулся на бок. – Не хочешь спать, займись чем-нибудь, почитай, что ли…

Заверещал телефон. В тишине его звонок оказался оглушительным и резким. Я кинулся к трубке, снял ее и только потом заметил, как Витька крутил пальцем у виска.

– Кто тебя просил? – шепотом проворчал он. – Дай сюда! Автоматчики слушают. Котельная? По воздуху отсекает? Ну и черт с ним, пусть отсекает. Ты, слышь, там у прибора шланг выдерни и перемотай чем-нибудь, вот и не будет отсекать. Что?.. Ничего страшного, не взорвется. А у нас, понимаешь, вызов срочный, в сборочный, там у них на гальванике потенциометр не пашет, срочно велели топать. Диспетчер завода звонил, обещал голову снять, если до двух не наладим. Так что чао!.. Ну все, Санек, порядочек, теперь они нас не потревожат, можно дрыхнуть.

– Вить, а вдруг что случится?

– Ерунда! Что я, первый раз, что ли?

Мне стало не по себе, и, ничего ему не сказав больше, я начал собирать инструменты. Витька привстал:

– Ты чего это?

– Пойду все-таки посмотрю.

– Да ну? Ты что, передовиком захотел стать?! Ах, качайте меня, какой я честный! Какой благородный! Пусть подлец Иванов сны смотрит, а мы пойдем пятилетку за три года выполнять. Может, еще Иванычу накапаешь? Да я те щас…

Прием самбо, отработанный когда-то в Оазисе, я провел по всем правилам. Витька бухнулся в носилки, как там и был.

– Извини, Витя! Спасибо, что учил меня, но я не тебе, а всем клятву давал. Да и ты клялся. Ведь клялся?

– Молокосос ты, однако. Хреново я учил тебя, – выкарабкиваясь из носилок, пробормотал Витька, не решаясь снова подойти ко мне. – Клятва, клятва… Заладил, как попка. Она для таких дураков, как ты, придумана. Это все Иваныч мозги вкручивает…

Я повернулся и пошел к выходу.

– Катись, ударник несчастный, – пробубнил мне в спину Иванов, мой первый наставник.

Впервые я работал самостоятельно да к тому же один – никто не помогал, не подсказывал, не дублировал. При раздражающем свете двенадцативольтовой лампочки-переноски я ковырялся в приборах, тыкал тестером в клеммы, напрягал мозговые извилины, пытаясь распутать хитросплетения проводов. Упрямство не позволяло мне сдаться и уйти, а в сознании тупо пульсировала где-то вычитанная фраза: «Не откладывай на завтра того, чего не сможешь сделать вообще!»

Вот тебе и самостоятельный человек, вот тебе и сдал на разряд! Никому ничего не доказал, а только опозорился. То-то будет торжествовать Витька. Стало тошно от этой мысли.

– Замаялся, сынок? На, подкрепись маленько, а то отощаешь не обедамши, – пожилой кочегар положил на табурет домашние пирожки и поставил железную кружку с чаем. – Что-то я тебя не видал раньше. Из новеньких, али как?

– Ага, – неохотно отозвался я, выходя из-за дверки щита управления.

– Запарился! – заметил кочегар. – Один-то пошто? Ваши ребята по двое ходют.

– Вызвали другого в сборочный, – соврал я.

От горячего чая и вкусных пирожков разморило, страшно захотелось прислониться где-нибудь к стеночке, закрыть глаза и… Но я все-таки полез в железный ящик, которым мне представлялся в этот момент щит управления. А там от духоты, запаха изоляции стало совсем невмоготу.

За маленьким окошком котельной вовсю гудела вьюга: за стеклом стоял белый волокнистый туман. И так поманило меня хоть на миг окунуться туда, остыть, что я не выдержал, приоткрыл дверь, не одеваясь, нырнул в колючую метель, зачерпнул из сугроба снега и растер разгоряченное лицо. «Теперь можно терпеть!» Но у котла стало хуже, чем прежде. Охлажденную кожу саднило, как после ожога. Кошмар, а не работа! Как-то незаметно теория была отброшена в сторону, я перешел на метод проб и ошибок. Найду две точки, замерю напряжение, потом еще две точки, потом еще. И так до тех пор, пока все тот же кочегар не показал на большие электрические часы:

– Шабаш, отдыхай! Наше время истекло.

