Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
Текст книги "Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932"
Автор книги: Саша Черный
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
I
Горький
Пролетарский буревестник,
Укатив от людоеда,
Издает в Берлине вестник
С кроткой вывеской «Беседа».
Анекдотцы, бормотанье,—
(Буревестник, знать, зачах!) —
И лояльное молчанье
О советских палачах…
II
Теория творчества т. Эренбурга
«А все-таки она вертится»
Начиркав фунта два страниц
О том, что гайка выше Данта,
Он вывел в вечность всех мокриц
Рекламным слогом прейскуранта.
Увы, как стар сей анекдот:
Чиж пролетал над океаном
И, уронив в него помет,
Исчез бесследно за туманом.
III
Игорь Северянин
Весь напомаженный, пустой поэзофат
Бесстыдно рявкнул, легких не жалея:
«Поэт, как Дант, мыслитель, как Сократ,
Не я ль достиг в искусстве апогея?!»
Достиг, увы… Никто из писарей
Не сочинил подобного «изыска»…
Поверьте мне, галантный брадобрей,—
Теперь не миновать вам обелиска.
IV
А. Белый
Ради шаткой клички «гений»,
Оскопив слепой талант,
Хлещет бредом откровений
Пифианский симулянт.
Каждый месяц две-три книжки,
А король все гол и гол…
Ах, заумный сей футбол
Надоел нам до отрыжки!
V
Маяковский
Смесь раешника с частушкой,
Барабана с пьяной пушкой,—
Красный бард из полпивной,
Гениальный, как оглобля,—
От Нью-Йорка до Гренобля
Мажет дегтем шар земной.
VI
Автобиография т. Есенина
«И возвратятся псы на блевотину свою»
«Я советский наглый „рыжий“
С красной пробкой в голове.
Пил в Берлине, пил в Париже,
А теперь блюю в Москве».
VII
А. Н. Толстой
(«Хождения по гонорарам»)
В среду он назвал их палачами,
А в четверг, прельстившись их харчами,
Сапоги им чистил в «Накануне».
Служба эта не осталась втуне:
Граф, помещик и буржуй в квадрате —
Нынче издается в «Госиздате».
VIII
Демьян Бедный
Военный фельдшер, демагог,
Делец, упитанный и юркий,
Матросской бранью смазав слог,
Собрал крыловские окурки.
Семь лет «Демьяновой» ухой
Из красной рыбы, сплошь протухшей,
Он кормит чернь в стране глухой,
Макая в кровь язык опухший.
Достиг! Советские чины
Ему за это дали право
Носить расстрелянных штаны
И получать пайки удава.
IX
«Накануне»
Гигиенические советы *
Раскрасневшись, словно клюква,
Говорит друзьям Не-Буква:
«Тридцать сребреников? Как?!
Нет, Иуда был дурак…
За построчные лишь слюни
Самый скромный ренегат
Слупит больше во сто крат!»
<1924>
(Из эмигрантского альбома)
Ты не салопница, ты муж почтенных лет.
Не сплетничай! Тебе какое дело —
Живет ли Львов с хозяйкой или нет?
У Львова собственный карман, душа и тело.
Не спорь с прохожими. Сто душ – сто разных струн.
Чем в клочья драть последние рубашки
И зря запутывать российский наш колтун,
Сыграй с соседом лучше молча в шашки.
Левей раз в месяц, чаще – непристойно,
И то же самое скажу о правизне.
А то уж очень это беспокойно —
Два раза в день менять свой щит в грызне.
Бесчестно звать других распяться к скифам,
А самому в Passy зарыться в ил.
Иль Прометей, воспетый старым мифом,
Чужой печенкой коршуна кормил?..
Работы нет? Мансарда – тесный шкап?
Не унывай… Скажу тебе заочно:
Земная жизнь ведь беженский этап,
Лишь в вечности устроимся мы прочно.
Когда твоя хозяйка пансиона
Характером подобна сатане,
Не ставь креста на всей чужой стране —
Такое заключенье беспардонно.
Твой сват в Москве «устроился» и сыт?
Но тысячам других безмерно тяжко.
Не утверждай же, вздорная букашка,
Что там в Москве всеобщий райский быт.
Задумавши из Вены плыть в Париж,—
Парижских не запрашивай собратий…
У них ведь свой, особенный престиж:
«Сиди, не рыпайся! Нет крова! Нет занятий!»
На диспуты, о брат мой, не ходи!
