Текст книги "Собрание сочинений. Т. 5"

Автор книги: Саша Черный

Тем временем у Саши Черного уже набралось стихотворений для детей на отдельную небольшую книжку, которую он назвал «Тук-тук!». В детскую комнату как бы постучался и заглянул поэт с таким доверительно домашним именем – «Саша Черный». Надо заметить, что как раз в это время он отказался от своего прославленного псевдонима, сменив его на строгую, краткую подпись – «А. Черный». Исключение было сделано для самых маленьких читателей – для них он навсегда остался «Сашей Черным». Раздвоение, о котором мы догадывались, стало явным.

В увлекающемся ребячьими забавами дяде трудно узнать хмурого, тоскующего и желчного сатирика, повторявшего: «Мне скучно взрослым быть всю жизнь до самой смерти и что-то скучное пилить в общественном концерте». И вдруг – о чудо! – складки горечи разгладились на его лице и появилось что-то очень светлое, похожее на отсветы ярко разукрашенной новогодней елки на лице ребенка.

У нас имеется отличная возможность уразуметь, чем отличается Саша Черный «для больших» от Саши Черного «для маленьких». Для этого предлагается сравнить два стихотворения с одинаковым названием «На Вербе». Одно было написано для взрослых, а затем поэт его практически заново переписал для малышей. Вот несколько параллельных строф:

 
Шаткие лари, сколоченные наскоро,
Холерного вида пряники и халва,
Грязь под ногами хлюпает так ласково,
А на плечах болтается чужая голова.
 
 
Червонные рыбки в стеклянной обители
Грустно-испуганно смотрят на толпу.
«Вот замечательные американские жители —
Глотают камни и гвозди, как крупу!»
…………………………………………….
Деревья вздрагивают черными ветками,
Капли и бумажки падают в грязь.
Чужие люди толкутся меж клетками
И месят ногами пеструю мазь.
 

* * *

 
А внизу все будки, будки
       И людей, что мух.
Каждый всунул в рот по дудке —
       Дуй во весь свой дух!
 
 
В будках куклы и баранки,
       Чижики, цветы…
Золотые рыбки в банке
       Раскрывают рты.
………………………………..
Вот она какая Верба!
       А у входа в ряд —
На прилавочке у серба
       Вафельки лежат.
 

Вроде бы одно и то же видят и слышат родители и детишки, но сколь различно их восприятие. У шатающегося по праздничному торжищу взрослого все вызывает раздражение, лицо кривит гримаса отвращения, окружающее – лишь повод для злословия. У ребенка наоборот: вокруг столько ликующе веселого, неизведанного, заманчивого… У первого – неприятие мира, скепсис, скука, беспросветность. У второго – буйная языческая радость, простодушное ожидание чудесных подарков и развлечений, и вообще чего-то хорошего. Стало быть, отличие детской поэзии вовсе не в примитивности и незатейливости (как полагают некоторые читатели и писатели), а в совершенно ином мироощущении – улыбчивом, наивном, естественном, не искаженном рефлексией и шаблоном. Мало кому удается сохранить детское в душе на протяжении всей жизни. Саша Черный из их числа.

Напрасно, однако, думать, что Саша Черный был сразу явлен как всезнающий и законченный детский писатель. Далеко не так… Помните фразу, которую произносит, как бы извиняясь, юный паж волшебницы-феи в фильме «Золушка»: «Я еще не волшебник. Я только учусь». Вот и Саша Черный на первых порах учится «волшебничать»: осваивает мало-помалу секреты творчества и чудотворства, нащупывает темы, тон, язык общения с детской аудиторией.

Были, разумеется, и срывы. Подчас можно встретить у Саши Черного неуклюжие, допотопные строки, заставляющие вспомнить убогие вирши про несносного безобразника Степку-растрепку.

 
Вот приходит Боб с прогулки.
Таракашки шмыг к шкатулке,—
Боб к лошадке: «Съела… ай!
Завтра дам еще, – будь пай».
 

