Текст книги "05-Мой престол - Небо (Дилогия)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 76 страниц)

Хотя почему – вдвоем? Нас – одиннадцать. И еще семьдесят, которые опять придут. И многих приведут с собой. Все славно, Кифа, все будет о'кей. Время собирать камни продолжается, и конца ему не видно. Дело надо делать, дело, «Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать». А что о нас напишут?.. Что о нас можно написать! Только то, что уже написано: прекрасные легенды о сильных и мудрых людях, поскольку кому, спрашивается, интересно, какими мы были в настоящей жизни!.. Ну, найдутся, конечно, дотошные, начнут искать там неувязку, тут нестыковку – пусть их! Сказано: «…составлять много книг – конца не будет, и много читать – утомительно для тела». Так что живем брат Кифа!..

Петр ветал, чуть не ударившись головой о низкий свод подвала еще раз глянул на место, бывшее пещеркой для тайм-капсулы: шов стыковочный все-таки заметен, но время сровняет. Интересно, что подумают археологи, если письмо Иешуа доживет до их времени?.. Маленькая подлянка, сделанная Петром далекому будущему.

А не исключено, что не подлянка, не исключено, что не получится она. Ясно, как Божий день, что Петр еще не раз вернется сюда, спустится в подземелье, сядет на корточки перед стеной, начнет буравить ее взглядом. И кто поручится, что не пересилит желание вывалить камень, достать письмо и перечитать написанное – как услышанное: «Я очень люблю тебя, Петр-Кифа. Мне больно, что мы впредь никогда не увидимся». И вновь и вновь доставать и перечитывать, доставать и перечитывать, потому что, как ни парадоксально, это папирусное письмо – единственная связь Петра Анохина со временем своего рождения и единственная связь с человеком, которого он любит и которого и впрямь никогда не увидит. Как он там будет – без своего черепка? Справится ли?..

А может, даст Бог – увидеться?

Пути Его, как известно, неисповедимы…

^{Москва. Ноябрь, 1999 – апрель, 2000}

ОТ АВТОРОВ

Мы выражаем огромную благодарность писателю и историку Игорю ТРИБЕЛЬСКОМУ за то, что он научил нас видеть древнюю землю Ханаанскую его глазами – глазами человека, бесконечно в нее влюбленного…

Мы не можем отказать себе в удовольствии также назвать книги, которые помогли нам сориентироваться в хитросплетениях того периода истории земли Ханаанской, в котором живут герои нашего романа:

1. «Толковая Библия», тт. 1–3. Петербург, 1904–1913 гг.

2. Тора. Изд. «Шамир». Иерусалим, 1992 г.

3. Библейская энциклопедия. Труд и издание Архимандрита Никифора. Москва, 1891 г.

4. Генри Геллей. «Библейский справочник». «Библия для всех». Санкт-Петербург, 1999 г.

5. Эрик Нюстрем. «Библейский словарь». «Библия для всех». t Санкт-Петербург, 1998 г.

К 6. Библейская энциклопедия, «Российское Библейское Обще-Цсгво», 1998 г.

7. Новый Библейский словарь. Часть 1. Библейские персонажи. Издательство «Мирт». Санкт-Петербург, 1999 г.

8. Джоан Комэй. «Кто есть кто в Ветхом Завете». «Внешсигма». Москва, 1998 г.

9. Рональд Браунригг. «Кто есть кто в Новом Завете». «Внешсигма». Москва, 1998 г.

10. Ключ к пониманию Св. Писания. «Жизнь с Богом». Брюссель, 1982 г.

11. Handbook to the Bible. Lion Publising. Oxford, England, 1999

12. Palmer's Bible Atlas. Facsimile edition. Carta, Jerusalem, 1981

13. Апокрифы древних христиан. «Мысль». Москва, 1989 г.

14. Апокрифические сказания. Сост. И. Свенцицкая, А. Скогорев. «Когелет». Москва, 1999 г.

15. Писания мужей Апостольских. Латвийское Библейское Общество. Рига, 1992 г.

16. Пастырь «Гермы». Сост. И. Свенцицкая. «Присцельс». Москва, 1991 г.

17. Иисус Христос в документах истории. «Алетейа». Санкт-Детербург, 1999 г.

