Текст книги "05-Мой престол - Небо (Дилогия)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Артем Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 76 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯПРОЛОГ – 1
ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ, 37 год от Р.Х., месяц Элул

– Илам, зови следующего!

Петр слышал, как парнишка вскочил со своей лавки и метнулся открывать дверь. Привычный скрип петель, – когда же смажут-то наконец, уж чего-чего, а оливкового масла в избытке, урожай олив случился нынче богатый! – и сквозь мгновенное привычное раздражение: привычные же расшаркивания, привычные вопросы:

– А он там? А он не очень занят? А он не прогонит? А войти можно?

Илам привычно отвечает:

– Да, там. Нет, не очень. Да, проходите, он ждет. И как финал – привычная нерешительность посетителя на пороге.

Пока он мялся, Петр скучно разглядывал его. Пришедший был толст, потен, и от негопахло пылью. Видать, долгой дорога оказалась.

– Доброго дня, равви!

– Доброго и тебе. Проходи, садись. – Петр легко изобразил улыбку, указал толстяку на высокий по местным меркам стул.

Не стул даже, а кресло, шикарное, каких в Иудее не сыскать, хотя бы потому, что Петр сам его сочинил и, пользуясь добрыми плотницкими навыками (спасибо Иешуа-древоделу), воплотил свою мысль в дереве. На массивных резных ножках покоилось широкое, обшитое кожей мягкое сиденье. Спинка и ручки тоже были кожаными. Не шевро, конечно, шкура-то козлиная, выделка не ахти, но сидеть удобно.

Только на седьмой год существования общины Петр обзавелся своим кабинетом. Именно в том смысле, в котором он себе это Представлял. Внаглую. Пусть враги лопнут от зависти к воплощенной мечте бюрократа!.. Просторная комната с большими для Иершалаима окнами, в ней – Т-образный стол. Верхняя перекладиц ка буквы «Т» – место для начальника, нижняя, перпендикулярна ей – для подчиненных. Очень удобно проводить совещания. Ста лья опять же. Не аскетические лавочки и не топчаны для томноп возлежания, а полноценные стулья с ручками и спинками. Пери кабинетом – приемная, комната поменьше, но тоже со столом стульями. За столом – секретарь. Именно так: в мужском роде. Что бы там ни говорить о лопнувших врагах, женщину на тако месте и друзья не примут. Не поймут. Иудея и первый век – эта вам, к примеру, не Европа и двадцать второй. Женщина – толыа у очага, только около детишек, и – никаких коней на скаку, никя ких горящих изб. Так что нынче секретарские функции исполняв шустрый паренек Илам. И похоже, справляется неплохо.

Толстяк, с удивлением осмотрев мебельный шедевр, осторожно опустил свое более чем массивное седалище на козлиную обшивку. Стул даже не скрипнул. Петр мысленно себя похвалил – крепко сработано, руки откуда надо растут!

– С чем прибыл, почтенный человек, рассказывай. Да и как звать-то тебя?

– Гашем мое имя. Я из Наина. У нас там… – Толстяк заг ворщицки оглянулся и продолжил шепотом: – У нас там, равви, такое творится!..

Петр крайне заинтересованно смотрел на собеседника, всем видом показывая, что ему, равви Петру, страсть как хочется узнат о том, что же такое творится в крохотном галилейском селении.

– Серар, – шептал толстяк, – Серар, наш предводитель… ну глава общины нашей, он берет у людей скот и прочие подати, потом… – Гашем опять оглянулся, а Петр, воспользовавшись па узой, невинно вставил:

– А потом продает. А деньги себе присваивает, да?

Удивлению Гашема не было предела.

– Равви! Ты знал! Но как? Кроме меня, никто сюда не ходил, Равви, я всегда был уверен, ты все видишь и все знаешь!

Гашем начал потихоньку сползать со стула. Еще чуть-чуть, он бухнется на пол и примется целовать ноги вещему пророку Петру который все знает о жулике Сераре. И о доброй сотне ему подобных. К сожалению, мало-мальские богатства, имеющиеся теперь у каждой общины, в большей или меньшей степени развращают управляющую верхушку. Чаще, как ни печально, в большей. Хищения и мошенничество, увы, – распространенные явления среди этих людей. Успокаивает лишь то, что простой народ – вроде того же Гашема – гораздо честнее своих начальников и предводителей. И Вера у него, у народа, имеется – настоящая. Не в тельца золотого, а в Господа. На том и стоим. Или сидим. На кресле ручной редкой работы.

