Текст книги "Исповедь игрушечного пилота (СИ)"

Автор книги: Сергей Храбров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Первое утро на новом месте началось для Влада с того, что та самая женщина в красной куртке принесла ему поесть. Вареная картошка, кусочек птицы, щепотка соли, и за всем этим не надо бегать Но вот ведь странное дело. Когда он шел по трассе один, то силы откуда-то брались, а здесь, среди людей, вдруг навалилась слабость.

Женщина эта назвалась рабой божьей Ольгой. Влад тоже вроде как представился, но она замахала руками. Сказала, что старое имя тут ни к чему  умрет, мол, оно вместе со старым миром! И если он пожелает здесь остаться, то получит имя новое, а если остаться не пожелает, то вслед за старым миром ему и дорога

Да, Влад, в данной избушке, похоже, очень своеобразные погремушки. Тебе ёкнулось на эту тему еще там, на шоссе. Но разве тогда у тебя был выбор?

В первый день его навестил еще один из тех, с кем он пришел сюда. Представился рабом божьим Павлом. Сказал, что он, Влад, для них новый человек, поэтому пока его так и будут звать: новый человек. И ему дадут возможность познакомиться с тем, как строится жизнь в их общине. То есть, он будет делать все то, что делают остальные. Единственное, под присмотром рабы божьей Ольги  по обязанности первой встретившей. И если ему, новому человеку, станет что-то не понятно, то лучше спросить у их настоятеля, отца Ивана. Да-да, у того человека, что разговаривал с ним на шоссе. Стесняться настоятеля не надо. Но и беспокоить по пустякам тоже: он ведь и так большую честь новому человеку оказал, пригласив сюда. А вещи его в целости и сохранности, но пусть в общей кладовой пока полежат

И вот теперь Влад находился в просторном помещении, где пахло свежесрубленным деревом. Он сидел возле бревенчатой стены на чурбачке, за спинами людей, которые стояли на коленях. С этого последнего ряда отца Ивана было не очень хорошо видно, зато уж как слышно!

 Но даже и в тех словах, что направлял Господь в сторону дьявола, содержалась правда великая. Потому как не мог Он рукой своей милосердной отнять жизнь у тех, кому этой же рукой и даровал ее. Ведь тогда бы Он стал тем, кто поднял меч на самого себя! А дьявол давно наготове ждал. По всей земле у него много душ человеческих наловлено было. Кто за монету звонкую, кто за власть над собратьями своими, кто просто по глупости  все эти души согласились проводить через себя злую волю владыки тьмы. А воля эта в том состояла, чтобы посеять между людьми вражду! Потому что знал он ужасную сторону той истины, которую забыли люди: ничто не может произойти с человеком без его  самого человека  на то согласия! Да-да, даже дьявол не может что-то плохое человеку сделать, пока тот сам не откроет ему двери души своей! И вот постарались проводники дьявольские. Родился человек в другой стране  уже только поэтому враг! Разговаривает на другом языке  враг! Называет Господа другим именем  враг! И за этим один шаг, другой, третий  и вот уже оружия горы. Такого оружия, при котором создатель его, человек, лишь в указательный палец превращается! Сами враждовали, сами смерть по бочкам расфасовывали, сами все это на себя и обрушили  чему же тут удивляться?..

Так уж получилось, что Влад не считал себя религиозным человеком. Родился и в школу пошел он еще при Советском Союзе. Тогда в исторических фильмах если и показывали священников, то изображали их все больше ничтожествами или негодяями. Потом религию вроде разрешили. Но разрешили как-то по-советски  с обязаловкой и желанием сохранить монополизм. В общем, об этой стороне человеческой культуры Влад имел представление довольно смутное, считая данное обстоятельство для себя большой удачей. Но здесь, в незнакомом месте, рядом с незнакомыми людьми, он впервые в жизни подумал, что вся эта тема про небесное добро и зло может иметь какое-то отношение и к нему. Конечно, этот отец Иван, как они его называют, порой выражается излишне напыщенно и уходит в детали. Но в его словах что-то есть! И совсем не то, что он слышал в церкви, куда пришел как-то со своим приятелем, когда тот решил крестить сына. Да, совсем не то Но рабом божьим он все равно называть никого не будет!

