Текст книги "05-Мой престол - Небо (Дилогия)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 76 страниц)

Мария сама разрешила проблему. Она подняла на Петра мокрые глаза, утерла рукавом слезы, сказала:

– Я плачу, потому что чувствую, что не вернусь домой больше никогда.

– А… это хорошо или плохо?

– Не знаю пока. Поэтому и плачу.

Интересно, когда и какая матрица – или что это там будет! – научит человека, мужика, рыцаря понимать женщину? Петр всерьез полагал, что сам он не доживет до подобного изобретения. И слава Богу, что не доживет! Должна же в жизни остаться хоть одна тайна.

ДЕЙСТВИЕ – 4
ЭПИЗОД – 1
ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 26 год от Р. X., месяц Тишри

Стоял теплый и разноцветный, радостный месяц Тишри, только что отшумел веселый праздник Кущей, суккот, осенний праздник сбора созревших плодов, отговорили горячие молитвы о грядущих зимних дождях, которые, даст Бог, позволят следующему году стать не менее плодородным, чем нынешний, а нынешний в общем-то выдался неплохим, сытным, и праздник оттого промелькнул ярко, и даже Иисус, утверждают, воскликнул по сему славному поводу в момент святого изливания воды: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей; кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой».

Впрочем, ничего такого Петр от Иисуса не слыхал, хотя все семь дней праздника и восьмой, тоже святой, день собрания они провели вместе, и Иоанн был рядом и тоже ничего подобного слышать не должен был, посему цитата из Евангелия от – sic! – Иоанна будет, похоже, в свое время присочинена к месту.

Петр давно махнул рукой на явно бессмысленную необходимость блюсти по жизни слова и дела хотя бы приблизительно похоже на тексты священных писаний. Великая Литература, Книгой Книг продравшаяся сквозь тысячелетия, здесь, в ее реальных истоках, все более подтверждала критическую истину о несоответствии придуманного любым писателем и бывшего на самом деле, как бы тот писатель ни клялся в строгой документальности. Коли совпало что – ликуй. Это – к Петру, поначалу весьма страдавшему от разных несоответствий. Впрочем, его привычно утешительное: «Евангелисты подправят» – уже и не произносилось им по поводу и без оного: сколько «небиблейского» он сам наворотил, сколько другие, а сколько еще будет наворочено!.. Пустое, господа, нет повода для волнений, евангелисты подправят. Или, точнее, напишут, как надо.

Праздник отгуляли в Галилее, после чего Петр отбыл в Иерусалим, туманно объяснив поход срочной надобностью. Да Иешуа не особо интересовался самостоятельными передвижениями Петра, его в последние недели весьма занимали полутайные-полуявные разговоры с то и дело возникавшими на горизонте зилотами друзьями Иуды и Симона, да много времени и сил отняла подготовка собственного «синедриона».

Петр махнул в Иерусалим, как обычно – через Службу Времени, а Иоанн, который был ему нужен в столице Иудеи, шел сам по себе – с заходом в Вифанию, к Лазарю. Забавно, но Петр полагал, что спокойному и могучему аскету весьма по душе пришлись тихие беседы с милейшей юной Марфой, которые велись ими вдвоем но наедине! – по вечерам под старой смоковницей, когда Иешуа с учениками останавливался в Вифании или, точнее, в Бейт-Ханании. Но это – так, к слову…