Петр не поленился встать, чтобы одобрительно похлопать Гашема по плечу.

– Успокойся, успокойся ты, в самом деле. Все будет в порядке. Я про твоего э-э… Серара знаю. Вот тебе задание: возьмешь троих или четверых проверенных людей и проследишь, только незаметно, за его воровством, понял? Попадется можете смело его гнать, а мы вам нового назначим. Все ясно?

Толстяк меленько кивал, раболепно выпучив глаза. Ему было все ясно: самый большой начальник его понял и дал мудрый совет. Не зря, выходит, четверо суток в Иерусалим топал.

– Ну, все, иди, Гашем, и будь здоров и счастлив. Доброго тебе пути, Гашем…

Закрыв дверь за галилейским доброхотом, Петр жестко потер руками лицо и произнес по-русски, как выругался:

– Ру-ти-на!

И, кстати, выругался, присовокупив к сказанному короткое непечатное слово. Тоже русское.

– Материшься?

Вопрос был задан опять же по-русски. Голова Иоанна, так и не подвергшаяся усекновению, торчала из-за полуоткрытой двери. И широко улыбалась.

Странно, дверь должна была скрипнуть…

– Матерюсь, – как бы виновато ответил Петр. – А как тут не материться? Скоро они будут являться сюда по всем поводам. Глава общины ворует – приходят к нам жаловаться. Колодец пересох – тоже к нам. Не ровен час, обосранных младенцев начнут приносить – чтоб мы подмыли!

– Не начнут, – серьезно сказал Иоанн.

Эта фраза окончательно добила Петра. Он издал нервный смешок, который легко перешел в хохот: хотелось пусть даже смехом разрядиться, день слишком занудным сложился. И причина для смеха – вполне достойная: патриотическая уверенность Иоанна в способности еврейского народа самостоятельно решить эту насущную детскую проблему.

Секунду спустя Иоанн тоже заразился смехом.

Петр любил и ценил такие моменты. Нечасто выдается возможность посмеяться от души с лучшим другом, на минуту забыв о бескрайнем море дел, о неприятных событиях десятилетней давности, о скучно ждущих людях в приемной. Плюс к тому если верить медикам – смех именно без причины очень полезен для нервной системы…

А вот, кстати, приемная… Что-то там сейчас происходит, что-то странное, что-то нежданное, что-то совсем даже непонятное Двадцать пятое или пятьдесят второе чувство Петра заставило его сразу посерьезнеть и прислушаться. И Иоанн смех оборвал, насторожился – видимо, ощутил то же самое.

Из-за двери раздался визгливый крик Илама:

– Куда без очереди?!

И дверь распахнулась, отлетев к стене, и Петр с Иоанном, к действительно странному, к действительно нежданному и уж абсолютно непонятному счастью своему, мгновенно поняли природу означенных невнятных ощущений.

На пороге, улыбаясь, стоял Иешуа.

Вот тебе и раз, сказала Волку Красная Шапочка, а я к бабушке собралась. Сказка. Детство Петра. Ассоциации.

Одет был Иешуа странновато для Иудеи первого века. Нет, конечно, беглый взгляд стороннего человека не выявил бы особых несоответствий, но Петр и Иоанн, стоя, фигурально выражаясь, с отпавшими до полу челюстями, имели возможность внимательно поразглядывать неожиданного визитера – хоть с полминуты, а хватило вполне. Петр автоматически отметил, что потерянный друг вернулся с округлившимся лицом (гамбургеры? пицца? хотдоги?), с привычно длинными волосами, но непривычно короткой бородкой, аккуратной, вполне академической, а вовсе не библейской. На нем красовалось некое подобие туники, наспех, видимо, скроенное из какой-то простыни, упертой, не исключено, в проезжем отеле, ткань тонкая, хлопчатобумажная, в Иудее такой взяться неоткуда. На ногах у Иешуа имели место открытые сандалии всемирно известной фирмы Reebok – на липучках. Логотип всемирно известной замазан чем-то черным – фломастером? чтобы, значит, не бросался в глаза.