Эти стихи еще не «всехные» – предназначены для господских детей. Им предлагается выйти за порог детской комнаты, на улицу, познакомиться с простым, трудовым людом – допустим, с трубочистом. Ничего страшного:

 
Дай ему скорее лапку,—
Сажу смоешь, – не беда.
 

А вот уже крошечный барчук и сам, без няни, предпринимает запретную вылазку за пределы дачи. Для карапуза это почти экспедиция в джунгли, полная приключений и опасностей. Поэт как бы со стороны наблюдает с улыбкой за храбрецом, опасливо знакомящимся с обитателями болотца:

 
Ведь лягушки не кусают?
Пусть попробуют… Узнают!
 

И следующая книжка Саши Черного для детей «Живая азбука» тоже явилась по сути окошком, открывавшим мир во всем его калейдоскопическом многообразии. Задача книжки проста – постичь русский алфавит посредством игры. Для этого на каждую букву придумано забавное двустишие. Например:

 
Слон ужасно заболел —
Сливу с косточкою съел.
 

Если и есть нравоучение, то самое минимальное и ненавязчивое: сливы с косточками лучше не есть. Главное же, что эти бесхитростные стишки мгновенно запоминались и, стало быть, делали свое дело – обучали ребят грамоте. И неслучайно «Живая азбука» не раз переиздавалась в разных концах земного шара – везде, где жили русские дети.

Книжки с картинками… Сколько их – дешевых и изданных роскошно – кануло в безвестность. Но этого нельзя сказать о книжках Саши Черного «Тук-тук!» и «Живая азбука», созданных им совместно с художником В. Д. Фалилеевым.

И наверное, недаром Марина Цветаева вспоминала, как няня, укладывая спать дочку Алю, наказывала ей помолиться за… Сашу Черного.

Мне как-то довелось встречаться с дочерью писателя Леонида Андреева. Вера Леонидовна извлекла из тайников семейного архива и с какой-то особой нежностью продемонстрировала довольно странную реликвию – несколько страниц из «Живой азбуки». Это все, что уцелело с детских лет за годы скитаний по зарубежью. Рука не подымается выбросить. Как можно: ведь Саша Черный был другом их семьи. Более того: был их домашним учителем, ее и брата.

Творческое содружество – поэта и художника-иллюстратора – было на редкость удачное и счастливое. Посещая мастерскую Фалилеева, Саша Черный находил, что тот живет «на каком-то разноцветном острове». И добавлял, не без зависти: «Счастливое искусство! Краски да штрихи, все спокойно, все ясно».

Но вскорости этому мирному спокойствию пришел конец. Разразились события, которые не только детский, но и взрослый разум не способен по-настоящему уяснить: мировая война, революция, гражданская усобица… Эта грандиозная человеческая катастрофа перечеркнула все замыслы и планы, перевернула вверх тормашками людские судьбы.

Сашу Черного призвали в армию. На фронте само собой ему было не до стихов. После войны оказался в Пскове, где, наконец, вновь вернулся к творчеству и прежде всего к творчеству для детей. В Петроград он шлет новые стихотворения для организованного К. И. Чуковским журнала «Для детей». Однако передышка была недолгой. Разбушевавшаяся гражданская стихия разметала людей по всей России и за ее пределы. Волна беженства выбросила Сашу Черного из кромешного русского ада в Литву, на тихий хутор под Вильно. Патриархальный уклад, аисты на крыше, жужжанье пчел, изобилие яблок, облачные караваны в небесах – все это создавало иллюзию мирной жизни, оазиса, острова…

Именно здесь, в робинзонском уединении дозрело и оформилось то, к чему Саша Черный приближался давно и что окончательно довершило превращение его в детского писателя. Если прежде свою любовь поэт выражал через слово отрицания, то ныне, когда человечество погрузилось в пучину ненависти и смертоубийства, к нему пришло осознание, что «мудрость жалости порой глубже мудрости гнева», что высшая истинность – в приятии мира и любви. Ибо, как выразился А. И. Герцен: «Любовь, господа, много догадливее, чем ненависть».