 Вот тогда и включил дьявол свои черные лампочки, что вкрутил в разум каждого продавшего ему душу. И люди те вмиг ослепли! И в ужасе своем и слепоте стали врагов своих невидимых сокрушать. А поскольку многие душепродавцы даже правительствами командовали, то легко оказалось страху и тьме целые народы захватить. И совсем скоро чья-то безумная рука наткнулась на смертельную кнопку первой. А те глупцы, что главной добродетелью считали бездумное исполнение чужих приказов, нажали свои маленькие кнопочки тоже. И поднялись в небо миллионы смертей, что до той поры в укромных местах лелеялись! А ответом им стали другие миллионы, что тоже поднялись. Остановить же это было уже нельзя

Даже на передние ряды, где находился костяк общины, речь настоятеля производила впечатление. Этот голос лился мощно, без торопливости, заполняя собой все помещение. Влад подумал, что если все-таки это какая-то религия, то она должна быть достаточно новой. Иначе как несколько тысяч лет назад можно было расписать в деталях то, что случилось совсем вот недавно?..

Видимо, он пошевелился или вздохнул неосторожно, потому как стоявшая рядом Ольга повернулась и прямо таки сверкнула взглядом.

 Однако милостив и во гневе Господь наш. Ведь даже предав огню чад своих, по образу и подобию Его созданных, не закрыл Он врата, ведущие к спасению. Покарав народы целые, оставил Он в руках отдельного человека возможность свое будущее изменить! Тот, кто всей душой отворотится от своего прошлого  не важно, темного или светлого. Кто обратит взоры свои к Господу. Кто увидит в ближнем своем себя самого и узнает в нем лик Господа. Кто сделает все это  тот будет спасен! И придет это спасение с той стороны, откуда никто из людей не ожидает. Потому что если бы человек мог видеть направление это, то побежал бы туда голову потеряв и собратьев своих расталкивая. Ведь слаб человек в духовной немощи своей, тем более недоброй мглой всемирной усиленной. Поэтому вот что я вам скажу, люди! Стройте ковчег свой вдали от обломков мира уходящего, чтоб было вам где встретить появление Господа. Держите глаза души своей широко распахнутыми. Когда делаете работу свою ежедневную, зрите этими глазами не телесными. И когда пищей наслаждаетесь, тоже зрите. Даже когда спите, то и тогда не закрывайте глаз этих! Чтобы не проморгать Господа нашего и не принять приход Его за то, для чего у вас обыденное название заготовлено. А что придет Он, так это так же верно, как и то, что после заката наступает рассвет  в том мире, которому Он покровительствует

Когда вместе со всеми Влад вышел на воздух, ему показалось, что как-то посвежело. А если еще вздохнуть полной грудью Нет, в сказочки про спускающихся с небес ангелов он как и раньше не верит. Однако что-то оказало на него влияние! Хорошее влияние или плохое, но он будто увидел где-то совсем рядом глубину, ранее от его внимания ускользавшую.

 Сегодня будешь с рабой божьей Ольгой дрова заготавливать,  сказал подошедший Павел.  Топор в руках держал когда-нибудь?

 Держал. Давно, правда.

 Ладно, тогда присмотрись пока к работе.

Восемь человек шли по лесу молча, друг за другом. Влад был замыкающим. Перед ним переставляла свои сапоги на толстой подошве Ольга. Она несла моток веревки, перекинув его через плечо. Эта веревка делала ее похожей на трубочиста из старого детского фильма: еще бы лестницу, и лицо сажей перепачкать

Он так и не понял, по какому принципу выбиралось место для вырубки. Когда все остановились, парень в бейсболке заткнул один конец веревки за пояс, ловко вскарабкался на высокое дерево, обвязал его у самой макушки, спустился вниз. Павел поплевал на ладони, взял топор и несколькими ударами подрубил ствол. Двое других мужчин вгрызлись в дерево пилой. Все это делалось тоже молча. Даже пила, казалось, исполняет свою ритмичную песню только в границах видимости.