Петр сидел в своем доме в Нижнем городе, в котором в общем-то прижился за минувшие годы, хотя никогда подолгу здесь не оставался: день-второй, не дольше… Он потягивал из хорошего стеклянного цветного бокала хорошее прошлогоднее вино из виноделен с Голанских склонов и невесело думал о том невеселом деле, что предстояло начать и, как бы кто тому ни противился, завершить. Года полтора назад, когда Иешуа впервые понесло в Иерусалим с мимолетной разрушительной миссией, которая, к счастью, закончилась всего лишь мирной покупкой белого голубя в торговых рядах Царской Базилики, а потом произвольным размножением оного до девяти персон в голубом небе пригорода, в тот самый момент Петр, уже плюнувший на необходимость реальных объяснений каждого чуда, совершаемого Иешуа, успокоил себя привычной мыслишкой, что, мол, не так уж долго терпеть осталось все эти незапланированные и необъяснимые чудеса, все полегоньку идет к четырежды описанной в вышеназванной Книге Книг развязке. Наивный – он тогда верил, что уж развязка-то произойдет точно по Канону: арест, распятие, воскресение, вознесение и – дальше со всеми положенными остановками типа крестовых походов, крещения Руси, инквизиции etc. Сегодня он не поставил бы и затертой лепты против новенького динария за то, что Иешуа позволит кому-либо когда-либо планировать события помимо него. Он просто не заметит ни планирующего, ни его планов, а пойдет так и туда, как и куда решит пойти сам – заранее ли, спонтанно ли. Другое дело, смех смехом, но события в общем-то не сильно отклонялись от некоего жесткого стержня, на который их потом нанижут (или давно нанизали, если быть точным…) евангелисты канонические и апокрифические. От совсем голого стержня. Да, они, события; не слишком походили на описанные в подробностях, но Петр, повторим, давно не заботился о подробностях. А заботило его этакое милое и простенькое несоответствие именно стержню: Иешуа совсем не собирался подвергать свою персону аресту, распятию и прочим евангелическим радостям. Он, напротив, собирался жить и действовать – причем весьма активно и вопреки мрачному несогласию Петра с этими действиями. Считал: не согласен – не участвуй, никто тебя не заставляет, у тебя, дорогой Кифа, и так дел по горло, а с зилотами я и сам разберусь…

Зилоты в Канон не вписывались. Они вообще никуда не вписывались – дикие, невежественные, агрессивные и заряженные вздорной ненавистью ко всем, кто не с ними. Обыкновенные бандиты – по ментальности, лишь вольно взявшие на вооружение нехитрую антиримскую идеологию, скорее даже – прикрывающие ею обычный разбой. Если честно, считал Петр, они использовали Иешуа, его бешеную в Галилее популярность, а он, напротив, был уверен, что сам использует их. Когда будет надо, тогда и использует.

Иоанн, к слову, был согласен с Иешуа – но в том лишь, что тот работает с зилотами втемную, вертит ими, как хочет. Иоанну совсем не нравилась сама идея активной борьбы. Он утверждал, что любая действенная активность, любая собранная в крепкий, но небольшой кулак сила достаточно быстро будет подавлена куда большей силой, которую и собирать-то не надо, она сама по себе существует и весьма соскучилась по живому делу. В крепости Антония, например, существует. Не говоря уж о Кесарии. И уж совсем не говоря о недалекой Сирии… А когда сила, запальчиво и неразумно собранная зилотами под флагом мирного, по сути, галилейского Машиаха, будет подавлена, неизбежно умрет и дух, который как раз медленно, но очень верно овладел едва ли не половиной земли Израильской и вживается дальше, дальше – в души, в головы, в мысли. В землю эту нищую вживается, корни пустил, ростками пробился. И сам всерьез становится силой. Которую не сломать и не уничтожить – она, в отличие от силы оружия, невидна, – нематериальна.

Сила эта – вера, которую дал людям Иешуа. И он отлично знает, что она сила, извините за невольную тавтологию, но почему-то хочет разбавить ее теми, для кого слово «вера» – пустой и невнятный звук. Зачем? Для каких таких высших целей?.. Нет ничего выше веры, вздор, вздор!..

– Пора спасать Иешуа, – сказал Иоанн однажды. Был Назарет, был поздний вечер, был злой спор между Иешуа и двенадцатью. – Пора спасать веру. Пора спасать дело наше.

– Пора, – согласился Петр.

Похоже, они разное вкладывали в понятие «спасать», но дело стало общим. За этим Петр и ждал Иоанна в Нижнем городе. Иоанн вошел без стука, неслышно ступая по камню мягкими кожаными подошвами.