– Насмотрелись? – ехидно спросил Иешуа. Голос, который в последний раз Петр слышал много лет назад, совершенно не изменился. А с другой стороны – что за идиотизм, чего бы ему меняться? Это здесь, в Иудее, десять лет минуло, а там, может, и двух дней не прошло. Забыл, старый Петр, эффект тайм-капсулы? Тут – годы, там – минуты. Сам ведь пользовался переходом во времени, чтобы не тратить дни на путешествие, к примеру, из того же Иершалаима в Нацерет… Хотя какая, к дьяволу, капсула?.. Каналы времени заблокированы мертво… Как Иешуа здесь очутился?..

Радость радостью, но логика живее всех живых. Впрочем, вопросы – позже.

И с тарзаньим воплем он заключил Иешуа в объятья.

– Брат!.. Брат! – только и мог разумно произнести. Далее следовали крепкие шлепки по плечам, кряхтенье и радостные междометия. Удивительно уныло и однообразно проявляют свои чувства мужчины – что в первом веке, что в двадцать втором. Понять бы только – кто из описываемых мужчин из какого века…

Натискавшись, Петр отпустил Иешуа, чтобы в следующее мгновение его сграбастал Иоанн. Та же картина.

– Ох, не задуши! – хохотал Иешуа.

– Ничего, воскреснешь! Нам не привыкать, – отвечал Иоанн, прижимая старого друга к своей могучей груди.

Петр смотрел на Иешуа, и в мозгу его точно формулировались десятки вопросов, каждый из которых был главным, и каждый следовало бы задать первым, но на язык почему-то просилось традиционно идиотское: «Ну, как ты там вообще?»

Связь аппарата мышления с голосовым аппаратом за десять лето иудейского сидения Петра, по-видимому, сильно ослабла. Сам он, к грусти мимолетной, о том не подозревал до конкретного исторического момента.

– Вообще-то я там ничего, жив пока. – Иешуа, отпущенный Иоанном, с явственно ощутимой радостью смотрел на друзей, не переставая, однако, читать их мысли.

К месту припомнились мысленные блоки… Но какие блоки? От кого блокироваться? От Иешуа? Еще к месту припомни: бессмысленно это. Да и нет давно никаких тайн! Ни от него, ни от Иоанна. Если кто и может что-то скрывать, то это как раз Иешуа, исправно функционирующая интуиция подсказывает: он не для того сюда невесть каким образом вернулся, чтобы что-то скрывать. Скорее напротив…

– Правда, бpат?

– Конечно, правда. Что спросите – отвечу, а что не спросите – сам расскажу.

Оглянулся кругом себя, рассмотрел внимательно стулья – плотницкую гордость Петра, пощупал.

– Молодец, Кифа, добротно сделано. Заменил меня не только в Божьем промысле, но и в плотницком ремесле. Где удачнее?

– Ты пришел в общину, сплоченную твоим именем, и хвалишь какой-то стул?

– Верно говоришь, Кифа, – Иешуа стал серьезным, – за общину тебе спасибо.

– Да за что «спасибо»? Работа такая… В ответ Иешуа не преминул уколоть его:

– И это верно. Ты же у нас Мастер Службы Времени. Один из пятнадцати Великих. Ты просто продолжаешь контролировать верный ход Истории. Все как в инструкции, а инструкцией для тебя, если я не запамятовал, всегда был Новый Завет.

Слова «Служба Времени» заставили Петра внутренне напрячься. Давно он ни от кого их не слышал. В голове еще сильнее забушевал ураган вопросов. И про Службу тоже.

– Расскажешь про Службу? – спросил тихо Петр.

– Слышал же: все расскажу. И про Службу тоже. Только перекусить бы…

– Вот ведь сообразиловка тупая! – Петр хлопнул себя по лбу. – Гость с дороги, а мы… Илам!