18. Е. Мещерская. «Апокрифические деяния Апостолов». «Присцельс». Москва, 1997 г.

19. Священное Писание в свете духовной науки. «Информпресс». Москва, 1998 г.

20. Религиозные традиции мира. В двух томах. «Крон-пресс». Москва, 1996 г.

21. Мифы народов мира. В двух томах. «Советская энциклопедия». Москва, 1980 г.

22. Народы и религии мира. «Большая Российская Энциклопедия». Москва, 1998 г.

23. Климент Александрийский. Педагог. Учебно-информационный экуменический центр ап, Павла. Москва, 1996 г.

24. Сергей Баландин. Пятое Евангелие. Без выходных данных.

25. Эмиль Бок. Детство и юность Иисуса. «Энигма». Москва, 1996 г.

26. Герман Вейс. История цивилизации. Классическая древность до IV века. Том 1. «Эксмо-пресс». Москва, 1999 г.

27. Хаим Донин. Быть евреем. «Феникс». Москва, 1999 г.

28. Вил Дюрант. Цезарь и Христос. «Крон-пресс». Москва, 1995 г.

29. Древний Рим. История. Быт. Культура. Сост. Л. Ильинская. «Московский лицей». Москва, 1997 г.

30. Вернер Келлер. Библия как история. «Крон-пресс». Москва, 1998 г.

31. Хаим Коэн. Иисус – суд и распятие. Иерусалимский издательский центр. Иерусалим, 1997 г.

32. А. Е. Кулаков. Свет Вифлеемской звезды. «III тысячелетие Веры, Надежды, Любви». Москва, 1999 г.

33. Амихай Мазар. Археология Библейской земли. В двух книгах. «Библиотека-Алия». Иерусалим, 1996 г.

34. Александр Мень. Как читать Библию. В трех частях. Фонд им. Александра Меня и Общество друзей Священного Писания. Москва, 1997–1998 гг.

35. Александр Мень. Сын Человеческий. Фонд имени Александра Меня. Москва, 1997 г.

36. Александр Мень. История религии. В двух книгах. Фонд имени Александра Меня и Издательский дом «Форум». Москва, 1997–1999 гг.

37. Александр Мень. Первые Апостолы. Фонд имени Александра Меня. Москва, 1998 г.

38. Д. Мережковский. Иисус неизвестный. «Республика». Москва, 1996 г.

39. Д. Мережковский. Лица святых от Иисуса к нам. «Республика». Москва, 1997 г.

40. Д. Мережковский. Тайна трех. «Республика». Москва, 1999 г.

41. Теодор Моммзен. История Рима. Том 4. «Феникс». Ростов-на-Дону, «Зевс». Москва, 1997 г.

42. Блез Паскаль. Мысли. Изд. имени Сабашниковых. Москва, 1999 г.

43. Б. В. Пилат. Две тайны Христа. «Присцельс». Москва, 1998 г.

44. С. М. Пилкингтон. Иудаизм. «Фаир-пресс». Москва, 1998 г.

45. Эрнест Ренан. Жизнь Иисуса. «Музыка». Москва, 1990 г. (Репринт.)

46. Эрнест Ренан. Апостолы. «Терра». Москва, 1991 г. (Репринт.)

47. Раби Иосиф Телушкин. Еврейский мир. «Лехаим». Москва;

«Гешарим». Иерусалим, 1998 г.

48. Игорь Трибельский. Иерусалим. Тайна трех тысячелетий. «Starlight». Иерусалим, 1999 г.

49. Иосиф Флавий. Иудейская война. «Современный литератор». Минск, 1999 г.

50. Иосиф Флавий. Иудейские древности. В двух томах. ACT. Москва; «Феникс». Ростов-на-Дону, 1999 г.

51. Давид Флуссер. Иисус, свидетельствующий о себе. Урал LTD, 1999 г.

52. Эрих Фромм. Догмат о Христе. «Олимп», ACT. Москва, 1998 г.

53. Рэймонд П. Шейндлин. Летописи еврейского народа. «Крон-пресс». Москва, 1999 г.

54. Миллард Эриксон. Христианское богословие. «Библия для всех». Санкт-Петербург, 1999 г.

55. Джон Янг. Христианство. Агентство «ФАИР». Москва, 1998 г.

