Текст книги "05-Мой престол - Небо (Дилогия)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 76 страниц)

– Ты ухватил суть… – усмехнулся Петр.

Он прав: коли сумеет остаться жить, все сам увидит. И разброд в Иерусалимской общине увидит, и вытеснение старых, бывших рядом с ним апостолов – молодыми, не знавшими Христа. Они скажут «старикам» прямо и грубо: вы шли рядом с Помазанником? Подумаешь – подвиг!.. Мы сами знаем лучше, что он хотел. Гуляйте, отцы… И уйдут прежние. Вроде бы на святое дело уйдут мис-сионерствовать, но новые-то, молодые, останутся жировать. Иешуа сможет увидеть, как потекут в Иершалаим денежки из других земель – от вновь обращенных, и как эти денежки пойдут в рост… Действительно – быстро и нагло. Действительно – ручей почти сразу же родит реку.

– А если это суть, – продолжал Иешуа, – я ее должен исправить. Я начал – я и продолжу. Мне Господь дает право на отмщение – мне и мстить всем, кто предал меня.

– Слишком многим придется мстить, Иешуа.

– Я знаю.

– И как же ты собираешься это делать: отсюда – и на две тысячи лет вперед?

– Дай мне время – я найду решение.

– Времени у тебя…

– Знаю, знаю, – перебил нетерпеливо, – кот наплакал. Что меня ждет после Воскресения? Что ж, сам напросился…

– Сорок дней земной жизни. Всего сорок.

– А потом?

– Вознесение на небо. К Господу, отцу твоему небесному.

– «Ты взошел на высоту, пленил плен, принял дары для чело-веков, так чтоб и из противящихся могли обитать у Господа Бога». Книга Тегилим, так?

– Ты сказал, – повторил Петр любимую в полемике фразу ученика. – Еще можно вспомнить вознесение пророка Элиягу…

– «Ничего нет нового под солнцем»?

– Зачем что-то сочинять? – дипломатично поинтересовался Петр. – Новое это хорошо забытое старое. Или незабытое. Тогда это новое имеет умное название «преемственность»… Тора – великая книга!

– А потом? В какой части Торы уже прописан мой дальнейший путь?

– Вот ведь беда, Иешуа: ни в какой! Мы вместе должны решить, что ты станешь делать потом. И в каком качестве.

– Нет, Кифа, вместе не получится. Я решу это сам.

– Но если исполнятся слова из книги Тегилим, – а они должны исполниться, ты это понимаешь! – ты уже не сможешь жить рядом с нами как Иешуа из Нацерета!..

– Рядом с вами?.. Не знаю… Наверно… Я решу… – Все это произносилось так, будто он был уже где-то далеко, отнюдь не рядом, будто отвечал по инерции, не вдумываясь в смысл ответов, а между тем попадал в точку. Главное – «Я решу»… И вдруг – как вернулся издалека, глаза загорелись. – Сорок дней, говоришь? Гигантский срок! Ты забыл мои прежние слова, Кифа: я смогу все! Тогда покрепче – слышишь: покрепче! – запомни новые: я исполню все!..

Однажды выведенная формула, почти математическая; незнание плюс желание равняется вере. И еще: когда-то Петр думал, что именно чужая вера, вера множеств, как топливом, питает матрицу, заложенную в мозг Иешуа. Потом оказалось, что матрица и без мощных проявлений веры развивается стремительно и непредсказуемо, а Иешуа перестал фанатично требовать от каждого клятв в вере и верности. Но, может, Петр был не так уж и не прав? Может, вера действительно род топлива, если она сложена из неведения и страстного, неостановимого желания мочь все?

Гадания, шаманство… Артефакт или, по-простому, черный ящик, нельзя объяснить по определению, иначе он перестанет быть артефактом. Что у него на входе – это известно. Петр, изъясняясь метафорично, от входа не отлучается, дежурит денно и нощно. А что на выходе? Темень… Как по-прежнему любят приговаривать мастера преферанса: знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Мертвая поговорка! Жить в Сочи – врагу не пожелаешь, экология там – страшно представить, только-только начали чистить Черное море, весь проект рассчитан лет эдак на тридцать. А за карты Петр никогда не садится: некорректно, он же видит, что в прикупе.

