Текст книги "А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников "

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

III

Персидское правительство говорит, что оно нисколько не участвовало в убиении нашего посланника, что оно даже _ничего не знало_ о намерении муллов и народа; но стоит только побывать в Персии, чтобы убедиться в нелепости сих слов. Многие из персидских чиновников уверяли меня, что они еще за три дня предуведомляли посланника об угрожавшей нам опасности.

В Персии секретных дел почти нет: среди важных прений о государственных делах визири пьют кофе, чай, курят кальяны; их многочисленные пишхадметы [Слуги (перс).] должны всегда находиться при них в комнате; визири рассуждают громогласно, при открытых окнах – и толпы феррагаей, стоящих на дворе, слышат слова их и через два часа разносят по базару. Как же могло персидское правительство не знать ни слова о деле, в котором участвовал целый Тегеран? Муллы проповедовали гласно в мечетях; накануне были они у шахзады Зилли-султана; накануне велели запирать базар, и есть даже слухи, что во время убиения посланника нашего муджтехид Мирза-Месих сидел у шаха.

Положим даже, что и не шах, а муллы послали народ в дом нашей миссии; но и тогда шах виноват: зачем допустил он это? Если бы он решительно не хотел, чтобы народ вторгнулся в наш дом, то мог бы приставить сильный караул, который остановил бы чернь пулями и штыками, мог ночью перевести посланника и чиновников во дворец или, наконец, известив г. Грибоедова о возмущении народном, просить его удалиться ночью, на короткое время, из Тегерана в какую–нибудь загородную дачу: но тогда уцелел бы Мирза-Якуб, а этого-то именно и не желал Фет-Али-шах.

Вот как, по моему мнению, произошло все дело. Шах испытал все меры, чтобы удержать Мирзу–Якуба, сперва убеждениями, просьбами, потом ложными денежными претензиями, наконец, гневом и угрозами: ничто не удалось ему. Шаху надобно было истребить сего человека, знавшего всю тайную историю его домашней жизни, все сплетни его гарема: пока посланник был жив, этого сделать никто не мог. Послать сарбазов, которые отобрали бы силою Мирзу-Якуба и убили его, шах не смел, ибо это было бы явное нарушение с его стороны мирного трактата, за который заплатил он 8 курур; ему сказали: "Народ вторгнется в дом посланника, убьет Мирзу-Якуба, а мы притворимся испуганными, велим запереть ворота дворца, пошлем Зилли–султана и визиря унимать чернь, пошлем сарбазов, без патронов, которым не велим никого трогать, и скажем, мы ничего не знали, это все сделал проклятый народ, мы тотчас послали вспомоществование, но, к сожалению, злодейство уже было совершено", – одним словом, все то, что шах говорит и пишет в свое оправдание. Шаху не оставалось другого способа истребить МирзуЯкуба, и потому прибегнул к оному, что надеялся отделаться от нас своими обыкновенными отговорками.

IV

Из донесений моих ваше сиятельство усмотреть изволите, que fai joue ruse pour ruse avec les Persans [что я отвечал персам хитростью на хитрость (фр.).] и этим только сохранил я жизнь свою. Теперь нахожусь я на почве, осененной неизмеримым крылом двуглавого российского орла, и говорю сущую правду своему начальству: этого персияне мне никогда не простят, и за все, что случится для них неприятного, будут питать личную злобу на меня. После этого мне невозможно воротиться в Персию, ибо по ту сторону Аракса жизнь моя подвержена будет ежеминутной опасности; мне придется испить до дна горькую чашу ненависти и мщения персиян.

Смею прибегнуть под сильное покровительство вашего сиятельства, прося вас убедительно сообщить сие от себя г. вице–канцлеру и благоволить написать к нему, что я в Персию ни под каким видом воротиться не могу [12], чтобы он сделал мне милость отозвать меня в С.-Петербург, где бы находился я при особе его сиятельства, доколе не представится для меня какое-нибудь секретарское место при одной из европейских наших миссий.