Через четверть часа на столе для планерок, летучек и совещаний (что еще бюрократическое припомнить?) стояли кувшины с вином, нежнейшее мясо, блюдо с зеленью и прочие яства из неприкосновенного запаса для высоких гостей общинного босса, владельца Большого Стола. Во время еды о серьезном как-то не говорилось, поэтому обсуждали частное – кто насколько изменился, кто постарел, а кто нет, кто чему научился, а кто что позабыл. Петр не преминул гордо поведать Иешуа о своем юбилейном пешем броске по памятным местам, чем сильно растрогал друга.

Рассчитал ли Иешуа свое появление именно в данный момент – по прошествии долгих десяти лет или случайно так вышло, но все получилось психологически точно: оставшиеся в Иудее первого века Петр и Иоанн настолько соскучились по нему, что сами принялись наперебой рассказывать об общине, о паломничествах, о том, как христианская вера приживается в абсолютно непригодных для нее к раньше казалось, землях. Новый слушатель – причем не случайный прохожий, не неофит, жаждущий подробностей общинного бытия, а лицо, как говорится, заинтересованное, знающее – ах какая приманка для рассказчика! Петра и Иоанна невозможно было остановить. А Иешуа и не пытался. Ему все казалось важным и интересным. Хотя первым оказался самый трудный для ответа вопрос:

– Что с матерью, Кифа? Жива ли? Я бы хотел ее видеть…

Петр не стал применять ни местную, ни общую анестезию.

– Она умерла, брат. Прости…

– Когда? – Голос Иешуа был ровен м тих.

– Через три года после твоего… Вознесения…

– Болезнь?

– Нет, брат. Просто сердце остановилось. Во сне. А я не умею оживлять людей…

Иешуа молчал, смотрел в окно. Что он там видел? Петр не слышал – что…

– Давайте помянем мать, – сказал Иешуа, поднимая чашу с вином. Добавил по-русски: – Пусть земля будет ей мягкой…

Петр не стал поправлять…

После трапезы друзья повели Иешуа на экскурсию по обширной территории общины. Несказанно обрадовали Марфу и братьев Натана и Фому. Остальных в этот день в общине не нашлось, разъехались по делам кто куда: месяц Элул на дворе, месяц сбора оливок, рабочая страда – самое время для неспешных, вечерних, после трудового дня, бесед с людьми… Верные ученики Иешуа поначалу даже не поверили, что перед ними стоит настоящий Машиах – уж больно по-чужому выглядел человек с короткими волосами и куцей бородкой; скорее уж эллинской, нежели иудейской.

– Фома, брат, ты не изменился. Как был неверующим, так и остался! – шутил Иешуа. – Это же я, я, подойди, потрогай. Вот – я шрамы на руках остались. От гвоздей, коли помнишь…

Фома тупил взор и стеснительно улыбался.

Вечером, когда восторги по поводу возвращения Иешуа уже Поулеглись, Машиаха показали всем, кому следует, познакомили всеми, с кем хотелось, и троица отцов-основателей засела в кабинете Петра, не забыв прихватить с собой несколько кувшинов с вином.

– Ну, рассказывай.

Иешуа вздохнул, помолчал немного, видимо, прикидывая чего бы начать.

– Мир твой, Кифа, – большой бардак. Хорошее начало. По крайней мере, одно ясно: язык свой он сильно обогатил.

– Это я и так знаю, Иешуа. Рассказывай толком. С самого прибытия.

Петра жгуче интересовало, как Иешуа удалось разобраться с техниками на приемном створе, которые увидали совершенно чужого человека.

– Разочаровывающе просто, Кифа, – Иешуа опять ответил на мысленный вопрос, – я всего лишь прошел мимо них. Спокойно. Там был приличный переполох, они думали, что тайм-капсулу кто-то запустил вхолостую и она вернулась без пассажира. Но пассажир был. Просто они меня не видели. Это же легко. Ты сам так отлично умел и, надеюсь, не разучился.

Умеет. Но забыл. Десять лет не практиковался. Надобности не возникало.

– Дальше, дальше…

– Дальше я пообщался с вашим супермозгом.

– С Биг-Брэйном?

– С ним, родимым. Знаешь, Кифа, оказывается, это крайне интересно вникать в разум компьютера. Вот в нем царит такой порядок, что диву даешься.