А здесь, повторим, темень.

Что не могущий все в силах противопоставить всемогущему?

У них только одно общее – срок. Сорок дней. Все тот же кот все так же скупо наплакал. А Иешуа, похоже, считает, что ему сорока дней – достаточно. Может, он научился управлять матрицей? Обычным способом: не зная – как он это делает, но отлично зная, что хочет… Тогда естественно и просто рождается страшная, крамольная, но так и рвущаяся в голову мысль: а не прав ли циничный, но рационально здравый Дэнис, который уже похоронил для себя главный объект тяжкого и надоевшего Службе проекта «Мессия»?.. Дело за малым – похоронить в действительности.

Или еще проще: повеситься самому Петру. Вместо Иуды. И гори все ясным огнем!

ДЕЙСТВИЕ – 5
ЭПИЗОД – 5
ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан

Бессмысленно пересказывать все, что произошло утром следующего дня, первого дня новой недели после столь трагичного и тяжкого для матери Иешуа и его учеников шабата. В синопсисах события начала Воскресения отражены, как показала действительность, более-менее точно, поскольку Иешуа не противился Петру, поступал так, как тот указывал, – когда пришел черед поступать, – был послушен, но не похоже на себя рассеян. Петр даже вспомнил к случаю строчку из давних стихов забытого автора двадцатого века, метко определившего собственное душевное состояние: «…ибо глаза мои здесь, а взгляд мой там». Имя автора, повторим, забылось, но строчка помнилась и очень подходила состоянию Иешуа: взгляд его был уж точно не здесь, не в Иершалаиме, а где – о том Петр мог только догадываться, но противился догадкам, как страус, спрятавший от опасности голову в песок.

Сказано было: еще сорок дней впереди, подождем, чего зря гадать…

Вероятно, две Марии поутру примчались к могиле, обнаружили – как и написано в Евангелии от Луки! – «камень отваленным от гроба», а сам «гроб», то есть могильную пещеру, – пустой. Петр в столь важный момент около могилы отсутствовал, но реакцию близких предположить было нетрудно, тем более что никакой Ангел – вот тут уж вопреки синопсисам! – им ни у могилы, ни по дороге не встретился и ничего про Воскресение не разъяснил. Это уж наверняка! Неоткуда ему было взяться.

Потом Петр узнал, что ученики, Лазарь и две его сестры Мария и Марфа тоже пришли к могиле, просто они отстали от матери и Марии из Магдалы, но ненамного, так что изумление и ужас были для всех общими. Первая мысль: тело украли. Кто украл? Ясно как день – люди Кайафы. Иоанн тщетно пытался убедить всех, что ни людям Кайафы, ни самому первосвященнику тело. Машиаха никак пригодиться не могло. Иоанн даже намекал на промысел Бога, на некое знамение, будто бы явившееся ему, Иоанну, минувшей ночью, ему не верили, версия кражи грела больше, но тут появился Петр, а следом за ним шел Иешуа. Тут-то и стало кристально ясно, что обозначенный выше «взгляд там» как нельзя лучше подходил к ситуации – раз, к воскресшему Иешуа – два, к остальным участникам сцены Воскресения – три. Особенно – к участникам. Можно, конечно, описать состояние оных, но зачем? В синопсисах все сказано, как должно быть, а как было на самом деле, всякий легко может представить себе. Исходные просты: два дня назад самого близкого человека похоронили, только-только пришло время соблюдать траур по еврейским законам, а он, похороненный, – вот он. Жив, здоров, а что до «взгляда там», так он же, подумайте сами, откуда явился? Оттуда…

