Текст книги "Демон воздуха"

Автор книги: Саймон Ливек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5

Брат мой поспешал, ведя нас обратно к Сердцу Мира – площади, на южной оконечности которой располагался императорский дворец. Обернуться и ответить на мои вопросы он даже не удосуживался. Он вообще следовал с таким видом, будто хотел поскорее отвязаться от данного ему неприятного поручения, и одновременно с этим хотел показать, что жалкое существо, плетущееся в хвосте под надзором его крепких молодцев, не имеет к нему никакого отношения.

«А чему тут удивляться?» – угрюмо думал я. Я слишком ясно ощущал разницу между наружностью Льва и моей собственной. Вот что, скажите на милость, увидел этот мускулистый воин в роскошном облачении, когда обратил на меня свой взор? Какого-то человечка неопределенной внешности – ни тебе роста, ни мышц, так, заурядная широкоскулая ацтекская рожа с прямым носом, завешенная темной шевелюрой с проседью на висках. На такого мой братец точно не взглянул бы во второй раз, не будь мы родней.

Но я хорошо знал, что его презрение имеет под собой куда более глубокие корни, нежели нежелание идти рядом с каким-то костлявым рабом в поношенной, заляпанной кровью накидке.

Мы со Львом выросли на одной из южных окраин города – в Тольтенко. Дом наш состоял из двух комнат и крошечного, обнесенного стенами дворика, большую часть которого занимала куполообразная баня. Тростниковую кровлю на этих беленых стенах трудно было разглядеть – до того она поросла мхом. Семья наша принадлежала к сословию простолюдинов. На прокорм зарабатывали женщины – занимались изготовлением бумаги. Бумажонка была так себе. Мать не могла похвастаться первосортным товаром, так как в долине не осталось ни одной дикорастущей смоковницы; древесина, привезенная издалека, была нам тоже не по карману; так что, как бы ни бились мать с сестрами, произвести им удавалось только дешевую грубую бумагу, которую люди покупали для сжигания в печах в качестве жертвоприношения.

Зато мне и моему старшему братцу, похоже, выпала совсем другая участь – нас ждали великие дела. Он с самого начала был настоящим воином – сильным, храбрым, яростным, стремительным в движениях, – ему явно было суждено добыть в бою множество знатных пленников, если только не пришлось бы ступить на «цветистый путь смерти» раньше. Я же не обладал ни одним из этих даров, зато был смышлен и проворен на язык – я мог уболтать кого угодно, избавляя нас от неприятностей, в которые мы попадали из-за горячности и бахвальства моего братца.

Однако у меня имелось и еще одно преимущество, с самого начала отделявшее меня от остальных братьев, – дата рождения. Я родился в первый день Смерти, в год Девятого Тростника. День этот считался настолько благоприятным, что я был определен для служения богам почти с самого рождения – благо в те времена жрецы принимали в свой круг простолюдинов. Как моему отцу удалось ублажить Верховного Жреца и убедить его принять меня в школу жрецов, мне так и не довелось узнать, потому что он никогда не рассказывал мне, чего ему это стоило, хотя намеков по этому поводу я наслушался от него вдоволь. Вероятно, это был один из счастливейших дней его жизни, когда, семью годами позже, одетый в обрезанную старенькую дедову накидку и в набедренную повязку, которую едва научился завязывать самостоятельно, я отправился жить среди холеных сынков богатеев в Дом Слез.

Когда меня выставили оттуда двадцать лет спустя, я вновь оказался дома.

Семья моя приняла меня обратно из чувства долга, но так и не простила – то ли за разочарование, то ли за позор, которым я покрыл ее, то ли за расходы, ушедшие на мое обучение. Дома ко мне относились с добротой, но и оскорблений я повидал немало – и унижений, и молчаливой холодности, – и когда меня не журили за то, что я плохой сын, плохой гребец-извозчик и плохой копальщик, я буквально погрязал в болоте жалости и упреков к самому себе.