– Я не опоздал? – спросил, не здороваясь.

– У нас пока есть время, – сказал Петр. – Кайафа ждет меня только вечером.

– Кайафа? Первосвященник? Тебя?!

– Нет, конечно. Он ждет тайного визита эллинского посланника, о приезде которого ему сообщили на той неделе.

– Кто сообщил?

– Было кому, – привычно ушел от ответа Петр, и Иоанн неожиданно обозлился:

– Послушай, Кифа, я трое суток иду к тебе в этот странный дом из Нацрата, я даже не захожу к Лазарю в Бейт-Хананию, чтобы повидать Марфу. Ты сказал в тот вечер, когда мы поссорились с Иешуа, – прийти, и я пошел не спрашивая – как всегда, как обычно. И вот я здесь, я устал, как последний верблюд в караване, я день и ночь не держал во рту даже гнилой смоквы, а ты – вместо того чтобы объяснить, что происходит, вместо того чтобы дать мне д хотя бы кусок хлеба, ты смеешься надо мной… Какой Кайафа? Какие эллины? Что за бред?..

Петр встал с кушетки, сходил в соседнюю комнату и вынес оттуда поднос с холодным бараньим мясом, зеленью, хлебом. Поставил на стол перед Иоанном, долил тому вина из узкогорлого египетского кувшина. Равнодушный по жизни ко всякого рода роскоши, он почему-то время от времени покупал в этот дом дорогие вещи, словно не он сам, а именно дом того требовал для себя, ибо изначально, от первого хозяина, был добротным и небедным. Разбитая дешевая глиняная кружка, которую сто лет назад двигал по столу – по этому самому, кстати, мраморному, дорогому, – двенадцатилетний Иешуа, обучавшийся телекинезу, сегодня в доме и не нашлась бы…

– Извини меня, – сказал Петр. – Поешь, конечно, сначала. Я не подумал… Что Марфу не повидал – ну, не беда, она привыкла ждать, она хорошая девочка. На обратном пути вместе зайдем, я с Лазарем как раз побеседую… А сейчас давай выпьем за то, чтобы все у нас получилось… – Он поднял кубок с вином.

– Что получилось? – уже невнятно, уже с набитым ртом – видно, и впрямь проголодался мощно, – спросил Иоанн, подымая в ответ свой кубок и чокаясь с Петром, что вообще-то не принято было в этом мире, но что ненавязчиво насадил Петр – по крайней мере в их компании.

– Ты ешь, ешь, а я стану рассказывать.

Как начать, думал Петр, с чего начать? Как сказать одному из самых близких Иешуа людей, что тот должен погибнуть? И не просто умереть, но – мученической, страшной смертью. Да, ради веры! Да, ради собственного Воскресения! Но это-то, кстати, как объяснить? И еще кстати – как сделать, чтобы Иешуа не умер на кресте?.. Впрочем, не здесь сложность, это как раз проще простого, даже не чудо – так, прихоти физиологии. А вот что насчет Вознесения?..

Не одному Иешуа, выходит, творить чудеса…

Но до сотворения чудес еще пахать и пахать. Вот, в частности, род пахоты: объяснить Иоанну задуманное. Или пока – не задуманное, а лишь вчерне намечаемое. Впрочем, причины Иоанн понимает сам, вот выводы из них – это даже Петру, к ним пришедшему, пока до конца понять, вернее, принять – сложновато…

– Понимаешь, Йоханан, – занудно начал Петр и вдруг сам на себя обозлился: чего он резину тянет?

Иоанн с ним – двадцать с лишним лет, едва ли не день в день, особенно – в последние годы, и уже нельзя однозначно сказать, кто из них в кого больше вложил за эти бесконечные два десятилетия – Петр в Иоанна или наоборот. Высокопарно выражаясь, они – сообщающиеся сосуды, и, кстати, без добавления всякой технической мистики вроде пресловутой матрицы – что было, что имелось в наличии, то и вложено, а что вложено, то и выросло. Близнецы-братья, кто более матери-истории ценен? Время покажет – кто более. А пока его вовсе нет, особенно – на дурацкие политесы.