Коли уж невозможно искоренить зло, то не лучше ли отделиться, спрятаться от него на каком-нибудь воображаемом острове вместе с теми, кто не повинен «в несчастной русской чехарде»? Так родилось название будущей книги – «Детский остров» – единственно точное, глубокое, объемлющее все творчество Саши Черного, обращенное к маленьким читателям. На этом волшебном Сашином острове вечно царит мир, лад, ласка, смех… Поэт возмечтал «беспечностью веселой» озарить детское цветение на этой злой земле.

«Детский остров» ничуть не похож на те кукольные царства-государства, коими изобиловала малышковая, мурзилочная литература. Спрашивается, чему же тогда она посвящена? Один умный человек когда-то заметил: «На свете есть вещи, которые производятся только для детей: всякие пищалки, скакалки, лошадки на колесиках и т. д. Другие вещи фабрикуются только для взрослых: арифмометры, бухгалтерские счеты, машины, бомбы, спиртные напитки и папиросы. Однако трудно определить, для кого существует солнце, море, песок на пляже, цветущая сирень, фрукты и взбитые сливки» [21]21
  Акимов Н.Наш автор Евгений Шварц //Житие сказочника. Евгений Шварц, – М., 1991.– С. 234.


[Закрыть].

Вот мы и приблизились к тому, что располагалось в центре мироустройства Саши Черного. Будто в детской игре «тепло – теплее – еще теплее – горячо» – Солнце! Оно, дарующее тепло и свет всему живущему. И недаром гениально простое ребячье четверостишие-клич (ставшее впоследствии песней) начиналось словами: «Пусть всегда будет солнце!» Их, эти слова, можно было бы взять в качестве девиза, эпиграфа, символа ко всему, что вышло из-под пера Саши Черного. Сам поэт, произведя однажды строгий отбор того, что удерживает человека на этом свете, перечислил самое, на его взгляд, главное и ценное:

 
Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
 

Заметим: «солнце» и «дети» поставлены рядом. Это неслучайно. Так же как и то, что былое видится поэту – «словно детство в солнечной пыли». Постоянные совпадения, союз, почти тождество этих двух понятий «детство» и «солнце». Примеров не счесть. Впрочем, стоп. Не будем лишать читателей удовольствия самим вылавливать бесчисленно прихотливые солнечные эпитеты и образы в стихах и прозе Саши Черного.

На страницах «Детского острова» произрастают цветы, разгуливают зверюшки, звучат гимны и колыбельные и вообще там множество прекрасных вещей, принадлежащих не только «человечкам», но всем людям. «И всех их видишь в таком наивном и ярком освещении, как видел летним свежим утром в раннем детстве бронзового чудесного жука или каплю росы в зубчатом водоеме гусиной травы». Это поэтическое наблюдение принадлежит А. И. Куприну, написавшему о «Детском острове»: «Вот настоящая, прочная книга для детей, чудесный подарок от нежного, но и строгого волшебника».

Книгу удалось издать в Берлине, куда Саша Черный перебрался в начале 1920 года. Издание поражает добротностью и размерами. Иллюстрации были исполнены знаменитым художником Борисом Григорьевым. Оно, это «подарочное издание», явилось поистине воплощением заветной мечты поэта о большой детской книге, предназначенной для чтения-журчания в семейном кругу, у домашнего очага, ибо без семейного чтения, как полагал Саша Черный, не может созидаться полноценная личность. Мечта эта осуществилась именно тогда, когда сама мысль о доме и очаге становилась все более призрачной. Ведь Саша Черный, как и многие его соотечественники, оказался в эмиграции – добровольном и недобровольном изгнании.

Между прочим, рукопись «Детского острова», которую привез Саша Черный из Литвы, подверглась опасности исчезновения. В воспоминаниях вдовы поэта рассказывается о том, как при пересечении германской границы таможенная полиция производила досмотр багажа. Обнаружив листы со стихами, полицейские агенты приняли их за агитационные материалы. К счастью, в управлении таможни нашелся служащий, который знал по-русски и ему был известен Саша Черный – поэт-сатириконец. Он объяснил начальству, что поэт везет с собой рукопись книги для детей, и только тогда она была возвращена автору.