В ночь накануне воскресенья (день недели, попросту называемый первым) и Воскресения (контрапункт всей истории с проектом «Мессия») Петр получил из Службы просимые книги. Он неглупо составил запрос, прекрасно понимая, что тот вызовет у подозрительного Дэниса законные фрустрации. Мол, надо ли? Мол, зачем? Мол, не в правилах Службы отягощать объекты лишними знаниями о будущем – тем более если оным объектам в будущем места нет. Петр – пока Иешуа спал или, по своему обычаю, притормаживал работу мозга – сочинил маляву (тоже слово из проф-жаргона Мастеров и Номеров…) начальникам, где убедительно, опираясь на известные в Службе особенности характера и менталитета объекта, мотивировал необходимость знания им того, что случится после Вознесения, логикой партнерского принципа. Партнеры – читай: соратники, единомышленники, подельники, то есть люди, имеющие равные права на мнение о цели партнерства и о способах ее достижения. Так считал Петр. Он, как Мастер, волен был выбрать для исчезновения объекта из Истории два пути. Первый – исчезновение физическое, то есть путь, на который Петр идти сознательно не собирался, ни разу в своей практике не вступал, о чем руководство знало. Знало, что не вступал, но не знало, что не собирается. Но ведь не сам Петр вызвался вести проект «Мессия», руководство его и назначило, не очень, надо признать, представляя, в какие нети сей проект зайдет. Пока никто Петру конкретно не приказывал устранитьобъект после так называемого Воз несения. Ясно: тянули время, решение было хоть и абсолютно необходимым, но достаточно некорректным – по отношению к Петру в первую очередь. Сорок дней – срок для пребывания Иешуа на этом свете определен. Ближе к исходу срока, догадывался Петр, его выдернут в Службу и объяснят, стараясь потактичнее, необходимость ликвидации объекта, может быть, даже что-то про матрицу расскажут, про опасность, про непредсказуемые последствия и прочую лабуду, И поставят перед фактом; или сам, голубчик, выполняй, или мы тебя под финал заменим на менее чувствительного. Даже не на Мастера заменим. Тут и любой Номер дело сделает, Или есть малозаметная для «службистов» профессия Исполнитель. Чего исполнитель? Да всего…

Петр все это понимал, прикидывался паинькой, лихорадочно искал выход. Сорок дней – срок достаточный для того, чтобы найти этот выход. А пока – никто не сомневается в однозначности финала: объект вознесся и исчез. О трактовке понятия «исчез» поговорим позже, если вообще поговорим. А пока – о книгах. Они и нужны-то как раз для того, чтобы у объекта не возникло никаких ненужных вопросов либо сомнений в течение этих сорока дней. Ну будет он знать что-то лишнее – так ведь срок сохранения знаний копеечный в масштабе Истории. Повторим: объект вознесся и исчез. Какая кому разница – исчез он, зная Новый Завет и дайджест по истории религии или не зная? Никакой никому. Да пусть он хоть всю историю мира, его географию, экономику, философию и политику проштудирует – все равно ведь исчезнет!..

Короче, книги пришли.

Иешуа умудрился не обалдеть, даже увидев тайм-капсулу, толково спрятанную в специально отрытой пещере в подвале дома. Взгляд его уже тогда находился «не здесь», сбивчивый и путаный рассказ Петра о будущем религии что-то включил в проклятой матрице, что-то дополнительное, что еще дремало до срока, но этот срок, судя по всему, настал, поэтому Иешуа сейчас был явно не в себе. Красивое понятие «одержимость» существовало во все Времена, и, хотя в века расцвета христианства это понятие навязчиво предполагало гнусное влияние «беса» и влекло за собой пытки и смерть, время Петра – да и задолго до него! – превратило термин «одержимость» в нечто светлое и высокое, а «бес» плавно сменился «идеей», например. Петр не ведал, какой бес сейчас владел учеником, но идею тот высказал очень внятно: «Я исполню все!» Именно поэтому Иешуа было наплевать на неизвестное и вместительное устройство, которое возникло в доселе пустой пещерке, но на ожидаемые книги он набросился с высокой и светлой одержимостью.

Когда они уходили из дома и отправлялись на Елеонскую гору, чтобы, значит, воскреснуть и продолжать учить ближних сорок дней, Иешуа книги уже одолел, как говорится, в первом чтении, он вообще очень быстро читал, фотографически запоминая текст. Поэтому завтракал он нехотя, разговаривать с Петром не желал, «взгляд там» вел его своими дорожками, которые, как казалось Петру, были далеки от сверхважного процесса Воскресения, что Мастера не могло не беспокоить.

Оказалось – напрасно.