Чужих мозгов брать на прокат не надо.
Иль гор словесных мало позади —
Зачем же вновь записываться в стадо?
Красная бабушка *
Кто б ни божился с миною блаженной,—
«Завоеваньям революции» не верь:
Болели зубы – взвился Красный Зверь
И зубы с головой отгрыз мгновенно.
<1924>
(С натуры)
Подрубленных волос лохмато-серый круг,
Глаза сознательной, тупой марксистской жабы
И в нижней челюсти, широкой, как битюг,
Упорство деревенской старой бабы.
Она приехала в саксонский пансион
Чинить свои одышки и запоры
И целый день, как красный граммофон,
Разводит всласть советские узоры.
«Лжет эмиграция: у нас прекрасный строй,—
Багеты, справедливость и культура…
Крестьяне обжираются икрой,
Рабочий – мощная, свободная фигура.
Буржуазия розовеет с каждым днем,
Интеллигенция ликует от восторга.
Неслыханный, невиданный подъем,—
А все венчает ренессанс Внешторга…»
Лишь об одном ни звука граммофон:
Что сын ее – персона в чрезвычайке,
Что дочь ее – предатель и шпион,
Что все ее друзья из той же шайки.
Что у себя на даче в дни войны,—
На самой буржуазной барской даче,—
Она, для ускорения «весны»,
Хранила бомбы… Ведь нельзя-с иначе…
Что в предварилке высидевши год,
Она жила там мирно, как в курорте.
Зато теперь «проклятый старый гнет»
Она клянет с незлобливостью черта.
А немки слушают и вяжут всласть носки…
«Ах, милый Кремль, Калинкин мост и Невский!
Страна икры, разгула и тоски,
Где жил Толстой, где плакал Достоевский…»
Политический сонет *
О Господи! Мильон святых могил
Зияет ранами у своего подножья,—
А этот старый, наглый гамадрил
Живет и шамкает и брызжет красной ложью.
<1925>
(Вместо передовицы)
«Суровый Дант не презирал сонета»,—
Нам поступать грешно наоборот…
Философы грозят кончиной света,
А жители танцуют всласть фокстрот.
Сто кризисов и каждый без просвета,
Зачахли музы, жизнь – водоворот,
То падает, то лезет вверх монета,
Народ в кино лавиной прет и прет.
Лойолы с капиталами и с весом
Флиртуют беспардонно с красным бесом.
В кого метать летучий бумеранг?..
Любовь к ближнему *
В средневековье новое вступая,
Невольно скажешь, горестно вздыхая:
О современность, ты – орангутанг!
<1925>
Сидите на месте и не рыпайтесь! Париже – ни квартир, ни работы.
(Из письма парижского эмигранта к римскому)
Твой ближний влез уже на плот
И ест, поплевывая в море,—
А ты в волнах, раскрывши рот,
Плывешь к спасительной опоре.
Из альбома женоненавистника *
Еще усилие одно…
Но сверху гневный визг протеста:
«Не доплывешь! Ступай на дно!
Здесь на плоту нет больше места!..»
1924, декабрь
I
На сей планете не бывает, – ах! —
Всей полноты познанья в высшем смысле:
Варвара на пяти щебечет языках,
Но ни один не служит ей для мысли.
II
Мне женщин не понять вовеки:
Дурак – от пят до глаз баран,
А у Софи глаза Сенеки,
Но в голове сплошной изъян.
III
Петрушка в Париже *
В слезах из рая Ева уходила…
Но ей Адам из перьев какаду
Передник сделал с пряжкой на заду.
Вмиг Ева расцвела: «Как это мило!»
<1925>
(Лубок)
Явление I
Петрушка (всплескивая руками, появляется из-за ширмы и поет на мотив «Барыни»):
Укатил я из Москвы,
Потому что жить там нудно,—
Но в Париже мне, увы,
Тоже, братцы, очень трудно…
Поступил бы я в Гиньоль,
Да у них язык французский…
Переучиваться, что ль?
Я ведь, миленькие, русский!..
Смокинг не на что купить…
В кошельке два су на ужин…
В кино, что ли, поступить?
Да кому Петрушка нужен?
Стать шофером? Черта с два!
План Парижа, брат, не шутка.
Все, бывало, трын-трава,—
А теперь – уй-юй – как жутко!..
(Всхлипывает)
Явление II
Ажан:
Эй, гражданин, ваша карт-д’идантите?
Петрушка (встряхивается): У сороки на хвосте!