Чаша ярости

ЧАСТЬ ПЕРВАЯПРОЛОГ
ИТАЛИЯ. РИМ, ВАТИКАН, 2157 год от Р.Х., месяц сентябрь

(Опережая события…)

Солнечный свет тщетно пытался пробиться сквозь разноцветные оконные витражи, сквозь красные, синие, желтые, зеленые стеклышки, неведомым мастером витражных дел сложенные в плоские и холодные картинки, изображающие каких-то, наверно, великих и славных людей, но отнюдь не предназначенные для такого низменного дела, как освещение комнаты.

Впрочем, то была не комната – зал, скорее, огромный и мрачный зал, скрывающий в полутьме тяжелую старинную мебель, большие картины в тяжелых старинных золоченых рамах на стенах, обитых тоже тяжелой и, не исключено, собравшей всю вековую пыль материей, гигантский, темный ковер на полу. И только крохотный кусочек поистине раблезианских размеров письменного стола был вырван из темноты мягким светом низкой настольной лампы под стеклянным, работы Галле, абажуром, и тем более странно смотрелись на черной от старости дубовой столешнице нахально белая компьютерная пластиковая клавиатура и сам по себе светящийся плоский экран монитора, на котором молниеносно возникали ровные строчки латинского текста.

Текст профессионально быстро набирали тоже ясно освещенные руки, большие мужские руки, ухоженные, с аккуратным маникюром на плоских фиолетовых ногтях. На безымянном пальце правой сверкал массивный золотой перстень с черно-красным камнем – рубином, похоже. И иногда в смешанном свете лампы и монитора возникало лицо человека лет пятидесяти или чуть поболее; точнее возраст угадывался трудно, потому что человек за компьютером был чернокожим, и сумрак плюс цвет кожи легко прятали приметы возраста. Человек иногда останавливал полет пальцев над клавишами и внимательно, сквозь сползшие с переносицы узкие очки без оправы, вчитывался в набранный текст, что-то ему в нем не нравилось, он шевелил толстыми губами, будто беззвучно правил себя, принимал исправленное и вновь запускал летный механизм пальцев.

Он был один. Он работал. Он чувствовал себя защищенным темнотой и тишиной зала от чьего-то бестактного вмешательства, а уж если без метафор вышколенностью своих секретарей был он защищен, поскольку те затвердили давно и назубок: он один, он работает, это только его время, никому не положено на него посягать…

И вдруг что-то все же отвлекло его от компьютера, он еще сам не понял что именно, он нервно огляделся по сторонам, пытаясь увидеть в привычной ему темноте это неведомое «что-то», быть может, просто «глюк», как компьютерный: ведь мозг – это тоже компьютер, он устает и частенько «глючит». Но известно: хороший процессор не отвлекается на пришлые галлюцинации, он легко от них избавляется и продолжает работать. А черный человек не смог продолжить. Он явно любил сумрак и умел видеть в нем, и сейчас он нежданно и пугающе ясно увидел в отодвинутом от письменного стола мягком кресле для посетителей чужого белого человека, который просто молча сидел и смотрел на хозяина сумрака, просто сидел и смотрел, терпеливо ожидая, когда тот соблаговолит его заметить.

Он взялся ниоткуда – этот белый чужой человек! Он никак не мог пройти сквозь надежный заслон секретарей, помощников, референтов, и уж тем более он не мог материализоваться из ничего, из воздуха, из частичек пыли в комнате, потому что черный человек – хотя и должен был по профессии своей признавать за всяким чудом веское право на существование – не умел реально осознать и принять это право, поскольку никогда в жизни лично не сталкивался с Необъяснимым.

Так, пожалуй, логично – с прописной буквы…

Но он и не испугался Необъяснимого с прописной буквы. Он давно научился ничего не бояться, за истину приняв безнадежное, но точное: на все воля Божья.

– Кто вы? – спросил он тихо, словно боялся спугнуть странное, почти инфернальное явление или просто нарушить настоянную на вечности тишину комнаты-зала.

– Человек, – ответил белый человек бесхитростно, но, по идее, ничего не ответил.

И эта бесхитростность, – банальность даже! – странно успокоила черного человека, вернула ему оброненную на мгновенье славную способность цепко анализировать ситуацию, пусть даже абсолютно здесь невозможную (секретари! помощники! референту!), вернула и знаменитую, присущую ему ироничность, которой побаивались подчиненные в Ватикане и которую любили бесчисленные почитатели во всем мире.