– Сиди и не падай, – сказал Петр. – Мы говорили в Нацрате, тогда, ночью, что веру и дело пора спасать. Пора – не то слово. Иешуа по-прежнему радеет о Царстве Божьем, здесь, полагаю, ни у тебя, ни у меня к нему нет претензий. Но не слишком ли конкретно и приземленно начал он понимать этот термин?.. Царство Божье на земле – так. Царь – он сам, допустим, я не против. Но для меня, Йоханан, Царство Божье – это царство духа, в первую и главную очередь. Так считали у вас в Кумране, так всегда считал сам Иешуа. Это царство истинной и непоколебимой веры, для которой состояние материи – дело двадцать пятое, а если веру надо подкреплять физическими действиями – я не имею в виду чудеса, которые творит Машиах, я имею в виду вполне реальную силу, на которой он хочет выстроить Царство, – то грош цена такой вере. Мы вон ее имеем в избытке… – Он кивнул в сторону двери, за которой – где-то не слишком далеко, – стоял Храм. Бесконечные жертвоприношения, деньги, воровство… «Всесожжения ваши неугодны и жертвы ваши неприятны мне» – помнишь, в книге пророка Ермиягу?.. А если еще оружие?..

– Тебя беспокоит его постоянное общение с зилотами? – спросил Иоанн. – С Вараввой?

– Да какая разница – Варавва или кто-то еще? Спешка – вот что меня пугает. Спешка и, как следствие, выбор неверных путей. Капля камень точит, и это правильно, она неуклонно ищет свою в нем дорожку, а Иешуа хочет его – одним ударом.

– Он хочет все сделать сам. Зилоты – это так, на всякий случай…

– На какой случай? Если у самого – не получится?.. Скольких за это время он вылечил? Сотни! Но ведь кого-то, ты помнишь, не смог сразу… Я не знаю, обратил ли ты на это внимание, но он всегда – раньше или позже, но находил невылеченного и помогал ему, когда вырастала его собственная сила и вера в него болящего. Он не спешил и добивался результата – всегда. Так зачем он спешит сейчас?

– Что ты хочешь, Кифа? – тихо-тихо спросил Иоанн.

– Я хочу спасти веру и дело, – повторил Петр, но Иоанн не принял повторения, а сам повторил:

– Что ты хочешь, Кифа?

Петр встал и прошелся по комнате. Он-то знал, что хотел. Но как бесконечно трудно было всего лишь сформулировать желание – сформулировать для человека, который был Петру жизненно необходим и который мог просто не понять Петра.

– Я хочу, чтобы Иешуа умер, – тяжело проговорил Петр. И ничего не произошло. Небосвод не рухнул. Земля не разверзлась. Иоанн как сидел на кушетке, так и остался сидеть – не потрясло его страшное признание Петра. Или сказать иначе – предательство, потому что во все времена ученики – а кем Петр должен был официально считать себя? – однажды предавали учителя, оправдывая всякий раз предательство единственно высокой целью – спасением Идеи, которую учитель либо слишком жестко консервировал, либо начинал развивать не в ту сторону – по мнению учеников. Второй случай – как раз их.

– Просто умер? – абсолютно спокойно, без каких-либо оттенков в голосе спросил Иоанн.

