Текст книги "Собрание сочинений. Т. 5"

Автор книги: Саша Черный

Соавторы: Анатолий Иванов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц)

НОЛЛИ И ПШИК ^*

Кукла Нолли и паяц Пшик сидят на подоконнике и скучают. Девочка Катя, у которой они жили, обещала взять их сегодня гулять и не взяла – ушла с няней. Почему не взяла? Рассердилась. Схватила вчера Пшика за голову и окунула его в свою ванночку. Няня закричала, Катя заплакала, а Пшик со страху всю краску из себя выпустил и тонуть стал. Из ванночки такой кисель вышел, что няня должна была другую наливать. Разве он виноват? Паяц не рыба. Потом Катя выкупалась, стала одеваться и села нечаянно на Нолли. Пружинка в Ноллином животе сказала: «Пик!» и испортилась. Как Катя ни извинялась, как ни умоляла, как ни целовала Нолли: «Скажи: ма-ма, скажи хоть один последний раз, только скажи – ма!» – Нолли ни звука. Как без пружинки скажешь? Вот за это Катя и не взяла их с собой гулять.

* * *

Сидят Нолли с Пшиком на подоконнике, молчат и не двигаются, потому что кошка Мурка все по комнате вертится. Заговори только при ней – всему дому станет известно. За окнами пушинки летают, солнышко светит, девочки с куклами в сад идут. Ужас, как гулять хочется! Наконец кошка Мурка ушла – слава тебе Господи! Нолли вздохнула, а Пшик хлопнул себя по лбу, прошелся на руках по подоконнику и сказал:

– Нолли! Я что-то придумал!

– Воображаю!

– Придумал, придумал! Катин папа сейчас пойдет на службу.

– Ну, так что?

– Мы побежим по коридору в переднюю…

– А потом?

– Влезем на стул!..

– А потом?

– Со стула, со стула, со стула – в карман Катиного папы пальто. Понимаешь?

– И пойдем гулять?! Пшик, ты золото, дай я тебя поцелую!

– После, после! – закричал Пшик. – Надо спешить, а то он уйдет. «Раз-два-три!»

Пшик схватил Нолли на руки, раскачался, крикнул «алле-гоп!» и прыгнул через кроватку на пол.

– Пшик, – спросила Нолли, – а вдруг Катин папа положит руку в карман?

– Не положит! В одной руке у него палка, в другой портфельская кожа, а в третьей…

– Третьей нет, Пшик, не болтай глупостей… Тш… В коридоре никого нет. Бежим!

Пшик и Нолли побежали на цыпочках по коридору так тихо, как мухи бегают по потолку. У дверей перелезли через сонную Мурку и мигом очутились на вешалке.

– В какой карман лезть, в правый или в левый? – спросила Нолли.

– Полезай в левый, правый – дырявый!

– Не успели они еще хорошенько усесться, как в передней раздалось: «рип-рип-рип!» Катин папа подошел к вешалке, снял пальто, встряхнул его так, что пассажиры в кармане стукнулись лбами, надел и вышел на улицу.

* * *

На улице Катин папа крикнул, как пушка: «Извозчик!» Пшик выглянул из кармана:

– Нолли! Мы поедем на извозчике! Подъезжает, подъезжает… Серая лошадь, совсем как Катина, только без подставочки.

– Цыц! – сказала Нолли и потащила Пшика за ногу в карман. – Цыц, мурзилка, а то он услышит!

Загремели колеса. Катин папа сказал: «Сорок». Потом испугался и поправился: «Тридцать пять». Поехали.

– Подвинься, чучелка, – запищала Нолли, – я тоже хочу выглядывать!

Пшик подвинулся и пробормотал: «Ой, сколько домов! Ог-ро-о-мные! Белый дом, серый дом, желтый дом, коричневый дом, деревянный дом!»

– Смотри, смотри, Пшикочка! – завизжала Нолли. – Вагон без лошади! Красненький! Ай-яй, смотри, сзади тоже никто не толкает! Бу-у-у-у! Что это, это, это, Пшик?