Мало написать стихи. Для того чтобы получилась книга стихов, надобно еще их, как цветы, подобрать и сложить в букеты (что-то вроде искусства икебаны). Вот и «Детский остров» состоит из трех разделов-букетов, долженствующих охватить круг интересов маленького народа. Это: «Веселые глазки», «Зверюшки», «Песенки». О детских играх и о животных – темах первых двух разделов поговорим чуть позже, когда доберемся до прозы Саши Черного. А вот «Песенок» уместнее всего коснуться именно здесь, ибо главное в них – ритмическая, стиховая основа.

Утверждая, что Саше Черному не у кого было учиться детской поэзии, я был не совсем прав. Издревле существует безбрежный океан устного народного творчества – всевозможные считалки, дразнилки, загадки, потешки, прибаутки, ставшие непременным достоянием детства начиная с колыбели. Фольклор этот восходит к стародавним временам – к младенчеству нации, когда наши пращуры назывались славянами. К таинственным силам и явлениям природы они обращались как к мифическим божествам, либо как к живым существам. И сегодня мальчик или девочка, выкликающие: «Солнышко, солнышко, выгляни в окошко!», «Дождик, дождик, пуще, дам тебе гущи!», «Божия коровка, улети на небо…», «Коси-коси, ножка…», не подозревают, что такие же языческие заклинания звучали еще тысячу лет назад, в Древней Руси.

Помимо фольклорного свода, более-менее устоявшегося, существует еще индивидуальное детское стихотворство. По наблюдению К. И. Чуковского, поэтическое вдохновение вспыхивает почти в каждом ребенке от 2 до 5 лет и позднее куда-то исчезает. Откуда оно? От переполняющей душу радости бытия? От того, что жизнь кажется бесконечной? От того, что завтрашний день сулит столько хорошего, интересного и вообще вся «земля – неизведанный сад»? Неудивительно, что этот избыток жизненной энергии, этот неосознанный «телячий восторг» выплескивается в словесный поток, лавину, стихию (не отсюда ли слово «стихи»?). Это самовыражение сопровождается обычно прыжками, размахиванием рук и невесть откуда явившимся песенным ритмом.

Вот и Саша Черный, даром что большой, сохранил каким-то чудом эту младенческую способность к непроизвольной песенной импровизации. Только в отличие от маленьких бардов и баюнов, не могущих повторить свои дикарские гимны, поэт запечатлевал их на бумаге. При этом Саша Черный, сдается мне, вовсе не задавался целью сочинить для детей, а сам в момент вдохновения как бы становился, скажем, мухой, лягушкой-кваксой, солнечным лучом, негром, мамой и, уж подавно, девочкой, которая, приветствуя прекрасный день, колотит в таз:

 
Бам! Солнце блещет,
Бам! Море плещет.
 

Такое звучание, естественное, как дыхание, дается лишь полным слиянием с миром детства и растворением в нем. В таких случаях говорят: сошлись дар и душа. Сочетание это – великая редкость. Ибо есть сколько угодно литераторов, авторов книг для маленьких, которые самих малышей – живых, «всамделешних» терпеть не могут. А ежели такой дядя все же вынужден общаться с ребенком, то такой контакт превращается в обоюдную пытку, в набор дежурных вопросов: как зовут, сколько лет, да кем будешь, когда вырастешь… Детская литература для них не более чем работа, профессиональное занятие.

За рубежом Саша Черный трудился преимущественно на «детском острове». Обычно не склонный к организаторской деятельности, он вновь затевает издание детского сборника «Цветень», ищет соратников и авторов. Вот что он написал А. И. Куприну: «Хотелось бы все-таки для детей еще что-нибудь состряпать: они тут совсем отвыкают от русского языка, детских книг мало, а для них писать еще можно и нужно: не дадите ли несколько страниц для детского альманаха?»

Саша Черный не только сам сочиняет и переводит, но занимается и составлением книг для детского чтения: Чехова, Тургенева, Жуковского. Особо следует отметить подготовленную им с великим тщанием антологию «Радуга», вобравшую в себя все лучшее, что создано в русской поэзии для детей. Составитель распределил все стихи по нескольким разделам: «Детство», «Все живое», «Лукоморье», «В садах природы», «Светлые крылья», «Россия». Тематика некоторых из них повторяет «Детский остров». Но есть и новое. К примеру, в разделе «Светлые крылья» собраны стихи с религиозными мотивами.