Поэтому неудивительно, что очень скоро я удрал из родительского дома, найдя себе пристанище в мире торговцев и потребителей запрещенного для простых людей священного пойла.

В один прекрасный день мать послала меня на базар продать товар, но так и не увидела, чем закончилась эта торговля.

Даже в городе, в котором пьяное зелье считалось привилегией немногих, – жрецов, воинов, добывших в бою по четыре пленника, и стариков – и где, будучи пойман в пьяном виде, ты мог лишиться жизни, существовало множество мест, где все твои невзгоды и печали могли очень быстро улетучиться в обмен на несколько зерен какао-бобов. Как правило, это были безобидные на вид закутки на базарах или неприглядные домишки, теснящиеся вдоль каналов или у самой кромки озера. В одном из таких местечек малознакомый человек сунул мне в руки тыквенную бутыль, а, когда мы на пару опустошили ее, я отплатил ему тем же. В ту ночь я не вернулся домой.

Какое-то время я жил на прибрежных топях, собирая болотную пену для местных деляг, превращавших ее в деньги на базаре. Платили они мне самым омерзительным пойлом, какое я только видел в жизни. Так я существовал какое-то время, не торопясь влиться в бурлящий городской поток, который, в свою очередь, не спешил принять меня. И так могло происходить еще очень долго, если бы меня, буянящего, не отловили на улице в полнейшем опьянении с остатками пойла в тыквенной бутыли.

Меня арестовали за пьянство в общественном месте, а для бывшего жреца такая провинность обычно грозила одним-единственным наказанием – казнью на площади под названием Сердце Мира.

Я остался жить только благодаря брату, вступившемуся за меня перед судьями. Он сумел убедить их в том, что, хоть когда-то я и был жрецом, я так и остался простолюдином, а потому и наказывать меня следует как простолюдина. Представителя знати или действующего жреца забили бы палками до смерти. Брат меня избавил от подобной участи, но не от унижения – после ритуальной императорской речи перед толпой голову мою обрили.

Лев добился-таки для меня самого малого наказания и с явным удовольствием самолично привел в исполнение приговор. Это его руки тащили меня за волосы, а потом отрезали их, и в тот момент у меня возникло ощущение, что он охотно снял бы с меня скальп, если б ему позволили.

В тот момент я готов был умереть. Тут меня поймет каждый ацтек. Я так и не простил брата, так и не примирился с тем, что он спас мою жизнь, – как не простил мне он и вся моя семья, что я отравил жизнь им. Продавая себя в рабство, я искренне думал, будто отвернулся от них навсегда.

Даже на пороге ночи вход в императорский дворец и прилегающее к нему пространство кишели людьми. Здесь можно было встретить кого угодно – и явившегося с визитом владыку соседнего государства, разодетого в перья, золото и жадеит; и погрязших в тяжбе землевладельцев, орущих на весь двор; и заслуженных воинов, пришедших заявить о своем праве участвовать в дворцовых пирах; и послов по особым поручениям, задевавших своими пышными облачениями рядом стоящего соседа. Они образовывали яркую цветастую толпу, которая медленно и преимущественно молча двигалась ко входу, где их принимали или отсеивали специальные служители императора.

Не обращая на них внимания, мой брат шагал прямиком к высокой лестнице, ведущей в личные покои императора. Толпа расступалась перед нами, шарахаясь при виде увесистых дубинок.

Поступь брата и его свиты отдавалась гулким мерным эхом по двору, где повсюду были расставлены стражники, готовые применить свои мечи против незваного гостя. Я тогда еще подумал, что они отнеслись бы к нам совсем иначе, случись нам с братом поступить на такую службу, – уж тут военным историям и всяческому братанию не было бы конца.

– И много времени это займет? – Страх перед хозяином и перед тем, что он может сделать мне за опоздание, был ничтожен по сравнению с предвкушением встречи с императором. Говорят, будто один только взгляд на его лицо влек за собой смерть для простолюдина. И что это такое я совершил, чтобы он пожелал допросить меня лично? – Может, нам зайти с утра? Посмотри, в каком я ужасном виде! Даже кровь после жертвоприношения не успел отмыть…

– Заткнись! – рявкнул Лев, прежде чем скрыться в монаршей прихожей. Он вышел оттуда очень скоро, босой, без серег и совсем в другой одежде – простенькой и едва прикрывавшей колени.