Ольга дернула его за рукав:

 Они повалят дерево и обрубят ветки. А мы будем таскать все это домой.

Домой В голове у Влада что-то сдвинулось, он на мгновение потерял равновесие.

 Ты понял?  Ольга снова дернула его за рукав.

Он выпрямился и вздохнул:

 Понял.

 Да не кричи ты так!

Раздался треск, пильщики быстро выдернули свой инструмент, тянувшие веревку тоже попятились. Прогнувшись, дерево рухнуло на землю, взбрыкнув напоследок отпиленным концом. Тут же на него накинулись с топорами, и Влад глазом не успел моргнуть, как все ветви были уже отрублены. Вместе с тремя женщинами он принялся за работу.

 Ты это, много на себя не наваливай,  сказал оказавшийся рядом Павел.  К любой работе привыкнуть надо. Да и если себя перегружать, то на круг все равно меньше получится.

Идти по густому лесу с длинными жердями на плече было то еще занятие. До сумерек Влад успел сделать четыре ходки. В последнюю ему с Павлом досталось тяжелое бревно  нижняя часть ствола.

Эта последняя ходка заняла в его памяти места столько же, сколько и весь остальной рабочий день. Раз, два, короткими шагами. Ноги ставить шире, на внутреннюю часть стопы, как по гололеду, но слишком серьезно тоже не надо. Важно выработать со своим напарником ритм. Раз, два, три, четыре Влад поскользнулся на корне дерева, но удержал равновесие. Да, когда тащишь тяжесть, то в какой-то момент начинаешь с ней бороться. А это точно лишнее. Предоставить тяжести быть самой по себе и просто идти  вот как лучше всего. Раз, два, три, четыре. Кора царапает шею Павла качнуло в сторону, и теперь уже Владу пришлось приложить дополнительные усилия, чтобы стабилизировать их тандем.

Как они дотащили бревно, он помнил хорошо. А вот как оказался в своей землянке  весьма смутно. Вроде, Ольга еще поесть приносила.

Глава 23

Два дня понадобилось Владу на то, чтобы втянуться в работу. За это время и люди к нему тоже вроде как попривыкли. И хотя они по-прежнему замолкали при его появлении, топор все же доверили. Собственные наблюдения, обрывки разговоров, не всегда понятные ответы Ольги  из всего этого он составил кое-какое представление о жизни общины.

Можно сказать, это была деревня. Посреди леса, на возвышенности, стояло единственное строение  одноэтажный сруб с маленькими окнами. Больше всего он был похож на приличных размеров ангар. Однако все называли его собором. Примерно половину полезной площади этого самого собора, метров двести квадратных, занимало помещение для собраний. Другая половина была для Влада, как и для большинства членов общины, закрыта. Вроде, там хранились различные припасы да располагался отец Иван со своими приближенными.

Собор окружался трехметровым забором. Его последняя секция только достраивалась, поэтому Влад исследовал эту конструкцию в подробностях. Так вот. Толстые столбы были вкопаны так глубоко, что давлению руки не поддавались. Меж столбов  перекладины. К перекладинам с обеих сторон приделаны, вплотную друг к другу, вертикальные жерди сантиметров шесть в диаметре, которые тоже врыты в землю и усилены диагональными жердями. Все элементы конструкции соединены между собой тонкими веревками, а если при строительстве использовались еще и гвозди, то к ним применили чудеса маскировки.

От стен сруба до забора было не меньше двадцати метров. Это выглядело не очень логично. Одно дело выгородить дачу побольше в густонаселенном пригороде. Но тут, посреди леса, в глуши, где все вокруг и так твое

За внешней стороной забора начинались землянки. Из них Влад был только в одной. И она представляла собой простую нору, узкий лаз которой прикрывается куском брезента, а подстилкой и одеялом служит ворох старой одежды.

Эту свою землянку он делил с Ольгой. По правилам общины новый человек поселялся вместе с тем, кто первым его встретил. И до тех пор, пока новичок не вступит в общину или же не покинет ее, этот первый встретивший несет за него полную ответственность. Хотя Ольга так и не смогла толком объяснить, в чем эта ответственность заключается.