Мог ли Саша Черный не коснуться в своем творчестве для детей «божественного»? Речь пойдет о его «Библейских сказках». Но прежде о том, каким образом родился у него замысел пересказать детям некоторые истории и легенды Ветхого Завета. Придется начать издалека.

…«Знаете ли вы, что такое „приготовишка“»? – с таким вопросом обращался Саша Черный к своим юным соотечественникам за рубежом. Вопрос не риторический, ибо маленький народец, не видевший России, довольно смутно представлял родину своих пап и мам. И Саша Черный считал своим долгом рассказать подрастающему поколению о родине, о России – «далекой, никогда не виданной, лежащей за тридевять земель». Но не о той, что простиралась за горами, за долами, а за многими и многими годами. Для таких ретроспекций, то есть экскурсов в минувшее, он придумал поэтическое определение – «Русские миражи».

Примечательно, что память сердца чаще всего высвечивала фигуру «приготовишки» – ученика приготовительного класса гимназии. С редкостной симпатией и юмором Саша Черный обрисовывает это по-смешному надутое создание, гордое своими школьными познаниями и гимназической формой. Ему люб этот стриженый человечек, в котором нетрудно узнать самого Сашу, когда он был маленьким. Да автор этого и не скрывает, дав собственный портрет той поры: «…глаза черносливками, лицо серьезное, словно у обиженной девочки, мундирчик, как на карлике, морщится…»

В действительности, однако, все было далеко не так безоблачно. До девяти лет Саша не мог поступить в гимназию. В царской России существовал целый ряд ограничений для евреев – в том числе в получении образования. Только после того, как отец решил крестить всех детей, Саша был зачислен в гимназию – стал «приготовишкой». Словно на крыльях, летел он на занятия и с занятий – «не как все люди, а как-то зигзагами, словно норвежский конькобежец». Эта недолгая, счастливейшая пора оказалась едва ли не самой светлой в череде школьных лет Саши Черного.

Но вскоре упоение сменилось томительными годами страхов, обид, нотаций, наказаний… Не учение, а мучение! Сколько совершенно бесполезных сведений вдалбливалось в стриженые головы школяров! Наиболее, пожалуй, тягостные воспоминания связаны с Законом Божьим. Что, право, кроме глухого протеста и устойчивой ненависти могла вызвать зубрежка молитв и «тугопонятных» текстов Писания?

Жестокие, но справедливые слова в адрес религиозного обучения высказал русский мыслитель и правдоискатель В. В. Розанов: «Что же дети учат, что им Церковь дала для учения? 90-й Псалом царя Давида, сложенный после соблазнения Вирсавии, Псалом послеубийства подданного и отнятия жены у него!!! <…> …что-то содомское, не в медицинском, а в моральном смысле, – покаянные слезы содомитянина о вкушении сладости. Это учат в 8–9 лет все русские дети, миллионы детей! И все прочие молитвы, как-то: „На сон грядущий“, „К Ангелу-Хранителю“, „От сна восстав“ написаны не только деревянным, учено-варварским языком, но прежде всего языком сорокалетнего мужчины, который „пожил и устал“. <…> Да просто христианство даже забыло,что есть детская душа, особый детский мир и проч. Просто не вспомнило, запамятовало, что есть семья, в ней рождаются дети, что дети эти растут и их надо как-то взрастить» [22]22
  Розанов В. В.О вере русских//Русская литература. – 1991.– № 1.– С. 114–115.


[Закрыть].

Видимо, подобные мысли не давали покоя и Саше Черному. Он не забыл свои детские переживания, недоумения, очарования и чаянья. И вот он вознамерился ввести в круг детского чтения «Библию» – древнейшую книгу, вобравшую в себя многовековую народную мудрость, отлитую в законченные изречения, которыми человечество живет или старается жить вот уже две тысячи лет. Воистину это вечная книга христианских заповедей! Вот почему так важно, чтобы слово Священного Писания было понято, принято на ранних стадиях душевного развития.