– Это трамвай.

– Как же он бежит?

– Кондуктор толкает его с одного конца города, и он бежит до другого. Ловко, а?

– Пшик! – сказала Нолли, глотая последнюю шоколадную крошку, которую она нашла в кармане. – Пшик, довольно уже ехать. Давай спрыгнем…

– Давай! – Пшик осмотрелся кругом, схватил Нолли в охапку, вылез из кармана и, как блоха, прыгнул прямо на фонарь. Под фонарем в это время проходила дама и вела на шнурочке маленькую собачку, похожую на мохнатого червячка. Собачка остановилась, потянула носом, уперлась передними лапками в землю, а задними стала загребать: «левой-правой, левой-правой!» Да вдруг как залает на фонарь:

– Тяф-тяф-тяф! О, зачем я на веревочке! Тяф-тяф-тяф! Я бы перегрызла фонарный столб! Р-рр-тяф-тяф-тяф! Эти фонарные обезьяны полетели бы вниз, а я их в клочки, я их на клочки, я их вдребезги!!! Пусти! – завизжала она, но дама потащила собачку дальше, и она поехала на четырех лапках, как на коньках.

Нолли и Пшик хохотали, как сумасшедшие:

– Собачья морда! Ага, привязали, привязали! Ну-ка достань! Тяп-тяп-тяп! Подумаешь, как страшно… Сама обезьяна, сама собака, сама злюка-гадюка несчастная!

– Пшик, – сказала Нолли, – давай слезем и дернем ее за хвост!

– Она тебя дернет! Она тебе так дернет, что все тряпки из живота вылезут!

– Фуй, Пшик, какие ты гадости говоришь…

Помолчали минуточку. Пшик стал считать окна, а Нолли задумалась. Дождик стал накрапывать. Внизу люди зонтики раскрыли. Страшно.

– Пшик, Пшик, Пшик! – захныкала Нолли. – Поедем куда-нибудь?

– Куда?

– Ты мальчик, ты и выдумывай. Хорошее гулянье – сидеть на фонаре? Разве мы птичкины дети? Придет фонарщик зажигать освещение, увидит нас, – что он с нами сде-ла-е-ет!

– Стой! Не хнычь, я уже придумал! Ты умеешь читать?

– Нет!

– Ну еще бы! – Пшик фыркнул и почесал ногой за ухом. – Эх ты, пустая фарфоровая голова с локонами!

– А у вас что в голове?

– Не твое дело. Видишь вывеску напротив – под вывеской окно: тряпки красные, тряпки зеленые, тряпки серо-буро-шоко-ладные…

– Вижу!

– Ну вот. Читай за мной: кра-силь-но-е за-ве-де-ни-е. Поняла?

– Нет.

– Мы слезем с фонаря – перебежим через улицу и… в форточку! Вот она открыта. Ейн-цвай-драй! Понимаешь?

– Пшик! – закричала Нолли. – Пшик, ты хочешь покраситься?

– Да, Нолли, я хочу покраситься. Я буду опять красный, как… красная краска! Вот! Чтобы еще все паяцы на свете покраснели от зависти! Вот!

– Идем! – сказала Нолли.

* * *

Они слезли, перебежали через улицу и полезли в форточку. Никто не заметил. Только голодный воробей слетел с вывески, когда Пшик уже перекинул вторую ногу через форточку и дал ему подзатыльник, – но ведь это почти не больно.

Пшик и Нолли спустились по занавеске на подоконник и заглянули в комнату.

– Цыц! Никого нет. Может быть, в зелененькую покраситься?

– В красненькую! – сказала Нолли и задрожала от радости.

– Половину в красненькую, половину в желтенькую, как было раньше.

– Пшик, я тоже хочу краситься.

– Тебе нельзя, ты кукла.

– Так что же, что кукла? Я на этом противном фонаре все платье измазала. Было беленькое, а теперь как Катины подметки.

– Цыц, не хнычь! Согласен. Только прежде я. Стой тут, и если кто-нибудь войдет, скажи – «ма-ма».