– К сожалению, заметил, – согласился он с определением себя белым человеком. – А как было бы мило, если б вы оказались фантомом! Фантомы, знаете, имеют свойство исчезать и не мешать работе… Но раз уж вы здесь, ответьте: как вы миновали охрану?

Белый человек позволил себе улыбнуться – чуть-чуть, краешками губ.

– Считайте, что я – фантом… – Ему тоже не чужда была ирония. – Я вижу, вам по душе это… – умолк на миг, подыскивая определение фантому. Нашел: …это, позволю себе так сказать, колебание волн в видимом диапазоне. А вы, наверно, привыкли к фантомам? – Оглянулся, пошарил взглядом по стенам и потолку. – Здесь должны жить тени ваших предшественников. Вот этого, например… – И в подсвеченной лампой мгле закачалась над полом прозрачная и призрачная фигура, высокая, сутулая, в белом одеянии, похожем на рясу или сутану. – Или этого… – Фигура в белом исчезла, и на ее месте возникла столь же зыбкая – некто толстенький, маленький, коричневый, лысый. – Или такого… Новый фантом болтался в воздухе вместе с камнем, на котором он вроде бы сидел, подперев рукой голову. – Этот, если узнали, – самый первый. По вашему счету. Похож?..

– Кто вы? – все-таки с предательской дрожью в голосе спросил черный человек: слишком много Необъяснимого сразу – это чей угодно голос заставит дрожать.

– Ну уж не фантом – это точно, – легко засмеялся белый. – Можете потрогать. А кто… Должны вспомнить. Мировую телесеть смотрите? Прессу читаете? Или предпочитаете информатории Интернета?.. Да полно вам, вспомните: мое цветное изображение – поганое, к слову, но определить можно, – было напечатано даже в вашей «Losservatore Romano».

– Вы… – У черного человека не хватило слое, он задохнулся. Он вспомнил.

Впервые за все краткое время с момента появления в кабинете белого пришлеца хозяину стало страшно. Он смотрел мировую телесеть, читал прессу, регулярно заглядывал в Интернет и видел снимок в своей газете.

Если кого-то он и не хотел встретить – не только сейчас, а вообще! – так это был именно белый, сидящий напротив в гостевом кресле. Слишком много шуму поднялось вокруг него за последние месяцы. Слишком много пафоса. Явный перебор восхищений и восторгов. А по сути… Черный человек не верил в ту суть, которую декларировали телесети, пресса, компьютерные медиа-сайты, наперебой и взахлеб крича информацию о явлении и делах этого белого. Должен был верить, обязан, опять профессия диктовала, но – не выходило! И поэтому все это время молчал, по сути, трусливо не реагируя на события, касающиеся его впрямую.

Слаб человек! Будь он итальянец, американец, африканец, русский или друг степей калмык – живет, живет в нем таинственная надежда: вдруг да все само рассосется…

– Узнали, – удовлетворенно проговорил белый. – Кстати, ничего, что я с вами по-итальянски? Может, лучше латынь?.. Но по-латыни вы все говорите ужасно варварски, ничего общего с языком Рима. Он был звучен и мелодичен. Как звон римских мечей. Он был полон тонкими нюансами наречий – как местными, так и сословными. Он был красив и богат… Я терпеть не могу Рим, но не имею права не отдать должное его речи. А вы превратили ее в бесстрастное казенное словоговорение – по буковкам…

– Откуда же нам знать звучание латыни? До нас дошли только тексты. Принято считать: латынь – язык условный, потому что мертвый… – сам не понял, почему оправдался.