Иешуа очень обыденно, словно воскресал не раз и привык к этому рутинному делу, поздоровался с каждым, крепко обнял каждого, каждому что-то свое, отдельное, пошептал на ухо, и эта обыденность сняла ожидаемые Петром эмоции родных и учеников: ни тебе излишних восторгов, ни тебе обмороков, ни тебе всяких ритуальных возгласов типа – «Слава!» или «С нами Царь Иудейский!».

Только Фома, получивший в веках сомнительную кличку «неверующий», к махонькому удовольствию Петра, немедля оправдал ее. Потребовал:

– Покажи нам раны, Равви. Неужели они зажили? Вот так: то, что распятый воскрес, – это дело житейское, а вот зажившие за два дня колотые раны…

А они и вправду зажили, хотя и остались еще уродливые, покрытые коркой шрамы на запястьях и лодыжках.

– Неужто совсем не больно? – спросила мать, не отпускающая сына, вцепившаяся обеими руками в его наплечный платок.

– Все прошло. Не беспокойся, – рассеянно отвечал Иешуа, улыбаясь и глядя куда-то вдаль, поверх голов собеседников. – Я опять с вами. Не стоит больше печалиться… – И вдруг заинтересовался: – Вы куда-то торопились?

Иоанн, единственный из всех, кто понимал происходящее, счел нужным вмешаться, взять на себя лидерство среди «непонимающих»:

– Мы пришли к твоей могиле, Учитель, где накануне дня шабата оставили тебя мертвым. Сегодня – первый день недели и второй – траура. Но ты знаешь: в шабат можно только молиться, а сегодня соседи Лазаря в Вифании должны приготовить поминальную трапезу… – Он говорил подробно, мягко, как человеку, впавшему в состояние амнезии, напоминал об известном и привычном, но звучало это вполне к месту. А что? Человек отсутствовал в этом мире, мог и забыть о земном. Да и чувствовал Иоанн – как и Петр, – что мысли Иешуа сейчас где-то далеко, что могучий и непонятный механизм под названием «мозг» что-то обсчитывает, бросив на сей процесс всю свою мощность. Как компьютер. А на бытовое у него не осталось ни байта… – Мы ждали встречи с могильным камнем, а увидели живого Машиаха. Попробуй представить наше изумление и нашу радость!

Петр чувствовал, как Иоанн пытается пробиться в сознание Иешуа, но безуспешно. Он, Петр, уже попробовал и бросил, поскольку прервать работу компа, считающего программу, можно только одним способом – вынуть из него винт-кристалл. Но то, что не удалось Петру, получилось у Иоанна. Иешуа внезапно ожил, глаза его, до того застывшие и невидящие, загорелись, он словно решил наконец вернуться из «там» в «здесь» и сделал это по-библейски, точно, используя полученный и прочитанный ночью материал.

– Я еще не взошел к Отцу Моему, – выдал он почти дословную цитату из Евангелия как раз от Иоанна, – я лишь восхожу к Нему, к Отцу Моему и Отцу вашему и к Богу Моему и Богу вашему. Я рад видеть вас и обнадежить вас. Мы еще долго пробудем вместе. И как послал меня Отец, так и я посылаю вас… – Он сложил ладони корабликом и дунул в них. И из пустых ладоней словно облачко поднялось, поплыло в нагретом воздухе, на мгновение окутало каждого и исчезло. – Примите Духа Святого, – сказал Иешуа, улыбаясь. Он совсем ожил, обрел способность к легкой и невинной иронии, даже мельком глянул на Петра: мол, устраивает текст? – А дальше – ваш выбор и ваше право. Кому простите грехи, тому они простятся. На ком оставите, на том они и останутся. Вы – мои апостолы, мои посланники, мои вестники. Вас осталось, к несчастью, только одиннадцать, но очень скоро будет больше… А что до трапезы в доме моего друга Лазаря… – он нашел старика, ласково кивнул ему, – то не надо ее отменять. Нам есть кого помянуть: брата нашего Иуду, в смертной печали покинувшего нас брата. Да, ему не хватило веры, чтобы продолжать жить и бороться, он – умелый и сильный воин! – оказался слабым духом, но ведь он принял смерть за меня… Закон не приветствует слабых, это правда. Но отныне и во веки веков закон – это я. Пусть те, кто не был с нами, кто не истоптал подошв своих по дорогам Галили, кто не входил со мной во враждебный сущему Иершалаим, кто не видел моего Распятия и кто не слышит меня сейчас, – пусть они придумают небылицы о нашем времени. Бог им судья!