По внешнему периметру деревни, у самой кромки леса, шел еще один забор. Он не был глухим и больше походил на изгородь, которой окружают загон для коров. Возможно, этот забор предназначался для того, чтобы защищать деревню от диких зверей.

В хозяйстве людей, резко разочаровавшихся в достижениях цивилизации, было бы логично видеть домашних животных. Однако другой живности кроме своей козы Влад не приметил. И это тоже было странно. Ведь не смотря на то, что основу здешней пищи составляли картошка и капуста, мясо на обед тоже попадалось. И вряд ли оно полагалось только новому человеку.

***

Заканчивался пятый день его пребывания в общине. Утомление оседало в ногах, но такой подавляющей усталости уже не было. Он лежал в землянке, позволяя кромешной тьме наслаждаться властью над своими глазами. Ближе к выходу посапывала та, под чей присмотр его определили. Тоже еще не спала.

 Оля, а где ты жила раньше?

 Не называй меня так! Сколько раз тебе говорить, что мы сначала рабы божьи, а потом уже собственное имя!

 Забыл, извини,  Влад улыбнулся.  Так где же ты жила, раба божья Ольга?

В темноте если ответ случается не сразу, то за эту паузу успеваешь воспринять столько такого

 Раба божья Ольга появилась на свет здесь, два месяца назад.

Логично. Если взрывы. Туман. Неразбериха. И в головах тоже. Однако он решил не сдаваться:

 А кем была та, которая пришла сюда и стала рабой божьей Ольгой?

 Она умерла. Вместе с тем миром. Ты разве не слышал, что отец Иван говорил?

Да-да, конечно, надо обязательно какого-то умного дядю послушать и что-нибудь от него узнать. Про себя узнать, про других людей.

 А я в Питере жил. На Васильевском острове. В доме на ножках, на девятом этаже. Окна на Финский залив. Зимой ветер, конечно, зато летом хорошо. Летом мы каждый вечер гулять ходили. Мне нравилось ощущать ветер с залива. Воздух влажный такой. У морского воздуха ведь есть запах, правда? Так вот, когда на берегу и с залива сильный ветер, мне часто казалось, что я другой человек! Или нет, не совсем так. Что у меня есть другая жизнь. Да! Не такая, которая отрицает мою эту, а еще одна  в каком-то далеком мире. Странно, конечно Серега, наш сын, собирает в воде камешки, а мы с Машей стоим и смотрим на залив. Она сжимает мою руку

Влад начал все это рассказывать вроде как Ольге, но потом о ней забыл. Все говорил и говорил. Сам не заметил, как уснул. Ему приснилось, что он едет на своем почему-то грузовике. Мчит во весь опор! Все хочет глотнуть прохладного соленого воздуха, но когда опускает стекло, в кабину врывается адская жара. Он орудует деревянным рычагом коробки передач и крутит большой руль  пытается уйти в тень. Однако ослепительное солнце все время бьет в лобовое стекло и тени нет

Утро из облегчения принесло лишь рассеянный свет, который проявлял предметы, давая тем самым взгляду возможность на них опереться.

Он зло рубил сучки, стараясь ни на кого не смотреть. Почему они все время молчат?! Будто повинностью какой обвешались. Все кого-то из себя изображают, пытаются следовать чему-то заумному. Но они-то ладно. А вот что здесь делает он?

В середине дня подошел Павел. Постоял, посмотрел. Потом спросил про самочувствие, про то, нравится ли ему в общине. Влад ответил, что самочувствие присутствует, а за хлеб-соль спасибо. Ответил  и снова принялся за сучки. Оно, конечно, не очень вежливо получилось, да уж лучше так, чем врать.

С наступлением ночи Влад забрался в землянку, но сразу заснуть не смог. Долго ворочался. Потом решил выйти подышать свежим воздухом.

 Ты куда?  спросила Ольга.

 Постою немного снаружи.

 Далеко не ходи, а то заблудишься.