– Так и читали бы тексты. Но не вслух, не вслух – это режет ухо… Хотите послушать?.. – не дожидаясь ответа, произнес нечто звонкое, медное, раскатистое, в чем хозяин кабинета угадал какие-то знакомые сочетания слогов. Слогов – не более. – Красиво?.. Апулей. «Метаморфозы». Вы бы прочли это так… – И он, перейдя на привычную хозяину формальную латынь, процитировал и вправду знакомое: – «Ведь само это чередование наречий соответствует искусству мгновенных превращений, а о нем-то я и собираюсь повести речь…» Нет, давайте лучше по-итальянски, по-английски, по-немецки, по-французски – как хотите, но только не латынь. Извините, не овладел вашим родным суахили, но это у меня впереди… Итак, вы молчите, вы растеряны, вы не отвечаете, но мы – в Италии, значит, решили: язык Апеннин. Кстати, как мне к вам обращаться? Ваше Святейшество? Это высокопарно, да и не пристало мне так: вы для меня – никакое не святейшество… Может быть, по имени? Джомо, кажется?.. Понимаю, что слишком фамильярно. Во-первых, ваш сан, во-вторых, ваш возраст: вы старше меня… Тогда просто – Maggiore. Старший. Хорошее слово, уважительное обращение, притом многозначное… Ну а мое имя вам известно с детства, хотя все сейчас меня называют Мессией. Как, впрочем, и раньше. Меня устраивает… Итак, о чем бы вы хотели меня спросить, Maggiore?

Странно, но легкой и не слишком вежливой болтовней своей гость словно бы успокоил хозяина. Казалось, слова гостя обволакивают сознание, проникают в мозг и – вот оказия! – раскрепощают, заставляют мыслить ясно и легко. Привычно мыслить.

Черный человек тоже улыбнулся, сверкнув иссиня-белыми – своими собственными пока! – зубами, сказал:

– О чем? Об искусстве мгновенных превращений, естественно. Вы же специалист в нем, Мессия… Да, пользуюсь моментом и благодарю вас за спасенных в Нью-Йорке детей и, конечно же, за воду, которую вы привели страдающей Эфиопии. Или, по-вашему, сотворили?

– Какая разница, Maggiore! Люди просто умирали от голода и обезвоженности. Подачки стран, которые вы считаете развитыми, не могли решить проблемы, они только латали дыры, а язва росла, и люди продолжали умирать. То, что вы называете словом Божьим, тем более ничего не решает. Поэтому я и вмешался…

– Отдаю должное: вы решили проблему кардинально, по крайней мере для Эфиопии. Как вы это сделали? Белый человек засмеялся:

– Вам ли спрашивать, Maggiore? Обыкновенное чудо… Знаете, ваш древний предшественник – тот, кого вы зовете первым, апостол Петр, – тоже всегда любил спрашивать: как я сделал то, как сотворил это. А потом понял: не важно – как, важно – что. Вас же не волнуют объяснения чудес Ветхого иди Нового Заветов… Но, похоже, это стало дурной традицией у моих званых и незваных последователей: пытаться непременно соединить «что» и «как». Или иначе: «верю» и «знаю». Но, Maggiore, вы же умный человек, вы дважды доктор – математики и философии. Неужели я вам должен объяснять, что эти понятия – синонимы для тех, кто действительно верит в Бога. Ибо «верю» – значит «знаю». И наоборот. Так было и так будет, не нам с вами вмешиваться в логику Господа нашего.

Хозяин кабинета уже чувствовал себя уверенно и легко, непрошеный и нежеланный гость невольно или сознательно повел разговор так, что черный человек оказался в своей стихии – в стихии слова произнесенного, мысли изреченной, которая – вопреки однажды заявленному – не есть ложь, но есть утверждение истины. Всегда – даже если это что-то самое простое, низменное, ну, например, изреченное желание есть, спать, не думать об опасном, изгнать гостя и больше никогда не слышать о нём. Разве все перечисленное не истина?