– А ты не судья? – не утерпел Петр.

– Я – нет, – усмехнулся Иешуа. – Будет сказано: «блаженны увидевшие и уверовавшие». Я так и думаю. Будет сказано умным, кто возьмется хоть в малости сил своих описать недлинную жизнь нашу как бесконечный подвиг: «Много сотворил Машиах разных чудес, о которых не писано в книге сей…» – Он привлек к себе Иоанна, обнял его. Не отпуская, закончил: – И даже если кто-то что-то добавит своего – того, что не было, а так хотелось, чтоб было, пусть добавит – Бог ему судья. Но не я, Кифа, не я. Мне судить – последующих… – И, отпустив Иоанна, не подозревающего, что произнесенные Машиахом слова вычитаны из будущей книги Богослова, спросил буднично: – Лазарь, мы идем к тебе или останемся болтать посреди дороги?

Лазарь засуетился, что-то бросил на ходу сестрам, что-то приказное, поспешил вперед, обогнав остальных метров на Тридцать, спохватился, притормозил, дождался всех, извиняюще улыбаясь: мол, не обессудьте, мол, от всего от этого крыша поехала…

Вообще-то она у всех поехала.

Все вдруг ужасно заторопились в Вифанию, хотя ходу до нее, как уж не раз отмечалось, всего ничего, а на дворе – утро, до вечерней трапезы – еще жить и жить, но Иешуа будто бы определил задачу людям, у которых в ближайшей перспективе не наблюдалось никаких задач, кроме соблюдения траура, а тут – и не траур вроде бы, хотя теперь он – по Иуде, но он все же сам себя порешил, так что траур, да, но какой-то не очень настоящий…

Они слышали: закон теперь – это Машиах. Но прежний Закон тоже еще не умер, привыкли все к нему, как можно забыть…

А ведь Иешуа не случайно, не вдруг очнулся от «нездешнего.» пребывания. Петру подумалось, что комп просто досчитал программу.

Или ту малую часть ее, которая основывалась только на услышанном от Петра и прочитанном ночью. И что же он насчитал?.. Петр сейчас не волновался, знал: ученик скажет и спросит. Ученику нужна информация. Нового Завета и чудом обнаруженной в каком-то из книгохранилищ или кристаллохранилищ компьютерной распечатки латинского варианта книги по истории религий ему явно мало. А версию о знании, которое исчезнет через сорок дней, начальники в Службе скушали. Может, они и не очень поверили Петру, может, и закрались какие-то положенные случаю подозрения, но и они помнили: сорок дней есть у всех, произойти за эти дни может всякое. А уж Служба-то себя всерьез числила непогрешимо всесильной. И еще. Служба исповедовала старое правило всех служб, к которым легко приставлялся довесок «спец»: лишняя информация сообщается либо посвященному, либо тому, кто уже не сможет, не успеет ее использовать.

Петр поймал себя на небывалом: он иронизирует над Службой! Он – ее верный слуга и нераздумывающий апологет! Видно, что-то стало неладно в мире…

По дороге в Вифанию встречались прохожие, многие узнавали Машиаха. Большинство уже слышало – слухами в земле Израильской был пропитан сам воздух! – о его смерти на кресте, другие, не слыхавшие о том, получали полную информацию о событиях минувших дней от учеников и особенно от говорливой Марии из Магдалы. Иешуа не останавливался, на ходу благословлял изумленных и изумлявшихся, улыбался. Петр отметил, что у ученика появился новый жест крест, крестное знамение. Полной ладонью. Как у католиков. Вполне, кстати, объяснимо: книга по истории религий подсказала. А выглядело красиво и – в связи с недавним событием – логично. И вот уже ученики, заканчивая короткие беседы с прохожими, тоже размашисто перечеркивали воздух крестом, подсмотрев жест у Учителя… Когда этот жест родился, Петр не знал – не нашел сведений в книгах. Будем считать, что сейчас и родился. От Иисуса Христа.