Чернота. Раньше где-то там были звезды. Теперь же будто со дна битумного моря смотришь. Можно заблудиться даже никуда не двигаясь А темнота не везде одинаковая: в землянку ныряешь  и она становится плотнее. Да, тело как-то иначе воспринимает ограниченное пространство, и это не зависит от того, видишь ты что-нибудь вокруг себя или нет

Влад почти заснул, когда Ольга вдруг начала говорить.

 Меня Галей раньше звали. Галиной Аркадьевной. Мы с мамой тоже в Петербурге жили. На первом этаже, в доме пятнадцать по проспекту Наставников. Первый этаж это не очень хорошо, но мы с мамой быстро привыкли. Чтобы дверь в подъезде не хлопала, обклеили ее уплотнителем. А еще когда зимой люди в подъезд заходят, то сильно топают  обувь от снега отряхивают. И тоже топают когда по первому лестничному пролету поднимаются. Так вот мы с мамой два коврика там положили: если с улицы заходишь, то прямо за дверью. Хорошие такие коврики, зеленые, щеточкой наверх  и людям хорошо, и намного тише! Да и с соседями нам тоже повезло. Ни наркоманов, ни особо буйных. Даже подростки и те воспитанные жили. А мама еще повесила на лестнице горшочки с цветами. Ведь если в подъезд заходишь, а там цветы и коврики опять же, то у большинства людей плюнуть рука не поднимается. И дворничиха наша тоже хорошая была. Мама с ней знакомство водила еще с тех пор, когда мы на Обводном канале жили. Это потом уже в дворники стали гастарбайтеров набирать, а до этого пожилые тетеньки все делали. Мы ведь когда с Обводного на проспект Наставников переехали, я еще в школу ходила. И папа тогда жив был. А я как увидела наш новый дом, так он мне сразу понравился! И хоть грязища кругом, и один-единственный автобусный маршрут поначалу, и дома одинаковые все, но я нашему переезду радовалась! Новая школа, учиться оставалось только год  даже если обидное прозвище и придумают, то оно потом быстро забудется Мама поначалу на старую работу ездила. А когда почтовое отделение на проспекте Косыгина открыли, она перевелась туда Потом умер папа, и стало поспокойней. Он ведь часто выпивал, папа наш. И при этом буянил сильно. А если в запой, так хоть домой не приходи. Вот мама целыми днями и работала  у них ведь на почте всегда сотрудников не хватало. И я с ней тоже, с самого детства На нашей старой почте мне больше всего нравилось штемпели на конверты ставить. Таким тяжелым молоточком с металлической ручкой размахнешься  бац! И никто не ругается за шум, потому что ударять надо сильно и коротко, но в детстве всему быстро учишься А папа не злой человек был. По дому все делал, и дачу вон какую в Пупышево построил. Только не хозяин себе он был. Все рвался куда-то. Если б сам знал куда, то, может, и ничего бы, а так Как напьется, так кричит, что мы со своими котами всю жизнь ему испоганили. Дело, конечно, прошлое, но зря он так! Мы с мамой люди тихие, а котов у нас тогда только два было  Юрка и Тимошка. И еще пятнадцать на серванте. Фарфоровых. Их, конечно, не всегда столько было, ведь папа поначалу их разбивал. Но мама взамен каждого разбитого покупала двух целых. Так на пятнадцати они и остановились. А когда папа умер, мы с мамой еще котов завели. Настоящих, не фарфоровых. Мы их человеческими именами называли: Васька, Петька, Ромка. Последним, тринадцатым, Армена завели. Черненький такой, с белой грудкой и белыми носочками  вылитый армянин на белом кадиллаке. Это машина такая американская, кадиллак называется. Я когда на почте работала, много разных журналов перечитала, в том числе и про машины И уж котиков своих мы, конечно, не кастрировали! Как можно?! Если игрушку хочешь  иди в игрушечный магазин. Вон в Гостином Дворе на втором этаже и медведи плюшевые, и обезьяны, и само собой котики. Но наши не игрушками были, а самыми что ни на есть настоящими членами семьи! У нас ведь форточка на