– Конечно, истина, – снова засмеялся белый человек. – Извините, я вас не предупредил: я слышу чужие мысли. Любые. Даже не очень истинные… Я с удовольствием послушаю все истины, которые вы изречете, опровергая мое нехитрое и, кстати, абсолютно истинное замечание – о вере и знании, но прежде хочу, чтобы вы запомнили раз и навсегда: я никуда не исчезну, и меня невозможно изгнать никому. Я вернулся на вашу и мою землю надолго, и лучше бы вам стать моим союзником, если даже не партнером, потому что я тот, кем назвал себя, я тот, чье скверное изображение висит вон там, на стене… – он кивнул в темноту, где, знал хозяин, висело старинное деревянное распятие Иисуса Христа, Сына Божьего, – я не выбирал это время для своего возвращения, но Господь дал мне силы и возможность вернуться именно сейчас, в ваши дни, Maggiore, и чем просто терпеть меня, лучше стать рядом. Дел у нас впереди – многое множество. Хозяин молчал. Ему не просто декларировали способность слышать мысли, ему наглядно продемонстрировали ее, и эта демонстрация вновь выбила хозяина из только-только обретенного равновесия. Да, умение читать мысли – факт не веры, но знания, это подтверждалось наукой, к которой черный человек относился с любовью и почтением. Ведь он сам, прежде чем прийти верховным пастырем, понтификом, Maggiore, как метко придумал пришелец, в Римско-католическую церковь, одолел немыслимую для деревенского мальчишки из задрипанной Кении дорогу. Ему удалось окончить школу в Найроби, с блеском окончить, и получить от британцев, все еще имеющих влияние и интересы в своей давно уже бывшей колонии, стипендию в Кембридже. Он стал математиком, одолел докторантуру, научная карьера впереди лучше не придумать, а он вдруг поступает на философский факультет Грегорианского университета в Риме, всерьез уходит в теологию, начинает параллельно посещать Папскую академию…

Сейчас ему было пятьдесят девять. Он оказался первым в истории Церкви черным священником, ради которого над Сикстинской капеллой взвился в римское небо столб белого дыма – сфумато…

– Синонимы? – задал он осторожный вопрос, риторический, впрочем. Ему сейчас необходимо было всего лишь начать говорить, мыслить – да, но обязательно вслух, это его стихия, повторим, она утишит нервы, организует сознание. Синонимы – вряд ли. Слова-партнеры – так будет точнее… Но, к сожалению, во все времена знаниями пытались убить веру…

– Разве удалось? – быстро спросил пришелец.

– Нет… – Хозяин помедлил. Гость ждал. – Нет, – повторил хозяин, – убить не удалось. Убить. Но как же она искалечена, наша вера!..

– Я здесь и поэтому, – мягко, словно успокаивая, произнес гость, и хозяин сразу же ощутил успокоение, словно гость, помимо умения читать мысли, умел и внушать их.

Наверно умел.

Философ-теолог и ученый-математик трудно уживались в одном человеке. Никто вокруг не подозревал о тайном – о том, что математик постоянно заставлял философа искать аргументы в защиту того дела, которому черный человек в итоге посвятил жизнь. Ему мешал математик, он был бы рад убить его в себе – как ни кощунственно звучит этот термин! – но не мог, не получалось, и душевное равновесие обреталось в постоянной борьбе. Хозяин кабинета слишком много слышал о громких делах человека, назвавшего сегодня себя Мессией, и дела эта – вопреки обязанности, даже предназначению философа-теолога поверить в них, подвергались жесточайшим сомнениям математика: слишком большое место занимало там чудо.

Вот ведь сам вспомнил об Эфиопии! Но как в безводной пустыне в намертво сухих руслах рек проснулась и ожила вода?..

– Опять «как»… – не без горечи сказал гость. – Когда-то давно, очень давно я говорил своим ученикам: чем сильнее хочешь и чем меньше знаешь, тем крепче Вера… Ничего не изменилось! Знающий по-прежнему точно знает: нельзя, невозможно заставить подземные воды выйти на поверхность земли и образовать поток, постоянно ими подпитываемый. Нет таких знаний у современной науки!.. А поток-то – вот он. Не иссякает. Что это? Чудо? Можно назвать и так. А можно остановиться и задуматься: а вдруг есть знание больше и выше, нежели твое? Есть, пусть даже ты никогда не слыхал о нем!.. Как же вам мешает ваше математическое образование, дорогой Maggiore! He обижайтесь на меня: кому, как не мне, говорить правду пришедшим вслед за мной. Я и скажу ее. Вот вы понтифик, а Вера ваша ничтожно мала. Что же тогда говорить о Вере вашей паствы?.. Вы как понтифик и ученый-теолог утверждаете, что сила и могущество Веры в Господа неизмеримы и неисчерпаемы, а всезнающий математик внутри вас немедленно вопрошает: а кто и чем их измерял? Ответьте ему раз и навсегда: никто не измерял, и никто не может измерить. Господь непостижим по определению. Да, Он – Знание, но Знание такого уровня, до которого человеку не добраться. Но значит ли это, что проще остановиться, никуда не идти, бросить науки, поскольку цель недосягаема? Ни в коем случае! Высшее Знание – или Высший Разум, если хотите, есть, я слышал, и такое определение, – это как линия горизонта. Вот она, до нее рукой подать – ан нет, она опять отодвинулась. И жизнь человеческая – во всех ее проявлениях: в научном ли опыте, в нравственном ли, – это вечный путь к линии горизонта. Остановившиеся – погибнут страшно.