– Гляди-ка, а ты все время жаловался, что тебе нечего надеть! – От страха мой бойкий язык проснулся.

– Ты же прекрасно знаешь, что я не имею права предстать перед императором в богатом одеянии. Если бы мне не пришлось гоняться весь вечер по городу, разыскивая тебя, я бы такую гадость не напялил.

Нас вызвал дворцовый распорядитель. Когда мы робко засеменили в покои императора, он настоятельно прошептал:

– Не забудьте о трех неуклонных правилах. Молчать, пока он первый не заговорит с вами. Смеяться, если он станет шутить. Шутку вы узнаете, потому что он сам засмеется. Глаз не поднимать, смотреть в пол. Когда он закончит, удаляться задом. Повернетесь к нему спиной – и вы мертвы!

Глава 6

Несколько лет назад я встретил человека, который служил во дворце во времена Монтесумы. Его задачей было перемещать ширму, которой император отгораживался от всех во время приема пищи, – дабы никто не мог видеть, как он ест. Это означало, что мой знакомый находился в обществе Монтесумы почти целый день.

Я спросил, не помнит ли он, как выглядел император. Вопрос этот, похоже, озадачил его.

– Я не знаю, – произнес он наконец. – Никогда не отваживался взглянуть.

Я видел Монтесуму издалека. Первый раз – во время его коронации, когда его пронесли через весь город на огромном троне в виде орла и ягуара, водруженном на открытом паланкине. Из толпы я наблюдал, как колыхались перья его пышного головного убора, когда носильщики поставили царственные носилки у подножия Большой Пирамиды, и слушал разговоры стоящих рядом со мною зевак, взявшихся спорить, не опрокинется ли это шаткое сооружение, вывалив седока на землю.

В последний раз я видел его с гораздо более близкого расстояния. Тогда со стены дворца перед площадью Сердце Мира он произносил перед народом свое поучительное слово о вреде пьянства, а потом, повернувшись к кучке несчастных, пойманных за эту провинность, сделал знак судебным исполнителям – чтобы те привели приговор о наказании в исполнение. И вот, когда палочные удары обрушились на головы моих собратьев по несчастью, я все же дерзнул поднять глаза и посмотреть на него, полагая в тот момент, что терять мне все равно нечего.

Итак, с тех пор я лучше других знал, как выглядит наш император – средних лет, среднего роста, не особенно крепкий, но ладный и мускулистый, с аккуратной бородкой и жгучим проницательным взглядом, встретив который, вы бы запомнили навсегда, если бы только выжили после этого.

На этот раз я не отважился взглянуть на него, но если бы сделал это, то был бы разочарован, так как самого Монтесумы не было видно.

В комнате, помимо моего брата, я заметил еще пять человек. Все они стояли, и все были одеты в грубые плащи – как простолюдины, пришедшие подать просьбу. Лица их я не узнал, но догадался, что эти люди входят в Совет четырех и являются ближайшими советниками императора. Они были облечены высочайшими титулами – Хранитель Дома Стрел, Хранитель Дома Тьмы, Сокрушающий Топор и Кровавый Дождь. Стояли они попарно по обе стороны огромной деревянной ширмы с золоченым изображением богов Кецалькоатля и Тескатлипоки. Под прямым углом к ней располагалась впритык другая богато украшенная ширма – по доносившемуся из-за нее потрескиванию и по колечкам дыма я догадался, что за нею находится очаг. Смесь изысканных кулинарных ароматов, малознакомых мне, витала в воздухе.

Пятый человек, стоявший отдельно от остальных, прямо перед одной из ширм, вероятно, был личным переводчиком императора – ибо Монтесума находил удовольствие в том, чтобы разговаривать со своими подданными через посредника. Это, как я понял, означало, что сам император находился сейчас за поставленными углом ширмами – по-видимому, проголодался во время праздника и теперь принимал пищу.