кухне никогда не закрывалась  так что свободу у них никто не отнимал. Конечно, не все безоблачно было. То ухо кому порвут, то лапу поранят. Но это их кошачьи дела, куда уж без них. А из людей котиков наших никто не обижал. Ведь у нас с соседями отношения хорошие были, и цветочки на лестнице опять же. Это в основном мама все. Она со своими питомцами как с детьми малыми нянчилась. Того, черненького, Армена, своим младшеньким называла. Выйдет, бывало, на улицу и давай спрашивать соседей, не видал ли кто ее младшенького. Через этого маминого любимчика все и случилось Мы же каждую весну всю нашу усато-хвостатую компанию на дачу отвозили. Мама-то немолодая уже была, поэтому за один раз больше двух котов брать не могла. И в этот раз тоже. Сначала наших заслуженных пенсионеров перевезла, две недели туда-обратно каталась. Наконец, за Арменом приехала. Приехала  а его нет! Она два дня прождала, вся в переживаниях. Я уж ей потом говорю, что езжай, мол, на дачу, а когда твой младшенький заявится, я форточку на кухне закрою и тете Люсе сразу позвоню. Тетя Люся это соседка наша по даче, она мамы лишь немного моложе была, но с сотовым телефоном обращаться умела. Позвоню, говорю, сразу, а в ближайший свой выходной его и привезу. Ладно-ладно, хорошо-хорошо. Проходит четыре дня  этот хулиган является. Грязный, тощий, только что целый весь. Я его отмыла, еды наложила и тете Люсе позвонила  чтобы та маме передала, что я через два дня приеду, котика привезу. Я тогда уже в нашем универсаме работала, и у меня по графику две дневные смены были. И вот вечер, Арменчик наш накормлен, а я готовлюсь к предстоящему рабочему дню. Вдруг напарница моя, Марина, прибегает. Просит сменами с ней поменяться. Хочет она за меня эти два дня отработать и следующие два за себя, а потом чтоб четыре дня подряд я. Мне-то не очень нравилось сменами меняться, но Маринке ребенка на лето в лагерь отправлять, да и просила она очень. А тут еще Армен этот бессовестный на кухню заходит и на меня с тем же вопросом. Эх, думаю, ладно! Тете Люсе звонить не буду, а посажу рано утром Арменчика в корзинку, зайду за горячими пирожками в наш универсам  и на дачу! Так и сделала. И вот еду я, значит, в электричке, смотрю в окно и прикидываю, как лучше все устроить. В конце концов решила, что подойду к дому незаметно и Армена выпущу. Он, конечно, к своей бабушке помчится  и это для нее неожиданно будет!  ну, а там уж и я выйду С такими вот мыслями я шла от станции и, наверное, улыбалась, потому что люди на меня косились немножко. Подхожу, значит, к дому. Из корзины Армена вытряхиваю. Мама в это время обычно в огороде копается  а тут не видно ее. И дверь заперта. Я к тете Люсе. Где, спрашиваю, мама-то моя? А та говорит, что уехала мама за котиком своим последним. Ах ты, думаю, Галечка-дурочка! Устроила маме сюрприз! Ну, и давай домой названивать. Дозвонилась. Посмеялись мы с мамой каждая над собой, за Армена порадовались. И говорит потом мама, что раз уж она в город приехала, то сходит в магазин, но только завтра, потому как сегодня устала очень, и завтра же поедет обратно. Ну, завтра так завтра. Я к тете Люсе заглянула, с ней поболтала. Потом пошла посмотреть, что там мама в огороде накопать успела. И вот брожу я по грядкам и вдруг ощущаю, что неспокойно мне, будто что-то важное где оставила, и в груди так щемит. Уж я и оглядывалась, и крестилась про себя, и даже вспоминать стала, не съела ли чего И тут землю как тряхнуло  я так в грядки лицом и упала! Лежу, значит, земля дрожит, а я ничего не понимаю, у самой слезы из глаз, прямо рыдания, и еще обида такая смертная Потом уж плохо помню. Вроде как грохот, ураган, деревья валятся. Люди куда-то бегут, перепуганные тоже. А я стою посреди огорода, как во сне, и на руки свои смотрю. Думаю, что надо наших котиков найти, и