– Я всегда повторяю это своему математику. – Черный человек говорил серьезно, хотя ирония, как всегда, жила в его словах. Ирония – по отношению к своим проблемам. – Я говорю ему: лишь истинная Вера даст человеку знания, о которых он не подозревает. И в первую голову – знания о самом себе, о своих возможностях. Вот формула-ключ: я могу, потому что Бог во мне… Я повторяю формулу, но математик не верит мне. И в каждом из нас, увы, живет свой маленький математик, который мешает нам развиваться так, как полагал Господь, создавая пусть даже не нас самих, большой привет Дарвину, – но начальные, базовые условия нашего развития во Вселенной и, как следствие, на планете Земля. Они куда как сильны – эта проклятые маленькие математики… А на самом деле, множа знания, они всякий раз сочиняют собственных маленьких божков, чтобы башня знаний невзначай не обрушилась. Они заполняют лакуны в своих теориях замечательных, умных, много объясняющих! – словами-артефактами: ложный вакуум, иллюзорная Вселенная, Большой взрыв, бут-стрэп… У них тоже есть прелестная формула: «условимся считать, что…»! И ведь уславливаются. Как в детской игре. Но все эти бут-стрэпы и ложные вакуумы так же необъяснимы, как и Бог…

– Их объяснят. Рано или поздно, – сказал пришелец, – А Бога – не объяснят. И не потому, что это невозможно. А потому, что гораздо удобнее считать, будто никакого Бога нет и не было. Гораздо спокойнее. И виновата в том не наука, а сами люди. И в первую очередь – те, кто создал христианскую Веру, кто построил ее на костях сначала христиан, а потом – всех тех, кто не хотел поверить, не умел поверить, мешал строить храмы, копить деньги и власть, кто развалил большую Веру на множество маленьких: католики, протестанты, ортодоксы, баптисты, евангелисты, адвентисты… Вы все – слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то где конец их дороги? В яме, Maggiore…

– Евангелие от Матфея, – тихо сказал хозяин.

– Евангелие от меня! – вдруг яростно крикнул гость, и крик этот мгновенно угас, заблудившись в картинах, шторах, в толстой материи на стенах. Не жил крик в комнате-зале, падал, замирал. – Я это сказал! Я это повторял многократно, и Матфей сохранил мои слова. Но для кого? Когда я покинул свой мир, там остались мои апостолы – числом одиннадцать. Там остались избранные мной – числом семьдесят. Куда они повели людей? В яму? Вам сладко жить в ней, Maggiore? Или вы думаете, что это не яма вовсе, а дворец огромный?.. Вы сами боролись со знанием во все времена и не хотели понять, что оно всегда лишь подтверждало Божий замысел, что оно само было его частью.

– Церковь признала свои ошибки… – Хозяин сказал это, не желая, потому что слова звучали оправданием, а он не хотел оправдываться, но слова вырвались наружу, будто страшный гость сам вытащил их.

Во всяком случае, он ждал их.

– Признала? – Он вскочил из кресла и зашагал по кабинету, то пропадая в темноте, то вновь возникая в крае света. – Что это за религия, которая то и дело должна признавать ошибки? Что это за пастыри, Которые сквозь зубы цедят извинения и тут же творят новые ошибки? Да и слово-то вы нашли, Maggiore, – ошибки! Смерть Джордано Бруно – ошибка, выходит? А признали вы ее, когда люди освоили ближний космос и замахивались на дальний. Терпения вам не занимать… Вы выбивали камни, на которые опиралась Вера, с упорством самоубийцы, пилящего себе вены ложкой для похлебки, а теперь заявляете, что она – Вера, которую я дал людям, я! – что она искалечена. Мудрено ли?.. – Он вернулся из тьмы и снова сел в кресло. Сказал устало: – Извините, Maggiore, я не имел в виду лично вас…

Понтифик молчал.