Ежели вашему сиятельству не будет угодно сделать какого-нибудь милостивого обо мне представления, то я останусь безо всякого вознаграждения за все потерпенные мною в Персии бедствия и попадусь опять в когти персиян, от которых так чудесно избавился. Крайность принудила меня прибегнуть к вашему сиятельству с убедительнейшею просьбой; я решился на то в полной уверенности на правосудие и милостивое ваше расположение.

Реляция происшествий, предварявших и сопровождавших убиение членов последнего Российского посольства в Персии

Еще до сих пор, без сомнения, памятны те ужасные события, – жертвой которых стали в феврале месяце 1829 года русский посланник в Персии и его свита, и наши читатели заинтересуются, вероятно, рассказом, набросанным персиянином и содержащим любопытные подробности о русском посольстве со дня его выезда, 20 декабря 1828 г., из Тавриза в Тегеран и за все время пребывания его в этом городе до 11 февраля 1829 г.

Причисленный в качестве секретаря к мехмандарю [1], выбранному его высочеством Аббасом-Мирзой для сопровождения посольства, я выехал из Тегерана вместе со свитой хана 16-го числа месяца диуммади уль цани (22 декабря), чтобы присоединиться к Грибоедову в селении Тикмадаше, куда он выехал за два дня до нас. Это важное поручение было возложено на хана вследствие отказа, якобы за слабостью здоровья, Мирзы-Мусса-хана, который считал эту миссию для себя слишком низкой, потому ли, что был зятем шаха, или же по какой-либо иной причине.

Все было заботливо предусмотрено для того, чтобы в пути не оказалось недостатка в помещении и продовольствии; путешественники везде должны были встретить радушный прием со стороны местного начальства и сельских старост. На прощальной аудиенции принц преподал хану самые подробные инструкции и назначил в его распоряжение, с целью помочь ему в деле выполнения щекотливого поручения и устранения всяких поводов к неудовольствиям, помощника ферраш-баши [2], Магомед-Али-бега, с шестью подчиненными ему феррашами.

Хану уже и раньше приходилось встречаться с посланником, однако, по прибытии в Тикмадаш, он был принят посланником чрезвычайно сухо и снискал милостивое расположение и доверие русского посланника только посла более тесного сближения во время путешествия и после многочисленных оказанных ему услуг. Причиной этой холодности был отказ Мирзы–Мусса–хана, высокое положение которого, значительно превосходившее положение моего начальника, более бы льстило русскому самолюбию.

Состояние путей и жестокая стужа делали наше путешествие неприятным и утомительным. Снег покрывал землю толстым слоем, тем не менее, мы старались, поскольку это было возможно, добыть для посольства все, что могло оказаться ему необходимым и приятным, и смягчить ему неудобства путешествия в такое суровое время года. Состав посольства был довольно многочислен. Помимо Грибоедова, в него входили: Мальцов и Аделунг – первый и второй секретари посольства; врач; Дадаш-бег и Рустембег – заведующие прислугой (Дадаш-бег служил еще в Реште); конвой из 16 кубанских казаков и 30 человек прислуги – магометан, русских, грузин и армян.

Замечу здесь, что прислуга эта не была подчинена достаточно строгому надзору [3]; особенно много жалоб вызывали грузины и армяне, поведение которых часто раздражало моих соотечественников.