Арменчика особенно, а то мама его так и не увидит Ближе к вечеру я вместе с людьми на станцию побежала, но уже бесчувственная какая-то. По дороге спохватилась, что надо ведь домой позвонить. А на меня смотрят как на сумасшедшую: связи нет, война ведь! Мужчина какой-то на машине в город хотел, но вернулся. Сказал, что дороги забиты, все из города бегут, кругом аварии, люди машины бросают, идут по шоссе так. Но я надеялась, что какую-нибудь электричку все же пустят, поэтому так до темноты на станции и простояла. Потом на дачу вернулась. Всю ночь лежала как в пустоте, под утро только забылась. А утром едва глаза открыла, так и знала уже, что нет больше моей мамы. Во сне она ко мне приходила. Как письма официальные присылают, так и она  бумажкой беленькой! Тихо так уведомила, чтоб я за нее не переживала. А сама вся заплаканная такая Я, конечно, тоже в слезы, еще во сне начала. И куда ни посмотрю, все мне маму напоминает А коты наши разбежались. Предчувствовали, наверное. Арменчик этот, мамин младшенький, тоже убежал. Сколько раз его вспоминала  столько и опять в слезы. Целый день так проплакала. На следующее утро собралась и пошла по железной дороге в город. Идти-то там плохо, шпалы на разном расстоянии друг от друга уложены. Устала быстро. Присела отдохнуть возле поваленного шлагбаума. И ведь как неслучайно все в жизни! Я когда еще шла и этот шлагбаум увидела, то показалось, что шевельнулся он  прямо красные полосы с белыми местами поменялись! Ну, думаю, здесь тогда и присяду. Сижу, значит, ногами отдыхаю. Слышу гул, но не в голове, а снаружи. Подъезжает большая военная машина. Останавливается. Из нее женщина высовывается. Кричит, поехали, мол, с нами в город. Я про город услышала, да так обрадовалась, что в слезы и даже встать сразу не смогла. Тогда они вылезли из машины, помогли забраться в кузов. Там еще много таких вроде меня было. Уж специально они нас собирали или же по пути  не знаю. Ехали мы долго. Машину сильно трясло, не как в автобусе. Я сначала все на скамеечке старалась усидеть, но потом прямо на полу устроилась. Несколько раз останавливались, еще людей подсаживали. И вот приехали. Смотрю  города не узнаю. Где мы, спрашиваю. В лагере для беженцев, отвечают, в Новгороде! Нет, говорю, мне в Санкт-Петербург надо. Тут местный начальник, весь в пятнистой форме, и в заявляет: нету больше такого города! Жителей, говорит, оставшихся эвакуируют, а территорию оцепили, никого не пускают. Я в слезы, конечно, давай кричать. Пришла медсестра, лекарств мне дали, в койку уложили. У них в школе по всем четырем этажам койки расставлены были, и еще палатки во дворе  лагерь для беженцев, значит. Пролежала я три дня в лёжку Сначала там все организованно было. Медсестры ходили, лекарства разносили, и еду в таких алюминиевых мисочках. Каждый день начальник посещал, вроде как политинформацию проводил. Говорил, что это Америка во всем виновата: не хотела она Россию сильной видеть, поэтому ракеты свои и запустила. Однако, как водится, недооценили враги русский народ! Потому на территории Америки разрушений больше и людей погибло больше. И это не все, поскольку война еще не закончена! А раз так, то всем надо поднапрячься, помочь нашей армии Но люди говорили другое. Говорили, что никто ни с кем уже не воюет. Отвоевались. Каждый шкуру свою спасает. Вроде как есть еще места на Земле, которые не затронуты  вот туда все и рвутся Должно быть, люди правду говорили. Потому что сошел на нет весь этот лагерь для беженцев. Сначала начальник исчез, потом лекарства кончились. А там и еду перестали разносить. Еще стрельба каждую ночь. В общем, стало ясно, что ничего в этом лагере хорошего уже не будет И вот, значит, стою я на улице. В незнакомом городе. Одна. Ни документов, ни денег. Из одежды только что на мне, да половина сухаря в