– Совсем не просто! – яростно выдохнул Петр. Оперся руками о края стола, приблизил лицо к лицу Иоанна. – Вера держится на чуде. Вера всегда держалась на чуде. Вспомни историю Авраама, Ицхака, Яакова, вспомни жертвенник в пустыне, вспомни руку Авраама, которую отвел Бог от сына его. Вспомни борьбу Яакова с незнакомцем, который оказался Богом, и имя Израиль, полученное им от Бога. Вспомни Моше, сорок лет в пустыне, десять казней земли Мицраима, обретение Ковчега Завета. Я могу перечислять бесконечно, список чудес огромен и прекрасен. Вспомни слова всех пророков о явлении Машиаха… Вся наша великая вера выстроена на ожидании чуда и на непременном обретении его. Сегодня мы свидетели и современники, наверно, самого главного чуда в истории нашей веры. Это главное обретенное чудо – сам Иешуа. Почти два года он непрерывно творит маленькие и великие чудеса, словно разбрасывает горячие искры от самого себя. И искры зажигают множество огоньков – вера растет, ширится, крепнет. Я уже говорил это, прости, повторяюсь… Но не может обыкновенный человек – а кругом нас обыкновенные люди, и мы тоже обыкновенные, ну, ладно, мы с тобой не очень обыкновенные… – не может крестьянин, рыбарь, плотник, дажезилот, которому вообще на все наплевать, не может он верить в одно и то же чудо год, два, десять лет. Приедается. Скучно. Если завтра… где?.. ну, на горе Сион, например, зажжется столб пламени и станет гореть днем и ночью – чудо?

Иоанн кивнул.

– А если этот столб не погаснет много лет чудо?

Иоанн опять кивнул.

– Согласен, да, чудо. Только куда большим чудом для обыкновенного человека будет тот миг, когда пламя погаснет, потому что к чуду горения он давно привык. Ежедневное чудо, Йоханан, – не чудо. Чудо, ставшее привычным, теряет привлекательность. Наша вера каждый раз дарила нам все новые и новые чудеса, и они вспыхивали, как пламя на горе, и исчезали, оставив память и дела, чтобы пришло другое чудо. Ты думаешь, почему Иешуа мечется, не может найти себе места?.. Да потому что он отлично понимает, что стал привычным. Кто-то заболел? Придет Машиах и вылечит. Кто-то умер? Надо верить, и Машиах оживит умершего. Река грозит потопом? Надо верить всем вместе очень сильно, и Машиах остановит потоп… Он есть, он здесь, он ручной – это очень страшно для Иешуа, и поэтому он все время ищет способа многократно увеличить энергию веры в самого себя, взорвать ситуацию, как река в половодье ищет выхода, нового русла для большой воды…

– Он сровняет Храм с землей и возведет новый…

– Даже если так – зачем ему зилоты? Чтобы убивать тех, кто ме захочет потерять старый Храм? Плоха та вера, которая строится на убийстве… Да ладно, пустое! Главное – в другом. Ну выстроит он Храм – великий, чистый, светлый. А что скажет Рим, которому не Храм в Иудее нужен, а покой и смирение? Как сам Иешуа сказал в Храме, помнишь: кесарю – кесарево… У них, у римлян, – другая вера, чужая… Так что же, война?

– Да, скорее всего…

– Смерть, кровь, голод… Это чудо?

– Что ты говоришь, Кифа…

– Слишком много и долго я думал обо всем этом, Йоханан. Я согласен с Иешуа, что нужен взрыв, который продвинет веру на новый рубеж, может быть даже так высоко, как мы не ждем, как мы и представить себе не можем. Да, требуется чудо. Но не то, которое ищет Иешуа, то окажется слишком дорогим для нашей веры, не дай, Бог – смертельным. Оно похоронит веру под ее же обломками. Нужно другое. Которое, повторяю, вознесет ее…

– И все-таки смерть?

– Опять повторяю: не просто смерть…

– Я тебя не понимаю. Что значит «не просто»?

– Смерть, которая станет чудом. Смерть, которая принесет миру обещание грядущих чудес.

– Как это? И какому миру?