После этого Пшик крикнул «алле-гоп», прыгнул на стол, лег на бок и опустил в банку с красной краской правый бок, руку и ногу.

Краска была тепленькая, и Пшик от удовольствия закрыл глазки.

– Пшик, – запищала Нолли, – Пшикочка, отчего так долго?

– Сейчас! – закричал Пшик и схватился рукой за банку, но поскользнулся, упал в краску и вылез оттуда красный, как сырая говядина. Красные волосы, красные глаза, красные уши… Красавец! А краска на стол с него так и бежит: целое озеро.

Нолли сначала испугалась, да как захохочет! В комнате над входной дверью зазвенел колокольчик. Один большой человек вошел, другой крикнул: «Сейчас!» и прибежал в комнату. Прямо несчастье!

Нолли в форточку, Пшик за ней. Схватил ее руками за платье и кричит:

– Боже мой, подожди!

Нолли вырывается:

– Ступай прочь! Не смей меня пачкать!

Наконец не удержалась и полетела с форточки кувырком в дождевую кадку, которая стояла возле окна.

* * *

Вылезли. Сели за кадочку и плачут, и плачут: воды в себя много набрали, плачь сколько хочешь.

– Нолли! – сказал Пшик, размазывая красные слезы по лицу. – Вернемся!

– Куда?

– К Кате!

– Я не знаю дороги…

– Ай, Пшик, держи меня!

– Что с тобой?

– Меня кто-то тащит!

– И меня тащит!!!

– Ай…

Чья-то огромная черная рука вытащила Нолли и Пшика из-за кадочки и посадила их на ладонь.

– Трубочист!!! – шепнула Нолли.

– Боюсь!!! – шепнул Пшик.

– Вот так выудил! – сказал трубочист. – Ну-с, очень приятно познакомиться, пожалуйте в залу! – с этими словами трубочист положил Нолли и Пшика в свою сумку и пошел своей дорогой дальше. От испуга Нолли и Пшик молчали целых пять минут.

– Пропала моя красочка! – жалобно пищал Пшик.

– Ты мальчик, тебе ничего… На кого я теперь буду похожа? На негритянскую но-здрю-у!

– Не реви. Нолличка, я тебя яичным мылом отмою…

– У-у-у! Что это так трещит?

– Это крыша, – сказал Пшик и незаметно выпал из кармана.

– А я? А я? – закричала испуганно Нолли и выскочила вслед за Пшиком. Трубочист не заметил.

– Мур-мур-мурау! – сказал кто-то рядом.

– Ой! Пшик, смотри, это наша Мурка! Наша Мурка! Здравствуйте, Мурочка!

– Мур-мар-мелау… Здравствуйте! Как вы сюда попали? А?

Нолли и Пшик упали на коленки и протянули к Мурке руки:

– Извините нас! Мы удрали гулять! Мы больше никогда не будем! Отведите нас домой, вы кошка, вы знаете дорогу по всем крышам…

– Ага, – сказала Мурка-кошка. – А дразнить меня больше не будете?

– Не будем!

– Отдадите завтра свои сливки и пирожок, когда Катя посадит вас обедать?

– Отдадим, – печально сказали Нолли и Пшик.

– То-то. Ну ладно. На этот раз прощается. Садитесь на меня верхом и держитесь крепко.

С крыши на крышу, со стеночки на стеночку (как страшно было!) добрались до своего черного хода.

Спрыгнули Нолли и Пшик, да за дверь – даже поблагодарить Мурку от радости забыли, – и по коридору, топ-топ, тихонько, как мыши, пробежали в Катину комнатку. Катя уже спала: надутая такая. Мигом вскочили на подоконник, сели, как утром сидели, закрыли глазки и ни гу-гу.

Утром Катя проснулась и все выспрашивала:

– Отчего такие замурзанные? Где вчера были? Под кроваткой искала, в чулане искала, в рояле искала – нигде нет? Где были?

Но Нолли и Пшик как воды в рот набрали, молчат и друг Другу подмигивают: «Наше, мол, дело!»