кармане. С таким снаряжением все равно в какую сторону До этого я была один раз в Новгороде. Еще в школе ездили мы туда всем классом на экскурсию. Помнился мне и мост через Волхов, и Новгородский Кремль. Поэтому, наверное, когда я из лагеря для беженцев ушла, то прямо к Волхову и притопала. Постояла, посмотрела. Решила направо идти, к большому мосту. Этот мост солдаты, конечно, охраняли. Но меня пустили, даже не спросили ничего. Ну, до середины Волхова дошла я, остановилась. Из-за тумана этого впереди ничего не видно было и позади тоже  будто ни прошлого у меня нет, ни будущего. Я к краю моста подошла, вниз посмотрела. И там черная вода мне улыбнулась, объятия раскрыла. Вот, думаю, где пристанище мое надежное! Ведь сколько веков эта река здесь существует, сколько историй в себе хранит! Будет, значит, у нее одной маленькой историей больше! Даже облегчение мне какое-то пришло. Страх высоты и тот отступил. Я уже за перила покрепче взялась, сейчас, думаю, буду через них неловко переползать. И вдруг чья-то рука на плечо мне как ляжет  я так и похолодела! Оборачиваюсь  отец Иван. Ну, тогда-то я еще не знала его имени. Смотрю, значит, высокий мужчина, с бородой. А глаза  ну прямо такие, как у той воды! Руку от моего плеча не отнимает. Как тебя зовут, спрашивает. Галя, отвечаю. Он вздохнул, перекрестился, да все мне и сказал. Что закончила Галя свой жизненный путь на этом мосту  нет ее больше. И вместе с ней ушли горе ее и страдания. Но Галина ушедшая дала жизнь душе рабы божьей Ольги! Снова перекрестился так. Принимаешь ли ты, спрашивает, имя свое новое? Будешь ли вновь рожденной рабой божьей Ольгой? Понесешь ли это имя безропотно вместе с собратьями своими навстречу Господу нашему? Тут слезы из меня ручьем так и хлынули! И рада бы их остановить  но не в силах! Показалось мне, что если вот сейчас слезы мои с водами Волхова соединятся, то утащит меня тьма на дно. Так страшно стало, что ухватилась я за руку отца Ивана как за соломинку! Рука-то у него с виду как у всех, а как возьмет, так дар божий чувствуется. И вот когда я между слезами просвет увидела, то да, говорю, принимаю имя свое новое, принимаю, принимаю! Так вот и было, честное слово А потом направились мы сюда. Нас тогда еще мало было. Это по дороге другие присоединились. Я так уже спокойно шла. Отец Иван умеет правильную дорогу находить хоть ночью, хоть с завязанными глазами. Кто другой разве так смог бы?! А проповеди его? Слушаешь  и все будто про твою жизнь! А он рассказывает, да еще и показывает то, что ты по малости своей мимо души пропустила. Я вот сейчас Галю вспоминаю  так совершенно точно вижу, что была она счастлива! Вот сам подумай. Работала она в универсаме  уж я не говорю когда на почте! В универсаме, значит, работала, в мясном отделе. Целый день на ногах  вроде тяжело. И руки красные, потому как мясо холодное. А еще покупатели попадаются такие, что все настроение испортят. Но две смены отработаешь  впереди два выходных. Возьмешь у мясника косточек, домой принесешь. Пока разденешься, так коты все сапоги своими спинами вытрут! А еще у нас в универсаме пирожки пекли. С капустой, с картошкой и грибами, с яблоками. С мясом тоже пекли, но с мясом я не брала. И вот выносят эти пирожки, а от них такой запах! Я на обед домой ходить успевала. Так наберешь теплых еще пирожков  и по-быстрому! Дома выложишь все на стол, мама подойдет, возьмет пирожок, к носу поднесет, улыбнется, а на столе чайник уже горячий Так вот теперь нет у меня ни малейшего сомнения в том, что счастлива была Галя! Она просто не видела этого за всеобщей озабоченностью мелкими проблемами. Ведь когда на улице светит солнце  это счастье! И тоже когда зимой в дом свой заходишь с мороза! И когда мама тебя встречает, на кухню торопится Счастлива была Галя, счастлива! Тут я за нее спокойна!