Петр знал, как это. Петр вообще-то был удивлен спокойно-рассудительной реакцией Иоанна на все им услышанное. Впервые услышанное. Петр превосходно знал ученика, знал его холодный прагматизм, усиленный многократно с тех пор, когда он шесть дней сидел в ожидании учителя в яме под дворцом Ирода Великого. Да, прагматизм имел место всегда, только поначалу он был густо замешан на максимализме избранного, вернее, недоизбранного, поскольку обида плюс зависть к неведомому тогда сопернику лишала Иоанна душевного равновесия. Знакомство с Иисусом, четкое понимание разных способностей, возможностей и, наконец, функций, куда более нормальная, чем в Кумранской общине, жизнь – все это постепенно похоронило максимализм, и появился сильный, умный, расчетливый мужик, хорошая опора Петру всегда и во всем. И все же с ходу, с колес принять мысль о смерти соратника ради продвижения Идеи – Петр считал, что для этого надо быть Мастером.

Хотя не он ли сам давным-давно – или недавно совсем? по какому времени считать?.. – предлагал Дэнису спасти Иоанна и сделать его Мастером? Или это Дэнис предлагал Петру?.. Забылось все, затянулось бесконечными днями, как тиной, да и стоит ли вспоминать…

И еще нюанс. При всей фактической близости Иешуа и Иоанна они все же никогда не были близки душевно. Они никогда не разговаривали вдвоем на какие-нибудь отвлеченные темы, никогда вместе не веселились, не шутили, не дурачились, и если Иоанн мог себе позволить и шутку, и даже дружескую насмешку, розыгрыш – над тем же Петром, или вот Андрей стал любимым объектом для веселых подначек в их компании, то Иешуа всегда был только серьезен, слишком строг. Нет, он шутил, конечно, позволял себе едкую и тонкую иронию, и частенько позволял, но все это было как-то… слишком всерьез, что ли… У Петра иногда складывалось ощущение, что чувством юмора Создатель обделил ребенка… Или нет – ребенком он был куда как шаловливым, смешливым… Опять матрица? Или все-таки характер, ею запрограммированный? Характер-цель… Короче, Иоанн и Иешуа были очень близкими, но – только соратниками. Выходит, отсюда такое холодное, расчетливое восприятие Иоанном страшненького признания Петра?.. Или это просто-напросто мир такой, время такое, когда жизнь человеческая – мало что стоит, Бог дал, Бог и взял, жить – живым… А если чья-то смерть принесет пользу общему делу, то и возникает всего лишь деловой, прагматический вопрос: как это?

Петр знал, как это. Но счел преждевременным объяснять Иоанну. Прагматизм прагматизмом, но дом строить следует с фундамента и поэтапно. Не разом. В конце концов, за что Петром осуждаем Иешуа? Как раз за кавалерийские методы.

Поэтому Петр решил пока ответить на вторую часть вопроса. – Какому миру? Всему. Цивилизованному. Мне кажется, Йо-ханан, даже сам Иешуа не очень представляет себе, как далеко пошла и особенно пойдет вера, которую он принес на землю Израильскую. Посмотри кругом. Эллины. Римляне. Жители Айгиптоса или далекой Ходду. Совсем дикие варвары на севере Римской империи – всякие франки, галлы… Разве есть у них Бог? У них десятки, сотни божков, которые развратничают, гадят друг другу и людям, ссорятся, воюют… Разве это вера? Разве тысячам людей в этих землях есть на кого уповать в радости или беде? Разве они давным-давно не завидовали нашему Богу? Даже угнетая нас, убивая нас, разделяя отцов и сыновей – разве не завидовали, ненавидя нас за нашу веру? За наше великое единство в вере?.. У меня были разговоры с богатыми эллинами здесь, в Иершалаиме. Я имею в виду чистых эллинов, не римлян, а тех, что говорят на эллинском и хорошо знают текст Торы – он переведен на эллинский и у них называется Септуагинта. Впрочем, они говорили со мной не только от себя, но и от кое-кого из Рима. Они знают о Иешуа. Они очень внимательно следят за его деяниями. Они верят, что он – именно тот Машиах, приход которого предсказывали пророки. Они считают, что люди в самой Элладе, на Крите, в землях Арама готовы принять учение Иешуа, основанное на Законе евреев. Они ждут… как они сказали – знамения. Знака свыше. Слова Господа.