Обязанности мехмандаря были тяжелы и неприятны; ежедневно приходилось запасаться всякой провизией, причем мехмандарь имел право требовать все, что полагалось по годовому обложению. Все нужное он приказывал сдавать Рустем-бегу, который заведовал раздачей. Посольству требовалось в качестве ежедневного продовольствия: 1 бык, 1 теленок, 5 баранов, 30 штук птицы, 200 яиц, 84 фунта рису, 36 фунтов масла, 36 фунтов кислого молока, 12 фунтов сыру, 24 фунта леденцов, 3 фунта пряностей, 240 фунтов хлеба, 6 фунтов виноградного сока, 6 фунтов уксусу, 1 бутылка лимонного сока, 6 фунтов винограду, 3 фунта миндалю, 60 фунтов различных плодов, 18 фунтов чесноку, 3600 фунтов дров, 120 фунтов угля, 1800 фунтов ячменю, 3600 фунтов соломы, 18 фунтов сальных свечей, 6 фунтов молока, 300 фунтов вина и спиртных напитков. Стоимость всех этих припасов превышала 60 туманов, или 75 голландских дукатов; они значительно превосходили потребность посольства, и многих из них нельзя было достать в деревнях. В таких случаях Рустембег требовал возмещения деньгами, причем брал даже сверх положенного, так что он нередко получал от 10 до 15 туманов. Мы не могли оправдывать подобного злоупотребления, но, полагая, что Грибоедову об этом известно, закрывали на это глаза. Я подвел итог суммам, выплаченным Рустем-бегу во время нашего пути; он равнялся 160 туманам.

В Миане посольство было встречено Мирзой-Фата, гражданским представителем уезда, сыном Джигангирхана (старшины племени Шагагни), вышедшим с этой целью из города.

Глубокий снег, покрывавший Кафлан-Кох, крайне затруднял нам переход через эту гору. В Зенджане посольство поместилось в доме Неджев-Кули-бега, сына Нассер-Уллах-Афшара, вице-губернатора, который, во главе большого числа всадников, выехал из города, чтобы приветствовать посланника; Мирза-Раффи, министр принца Дбдуллы-Мирзы, посетил Грибоедова, который вернул ему визит. На следующий день Грибоедов был принят принцем, оказавшим ему самый милостивый прием. Сверх обычных подарков, состоявших из сладостей, плодов и различных яств, изготовленных на собственной его кухне, он подарил Грибоедову прекрасную лошадь. Мы получили от Абдуллы-Мирзы 15 лошадей для посольства взамен тех, которыми снабдил нас Аббас-Мирза и которые были утомлены; кроме того, зенджанские власти уплатили за наем 45 лошадей, взятых для доставки наших вещей до Казвина.

До перехода нашего через Кафлан–Кох к начальнику моему явились, по приказанию Абдуллы-Мирзы, чиновники для содействия посольству; они оставили нас только после того, как мы выехали из владений принца. По прибытии в Сиахдахун – граница Казвина – мы были встречены другими чиновниками, высланными Алли-Нагги-Мирзой, оказывавшими нам те же услуги почти до самого Тегерана. Грибоедов никого из них не наградил; надо полагать, что средства его были весьма ограниченны, если он не мог позволить себе даже такого небольшого расхода. Он никогда не дарил более одного или двух червонцев хозяевам, в домах которых останавливался, и это единственный известный мне пример его щедрости.

Мне никогда не забыть тех мучений, какие мы претерпели, и тех опасностей, каким подвергались при переезде по всему протяжению долин Султанэ. Было чрезвычайно холодно, лошади наши с трудом вытаскивали ноги из выпавшего в большом количестве снега, а сильные порывы ветра, сопровождаемые мелким градом и мокрым снегом, делали наше положение иной раз совершенно бедственным. Однажды мы потеряли из виду Грибоедова; он отделился от нас вместе с двумя казаками и присоединился к нам лишь поздно вечером, иногда он с большей частью конвоя завершал денной переход скачкой; лошади не выдерживали ее и уже не годились для дальнейшего путешествия; нам приходилось заменять их другими, захватывая их у путешественников, имевших несчастие повстречаться с нами в пути. Мало-помалу отношение к нам посланника сделалось благосклоннее, он стал оказывать некоторое доверие нашему хану и часто беседовал со мной. Это был человек одаренный я обладал многими добрыми качествами, но казался новичком в своей роли, не привыкшим начальствовать и лишенным достоинства в обхождении [4]. Свита у него была подобрана плохо и, как я уже заметил выше, не была подчинена никакому контролю.