<1912>

<1929>

ДОМИК В САДУ ^*

В саду было пусто. Только на полянке, за елками на весь сад весело стучал топор. Стучал да стучал.

На стук топора из белого дома приплелась кошка Маргаритка. Села на кучу прошлогодних листьев и видит: стоит среди поляны рыжий плотник Данила и тешет бревна. Обошла кошка вокруг Данилы, обнюхала пахучую желтую щепку, которая, как сумасшедшая, прыгнула к ней прямо на нос из-под топора, и давай мяукать.

– Мяу-мур, – мур и мяу, – я знаю, что это будет.

– А что, госпожа кошка? – вежливо спросил скворец с березы и нагнул вниз голову со своей жердочки.

– Мняу! Вам очень хочется знать?

– Чики-вики, очень.

– Видите ли в том белом доме живут две девочки…

– Розовая и белая?

– Мяу, да, и у них есть папа, такой огромный папа, в два раза больше самой огромной собаки. Да. Так вот этот папа вчера заказал плотнику Даниле для своих детей дом…

– Чики-вики, скворечник.

– По-вашему – скворечник, по-нашему – дом…

И вот – хлоп, где-то щелкнула дверь, и с крыльца белого дома понеслись вперегонку к полянке две девочки: одна розовая, поменьше, круглая, как колобок, – Тася; другая в белом, длинненькая и худая, как жердочка, – Лиля.

Прибежали и давай прыгать вокруг Данилы:

– Данила, Данил ушка, миленький, самый миленький, когда же дом будет готов?

– Через месяц.

– Ай-яй-яй! Да вы не шутите, мы серьезно вас спрашиваем…

– Ну, через неделю.

Тася и Лиля посмотрели друг на друга, вздохнули – вот тебе раз!

– Сегодня будет готово к обеду, – сказал Данила, улыбаясь в рыжую бороду. – А что мне за это будет?

– Все, все, все! Все, что хотите!

– Ладно. Все так все.

Гуп! Гуп! – и топор опять заходил по бревну.

Распилил Данила бревно на четыре куска, заострил концы, словно карандаши очинил, и вбил в землю.

– Ловко, – сказала кошка, – это он будет пол настилать.

А из белого дома приковылял еще один человечек: кухаркин сынок, Василий Иванович, весом с курицу, двух лет, с хвостиком, румяный, как помидор. Пришел, палец в рот, вытаращил глазки, пустил слюну и смотрит.

– Васенька, иди-ка, червячок, сюда, посмотри, – позвала Лиля и посадила рядом с собой на бревно.

Сидят, как галки, все четверо: Лиля, Тася, кошка и Василий Иванович и смотрят.

Хорошо!

А Данила старается. Знает он, каково ждать, когда дом строится! Притащил из сарая доски, собрал быстро стенки, – хитрый был, молчал, а все у него было заготовлено, – вставил раму, приложил так, чтобы окно к речке выходило, чтобы все можно было видеть: и лодки, и уток, и купальную пеструю будку…

– Мур-мяу! – сказала кошка и ткнула Лилю головой. – Окно со стеклом, как же я буду через окно лазить?! Это он, верно, нарочно, за то, что я у него вчера ватрушку стянула…

– Да не приставай ты, чучелка, – Лиля не понимала кошкина языка, да и некогда было с ней возиться.

– Данила, Данила, – запищала Тася, – а, Данила? Уже можно жить?

– По-го-ди… Какая смешная девочка! – заскрипела скворчиха над головой у Таси. – Как же можно жить без крыши и без дверцы? Ага, вот и дверцы! Какие большие и совсем не круглые! Ничего он не понимает, этот Данила…

Кошка посмотрела одним глазом на скворчиху и лениво зевнула:

– Мняу… Эй ты, скворечная курица, иди-ка лучше в свой ящик спать! Сама ты ничего не понимаешь, а еще рассуждаешь, тоже…

Скворчиха сделала вид, что не слышит, – стоит ли со всякой, кошкой связываться!