Иоанн пошел рядом с Петром, спросил тихо:

– Ты знаешь, что будет дальше?

– И ты знаешь. Вознесение. Через сорок дней.

– И он знает, как я понял…

– Он должен знать.

– Вы решили, кем он станет?

Разговор становился опасным: вдруг да услышит кто-то. Петр перешел на мысленное:

«Йоханан, ты не первый день рядом с Иешуа. Кто, кроме него, может что-то решить?..»

«А он?..»

«Ты же видел: он думает. Надумает – поставит перед фактом».

«Кифа, я не хочу, чтобы он умирал».

Вот тебе и раз!

«С чего ты взял, что он умрет?»

«Он может захотеть остаться Христом».

«Как это? Он же сам подтвердил, что уйдет к Отцу Своему…»

«Кифа, это же Иешуа. Он непредсказуем. Уйдет – да, слово сказано. Вознестись в воздух – дело техники для него, которой мы с тобой не обладаем. А вернуться на землю, чтобы продолжить дело, – это уже вопрос идеологии. Что, если вернется?»

Хороший вопрос идеологии!..

Петр мысленно, поставив предварительно блок от Иоанна, выругался: кретин, простой же вариант, почему он не пришел в голову! Одно дело – уговорить его спрятаться, скрыть этот факт от Службы, официально декларировать принцип «вознесся-исчез», но другое дело – сам Иешуа. Ход его мыслей, который Иоанн здраво предположил… Совсем плох, Мастер. Что это? Усталость? Равнодушие: как выйдет, так и будет? Отупелость от собственного бессилия? Действительно; пора на покой, в заповедник, в заповедник… Иоанн легко предугадал возможность Второго Пришествия. Не виртуального, бесконечно ожидаемого, не мифа, а вполне реального. Так почему бы Иешуа не додуматься до него? Наверняка додумался! Прочитал пару книг, обнаружил в Новом Завете по крайней мере десяток достаточно прозрачных намеков на свое скорое пришествие, отбросил отсутствие оного факта в истории религии и решил: нельзя слепо слушаться дядьку Петра и исчезать, надо оставаться и самому делать дело, самому строить Храм христианства, изначально избегая тех ошибок, которые совершат его ближайшие последователи и которые он – останься живым! – сможет пресечь… А на историю религии, безнадежно длящуюся в ожидании Второго Пришествия, наплевать. Пусть о ней Кифа заботится.

Знал бы он, как Кифе назначено о том позаботиться!..

Но как у нас, то есть у него, с диалектикой?.. Ну задержит он проникновение в раннее христианство мздоимства, внутренних распрей, увлечения повальным и безрассудным – точнее, нерассуждающим! – миссионерством по тупо накопительному принципу: чем больше христиан, тем лучше христианству. А дальше? Он смертей. Срок, отпущенный человеку Богом, конечен, и невероятное долголетие библейских патриархов – это всего лишь жизнь в памяти поколений, а не реальная жизнь. Рано или поздно придется уступить и место, и доррту, и право разруливать ситуации. Прав сказавший: «Придут другие – еще лиричнее…» Степень лиричности все равно станет расти от колена к колену, просто рост этот будет чуть быстрее – ровно на тот срок, на который Иешуа сумеет его притормозить. Ничего не изменится. Быстрое Второе Пришествие – это всего лишь крохотный камешек, поднявший в реке Истории даже не круги – кружочек малый…

Если сам Иешуа, увлекшись идеей скорого возврата из небытия, не захочет понять его безнадежности, Петр объяснит, попробует воззвать к логике ученика доселе безупречной. А если не удастся воззвать? Если произойдет то же, что и в срок Тайной вечери-с попыткой взорвать Храм? Там логикой не пахло. Тогда несостоявшееся Пришествие состоится в Истории как факт! Как тогда быть с Историей? Как быть со Службой? С Дэнисом? С принципом «вознесся-исчез»? С заменой Мастера на Исполнителя?.. С последним вариантом, к слову, не поздно никогда.