В Снахдахуне мы застали Мотаммед-хана Афшара, на которого шах возложил весьма почетное поручение. Предшествовавшей осенью он был отправлен в Азербайджан для встречи Грибоедова при его переправе через Араке и сопровождал его до Таврида; но так как посланник пребыл в этом городе долее, чем предполагал, Могаммедхам счел обязанностью возвратиться ко двору.

Из Казвина навстречу нам вышла многочисленная депутация; во главе ее находился министр Мирза-Наббихан, в сопровождении многих начальников племен и при 300 всадниках. Здесь свита посланника пополнилась 5 шатиями (скороходы) и 10 феррашами (ставщики палаток). Принц прислал ему лошади из собственной конюшни в роскошном чепраке. Квартира Грибоедову была приготовлена в новом доме, смежном с домом, занимаемым Мирзой-Набби; она предназначалась для дочери принца, которая готовилась вступить в брак с братом Мирзы. Празднества и угощение уже начались, и посланник присутствовал на одном обеде на европейский лад в его честь. Во время этих развлечений неожиданное происшествие чуть было не повлекло за собой величайших несчастий. Грибоедов привез с собой список мужчин и женщин, похищенных персами в русских владениях, и многие грузины присоединились к свите посланника с целью добиться, при его посредничестве, освобождения своих родственников или друзей. Рустем-бег, агент по розыску этих пленных, узнал, что один из слуг Гусеейн-хана, последнего эриванского губернатора, привез в Казвин молоденькую немку; он потребовал ее выдачи. Слуга утверждал, что продал ее одному из купцов города; этот последний, будучи допрошен в судьбе пленницы, показал, что уступая ее одному сеиду (потомку пророка), по имени Шейх-Абдул-Айсизу, двоюродному брату начальника духовного училища. Сеида– разыскали; Рустем-бег, в сопровождении, нескольких казаков и двух находящихся на службе у Мирзы-Набби-хана феррашей, привел его на площадь перед домом министра в стал там требовать от сеида, чтобы он освободил эту немку, которая стала женой сеида и от которой у него было двое детей. После его отказа и тщетных угроз. Рустем-бег отдал приказание бить его кнутом, чтобы привести его к покорности. Все любопытные, привлеченные брачными празднествами, тотчас же сбежались к сеиду, громко выражая свое неудовольствие. Мирза-Набби, оповещенный криками, немедленно, вышел, чтобы пресечь могущий возникнуть беспорядок, и приказал Рустем-бегу прекратить истязания) сеида, так как он не мог бы сдержать народного возмущения. Мой начальник, с своей стороны, поспешил явиться к Грибоедову, чтобы сообщить ему о происходящем; тем временем Мирза-Набби убедил сеида привести жену, и она явилась с двумя своими детьми; ее отвели к посланнику. Муж ее оставался на дворе, под окнами, с кинжалом в руке и заявлял, что заколет себя, если у него отнимут жену силой; если же она сама пожелает оставить его, он отпустит ее без сожаления. Аделунг, второй секретарь посольства, немец по, происхождению, казалось, опасался, что эта женщина не обнаружит намерения возвратиться в Грузию. У хана было довольно продолжительное совещание с Грибоедовым, после которого он вошел в комнат, где находилась эта женщина, и спросил, желает ли она вернуться на родину или остаться в Персии. Она ответила, что если выбор предоставляют ей, то она предпочитает не расставаться с мужем и детьми. Получив такой ответ, Грибоедов приказал передать сеиду, что он может увести жену обратно. Это проявление, справедливости произвело сильное впечатление на присутствовавших, которые с нетерпением ждали развязки и тотчас же были о вей оповещены. В тот же день Мирза-Набби пригласил Грибоедова к обеду и несколько раз принимался выражать ему признательность от лица жителей города за его поведение в отношении к сеиду.