– С новосельем! – сказал Данила, взял топор под мышку, набил трубку, закурил и ушел.

– Ай да домик! Настоящая крыша, настоящие дверцы, настоящее окно… А внутри как хорошо, прямо запищишь от удовольствия, по бокам лавочки, как в вагоне. Под окном столик на крючках, смолой пахнет, чистенький такой, словно его кошка языком облизала.

Стекла в окошке переливаются, а за окном, как на ладошке, вся голубая река: утки плывут и кланяются, верба на берегу зелеными лентами машет, желтый катерок пробежал, фыркая, как мокрая собака. Хорошо!

Посмотрела Лиля на Тасю, Тася на Лилю, Василий Иванович на кошку и кошка на всех, – вдруг что-то все вспомнили и сразу затормошились.

А мебель? А картинки? А занавески? А кухня? А посуда?

– Ах ты, Боже мой, какие мы свистульки! Подхватили девочки Василия Ивановича, – одна справа, другая слева, – под мышки, как самовар, и понесли к дому. Кошка осталась.

Ходит да нюхает все: новый домик, надо же привыкнуть. Смотрят с березы скворец и скворчиха и удивляются – никогда еще в саду они такого чуда не видали. Впереди шагает Василий Иванович, пыхтит и волочит по земле красный коврик, за ним вприпрыжку Тася с целым кукольным семейством на руках, за ней Лиля с жестяной кухней, с резной полочкой, с самоваром, за ними мама с занавеской и с посудой (такая большая, а с девочками играет!), за ней папа, широкий, как купальная будка, идет, очками на солнце блестит, а в руке молоток и картинки, за ними кухарка с морковками, а в самом хвосте черная собака Арапка – ничего не несет, идет, язык высунула и тяжело дышит…

– Чики-вики, – запищала скворчиха, – идем скорей в скворешник, у меня даже голова закружилась…

Пошла работа! Разостлали в домике коврик, углы утыкали зеленой вербой, прибили картинку – «мальчика-с-пальчика», приколотили полочку, расставили посуду, накололи занавеску – и готово.

Папа с кухаркой Агашей были оба толстые и никак не могли пролезть в дверь, как ни старались. Поздравили девочек со двора с новосельем и ушли. А мама, маленькая, худенькая, осталась было с ними жить, все расставила, все прибрала, вытерла Василию Ивановичу нос, сняла с волос малиновую ленту и повязала ее кошке, ради новоселья, вокруг шеи и только собралась с ними стряпать, как ее позвали в белый дом… Ушла, как ее ни просили остаться.

– Нельзя, – говорит, – червячки. У вас свой дом, у меня свой, – как же дом без хозяйки останется? До свиданья!

Так и ушла.

– А кто же у нас будет хозяйкой? – спросила Тася.

– Я, – сказала Лиля.

– А я?

– И ты тоже.

– А Василий Иванович?

– Наш сын.

– А кошка?

– Судомойка.

– Мняу! Скажите пожалуйста! – обиделась кошка. – Почему судомойка?

– Потому что тарелки лижешь, – захрипела старая Арапка, хлопая, как деревяшкой, хвостом по полу.

– А ты не лижешь?

– Лижу, да не твои.

– Эй, вы, не ссориться. – Тася топнула башмачком, взяла ведерко и пошла к реке за водою.

Возле дома на траву поставили кухню, собрали щепок, растопили плиту, перемыли в ведерке морковку, нарезали и поставили вариться, а сами опять в дом.

Только уселись и затворили дверцы, – слышат из белого дома кто-то спешит, задыхается.

– Молчать, сидеть тихо! – скомандовала Лиля.

Тася посмотрела в щелку и уткнулась губами в Василия Ивановича: смешно, хоть на пол садись, а рассмеяться нельзя.

А за дверцами стоял важный человек: брат Витя, – приготовишка, в длинных штанишках, – с девочками играть не любил, – стоял и смотрел.

– Отворить? – шепнула Тася.

– Пусть просит.

– Эй, вы! – раздалось за дверью.