Все это я только-только успел заметить, когда мой брат вдруг брякнулся на колени и закричал:

– О повелитель! Мой господин! О владыка!

Я поспешил последовать его примеру, между тем как советники и переводчик бесстрастно взирали на нас.

В ответ из-за ширмы послышалось какое-то бормотание, вслед за коим пронзительный визгливый голос переводчика прокричал:

– Раб главного министра здесь?

Не будучи уверен, со мной ли сейчас говорили, я метнул вопросительный взгляд на Совет четырех. Один из них кивнул мне.

– Мой повелитель, Яот здесь!

– Ты знаешь темницу Куаукалько.

Это был не вопрос, а утверждение, и эта явная утвердительность резанула больнее обсидианового лезвия. Монтесума не забыл того случая на Сердце Мира, когда имя мое было объявлено вслух и мой брат притащил меня за волосы наверх, чтобы на глазах у молчаливой ожидающей толпы привести в исполнение приговор. Но слова его сейчас напомнили мне не обсидиановое лезвие и не треск моих тугих волос под ним, а клетку, в которой меня держали перед этим, – тесную деревянную клетку, где нельзя даже было встать во весь рост. А еще они напомнили мне противную вонь заживо гниющего в соседней клети человека, которого по приказу Монтесумы с каждым днем кормили все меньше и меньше, чтобы он истлел заживо и умер.

– Да, повелитель. – Из моего пересохшего от страха горла вырвался хриплый шепот. Император не мог найти лучшего способа напомнить мне о том, что жизнь моя находится в его руках и он может забрать ее, когда пожелает.

– Тогда скажи, почему нам не отправить тебя туда обратно?

– О повелитель! – вскричал я, в панике забыв об этикете. – Я не сделал ничего дурного!

– Разве? – По голосу императора невозможно было что-либо угадать, зато переводчик отчетливо передал насмешку. – Тогда как ты объяснишь то, что произошло сегодня вечером?

Конечно, он мог иметь в виду только сорвавшееся жертвоприношение.

– Мой… мой хозяин, господин Черные Перья, главный министр, – запинаясь забормотал я. – Он… велел мне помочь одному торговцу отправить на жертвоприношение омовенного раба. Я же не думал, что так получится! О мой повелитель, откуда мне было знать?..

– Потому что это знал твой хозяин! – Переводчик выговорил эти слова мгновенно, словно заранее предугадал ответ императора.

– Но я даже не понимаю, почему туда отправили именно меня! Честное слово, я готов землю есть! – Я коснулся пола пальцами и приложил их к губам, подтверждая свою искренность. Эта священная клятва означала, что земля, которой ты набрал в рот, поглотит тебя, если ты говоришь неправду.

В какой-то момент я почувствовал себя таким одиноким, каким не чувствовал никогда в жизни. В отчаянии я устремил взор на брата, но тот смотрел в пол, а четверо советников, все как один, отстраненно глядели куда-то перед собой. Спасение пришло ко мне в самом что ни на есть неожиданном виде – голос из-за ширмы, тихий и шелестящий, но непреклонно властный, голос самого императора.

«Кто научит меня как? Как справиться мне в одиночку с моими страданиями?»

Я знал эти слова, ибо когда-то они запали мне в память. Это были строки из стихотворения отца Монтесумы императора Ахаякатля. В них выразились все недоумение и боль старика, охватившие его после разгрома его войска тарасканцами в войне, которую ацтеки вели и которую проиграли, когда я был младенцем. Но почему его сын вздумал процитировать эти строки сейчас?

– Так скажи мне, раб! – продолжал этот обманчиво тихий голос. – Скажи мне, что ты знаешь.