Ажан:
Ваше ремесло?
Петрушка:
В Каспийское море под лед унесло.
Ажан:
Какое у вас поручительство во Франции?
Петрушка:
Две московских ломбардных квитанции.
Ажан (кричит):
Кто вас здесь может ре-ко-мен-до-вать?
Петрушка:
Почтеннейшая барыня, Кузькина мать.
Ажан (наступая):
Где вы жи-ве-те?!
Петрушка (отступая):
В Люксембургском саду у голландской тети…
Ажан (плюется и тащит его):
Тьфу! Пожалуйте в полицию для объяснения.
Петрушка (визгливо кричит):
Уй-уй-юй! Какое приключение!
Матрена Ивановна, законная супруга,
Петрушке туго!..
Полно глазеть на дамские шляпки,—
Я попал ажану в лапки!
Явление III
Матрена Ивановна (кокетливо):
Отпустите его, господин ажан,
У него нету ни квартиры, ни д’аржан…
Сделать вам глазки?
Показать вам мои подвязки?
Ажан (крутит, покачиваясь, усы).
Петрушка:
Кувалда! При муже?!
Матрена Ивановна:
Смотри, чтоб не было хуже…
(К ажану)
Ах, какой вы, господин ажан, симпатичный!
Сразу видно, что кавалер столичный:
Красные кантики, синий мундир!
Ангел! Ландыш! Кумир!
Ущипнуть вас за щечку?
Петрушка ее оттягивает.
Ажан (сладким голосом):
Попала в самую точку…
Ну что ж, живите, шут с вами,—
Надо ж сделать снисхождение даме.
Только достаньте поручительство…
Петрушка (в сторону):
От месопотамского правительства,
Писанное вилами на воде…
Ажан:
Очень приятно: Adieu!
(Обнимает Матрену Ивановну, целует ее и уходит.)
Петрушка (наступает на Матрену Ивановну):
Матрена! Он тебя поцеловал?!
Матрена Ивановна (задорно):
А ты бы хотел, чтоб он тебя арестовал?
Петрушка (угрожающе):
Ты ему назначила свиданье?
Матрена Ивановна (задорно):
Ревнует?! Чучело баранье…
Ты мне лучше головы не морочь,
А подумай, где мы нынче проведем ночь.
Петрушка (становится в позу и поет речитативом):
Наш приют в кафе «Ротонде»,—
В артистическом бомонде,
Средь художников корявых
И поэтов шепелявых…
Бум!
Там, под стол поджавши ножки,
Сядем тихо у окошка
И возьмем на две персоны
Чашку чаю без лимона.
Бум!
А на стенках, как тартинки,
Понатыканы картинки:
Раскоряченные бабы
И беременные крабы…
Бум!
(Медленно, словно ослабевая)
Ох, устал! Башка, как мякоть…
На дворе и дождь, и слякоть,—
До «Ротонды» б доплестись…
Ну и жисть!..
(Хватается за сердце)
Ай-яй! Дурно… Сосет под ложечкой…
Не владею правой ножечкой!..
Матрена Ивановна (бросается к нему):
Петруша, светик, очнись!
Петрушка (опускается на ширму и свешивает голову и руки):
Ослабел… Помираю… Брысь!
Матрена Ивановна (суетится, пытаясь его поднять):
Явление IV
Доктор (в цилиндре и смокинге):
Где ваш пациент?
(Наклоняется к Петрушке)
Один момент…
Пульс, как у клячи,
Дыханье цыплячье,
Сердце размякло,
В голове пакля —
В животе пусто…
Петрушка (слабым голосом):
Врешь! Вчера съел пол-лангуста…
Доктор (обращаясь к Матрене Ивановне):
Крышка, madame!
Да на кой черт он вам?
Вы такая пышка…
Матрена Ивановна (игриво):
Доктор! Шалунишка…
Доктор:
Бросим его под мост,
Псу под хвост,
Возьмем такси
И айда ко мне в Пасси…
(Обнимает Матрену Ивановну и целует.)
Петрушка (слабо приподымается, подбирается к доктору, пытаясь ударить его палкой по голове, но промахивается):
Вот до чего ослабел,—
Даже доктора укокошить не сумел!
Доктор (отбрасывает локтем Петрушку, тот сваливается на ширму):
Madame, к вашим услугам полмира,—
Выбирайте, я или он…
У меня есть квартира,
Ванна и телефон…
Отдельная спальная!..