Ни гу-гу.

– Да пустите же, курицы!

– Пустить? – опять шепнула Тася.

– Слушай, – Лиля подбежала к двери и взялась за крючок, – мы тебя пустим жить, только, только…

– Что только?

– Что ты нам принесешь в дом?

– Жареного таракана.

– Кушай сам! Нет, – ты всерьез скажи…

– А вот, а вот… я вам… выкрашу крышу!

Трах! Крючок слетел, и дверь чуть сама не спрыгнула с петель, дом так и закачался.

– Выкрасишь крышу?!

– Могу!

– В зеленую краску?!

– Могу и в зеленую.

Витя был большой мастер. Через полчаса крыша была зеленая, как лягушка, и Витины руки были зеленые, и кошкин хвост был зеленый (зачем суется?), и даже на Тасин башмак капнула зеленая краска.

Вода в кастрюльке закипела. Вытащили морковку, разрезали на кусочки, разложили на тарелочки и дали всем – и Василию Ивановичу, и Арапке, и кошке.

А когда пообедали, опять заперли дверь на крючок, тесно-тесно уселись на лавочке и давай петь:

 
Наш дом! Наш дом!
С окном!
С крыльцом!
Наш дом! Наш дом!
С потолком!
С крючком!..
 

Замечательная песня.

Целый день не вылезали из домика, и когда позвали их обедать в большой дом, так и не пошли, заставили все принести к себе в домик.

Так и просидели до вечера. Ночевать в домике им не позволили, да и холодно, – пришлось идти всей компанией в белый Дом, в свою детскую. Ах, как не хотелось!

Ушли. Луна вылезла из-за речки. В домике стало пусто и тихо. Совсем тихо. Кошка проводила детей и вернулась.

Обошла домик кругом, – дверь на задвижке. Какая досада!

Там за лавочку во время обеда завалился кусочек котлеты, завтра прозеваешь – Арапка съест. Она на это мастерица!

Сидит кошка, зевает: идти в сарай на стружки спать или здесь перед дверью клубком свернуться?

И вдруг прислушалась, – шуршит что-то в домике, шуршит да шуршит. Забежала с другой стороны, ухватилась когтями за окно, смотрит: сидит на столике за стеклом мышь и ест кошкину котлету, лапками так и перебирает.

– Ах ты, разбойница!

Рассердилась кошка, даже зубами заскрипела. А мышь увидела ее, смеется, хвостиком машет, дразнит, – за стеклом не страшно.

Свалилась кошка на траву, посидела, подумала и пошла к дверям.

– Тут и лягу… Утром Лиля и Тася двери откроют – покажу я тебе, как чужие котлеты есть!..

Не знала она, глупая, что в углу, когда плотник Данила пол сбивал, один сучок из доски выскочил: много ли мышке надо, чтобы уйти?..

<< 1917>>

<1918>

СТРАННАЯ ХОЗЯЙКА ^*

Кот Грымза, солидный и умный зверь, совсем разочаровался в своей хозяйке.

Поймал он в сквере воробья. А уж как старался! Другому охотнику легче дикую зебру выследить и заарканить, чем ему, старому Грымзе, справиться с серой пичужкой. Целый час под кустом лежал, камнем притворился, – благо спина серая – и наконец сцапал…

Обыкновенный кот поиграл бы с добычей на лестнице в темном углу да и съел. Но Грымза решил похвастаться: первого воробья в этом сезоне поймал. Принес осторожно в зубах замершую в ужасе птицу в комнату и деликатно положил на коврик у полосатых хозяйкиных ног.

– Мняу, сударыня, полюбуйтесь! Вы вот все ворчите, что я ваш хлеб понапрасну ем, а я живого воробья поймал…

И вот вам благодарность! Хозяйка разахалась, птичку в ладонь зажала, туфлю с ноги сняла – и его, Грымзу, туфлей по усам, по голове, по съежившейся спинке.

– Ах ты, разбойник!