Он даже не скрывал своего возбуждения, которое выдал факт, что он предпочел говорить без посредника. Я представил себе, как он порывисто подался вперед, склонившись над своими изысканными угощениями из индейки, улиток, тушеного человеческого мяса или чего там еще, вперив взгляд в ширму, словно мог увидеть сквозь нее, с нетерпением ожидая от меня чего-то и жадно вслушиваясь в мой лепет. Когда я дошел до того места, где раб Сияющего Света перед смертью велел нам остерегаться какой-то большой лодки, из груди императора вырвалось что-то вроде вздоха, какой издают люди, услышав нечто долгожданное.

Когда я закончил рассказ, в зале надолго повисла тишина. Потом император вновь заговорил, все так же тихо, но мы его хорошо слышали.

– Настали тревожные времена. То и дело мы узнаем о разных знамениях и знаках – об огненных потоках на небе, о горящих храмах, об озерах, вскипевших и вышедших из берегов безо всякого ветра. До нас доходят слухи с востока, с наших рубежей в Хикаланко на побережье бескрайнего Божественного Моря, – слухи о людях с бледной кожей и волосами на лице. До нас доходят рассказы из земель майя. В них говорится о чужестранцах с островов Божественного Моря, о страшных вещах, которые произошли там, – о том, как бледнолицые бородатые люди пришли и убили, прогнали или поработили тамошних жителей. Мы видели рисунки пирамид на море, несомых огромными лодками. – Он понизил голос почти до шепота. – А теперь вот еще весь город слышал, как омовенный раб кричал про большую лодку, перед тем как броситься с Большой Пирамиды. Означает ли это, что опасность – какова бы она ни была – грядет со стороны Божественного Моря?

Он умолк. И все остальные, разумеется, тоже молчали, включая меня, хотя я ощущал, будто он ждал, чтобы кто-то ответил ему. Мне снова вспомнились строки из стихов творения Ахаякатля. Чего боялся наш император? Какого-то поражения – вроде того, что постигло его отца много лет назад? Но поражения от кого? От загадочных бледнолицых бородатых чужестранцев, явившихся с противоположных берегов Божественного Моря?

Совершенно очевидно, что Монтесума уже давно пребывал в страхе перед ударом судьбы, грозящим уничтожить его город. И вот теперь невнятные речи о какой-то большой лодке, произнесенные в предсмертный миг обычным сумасшедшим, повергли его в состояние необъяснимого ужаса, которое не под силу прогнать ни моим, ни чьим бы то ни было словам.

Когда он заговорил вновь, голос его зазвучал на удивление сердито.

– Скоро среди нас появятся чужестранцы – так показали знамения. Но боги ли они, или просто люди, принявшие обличье богов? Что ответишь ты на это, раб?

Незаметно от присутствующих я смотрел на ширму, силясь найти ответ. При мысли о том, что обычно происходило с людьми, дерзнувшими разочаровать императора, все остальное просто выскочило у меня из головы. Я должен был что-то сказать, но в этот момент мог думать почему-то только о страшной темнице. Потом меня словно окутала тюремная тьма, и ее наводнили призраки – зловещие, грозные очертания то ли людей, то ли животных, то ли демонов…

В отчаянии я выпалил первое пришедшее мне на ум слово – им называли мужчин и женщин, чьим домом была тьма.

– Колдуны!

Колдуны – это люди, рыскающие по ночам в обличье ягуаров, койотов или хорьков. Они обладали даром излечивать больных и способны были истреблять целые семьи – это уж как подскажет им настроение. Они умели путешествовать в соседние миры и приносить оттуда тамошние тайны.

– О, повелитель! Если бы мне понадобилось узнать, кто такие эти чужестранцы, я бы позвал колдуна.

Долго из-за ширмы не доносилось ни звука. Потом я услышал неожиданный звук, напоминающий хихиканье.

Неужели император смеялся? Похоже, что так, хотя никто не посмел последовать его примеру. А ответил на этот раз переводчик:

– Это мудрые слова. Но мы уже советовались с колдунами. Его светлость Хранитель Дома Тьмы объяснит, что с ними стало.

Краем глаза я заметил, как один из четырех советников чуть подался вперед и отважился торопливо ощериться в усмешке, прежде чем смерить меня высокомерным взглядом.