Матрена Ивановна:
А отопление центральное?
Доктор (кивает головой):
Еще бы!
Для такой симпатичной особы…
Матрена Ивановна:
Прощай, Петрушка! Прощай, инвалид…
Против центрального отопления кто устоит?
(Обнимается с доктором, и оба исчезают.)
____
Петрушка(один; приподымается и оглядывается):
Удрала… Погиб! Пропал!!!
Чтоб меня черт побрал!
(Опускает голову и жалобно причитает)
Матрена ушла… Отсырела шарманка…
По-французски ни звука…
В кармане – ни франка…
Хо-ро-ша-я штука!
Уй-юй-юй!..
Явление V
Черт (выскакивая снизу):
Вы меня звали, гражданин Pierre?
Петрушка:
Это еще что за кавалер?
Черт:
Эмигрантский черт, родом из Тулы…
Петрушка (обнимает его):
Земляк?! Ах ты, шут сутулый!
Ты как попал в Париж?
Черт:
Да разве там усидишь?
В Туле все посходили с ума,—
Не жизнь, а тюрьма!
Люди чертей стали хуже,
Дела, что ни день, то туже —
Вот я и прибежал…
………………………………………………
(строго)
Ты зачем меня звал?
Петрушка:
Я?! Врешь! А у тебя есть карт-д’идантите?
Черт (с гордостью):
Всегда ношу на хвосте.
Петрушка:
А какое твое занятье?
Черт (скороговоркой):
Перепродаю вышедшее из моды дамское платье…
Петрушка:
А где ты живешь, в каком арондисмане?
Черт:
На Place de Concorde в главном фонтане.
Петрушка:
А какие у тебя рекомендации?
Черт:
От старшего дворника из Лиги наций…
Петрушка (уныло):
Ну, с тобой не сговоришь.
Черт (насмешливо):
А ты чего дрожишь?
Петрушка:
А ты чего ко мне пристал?
Черт (наступая):
А ты чего меня звал?
Петрушка:
Боюсь! Не хочу! Матрена Ивановна, войди в мое положение!..
Голос Матрены Ивановны (за ширмой):
Не могу! Сижу на центральном отоплении…
Черт (хватает Петрушку и тащит):
Нечего упираться…
Некогда мне тут с тобой прохлаждаться.
Петрушка (отбивается и пронзительно орет):
Уй-уй-юй! Какой ужасный пассаж!
Погибли мои фонды…
Петрушка выходит в тираж!
Не видать ему больше «Ротонды»!
(Оба проваливаются.)
«Пока не требует Демьяна…» *<1925>
Советские частушки *
Пока не требует Демьяна
К казенной жертве Коминтерн,
Он в полумраке ресторана
Глотает ром, как Олоферн.
Умолкли струны балалайки,
В душе икает пьяный звон,—
И средь поэтов чрезвычайки,
Быть может, всех ничтожней он…
Но лишь развязный комсомол
Над ухом гонораром звякнет,
Душа Демьяна зычно крякнет,
Как пробудившийся осел.
С сардинкой тухлою в проборе
Из кабака он вскачь бежит
И басни красные строчит
Ногою левой на заборе…
<1925>
По Тверскому я гуляла,
Бюсты выставила,
Политграмоту читала,
Перелистывала.
Подошел кудрявый к речке.
Поплевал на донышко…
Обвенчал нас леший в гречке,—
Чем же я не женушка?
Комсомолец пьет в харчевне,
В кажной ручке – пулемет.
Рыков стал лицом к деревне,
Значит, в кассе недочет.
По советскому приказу
Из рязанской Губчеки —
Взбунтовалися в Китае
Все венгерцы-мужики.
На рябине канарейка
Пролетарский гимн поет,
А Зиновьев хлеб крестьянский
За границу продает…
Эмигрантские объявления *
Одолжи-ка нам, Европа,
Миллиардов двадцать пять,
Мы поправимся маленько
И придем тебя чесать!
<1925>
Ясновидящий Игорь фон Шталь
Мертвых жен и мужей вызывает,
Исцеляет в рассрочку печаль
И прыщи на носу удаляет.
Массажистка Агафья Сен-Жюст:
Специальность – сиденье и бедра.
Как бы ни был массивен ваш бюст,
Приступайте к лечению бодро!
Институт Неземной Красоты.
Наш девиз: «Все клиентки – Венеры!»
Зуд в подмышках, ресницы, и рты,
И ушное скопление серы.