Я вернулся, когда утренней смены еще не было. Витька, успевший убрать носилки, со скучающим видом спросил:

– Ну как, передовик, выпендрился? Пиши теперь в журнале, что Иванов не пошел на вызов, а что пай-мальчик Бекетов проявил высокую сознательность и исправил повреждение.

– Ты старший, ты и пиши.

– А если ты напортачил?

Я взял авторучку, нашел чистую страницу и записал: «Прошу снять с меня разряд, так как я его еще не заслужил».

Купание в ночной пурге не прошло бесследно: неделю я провалялся в бреду. Мать с ног сбилась, поила меня лекарствами, сама ставила уколы – своего очередного отпуска не пожалела, чтобы ухаживать за мной. Она рассказала, что пока я был без сознания, приходил Виктор Иванович… Генка Туманов по два раза в день наведывался, так что скоро, мол, опять заскочит.

И точно, он не замедлил исполнить ее предсказание. Я здорово обрадовался Туману. Сразу же заставил его рассказать новости, узнал, что с Сарычем и Воробышком он видится от случая к случаю и они в первый день весны не выбрались в лес, вопреки старой традиции. У каждого теперь свои дела и личные интересы. Генка поделился секретом:

– Кончу школу, сдам экзамены в геологоразведочный и махну на Сихотэ-Алинь – маршрут высшего класса: четвертая категория! Я ведь, Сань, в турклуб при вашем заводе записался. Сейчас разрываюсь: и к походу надо готовиться, и экзамены на носу. Слышь, а может, с нами рванешь? Я уговорю ребят, чтобы взяли – ты потянешь, ты упрямый.

Я сделал вид, что тоже одержим рюкзаком, и изобразил сожаление.

– С удовольствием, Гена, но ведь работа, а отпуск еще не скоро. Да и экзамены в вечерке.

На самом деле у меня ни тени зависти не было к Туманову. Подумаешь, поход! Наоборот, после встречи с другом стало легко на душе. Впрочем, Генка всегда умел быть ненавязчивым, приятным собеседником. Порой и мне хотелось быть таким же, но не хватало доброты, терпения, справедливости. Он мало раздумывает над тем, кто прав, кто не прав, а если попутчик, озлобившись или устав, бросает рюкзак на полпути, Туман взваливает груз на свои широкие плечи, потом, виновато улыбаясь, садит сверху и того человека. Я тоже, наверное, подниму рюкзак – если в нем будет общий наш груз. Но человек, бросивший его, перестанет для меня существовать. Как Иванов, например.

Витька сам напомнил о себе, явившись очередным гостем.

Он присел без приглашения на стул возле кровати, достал из спортивной сумки пару бутылок «Жигулевского» и сушеную рыбину.

– Пейте пиво, пейте квас – морда будет, как у нас. Ты, Саня, великий человек, тебе скоро памятник поставят, а вот учителю физики – нет, потому как плохо он тебя учил… Там делов-то – всего два конца перебросить, и готово. А это тебе на память, – Витька вытащил из кармана сложенный вчетверо лист из журнала дежурств автоматчиков с моей злополучной записью.

Пока я тупо держал бумагу, Витька схватил со стены гитару, неумело бряцая по струнам, пропел:

– Ты постой, пацанка, погоди! Дай взглянуть на тебя, дорогая!..

Я не мог вытерпеть его бесцеремонности и, давая волю раздражению, закричал:

– Положи инструмент на место и катись к чертовой бабушке!

Пока Иванов обувался в коридоре, я сказал матери громко, чтобы и ом слышал:

– Мама, не пускай его больше ко мне, если хочешь, чтобы я выздоровел.

– Какой ты злой, Саня, – упрекнула она меня после, но не стала ни о чем расспрашивать, а только посоветовала скорее поправляться, потому что начиналась весна – мое любимое время года.

Я догадывался об этом и сам: в форточку уже не раз врывался звон серебряных колокольчиков капели. Предвкушение тепла и нежного солнца, как лекарство, возвращало мне силы, и вскоре я вышел на улицу.