Иоанн позволил себе чуть усмехнуться.

– Вот, значит, будет знак, и все сразу придут к вере в Посланца Господнего, в Машиаха, в нашего Иешуа из крохотного Нацрата, о котором они даже не слышали никогда?

Петр не захотел принять иронии.

– Я не идиот. Это только наша вера, это только наш Бог, это только наш Машиах. Чтобы он стал Божьим Посланцем для всего мира, должно пройти много времени и, к сожалению, пролиться много крови. Наверно так. Но знак – я называл это чудом – нужен в первую очередь нам. А эллины… Я говорю только о том, что Бог начал творить мир с нашей земли, и дал Завет Аврааму на нашу землю, и объявил богоизбранным наш народ, но разве он не Бог для всех остальных земель? Просто люди оттуда пока не догадывались о том, Бог не давал им знака. Не спешил? Может быть. Вот они и напридумали себе идолов… И кто знает, появление Иешуа, как Машиаха, – не начало ли это разговора нашего Бога со всеми народами?.. Для меня интерес эллинов – всего только интерес, всего только робкое понимание, что истина лежит где-то рядом, – для меня это подтверждение того, что мы правы.

– Все-таки мы? – Иоанн встал и подошел к Петру. Они стояли лицом к лицу огромные, загорелые, оба рано начавшие седеть, а ведь еще пару лет назад у обоих седого волоса найти нельзя было, – И только мы?

– Думаю, что не только, – ответил Петр. – Думаю, что будут еще – те, кто поймет нас. Но не в них дело. Нас было трое – с самого начала. Нас и сейчас должно быть трое.

– Ты хочешь объяснить Иешуа, что он должен умереть?

– Я хочу объяснить Иешуа, что он должен жить вечно.

– Это будет непросто, – усмехнулся Иоанн. – Не говоря уж о том, что я лично не знаю худо-бедно приемлемого способа жить вечно. Если только не в памяти народной, а это – слабая замена личной жизни. Пусть даже короткой.

Он был прав, Петр понимал. Отговорился общими словами, привычным лозунгом из будущих времен, а Иоанн задал вполне конкретный вопрос, ожидая вполне конкретного ответа.

Ответ Петр знал. Но не вполне конкретный. Ясно, что просто допустить смерть Иешуа на кресте невозможно: он должен остаться живым и еще сорок дней нравоучительно являться родным и соратникам. Так написано. Так и следует быть. И технически, в общем, пустяки. А вот Вознесение?.. Опять-таки сам процесс да соспособ-ностями Иешуа к левитации и прочая, и прочая – рутина. А что потом? Потом-то Он должен навсегда исчезнуть из этой жизни, из этого мира, из этой действительности, оставив всех на две с лишним тысячи лет в ожидании возвращения. Напрасном ожидании, насколько известно… Так что ответа у Петра пока не было – конкретного. Но он не шибко волновался. Здешняя жизнь, полная всяких неожиданных и малообъяснимых чудес, позволяла надеяться: что-нибудь да придумается. Или случится.

Или если Иешуа и впрямь станет третьим в заговоре – все-таки в заговоре, так? – то почему бы ему самому не объяснить Вознесение? Или сочинить нечто, что «евангелисты подправят», обозвав Вознесением?..

Поживем – увидим.

Подошел к двери, распахнул ее во двор. Оттуда пахнуло жарой осеннего вечера.

– Темнеет, – сказал Иоанн. – Зачем тебе Кайафа?

– Мне понадобится не только он.

– Может быть, и прокуратор?

– А что? – удивился Петр. – Это мысль. Еще не забыть бы о твоем дружке Ироде Антипе.

– Чем же они нам помогут? Чудес они не делают, разве что какие-нибудь гадкие… А Пилат, наверно, вообще ничего не слышал о Машиахе. Ему докладывают только о бунтовщиках. Вот о Варавве он, не исключаю, знает.

– Нам не надо, чтобы они помогали, – ответил Петр. – Нам надо, чтобы они не мешали.