Ресторан «Дар-Валдай на Днепре».
Медвежатина с клюквой и с салом,
Русский хор в мавританском шатре
И лезгинец Печорин с кинжалом.
Всем доступно! Квартиро-канкан:
Не квартиры, ей-Богу, а сахар!
Восемь тысяч за старый диван,
Восемь тысяч за шахер и махер.
В венском павильоне *
(На декоративной выставке)
Я признаюсь вам открыто:
Мне понравилась покуда
Изо всех вещей их быта
Только кельнерша Гертруда…
Почему? И сам не знаю.
Может быть, она немного
Мне напомнила Аглаю
Из родного Таганрога.
Та же грудь и та же брошка,
Поступь – вьющаяся рыбка,
И увесистая ножка,
И безвольная улыбка…
О Гертруда! В час вечерний,—
Если рок нас свел в Париже,
Мы с тобой в ночной таверне
Познакомимся поближе.
Молодому парнасскому полотеру *
Наклонив к шартрезу щеки,
Пересчитывая сдачу,
Гонорар за эти строки
На тебя я весь истрачу!
<1925>
«По последней переписи в Москве 4318 поэтов!» – «А вы думаете, что в эмиграции их меньше?»
(Из разговора)
Чтоб стать тапером, надобно учиться
И нужен слух и легкие персты…
А юноше, когда он начал бриться,
Как в Крепость Славы провести мосты?
В любой столице – тысяч семь поэтов.
Еще один – беда не велика!
Средь гениальных юных пистолетов
Ты хвост раздуешь шире индюка…
Ворвешься в клуб «Рифмованной капусты»
И будешь ассонансы гулко ржать,
А стадо дев, уткнув ресницы в бюсты,
Умильно будет хлопать и визжать.
Знакомый хлыщ из дружеской газеты
Тебя увековечит в трех строках,
И мутный хвост еще одной кометы
На пять минут зардеет в облаках.
Слишком резвому *
Талант и труд – бессмысленное бремя.
Сто тысяч лир! Не медли, дорогой…
Взбей бант козлом, вонзи копыто в стремя:
Пегас бьет в пол ослиною ногой!
<1925>
Гостинодворским языком
Кричит он нам об общем долге,
Вопит о родине, о Волге
И лупит в перси кулаком…
Показательная санатория в Евпатории *
Но почему ж в Крыму, мой друг,
Ты был акулой тыловою?
Наверно, было недосуг
Рискнуть своею головою?..
<1925>
(По «Правде»)
Больные приходят «с мухой».
Не люди, а темная жмудь:
Смотрителя в правое ухо,
Сестру за левую грудь…
Пища – гниль и вонища:
Котлеты из тухлых кобыл.
В ванне выбито днище,
В уборной мусор и ил.
И только одна отрада:
Чуть месяц блеснет голубой,
К бабам в окна из сада
Курортники лезут гурьбой.
Амуры в ванной, в мертвецкой,
Амуры во всех углах,—
В палатах, в саду и в детской,
На скамьях и на столах.
Гостиница в Пасси *
Гармошка – в такт поцелуям…
Так нежен заливистый вой:
«Сестрица, на горе буржуям
Раздуем пожар мировой!»
<1925>
Номер 5
В китайских круглых телескопах
Сидит художник над столом.
Что заработаешь в Европах
Карандашом?
Закрылся полостью халата,
Не подымает мутных глаз
И чертит печку для плаката
В сто пятый раз.
Номер 8
Отчего поет так громко
Безголосый старичок?
Потому, что на спиртовке
Жарит шашлычок.
Пой, бедняга! Чад проклятый
Все равно пройдет сквозь щель.
Стукнут в дверь: спиртовку дунешь,—
Ужин под постель…
Номер 12
Дрожит диван, трясутся чашки:
Эсер играет с тетей в шашки.
Номер 13
На кровати – туловища с бюстами:
Надо всех маркизами одеть…
Куклы растопырились лангустами,
Ручки-ножки виснут, словно плеть.
Надоело! Баронесса сплюнула
И, косясь на уличную мглу,
В зад маркизы с едкой злобой всунула толстую иглу.
Номер 17
Стулья придвинув к постели, два пожилых человека
К картам склонили чело, мирно и кротко пыхтя.
О эмигрантское чудо!.. Ты полюбуйся, читатель:
Республиканец один, а его визави – монархист!