– Пообщался? А зачем с ним-то? – Петр похолодел от своей догадки.

Иешуа прочел его мысли и утверждающе кивнул:

– Правильно, брат. Ты все понял верно.

– Ребята, вы все-таки хоть иногда комментируйте мысли… – Иоанн, все время молчавший, подал голос, когда потерял нить беседы. – Я же не владею вашим образньм рядом и не понимаю, куда кто пошел, что увидел, с кем общался… Это вы там оба были, а я человек провинциальный, деревенский, дальше Иершалаима ни шагу… Короче, сели говорить – давайте говорить, ладно?

– Прости, брат, – улыбнулся Иешуа, – я хотел сказать, что после того, как вышел из приемного створа тайм-капсул – ты такой створ, Иоанн, наверняка видел в доме Петра, – то сразу же направился в помещение, где стоит управляющий терминал главного компьютера Службы – Биг-Брэйна. Твои коллеги, Кифа, оказались в свое время достаточно наивны, чтобы доверить этому милому монстру абсолютно все расчеты.

Петр знал это. И это ему тоже не нравилось. Он как-то говорил с Дэнисом, но – бесполезно… Фантастическая литература и кинo который век и так и сяк обсасывали тему взбесившихся компьютеров, и, естественно, Петр задумывался о реальности таких событий. Уж больно много всего было в Службе под тотальным контролем электроники. И не только в Службе – вообще в жизни. Может, поэтому в двадцать втором веке еще осталось в людях что-то первобытное и многие, в том числе и он сам, с недоверием относились к электронным мозгам. Бумажные записные книжки, салфетки и просто обрывки упаковок успешно использовались людьми для фиксации мыслей. Петр любил писать шариковой ручкой, пером, карандашом на бумаге, видеть, как обдуманное им воплощалось в мелкие убористые буковки. Нет, компьютеров в его жизни, конечно, доставало, но чтобы посвящать их во все… Однако Техники Службы придерживались иного мнения. Считалось, что Биг-Брэйн абсолютно надежен со всех точек зрения. Дескать, его не сломать, не хакнуть, не завирусить.

– Я не ломал, не хакал, не вирусил, – Иешуа опять влез в думы Петра, а Иоанн удивленно поднял бровь, услыхав ну уж совсем незнакомые слова, – я с ним просто поговорил.

– Поговорил с Биг-Брэйном?

– Да. И он оказался приятным и образованным собеседником. Люди очеловечили его сознание настолько, что, оказывается, он знаком даже с понятием «этика». Мы хорошо и тесно пообщались, и я его убедил в том, что этика для людей – крайне важное понятие. В современном мире, подчиненном трезвому расчету и повсеместному программированию, этика больше походит на атавизм, но уж коль скоро человечество без нее – никак, то и работу Биг-Брэйна следует подчинить ей в какой-то мере…

– И что он, этот… Брэйн? – Иоанну было крайне интересно.

– Он подумал немного, а потом поделился со мной откровением, что про этику размышлять у него пока просто времени не было, ведь это далеко не первостепенная его задача. Но в свете мною сказанного, – это его терминология, простим машине казенный стиль, – он считает, что ему следует пересмотреть многое в его работе. После всего оставалось только подтолкнуть его к нужным размышлениям, убедить в том, что перемещения во времени к коррекция Истории неэтичны…

– И он согласился… – упавшим голосом произнес Петр.

– Ага, – почему-то весело ответил Машиах, – и более того принял решение. Это логично: он же не умеет мыслить абстрактно, а конкретика требует вывода. И в ту же секунду он заблокировал все работы, связанные с перемещениями по координате «t».

– То есть Биг-Брэйн просто-напросто запретил людям отправляться куда бы то ни было во времени? – переспросил Иоанн.