Но есть, есть вариант, при коем сей факт, даже состоявшийся, может исчезнуть из общей памяти, и круг на воде останется никому не известным кружочком. Петр-то наверняка переживет всех, если это понадобится. Переживет и – сотрет его из грядущих книг. Иешуа процитировал Евангелие от Иоанна – одно место. Но оно повторяется в финале (умница Иоанн, если это Иоанн!), делая описываемые события лишь частным случаем в чем-то более великом и поэтому скрытым от глаз как современников, так – тем более! – потомков: «Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг».

Гениально! Мир – и не вместил.

Не Петр ли с Иоанном тому причиной?..

Ладно, выход возможен. Но принять к сведению сомнения Иоанна не вредно. Сначала принять к сведению, а потом попытаться принять меры, извините за невольную тавтологию. Тем более что проблема «вознесся-исчез» все равно повиснет. Ведь для прагматиков из Службы «исчез» значит «исчез». Из реальности. Тогда какого хрена Петру оставаться в первом веке? Проект «Мессия» завершен. Здесь больше Мастеру нет места и дела. Ах, вы хотите уволиться? Валяйте. В заповедниках тоже нужны специалисты. Работайте, товарищ, а за разглашение служебных сведений ответственность вы знаете. Очень эта ответственность похожа на вышесказанную: «вознесся-исчез»… Кто тогда будет переписывать Историю, вычеркивая из нее ненужное и вредное? Иоанн? Тогда он должен знать все, что будет знать Иешуа. Но когда и как в его мозг впихнуть все нужное?..

Сбросил блок, дал Иоанну возможность мгновенно считать продуманное. Кроме, естественно, последних мыслишек – про проект «Мессия» и про «впихнуть в мозг». Спросил:

«Согласен?»

«Это я написал? „Многое и другое сотворил Иисус…“ Ты знаешь?»

Почему их всех, даже самых мудрых, удивляют частности в том Неведомом, к которому они так рвутся?

«Возможно. Так считается».

«Я могу это прочесть?»

Вот он и сам догадался спросить то, о чем Петр только подумал мельком! Лучше бы, конечно, не читать ему ничего, не знать ничего. Он – житель этого века, он должен свой путь сам пройти, без поводырей, по шажочку…

«Ты сможешь это написать. А для того надо все самому прожить и прочувствовать. Знать заранее – скучно и бесцельно…»

«Ну, не думаю, что ты прав… – не вполне согласился Иоанн. – А как ты, Кифа, собираешься нас всех пережить?»

А вот это уже правильный вопрос.

«Ты же слышал: если понадобится… И кстати, знаешь: я могу уходить на час моего мира и возвращаться через год, прошедший здесь. И наоборот – как я жил рядом с вами все это время! – уходить к себе на год, а вернуться сюда через минуту… Я не забыл обещания: ты будешь много знать о моем мире – столько, сколько спросишь, сколько сумеешь спросить. Не обижайся, но сейчас и у меня и у тебя – одна боль: Иешуа. Времени мало – всего сорок дней…»

«Я подожду, патриарх…»

Ирония? Нужное сейчас качество. Побольше бы иронии – да Иешуа!..

С приключениями, с разговорами, с ахами и охами, но – дошли. Обычные полтора часа на дорогу выросли до трех с лишним. В доме Лазаря суетились соседки, готовили поминальную трапезу. А тут – живой покойник.

Немые сцены. Обмороки. Восторги. Слезы. Хвала и слава… Обычный набор.

Петр ушел за пределы двора, отметив краем глаза, что Иоанн и Марфа тоже отделились от всех, сели на теплое деревянное колесо, отвалившееся, видимо, от какой-то телеги. Или запасное – пятое. Что им двоим – смерти, воскресения, траур! Счастливчики! Или все-таки нет? Нигде в «Деяниях Апостолов» не говорится о женщине Иоанна… Но «Деяния» – это завтра, это потом, а пока – Иешуа жив, план Петра для Иоанна выполняется, день перевалил за половину, лучшая в Израиле девушка – рядом. Птица вон какая-то поет – старается. Жизнь!

А Петр думал о смерти.