Номер 22
На брюках – широкая клетка,
Квадратная челюсть, брюнет…
«Японец», – решила соседка,
«Испанец!» – отрезал сосед.
Но все ни к чему: ни окраска, ни брюки, ни скулы,—
Жилец оказался Иваном Бубновым из Тулы.
Номер 25
К двухсотлетию академии наук *
Дверь скрипнула. Трехлетний карапуз,
Из материнских выскользнувши уз,
По коридору пробежал до шкапа,—
С разгона врос передо мной в паркет
И вдруг, косясь на бурый мой жилет,
Мне в изумленье шепчет: «Папа!..»
<1925>
Убившие свободную науку,
Ученых изгонявшие бичом,
Забавную придумали вы штуку,
Труп Академии венчая кумачом…
Честнее был и Пугачев, и Разин:
«Сарынь на кичку!» Резали спроста…
Палач Культуры трижды лжив и грязен,
Лобзая жертву в мертвые уста.
Кичиться ль вам двухвековою славой
Рассадника науки и добра?
Ведь этот храм пустой, но величавый,
Не даст вам даже горсти серебра…
В Вольтеры навязавши комсомольца,
Европу вы решили удивить?
Наука – не награбленные кольца,—
Напрасна ваша каторжная прыть.
Наука мстит. Под фирмой «пролетарской»
Грызет букварь зазнавшийся профан.
Весь ваш приплод: Лойола Луначарский
И коллективный красный Митрофан.
И если семь досужих европейцев
К вам приплывут на мертвый юбилей,—
Так посещали некогда индейцев,
Сходя опасливо с высоких кораблей…
Из зеленой тетрадки *
Труби же, Ложь! Сгребай с чужих покосов
Священный прах в Научный Исполком.
Не встанет из могилы Ломоносов…
А если б встал: они б его штыком!
<1925>
I
Два боксера друг другу расквасили рыло,
И один закачался, икнул и упал,
А другой дожидался корректно и мило,
Чтоб упавший коллега очнулся и встал…
Публицисты-газетчики! Вы лишь без пауз,
Злобно перья вонзая друг другу в виски,
Наливаетесь желчью и уксусом кляуз
И упавшего рвете, как псы, на куски.
II
Политикон и эмигрантский уезд *
О Господи, ужель и после смерти
В разноголосом пробужусь концерте?
В каком-нибудь предбаннике глухом
Бакунин в стол ударит кулаком,
Катков с Плехановым заспорят о России,
Народники свои разложат хрии,
И Ленин, с исступленностью удава,
Всех оглушит налево и направо…
<1925>
(Из записной книжки)
I
Трагический трилистник
Рассудок с каждым днем правеет,
Желудок с каждым днем левеет,
А сердце в беспартийном сне
Томится в гордой вышине.
II
Я болтал с трехлетней Ниной.
– Кем ты хочешь быть? – «Мужчиной!»
Почему?
А потому!..
Очень нужно раз по пять
В муках чад своих рожать!..
III
В львином рву Даниил объяснялся со львами.
Небо в снегах сияло над их головами:
«Отчего вы такие жестокие звери?
Эва, сколько костей человечьих в пещере!»
Старый лев обернулся к белеющей груде,
Кто ж людей нам бросает?
Не те же люди?
IV
Безработному эмигранту
Нет ремесла? Мой друг, не унывай,
Берись за все, легко и без претензии,
По будням папиросы набивай,
А по воскресным дням пиши рецензии.
V
Дважды два
После спора: дважды два,
Убежденно и басисто
Первый резво ляпнул: «Триста»,
А второй зевнул: «Слова».
«Ерунда!» Вспылил, как порох,
Третий, нервно стал шагать:
– «Дважды два, в субботу сорок,
А в четверг – сто тридцать пять».
Словно дьявол у реторты —
Сквозь пенсне блеснув зрачком,
Встал взлохмаченный четвертый:
«Дважды два – питейный дом!»
Пятый что-то пропищал,
Пропищал, как мышь у щели,—
Но никто не разобрал,
Потому что все шумели.
А шестой, ведь вот беда,
Только крякал от волненья:
По пути домой всегда
Находил он возраженья.
Разливался спор все шире.
Вдруг седьмой, горя, как мак,
Робко вставши: «Как же так?
Дважды два всегда четыре!»
Ах, как взъелись все: Пошляк!
Чушь! Старо! Избито! Глупо!
Дичь! Мещанство! Пошло! Тупо!
В самом деле – как же так!..
<<1924–1925>><1971>