На следующий день русским удалось обнаружить девочку лет семи или восьми, о которой посланнику дана была особая записка, и освободить ее с большим трудом. Он отнесся к ней как к родной дочери.

После трехдневного отдыха в Казвине мы выехали из этого города в сопровождении Мирзы-Набби и значительного числа всадников. Принц предоставил в наше распоряжение нескольких своих офицеров, с тем, чтобы они помогли нам в деле реквизиции.

В Рассиабаде, селении Казвинского округа, мой начальник имел случай выполнить одно щекотливое поручение, возложенное на него Аббасом-Мирзой накануне его отъезда. Рустем-бег, по обыкновению, взыскивал деньги за провиант, которого ему не требовалось, и за предметы, которых нельзя было поставить; его претензии выразились в сумме 11 туманов. Подвергавшиеся подобному обложению обычно старались отделаться меньшим, независимо от того, были ли они в состоянии удовлетворить требование или нет. Таким образом, один старик, вместо одиннадцати туманов, принес семь. Раздраженный этим Рустем бешено ударил его, в порыве гнева, по голове. Подобное самоуправство вызвало что-то вроде возмущения между поселянами, и их неистовые крики были услышаны посланником, который вышел из своего помещения, чтобы узнать о причине шума. Тогда хан сообщил ему, что старик доставил Рустему меньшую сумму, нежели та, какая требовалась в виде возмещения за недостающие припасы, за что и был жестоко избит. Грибоедов оказался весьма удивленным таким поступком своего доверенного, сказал, что он в первый раз слышит об этом, и упрекнул хана, почему он не донес ему ранее об этих проделках. Хан полагал, что это было небезызвестно его превосходительству, тем более что так было заведено с самого начала путешествия и что его секретарем ведется счет всем суммам, переданным Рустему, доходящий до 160 туманов. Грибоедов изъявил свое неудовольствие и сказал даже, что намерен, на обратном пути из Тегерана, возвращать на каждой остановке неправильно взысканные деньги. Хан счел этот момент удобным для исполнения приказаний Аббаса-Мирзы, изложенного в таких выражениях:

"Засвидетельствуйте г-ну Грибоедову то чувство удовлетворения, какое я испытываю при сношениях с ним, вследствие его способа ведения дел. Ознакомившись с его дарованиями и опытом, я убеждаюсь, что сам он не сделает ничего, что могло бы нарушить доброе согласие, существующее между обоими правительствами; однако я не питаю подобного доверия к сопровождающим его лицам. В их религиозных и личных настроениях я усматриваю огорчительное враждебное расположение, которое меня пугает. Убедите его держать их в строгом повиновении; он, вероятно, помнит, как, немного лет тому назад, я был вынужден просить об отозвании Дадаш-бега из Тавриза, где он мучил жителей постоянными притеснениями. Рустем-бег также весьма злой человек, и я крайне опасаюсь, чтобы он и ему подобные не втянули г-на Грибоедова в прискорбные распри и раздор".

Это предостережение было принято его превосходительством весьма благосклонно; он обещал, по возвращении своем из Тавриза, уволить находящихся у него в услужении армян и грузин, прибавив, что до этого времени он принужден сохранить их при себе.

При этом случае я имел честь снискать полное расположение Грибоедова. Едучи верхом, он часто разговаривал со мной. Однажды разговор коснулся того, как трудно держать подчиненных в должном повиновении; я обратил его внимание на то, что прислуга в Персии обязана относиться к своим господам с большой почтительностью и что это обыкновение имеет свои ощутительные выгоды, что оно не позволяет им забывать своего места и внушает им большое уважение и почтение к другим. "Англичане, – прибавил я, – с которыми мне случалось в разные времена быть в тесных отношениях, отлично понимают эту отрасль домашней дисциплины". Я привел ему в пример, что прислуга английского посольства, хотя и весьма многочисленная и разноплеменная, настолько хорошо дисциплинирована, что там редко кто-либо отваживается на предосудительный поступок, столь обыкновенный для челяди знатных сановников [5].