– Совершенно верно. Он считает это неэтичным. Теперь ясно, почему не явились техники, чтобы забрать оставшееся оборудование. Да что там оборудование – железки какие-то! – за ним, Петром, никто не вернулся именно из-за негаданного таланта Иешуа-программиста. Махровый обыватель, прижившийся в Петре, немедленно возмутился: неужели с этим компьютером ничего нельзя сделать, чтобы вернуть все как было?.. Осведомленный сотрудник Службы Петр Анохин ответил: нет, нельзя. С этим компьютером вообще ничего нельзя сделать, если он того не захочет. Разве что взорвать. Да и то он окружен такой системой охраны, – кстати, им же самим и контролируемой, – что даже взорвать его будет проблематично. И не пойдет на такое никто – слишком дорого обошелся этот мозг, буквально дорого – в долларах, рублях или евро. Пусть лучше стоит, какой есть, может, со временем одумается…

– Постой, – медленно проговорил Петр. – Ну, ладно – я. Мне на роду, видно, написано – быть Апостолом. Я подспудно сам того желал… А остальные четырнадцать Мастеров? Где они?

– Где застало время, – ответил Иешуа. – Извини, Кифа, он так же виновны в нарушении этики – по мнению Биг-Брэйна и, слову, по моему тоже, – как и создатели Службы. Они шли – каждый в свое Время – ломать живое во имя кем-то написанного. Их никто не заставлял это делать. Как я понимаю, вы. Мастера, все – энтузиасты профессии. Вот и отвечайте за свой щенячий энтузиазм… И потом, поверь, я не подсказывал решения Биг-Брэй-ну, я просто подвел его к нему, а уж выбор – только его.

– Что касается меня – я не ропщу, повторяю. Но кто спросил моих коллег: хотят ли они остаться?

– Никто не спросил, верно. Но разве они жили в двадцать втором веке? Разве они спешили вернуться в него из своих прошлых веков? Разве у них были жены, дети, любимые?.. Успокойся, Кифа, что сделано, то сделано, и попробуй измерить горе коллег своим горем: велико ли оно будет? Как и у тебя, Кифа, как и у тебя: если и горе, то проходящее, утихающее, забывающееся. Вы же все – прошлые…

Что ж, верно: что сделано, то сделано. Снявши голову, по волосам не плачут. Лес рубят – щепки летят… Точно сказано: они – прошлые! Только вот зачем он, прошлый, вновь понадобился такому современному Иешуа?..

– А дальше? – Иоанн прервал мысленный диалог Петра с самим собой. – Иешуа, дальше-то что было?

– Дальше я осмотрелся в новом времени, побывал в разных местах, поглядел на людей…

– Слушай, Иешуа, – перебил Петр, – а какого черта ты вообще туда поперся?

Странно: радость от встречи внезапно сменилась злостью. Железные доводы Иешуа убеждали – да, но вот счастья не прибавляли.

– А ты? – холодно, вопросом на вопрос, в голосе – сталь, – ты, Кифа, зачем явился в Иудею за две тысячи с лишним лет до собственного рождения?

– Известно зачем – поступил приказ ликвидировать слом. Тогда это, знаешь ли, еще было этично…

– Вот и я за тем же. Ликвидировать слом. Большой. Куда больший, чем тот, над которым работал ты. Тебе пришлось изменить всего лишь одного человека меня…

– Ну и немножко меня, – встрял Иоанн.

– Да. – Иешуа машинально кивнул Иоанну. – А у меня, брат, работка поглобальнее будет.

– Что, все без малого десять миллиардов населения Земли – твое поле деятельности? – Петр вполне театрально, то есть фальшиво, рассмеялся. – Наивный галилейский юноша! Хотя и давно уж не юноша… Ты, похоже, так и не познал толком мое родное время. Ни хрена у тебя не выйдет, друг дорогой…

Петр приготовился всласть поиздеваться над грандиозностью планов Иешуа: экая наглость – взяться переиначить, переделать, исправить и немедленно возлюбить насквозь прогнивший мир Земли двадцать второго века. Мир, чья иммунная система настолько захлебнулась в постоянно появляющихся болезнях, что уничтожает все клетки без разбора. И больные и здоровые. Хотя здоровых-то, пожалуй, и нет уже… Нет, такому миру Мессия не нужен! Дайте ему лучше умереть спокойно от СПИДа, от наркотиков, от мщ жества малых войн, дайте утонуть в грязи, позвольте задохнуться эрзац-воздухом…

– Именно поэтому, брат, я и вернулся.

Внутренняя буря издевательского негодования разом куда-то пропала, едва Иешуа произнес эти слова. Произнес тихо, почти просительно.