Петр думал, что вариант замены Мастера на Исполнителя решил бы все проблемы разом. И История в порядке была бы, и в Службе не нарадовались бы, и Петра отпустили бы в любой заповедник на веки вечные. Только Петру каково было бы в том заповеднике? Гнусно ощущать себя Пилатом, картинно умывшим руки. Пилат – мужик честный, но простой. Он наверняка чувствовал себя тоже гнусновато, когда приговаривал Машиаха к распятию, но извинился и – снял с души тяжесть. И снова – в седло. Много ли воину надо?! А Петру перед кем извиниться? Перед собой? И самому себя простить, отпустить грех предательства?.. Если бы все так легко делалось, то, пожалуй, и Бог стал бы лишним.

Он сидел на траве довольно далеко от дома, от предвечерней суеты, сидел, погрузившись в тяжкие свои думы, и не заметил, как бесшумно, кошкой, подобрался Иешуа. Сел рядом, спросил:

– Тебя что-то мучает, Кифа?

– Что-то мучает, – механически согласился Петр, мысленно проверяя блок.

Иешуа засмеялся;

– Да не волнуйся ты! Я тебя все еще не слышу. Не получается… – однако добавил: – Пока не получается. Пользуйся… Нет, правда, о чем задумался?

– О Боге, – честно ответил Петр, ибо о Нем была его последняя мысль.

– А что о Нем думать? Он – везде…

– Это я уже слышал, – сварливо сказал Петр. – В ветке, в камне, в воде. И в каждом из нас.

– И в каждом из нас, – легко согласился Иешуа. – Оглянись вокруг – увидишь Бога. Мир, который Он создал, – это Он и есть.

– Куда же тогда вознесся пророк Элиягу? Или тебе куда придется вознестись?

– Мне не придется. Мы же решили: я останусь здесь, на этой земле. Пусть не Машиахом, но все же… – Он на мгновение о чем-то задумался и, как нынче ночью, куда-то исчез. Из «здесь» в «там». И тут же вернулся. – Никто никуда не должен возноситься. Мы – дома. Если хочешь – в доме Бога.

– А как же Царство Божье? Ты же показывал дверь в него…

– А ты меня потом, позже, высмеял. Сказал, что только я знаю дверь туда, а другим это не дано и не будет дано. Что уход в Царство – лишь иллюзия спасения, а по сути – бегство. Что Царство, которое я знаю, будет просто существовать рядом с остальным миром, а он и без нас станет развиваться по своим законам, то есть по Божьим, которые не изменить. То, что ты рассказывал мне и что я смог прочитать, подтверждает твою правду… Ты знаешь, что я думаю? То, что я назвал Царством Божьим и показал вам, своим братьям, тоже мир, созданный Богом. Но другой мир. Я туда могу уйти, но я ни разу там не был. Может, там живут такие же люди, может, там уже есть Петр и Иешуа, но они – тоже другие. Может, мир, в котором я был плотником, – не тот мир, где мы с тобой сейчас разговариваем. Может, их множество рядом – таких миров… И все создал Бог. Я прав?

– Не знаю, – сказал Петр. – Существует гипотеза множественности миров в одной точке пространства-времени, но это лишь гипотеза, предположение, не подкрепленное ни теорией, ни тем более практикой.

– Почему неподкрепленное? Хочешь – уйдем туда? И вся проблема с моим Вознесением сразу решится легко и удобно. Хочешь? Хочу, подумал Петр. Но вслух сказал:

– Не сейчас. Не исключено – позже.

– Позже может оказаться поздно. Но ты сказал. А я скажу еще вот что. Видишь звезды на небе?

– Сейчас нет, – честно и прямо сообщил Петр. – Только ночью. Вижу.

– Что они такое? Почему светят? Кому? Известно: они на небе, а небо твердь, как говорит книга Брейшит. Но вот странность! Сначала была только вода и Дух Божий носился над водой. Потом возник свет. А потом Бог создал твердь, назвал ее небом и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. Все, что мы видим и знаем о нашем мире, создано Богом на воде под твердью. Тогда ответь мне: а что сейчас на воде над твердью? Что-то ведь должно быть! Не мог Господь оставить там просто воду, бесконечную, скучную темную воду… Куда она течет? Откуда? Почему солнце каждое утро всходит на востоке, делает полукруг на небе и скрывается на западе? Оно движется по тверди? Не понимаю…