Воробью нос мокрым платком смочила и, когда он от обморока очнулся, раскрыла окно и до свидания…

Разбойник? Сама кур ест, ест и не плачет… мокрым платком в чувство их не приводит. Почему мышей ловить можно, – не только можно, – даже требуют, чтобы он их ловил, а воробьев нельзя? Только и разница, что одни бегают и пищат…

Поточил Грымза в досаде когти о любимое хозяйкино кресло, прыгнул в окно и пропал до самого вечера.

* * *

Это еще не все. Приходит как-то домой, – хозяйка сидит на диване, а у нее на коленях клетка… с мышами. И не просто с мышами, а с белыми. Где она таких достала? Да мало того, что белые, – с красными глазами!

О! Завтра она, пожалуй, и фиолетовых мышей заведет, а послезавтра зеленых… Мышеводством решила заниматься? Хорошо. Только уж кота, пожалуйста, в покое оставьте.

А когда он подошел поближе, чтобы хорошенько к этим белым уродам присмотреться, опять туфля эта противная перед его носом закачалась.

– Ты! Пират сухопутный… Только посмей моих мышей тронуть, я с тебя три шкуры спущу!

Видите, какая несправедливость: одной шкуры ей мало.

Отошел Грымза смиренно в угол и дал себе честное кошачье слово не только ее белых мышей не трогать, но и к обыкновенным серым не прикасаться. Пусть все книги прогрызут, не его дело…

Однако после обеда, как ни крепился, горько ему стало. Выпустила хозяйка своих красноглазых квартирантов из клетки, посадила их на штору, и они, как акробаты, полезли вверх, к потолку, а потом головами вниз поползли в разные стороны…

Очень это Грымзе не понравилось. Ему и на кресле не всегда дадут посидеть спокойно: волосы, вишь, из него лезут… А у хозяйки не лезут? Мышам, значит, все можно? Этак скоро они начнут по потолку бегать и штукатурку в его блюдце с молоком сыпать…

Подошел он к шторе поближе, когти чуть-чуть выпустил. Хлоп! Опять эта туфля.

– Ты куда, разбойник?

– Тьфу…

* * *

Ночью люди спят, коты бодрствуют. Ходит Грымза по коридору неслышной поступью и размышляет.

С хозяйкой ссориться глупо. Пусть хоть лягушек в клетках разводит, детей у нее нет, племянник только раз в неделю в гости приходит.

Ходит по коридору и прислушивается… Ах, как мыши на кухне развозились!

Ладно. Белых трогать нельзя, значит, и серых нельзя. Пищи и без мышей довольно, а за порядок в квартире пусть уж хозяйка отвечает.

И вдруг остановился, лапу поднял и замер…

– А что если к белым мышам серую посадить? Мышата у них будут полосатые, как одеяло… То-то хозяйка обрадуется! То-то кота приласкает!

Не теряя времени, скользнул он в кухню, присел за шкафом, глаза фосфором загорелись.

И дождался. Неосторожная мышь к сырной корке мимо носа пробежала, а Грымза ее за загривок – пискнуть не успела – и понес тихонько в спальню к хозяйке, чуть-чуть сквозь зубы радостно ворча.

Прыгнул на одеяло. Встрепенулась хозяйка: кто по одеялу ночью ходит?

Зажгла свет. А кот к ней ласково подобрался, на грудь ей серую мышь выпустил, хвостом виляет, благодарности ждет…

Мышь – за рубашку, хозяйка – с постели…, Визг, крик, стакан с ночного столика слетел и вдребезги. Кот в страхе под комод забился, достань-ка его туфлей…

Соседняя жилица на крик прибежала:

– Что у вас тут такое?! Пожар?

– Хуже!.. Представьте себе, этот негодяй живую мышь принес и под одеяло на меня выпустил.

– Ах, какой ужас!

Поахали и разошлись. Опять темно…

Сидит Грымза под комодом и ворчит:

– Завтра же пойду по соседним домам, новую хозяйку себе поищу. Я для нее старался, живую мышь ей принес… Почему же она меня негодяем ругает?

<1926>