– Я думал над тем, что ты сейчас сказал, – продолжил Иешуа. – Я пытался разобраться с каждой болячкой по отдельности. Но у вашего мира их слишком много, да и не они – главное: с каждой конкретной можно бороться, это лишь вопрос сил и времени. Я попробовал… – Он замолчал, что-то вспоминая. Но Петр не услышал воспоминаний: видимо, Иешуа просто понадобилась пауза. – Я попробовал и понял: основная беда состоит в том, что мир… не хочет лечиться. Более того: сопротивляется. Я, наивный галилейский юноша, как ты сказал, обращался и в ООН, и к самьм сильным людям на планете, полагая, что меня должны воспринять с радостью, как спасение. Но они даже не слушали меня. Я им не нужен, не интересен. Я – иллюзион, развлечение, радость масс-медиа. Кто всерьез воспринимает, например, фокусника?.. Никто никогда. Им выгодно и легко жить в больном мире.

– Что же ты тогда хочешь от моего времени?

– Я не собираюсь заниматься, как ты выразился, десятью миллиардами человек. Это бессмысленно и невозможно, ты прав. И не буду никому ничего предлагать. Если захотят – придут и сами попросят.

– Ты о чем? – не понял Иоанн. Да и Петр смотрел на Иешуа вопросительно. А тот откинулся на спинку стула и торжественно взглянул на глаза собеседников.

– Мы создадим страну Храм.

– Храм? – удивился Петр. – А как же сакраментальное: сруби ветку – и я там? Какой храм, Иешуа? Ты – ненавистник всякого рода капищ…

– Рассматривай слово «храм» как термин. Как фигуру речи. Как, наконец, по сути – место, где человеку, ищущему душевного спокойствия, будет жить с Верой своею комфортно и радостно. Смотри: рядовой гражданин любой страны, устав ото лжи и ненависти, ежечасно, ежеминутно его преследующих, идет в храм, – какой ни выбрал, в капище, как ты точно подметил, – идет туда, но невольно, на уровне подсознания окружает себя той обстановкой, которая ему по душе, в которой ему спокойно. Он беседует с Богом – сам беседует, не ищет посредника, а по идее, беседует сам с собой, наводит порядок в голове и с новыми силами отправляется на свою ежедневную войну – за двери храма, в обычную жизнь. Если не хочешь уходить – сиди сколько угодно, никто не гонит, верно, но долго ли проторчишь в ваших холодных каменных саркофагах, именуемых храмами?.. Вот именно. Но зачем так-то? Вот тебе целая страна, в которой неизмеримо более уютно душе и телу, нежели в барабанно-пустом здании с массой архитектурных излишеств и непременным крестом на макушке. И так же, как и Храм в Иершалаиме, – без Бога… Но в страну эту-в отличие от ваших храмов – никто никого насильно тащить не будет. Хочешь – приходи, живи, будь полезным. Не хочешь – смотри по телесети репортаж об очередной войне или о новом наркотике и жди, пока все это докатится до тебя. Или ты до этого.

– Страна Храм. Интересно… – Записной скептик Петр, как ни странно, не стал обличать идею Иешуа в утопичности. Покатал на языке фразу:

– Страна Храм… страна Храм… И где же она?

– Ее пока нет. Но мы ее создадим.

– Мы?

– Мы. Ты, Иоанн и я. Плюс еще несколько моих последователей, которые ждут меня там, в двадцать втором веке, и готовы помогать.

– Иешуа, – сказал Петр осторожно, – а тебе не кажется, что это… м-м…

– Утопия? Нет, не кажется. Я, Кифа, не зря в ООН время провел. Оказывается, в вашем мире есть достаточное количество стран, которые тяготятся своими обширными территориями. И немало людей, готовых просто из любви к христианству – прости меня, Господи, не я придумал сей термин! – готовых щедро профинансировать приобретение значительных площадей земли.

– Настолько значительных, чтобы разместить там целую страну? Или это будет второй Ватикан? – Петр-скептик таки проснулся.

– Ватикан? Нет, Кифа, намного больше.