Мы достигли наконец окрестностей столицы, но, вместо того чтобы направиться из Селлимании прямо в Тегеран, мы остановились в деревне Кенд, в 8 милях от него, с целью надлежаще подготовить въезд посланника. Все оделись в лучшее платье; были выбраны четыре илипятькрасивейшихлошадей, чтобы предоставить их его превосходительству. Церемония должна была произойти в воскресенье 5–го реджеба, когда солнце находилось в созвездии Скорпиона, что считалось неблагоприятным знамением. Я указал хану на это мрачное обстоятельство, тяготевшее над нашим въездом. Он ответил мне на это, что франки не верят астрологии, поэтому уговаривать их отложить въезд, ссылаясь на такую причину, было бы напрасной тратой слов.

Не доезжая двух или трех миль до города, мы встретили нескольких придворных конюхов, которые вели богато разубранных лошадей, нескольких скороходов и значительное число другой прислуги. Это прибавление к штату посольства сообщило кортежу еще большую внушительность. Принять посланника было поручено Могаммед–Велли–хану, начальнику Афшарского округа, ехавшему во главе значительного кавалерийского отряда. Его сопровождали двое его родственников: Амманула и Габбидулахая, выдающиеся офицеры, за которыми следовал другой отряд, под начальством Мирзы-Могаммед-Али-хана, министра губернатора, принца Али-шаха, а за ними тянулось множество почетнейших жителей.

Посланник остановился в прекрасном доме покойного Могаммед-хана-Замбор-Экчи-баши, великолепно приготовленном для приема, с баней и всевозможными удобствами. В главных комнатах были расставлены подносы с плодами, сластями и вареньями. В доме находилось несколько отдельных больших и малых помещений, и потребовалось немало времени, чтобы разместить всех членов посольства соответствующим образом. Мирза-Абул-Гусселя-хан, племянник министра иностранных дел, был назначен исправлять должность мехмандаря. В течение всего дня он находился в беспрерывном движении, следя за точным выполнением приказаний начальства. Посланнику был назначен почетный караул, состоящий из отряда фураган [6], в числе 80 человек, под командой Могаммед–Али–Султана; его брат Гади–Бей, начальник этого отряда, ежедневно поверял караул. Сверх того, для услуг его превосходительства было отряжено 15 шахских феррашей, которых разместили на переднем дворе, для того чтобы они отгоняли назойливых любопытных. Хан был помещен в посольстве вместе со мной, хотя его обязанности мехмандаря л прекратились с момента нашего въезда в Тегеран.

На следующий после приезда день посланник сделал свои первые официальные визиты; он начал с Мирзы–Абул–Гассан–хана, министра иностранных дел, одного из важнейших сановников государства, потом посетил и других крупных чиновников, по положению почти равных этому министру: Мирзу–Могаммед–Алл–хана, брата его Мотаммед–Бакер–хана и Махмуд–хана, капитала гвардии и обер–церемониймейстера; все было выполнено достодолжным образом; в тот же день его превосходительству было доставлено значительное количество плодов, варенья и сладостей.