Что он мог ответить этому человеку, который не только называет себя пришедшим в мир Мессией, но и ведет себя так, как должен, по идее, вести себя настоящий Сын Человеческий?.. Что он, хозяин кабинета и Хозяин Церкви, хотел ответить этому человеку?.. С чего бы приумолк маленький математик, затаился, замер в ожидании? В ожидании чего?.. Вот оно – Второе Пришествие! Две тысячи лет ждали. Ждать больше нечего. Ни математику, ни теологу…

Больно было. И тошно. И не хотелось ничего говорить. А хотелось заснуть и проснуться намного раньше, проснуться в мире, где ни одна собака не слыхала о чуде в Эфиопии, и о чуде в долине Амазонки, и о чуде в Нью-Йорке, и о чуде на Балканах. И жить, как прежде. Страусом, засунувшим башку в песок.

– Зачем вы пришли ко мне? – спросил черный человек белого, и свет лампы под абажуром Галле – или показалось? – стал ярче.

– Теперь не знаю, – скучно ответил гость. – Думал – найду единомышленника. Соратника. Друга. Думал, что понтифик-то уж не просто поверит в меня, но и мне поверит, и поддержит, как верил мне и поддерживал во всем тот, во имя кого вы отгрохали в вашем Ватикане не храм даже, а золотое чудовище. В Иершалаиме – и то поменьше был… Думал… Зря, выходит… Зря, Maggiore? Вы же в самом деле неглупый и образованный человек. И имя вы себе взяли – в честь тоже неглупого и образованного предшественника: Иоанн Павел. Я уж не вспоминаю тех двоих, первых, в честь кого назвал себя тот предшественник… Как же совместить несовместимое, Maggiore?..

Больно было. И тошно. И что он мог ответить пришельцу, в которого – ну никак, ну хоть застрели! – не умел поверить? И не маленький математик причиной такого непробиваемого неверия, а те две долгие тысячи лет безысходного ожидания Второго Пришествия, которые – вот ведь парадокс! – приучили всех к мысли, что Второе Пришествие – это такая хитрая штуковина, которую положено просто ждать. И только. Вечно ждать. Как там сказал гость – линия горизонта? Вот-вот. Она.

Он обхватил лицо ладонями, с силой провел по глазам, по щекам. Наваждение стирал?..

– Единомышленника? Соратника?.. Разумеется! Считайте, что нашли. Хотите, я завтра выступлю с официальной поддержкой вас? Хотите, я выпущу энциклику, где порассуждаю о явлении Мессии и судьбоносной роли свершившегося Второго Пришествия? Что еще хотите? Я сделаю… Но вы же сами произнесли слово, и слово это было – «зря»… Я верю в Господа, как умею. Возможно, что умею плохо, возможно. Я служу Ему много лет – тоже как умею. И наверно, служу лучше других, если три года назад конклав назвал именно меня Папой Римским. Я продолжаю дело тех, кто, кажется мне, служил Господу верой и правдой, и стараюсь не повторять ошибок – и уж тем более преступлений! – тех понтификов, которые черными пятнами остались в истории папства. Да что папства – в истории Веры!.. И пусть даже мой маленький математик позволит мне худо-бедно признать в вас человека, которому мы поклоняемся две тысячи лет. Пусть позволит. Только что тогда? Все всем бросить и бежать за вами? Но куда? И зачем?.. Я, наверно, лучше всех в этом мире знаю, как обстоят дела с христианской верой. Скверно обстоят. О ее болях и бедах могу рассказывать бесконечно. Но если вы – тот, кто должен был прийти, вам мои рассказы ни к чему: вы все лучше знаете. Но рискну напомнить всезнающему: христианская вера – это не только и не столько храмы, которые вам не по душе. Это не только и не столько церковники. Это, прежде всего, миллионы верующих, для которых Церковь – все: дом, убежище, надежда, покой. А вы приходите и заявляете: ваша надежда лжива, забудьте ее, в вашем доме завелась скверна, его надо разрушить. Но так уже было однажды, мы все поклоняемся подвигу… э-э, вашему, вероятно, подвигу, когда вы разрушили Храм Веры, возводившийся со времен Авраама, и основали новый – на камне, который, уж извините, стал именем Ватиканского храма. Я имею в виду апостола Петра…