– Дай-ка угадаю! – продолжал скептик. – Это не Сибирь. Россия так просто ничего не отдаст. Как сидела, например, на Курилах, так и сидит… Но это и не Америка, там и без нас тесно. Это не Гренландия и не Антарктида, там слишком холодно ддд тебя, выросшего в теплой стране. Где же тогда? Африка? Южная Америка?

– Африка. Центральная ее часть. – Иешуа не пробивал ернический скептицизм Петра.

– Погоди, Петр. – Иоанн все слушал серьезно, в отличие от Петра, он вообще не умел шутить там, где не видел повода для шуток. И на всякий случай не любил шутящих не к месту и не к теме. – Иешуа, ты ведь над нами не смеешься?

– А я когда-нибудь над вами смеялся?

Иоанн встал, обошел вокруг стола, привычно гладя бороду. Думал. Петр наблюдал за друзьями. Один ходит кругами, загружен и напряжен, другой сидит ровно, с достоинством, лицо просветленное – как обычно, как раньше… И только начальник общины Кифа не слишком натурально весел и беззаботен, не проникнут высокой пафосностыо момента.

А на самом деле – куда как проникнут. И все прекрасно понял. И принял все. И счастлив, как дурак последний. А что до шуток – так это ж вечный конфликт с Иоанном, как без него?..

– Итак, опять – мы? Три мушкетера. Три поросенка. Трое в лодке, не считая собаки…

– Я слыхал про эти книги, Кифа, но прочесть не довелось. Однако из того, что слыхал о них, хотелось бы сделать выбор: все-таки три мушкетера. И мне требуется ваша помощь, господа мушкетеры. Как никогда. Или как всегда.

Пауза.

– Я готов.

Голос Иоанна из темного угла кабинета, куда он забрел в своих размышлениях, прозвучал как гром. И попал в Петра, если гром может в кого-нибудь попасть. Петр, Дружище, опомнись! Перед тобой сидит человек, которого ты ждал последние десять лет, как не ждал никого и ничего в жизни, и теперь, когда он предлагает тебе пусть безумную, пусть авантюрную, но такую интересную затею, ты позволяешь себе ерничать, при родном и легкоранимом Иоанне – Арамисе, если три мушкетера, так? – позволяешь смеяться в глаза Иешуа, который тоже в серьезные моменты не склонен к шутке?.. Это же практически твой сын, который пошел существенно дальше отца, но теперь просит помощи, потому что столкнулся с непреодолимыми проблемами ему требуется твой опыт, твое умение жить в незнакомом для него времени, твое плечо, наконец…

Нет, плечо ему точно не требуется…

– Так ты заберешь меня домой?

И вот тут голос предательски дрогнул… Надо же было ждать десять лет, сидеть в Иудее, притворяться, что тебе такая жизнь страсть как нравится, чтобы в один прекрасный вечер признаться самому себе во вранье. Самому же себе! Домой-то хочется…

– Так и не стала экологически чистая Иудея для тебя домом да, Кифа? – На лице Иешуа – самая добрая из его добрых улыбок.

Недобрые тоже виданы.

– Чертовски хочется домой, Иешуа. В грязный, больной, гнилой двадцать второй. Очень.

– Ну, поехали.

И опять гагаринское словечко сопровождает поворот судьбы Петра Анохина.

– Как поехали? – подал голос Иоанн. – А как же Марфа?

– Вот тебе и раз, – запоздало сообразил Петр. – И действительно…

И Иешуа выглядел озадаченным.

– Ты же говорил: вы живете вместе, как муж и жена… И что это всерьез?

Петр поспешил ответить:

– Глупый вопрос, Иешуа. Десять лет – не десять дней. Мы все здесь на них не нарадуемся.

– А дети у вас есть?

– Бог пока не дал, – растерянно сказал Иоанн.

– Ну, что ж, – решаясь на подвиг, тяжко вздохнул Иешуа, – . Надеюсь, Мари сумеет объяснить Марфе разницу между чудом и Телевизором…

– А что, есть и Мари? – поинтересовался Петр.

– Есть многое на свете, дружище Кифа, чего ты и представить цебе не можешь…

Вольный перевод из Шекспира. Читал? Или совпадение?.. Впрочем, вопрос праздный.