Весна влажно дышала в парках и лесках, надувала паруса бумажных корабликов, блестела талой водой на резиновых сапожках малышей, падала желтыми зайчиками на большие квадраты, нарисованные мелом на асфальте. Дети всегда первыми замечают преимущества весны. Затем женщины – им не терпится надеть легкие наряды. И только потом наступает очередь мужчин, которые почему-то не очень торопятся расстаться с зимними шапками и утепленными ботинками. Это было мне на руку, так как после болезни одеваться надо было как можно теплее. Нарядившись снова в зимнюю одежду, я не выглядел белой вороной.

Хорошо, когда не нужно торопиться. Если хочешь быть художником – не спеши, и ты увидишь вокруг себя столько всего, что никогда не будет недостатка сюжетов. Много раз по утрам я проскакивал в низенькое здание проходной и словно не видел, не замечал около него старинной чугунной решетки. Здорово пришлось потрудиться мастерам, чтобы отлить ее. Зато теперь она щедро радует взгляды людей. Только тех, кто не ленится смотреть! А вот настоящий памятник – пушки на больших стальных колесах со спицами. Теперь, конечно, это не оружие, но когда-то такие пушки добывали славу русскому воину, помогали защищать свободу Родины.

Увлекшись размышлениями над прошлым и настоящим завода, я как-то не подумал, а радостно ли мне снова встретиться сейчас с товарищами. Но ребята, видно, разбежались но вызовам, и лишь Виктор Иванович шелестел калькой, просматривая чертежи. В углу штабелями лежали новые приборы, грудились у стены металлические панели, переходные коробки.

Мастер обрадовался мне, поинтересовался, когда ждать на работе, и поторопил:

– Давай! А то дел – невпроворот! Новый котел монтируем, каждый человек на счету. Думаю определить тебя к монтажникам, все равно у тебя с Ивановым нелады.

– А вы откуда знаете? – удивился я.

– Должность у меня такая, Саша: все знать надо. Иначе как таких молодцев, как ты с Ивановым, воспитывать? Ну да ладно, ты скоро в армию пойдешь, а там все плохое забудется.

Я и сам знал, что скоро мне служить, ждал этого, как ждут счастливых перемен.

Мастер вдруг задумчиво посмотрел на меня, поймал ответный взгляд, кашлянул и сказал:

– А ты, Сашок, злой, однако!

Я возмутился:

– Злой?!

– Надо уметь прощать.

Значит, Витька рассказал ему и о ночном происшествии, и о своем визите ко мне.

– Ты должен помириться с Виктором. Он ведь парень хороший. Бывают, конечно, заскоки, но у кого не нет? Как он переживал, прежде чем к тебе пойти! А ты послал его к чертовой бабушке…

– Но он же…

– Знаю, – перебил меня мастер. – Так что же, теперь его и за человека нельзя считать?

– Нельзя! Вы – как хотите, а для меня его все равно что нет!

– Ладно, Саша, как хочешь. Время подумать у тебя будет, а завтра, значит, с утра иди прямо на новую котельную в распоряжение Василия Павловича Артаманова, бригадира монтажников – спросишь там…

И снова дни без особых происшествий и новостей. Зато ничто не отвлекало от подготовки к экзаменам. Я получил аттестат без троек. Некоторое время наслаждался свободой: не надо ходить в школу, не надо заниматься уроками дома…

Однажды гитара почти произвольно пропела аккорды песни нашей компании, и, словно услышав ее, пришли ребята: Сарыч, Воробышек, Туман. Я обрадовался, но тут же сник, когда узнал, что Сарычева и Воробьева призывают в армию. Мелькнула мысль, что теперь мой черед. На проводах ребята пожелали мне и Туману: догоняйте! Туман пообещал шутя, что если не поступит в институт, то так и сделает, а я промолчал, думая о маме: «Как она одна?..»

Я не знал, что на следующий день получу повестку. Что нового сулила она мне? Куда забросит солдатская судьба? На работе вручили наказ «хорошо служить и вернуться в родной коллектив», подарили авторучку, чтобы не забывал писать, выдали последнюю зарплату.