Весь церемониал представления шаху был разработан с общего согласия и имел место в среду, в 8–в день месяца реджеба. Около полудня обер–церемониймейстер Махмудхан прибыл за посланником, чтобы сопровождать его во дворец; для большего почета при нем была свита из 8 нессекчиезов, 15 зарший и 11 феррашей; Грибоедов сел на лошадь из придворных конюшен, приведенную конюхом шаха. Пока процессия медленно тянулась но бесконечным базарам столицы, торговцы приветствовали посланника по-европейски, стоя и обнажив голову, и, когда он проезжал внутренние дворы, приближаясь к зеркальному залу, где шах восседая на троне во всем блеске своего величия, сановники его величества пребывали в почтительном благоговении. Я мог следовать за Грибоедовым только до ворот сада зеркального зала, откуда он и вышел спустя 50 минут. Я узнал, что он вручил шаху свои верительные грамоты и что церемония вызвала общее удовлетворение; однако некоторые шептались по поводу того, что Грибоедов слишком долго оставался перед его величеством сидя. Шах был в короне, и на нем были самые прекрасные его драгоценности; тяжесть их до того утомила его величество, что по окончании аудиенции он поспешил освободиться от этих блестящих знаков шахского величия.

По выходе из дворца Грибоедов изъявил желание посетить принца–губернатора, но это посещение пришлось отложить, потому что тот не имел еще разрешения принять посланника. Тогда Грибоедов приказал проводить его к Аммин–эд–Даулэ, которого считал, как я узнал впоследствии, первым министром государства и который оказывал ему внимание, достойное его звания. Свидание с министром иностранных дел состоялось только спустя два или три дня после официальных визитов. Все удивлялись тому, что Грибоедов не старался завязать отношений с Мирзой–Абдул–Вагабом (Моатемид–эд–Даулэ), одним из первых министров, всеми уважаемым за свою ученость и превосходные качества; по своему званию и власти он нисколько не уступал своему сопернику Аммину.

Принц-губернатор, желавший уклониться от чести принимать посланника, предложил, чтобы этот визит состоялся в один из тех дней, когда шах выедет из столицы; однако, в конце концов, он уступил упорным настояниям его превосходительства [7].

До второй аудиенции у шаха, состоявшейся через 12 или 14 дней по нашем приезде, весь двор был занят только тем, как бы доставить удовольствие посланнику. Аммин–эд–Даулэ, Мирза–Абул–Гассан–хан и Мирза–Могаммед–Алихан старались превзойти один другого в блестящих празднествах и угощениях посольству; тут было какое-то соревнование, воодушевлявшее и занимавшее этих знатных особ; всюду были пиры, иллюминации, фейерверк. Однако я стал примечать, что дружеское расположение понемногу слабеет. При второй аудиенции посланник вручил шаху копию с заключенного мирною договора, причем снова было замечено, что он опять слишком долго сидел в присутствии его величества [8]. Выражение мерраджат (отпуск), употребленное шахом, когда ему показалось, что аудиенция продолжается слишком долго, было сочтено Грибоедовым за явную обиду, нанесенную ему как представителю императора всероссийского да и самому ему лично. В ноте на имя министра иностранных дел он резко намекнул на неуместность этого выражения, и хотя министр, в ответной ноте, разъяснил, что слово мерраджат, в общем значении, не имеет ничего оскорбительного и даже невежливого, это объяснение не было сочтено удовлетворительным. С своей стороны, Гассанхан счел себя вправе сделать некоторые замечания посланнику по поводу того, что он в своей переписке именует повелителя просто шахом (киднети шах).

Я не мог дознаться в точности о сущности споров, возникших по поводу договора. Говорили, будто шах возражал против некоторых статей, показавшихся ему слишком стеснительными, и будто Грибоедов заявил, что не может ни изменить, ни смягчить их. Впрочем, обязательства, вытекавшие из этого договора, тяжкие ли, нет ли, были подвергнуты самому тщательному рассмотрению, утверждены той и другой стороной и стали непреложными.

Произошло несколько довольно серьезных столкновений между представителями населения и слугами посланника; прислуга одного важного персиянина избила слугу посольства, по имени Александр, любимца и молочного брата Грибоедова; она спаслась от ожидавшего ее заслуженного наказания бегством из города. В другой раз на базаре разбили бутылку с водкой, принадлежавшую одному казаку, может быть и случайно, однако возможно, что п умышленно, так как все жаловались на поведение посольской прислуги. Виновник был схвачен и строго наказан местной полицией.