– Владыка Монтесума посылал за колдунами, дабы те истолковали знамения, о которых он говорил, – ровным, бесстрастным голосом проговорил он. – Он беседовал с каждым лично. Все они были заточены в темницу, потому что не сумели дать ему желанных ответов.

– Они были заточены в темницу, – прибавил переводчик Монтесумы. – В место, хорошо тебе знакомое.

– О, владыка, пожалуйста! – взмолился я. Я дрожал от страха, так как император мог говорить только об одном месте. – Скажи, что я должен сделать?

– Найди их, – последовал короткий ответ.

– Найти?.. – Я недоумевал, так как не сразу понял, что означал этот приказ. Никто не мог убежать из темницы Куаукалько – или тебя выпускали, или ты там умирал. – Но…

Переводчик безжалостно продолжал:

– Твой хозяин, раб, является главным судьей и главным министром. Когда эти колдуны исчезли, мы повелели ему отыскать их. Он послал на их поиски людей, но так и не нашел. Он предпринял крайние меры – возможно, по чьему-то дурному совету, так как колдуны эти до сих пор на свободе. Это представляется трудным для нашего понимания. – Переводчик на мгновение приумолк, потом снова заговорил: – Учитывая, что эти люди колдуны, могли ли они обернуться птицами, обмануть стражу или сумели улизнуть из заточения каким-то другим волшебным способом? Где они? Твой хозяин так и не сумел объяснить нам, что случилось. Возможно, колдуны эти просто улетучились, растворились в ночном воздухе. Мы поверили бы этому, но когда какой-то омовенный раб, который на самом деле таковым не является, произносит пророческие слова и мы узнаем, что наш главный министр отрядил своего человека присутствовать при его смерти, мы начинаем удивляться.

– О повелитель!.. Ведь ты же не хочешь сказать, что подношение Сияющего Света…

Слова эти застыли у меня в глотке, когда император заговорил снова – на этот раз обращаясь ко мне лично.

– Я слышал весьма лестные отзывы о тебе, раб. Я знаю, что жизнь твоя была полна испытаний, но мы должны принимать судьбу, ниспосланную нам богами. Сейчас мне требуется человек осторожный и благоразумный. Я знаю, есть вещи, о которых мне не говорили, – от меня скрывали тех, кому я мог бы довериться. – Монтесума многозначительно помолчал. – Слишком многие из окружающих меня думают только о себе. Мне же нужен человек, помнящий о своем долге передо мной, перед наследником Кецалькоатля и земным слугой Тескатлипоки.

В наступившей тишине я думал лишь о мрачной сырой клети, где живот сводит от голода, а душу снедает осознание того, что ты можешь уже никогда не выпрямиться во весь рост и не увидеть солнца.

– А теперь, Яот, подтверди, что ты и есть тот человек, который мне нужен. – Голос за ширмой сделался совсем тихим, почти не слышным.

– Да, мой повелитель.

Ничего другого в тот момент я сказать не мог. Если императору нужен был человек, способный извлечь из его монаршего заднего прохода живых кроликов, то я должен был стать таким человеком.

Дальнейшие наставления с трудом доходили до моих ушей. Да я в них и не нуждался. Мне и так было ясно, чего от меня требуют – найти колдунов, сбежавших из неприступной темницы Монтесумы, несмотря на то что мой хозяин, главный министр, уже потерпел неудачу в поисках. Я должен был разыскать их и установить, нет ли связи между ними и человеком, чью смерть я видел сегодня вечером.

– Приведи нам этих людей, раб! Приведи сам, а не твой хозяин и не кто-либо еще.

Иными словами, Монтесума пожелал, чтобы я стал его личным шпионом в доме главного министра; и, если у моего хозяина имелись секреты от императора, тем хуже было для меня.

Последние слова переводчика были сродни еще одному витку веревки, которая уже почти сдавливала мою шею.

– Поиски ты начнешь завтра, – высокомерно проговорил он. – Начнешь прямо с темницы Куаукалько.