По приказанию Мирзы–Абул–Гассан–хана выдача продовольствия посольству происходила каждое утро, но с прибытием в столицу порции были уменьшены наполовину против того, что отпускалось во время пути.

В первые дни у русского министра армян не было видно; действительно, ферраши не допускали их, но мало–помалу распоряжения, данные на этот счет, стали обходить. Сперва дозволили свидание друзьям Мирзы–Нарримана, дотом Рустем–бега, и, наконец, разрешение было дано для всех и распространилось даже на грузинских купцов, проживавших в караван–сарае.

Дадаш–бег был послан из Тавриза в порт Энзели для наблюдения за доставкой подарков, предназначенных шаху императором. Им надлежало прибыть ранее посольства, но они, не знаю почему, были задержаны некоторое время в Астрахани. Я узнал позднее, что судно, на котором они находились, появилось в Ленкорани и, по неизвестным мне причинам, зашло в небольшую гавань Сарри–Пучтах. Замедление в прибытии этого драгоценного груза было, конечно, весьма неприятно; он произвел бы самое благоприятное впечатление на шаха и его министров и отвлек бы их внимание от некоторых мелочей, ибо ничто не доставляет моим соотечественникам такого удовольствия, как подарок, независимо от его ценности.

Так как страстным желанием Грибоедова было возвратиться к своей семье в Тавриз, то между ним и министрами шаха было решено, что он покинет столицу в самом скором времени и что он оставит там своего первого секретаря Мальцева и переводчика Мирзу-Нарримана, на которых и будет возложена передача подарков. Однако мне как-то не верилось, чтобы Грибоедов не привез с собой на всякий случай каких–нибудь безделиц для подарков; и точно, я вскоре узнал, что он поднес шаху двадцать пять монет из платины, а также пятнадцать Аммину, десять – Мирзе–Могаммед–Али–хану и пять – Мирзе–Абул–Гассан–хану.

Прошло только три недели с момента нашего приезда в Тегеран, а взаимное расположение изменилось уже настолько, что Мирза-Нарриман сказал мне однажды:

– Какая перемена! Какая холодность! Надо ехать... Пора!

Обязанности посланника были в некотором отношении весьма затруднительны; человек 9 или 10 армян, родственники которых были похищены персиянами, последовали за ним из Тавриза, осаждая его просьбами об освобождении пленников, так что он не мог показаться без того, чтобы его не преследовали назойливые просители. И только успевал он выручить одну из похищенных жертв – к нему поступали новые просьбы. Освобождение этих несчастных сильно раздражало тех, у кого их отнимали; в большинстве случаев они были приобретены за деньги, а за них не уплачивалось никакого выкупа. Таким образом, в Казвине, в Зенджане и в самой столице были возвращены многие из похищенных.

Когда день отъезда Грибоедова был окончательно назначен на 27-е число месяца реджеба, Зограб–хан, казначей шаха, привез предназначенные шахом посланнику и его свите подарки.

Посланник получил орден Льва и Солнца 1-й степени, украшенный алмазами, золотое с финифтяной отделкой ожерелье к тому же ордену, богато вышитую большую кашемировую шаль, две другие превосходного качества, жемчужное ожерелье, мешок с тысячью голландских червонцев, прекрасную лошадь с золотой уздечкой, украшенной драгоценными камнями, золотую цепь и седло, сплошь покрытое золотом.

Первый секретарь посольства, Мальцов, получил орден Льва и Солнца 2-й степени с алмазами и две шали.

Второй секретарь – орден Льва и Солнца 2-й степени с алмазами и две шали.

Грузинский князь – орден Льва и Солнца 2-й степени с алмазами и две шали.

Мирза–Нарриман – две шали.

Дадаш–бег – орден и кашемировую шаль.

Наконец, казачьим офицерам были розданы золотые медали, а солдатам серебряные.