Оставалось дело за «малым» и непостижимо трудным: перевести скупые, спрессованные в афоризмы притчи на язык, понятный и интересный детям. «Библейские сказки» Саши Черного (известно всего пять изложений, а точнее, его версий ветхозаветных сюжетов) – не пересказ, а фактически новые произведения. Заключенные в Библии истины пропущены через собственное сердце, через выстраданное, выношенное Сашей Черным представление о жизни. Правда, личное запрятано столь глубоко и потаенно, что трактовка и толкование становится весьма затруднительным занятием. И все же кое о чем можно догадаться. Так, в сказке «Отчего Моисей не улыбался, когда был маленький», думается, неспроста в центре поставлена недетская скорбь и печаль. Такое может быть понятно лишь тому, кто, подобно Моисею, был лишен материнской ласки, воспитывался в чужом доме… Можно сказать, что «Библейские сказки» Саши Черного апокрифичны. То есть это истории, которые в действительности не были, придуманы, но более точно и глубоко выражают суть явления, нежели реальная правда.

Приведу еще одно критическое высказывание по поводу художественной стороны священных текстов: «Язычество – поклонение матери-природе, силам ее. Христианство – отрицание природы. Во всем Евангелии о природе сказано два-три слова. Остальное – притчи, тяжелые предсказания и угрозы: „Не мир, но меч принес“. Светопреставление. Страшный суд и ад» [23]23
  Соколов-Микитов И.Из Карачаровских записей//Новый мир. – 1981,– № 12,– С. 167.


[Закрыть]. Слова эти принадлежат писателю И. Соколову-Микитову, с которым Саша Черный не раз сиживал за приятельской беседой в Берлине.

И вот автор «Библейских сказок» каким-то чудесным образом сумел соединить несоединимое: языческое поклонение природе с нравственным строем христианской проповеди. Впечатление такое, будто строгая и чуточку пугающая гравюра Доре к Библии ожила, расцвела красками, наполнилась теплом, светом, ароматами, звуками, движением (не только людским, но и всевозможных тварей земных)… «И вспомнил он зеленую землю, розовое солнце на камнях своего порога по утрам, синее дыхание неба, вырезные листья смоковницы над низкой оградой, ящериц, укрывшихся от зноя в его плаще… Господи, не знал он раньше, до чего жизнь хороша!» – в равной мере эти слова могут быть отнесены и к праведнику Ионе, томящемуся во чреве кита, и к доброму волшебнику и сказочнику Саше Черному.

В сказке важно, чтобы слушатель был с первой фразы захвачен, заинтересован. Тут малейшая тень скуки – конец, внимание утеряно навсегда. Это своего рода изощреннейший театр, где рассказчик является в одно и то же время и автором, и актером. Важно найти верный тон, доверительную интонацию, не подлаживаясь, однако, и не заигрывая с ребенком. Разговор равных.

Свой рассказ Саша Черный ведет так, словно в его руке лежит детская ладошка, и он – вот прямо сейчас – обращается к маленькому другу: «Хочешь сказку?» или «Помнишь, как это было?» И далее следует вдохновенная стихотворная или прозаическая импровизация, приобщение крохотного слушателя-друга к бесконечности пространств и времен. Легкокрылое воображение может перенести куда угодно, даже в фантастический Эдем – райский сад, где вместе с Адамом и Евой жили звери. Жили дружно, счастливо, весело, никого не обижая. Развлекались так же, как детишки на перемене: «В гимназии мы тоже играли когда-то в такую игру и называли ее „пирамидой“, но звери такого мудреного слова не знали».

Одним из секретов волшебства Саши Черного (не мастерства, а именно волшебства) было искусство перевоплощения. Он мог без всякого труда представить себя… кем? – ну, хотя бы бабочкой, опрометчиво залетевшей в комнату. Вот она бьется о стекло, рвется на волю. Вот сложила крылья, задумалась.

О чем она думает? И тут рождается чудный вымысел. Похоже, что Саша Черный когда-то, до своей земной жизни, уже бывал скворцом, белкой, пчелой – так достоверно, ихглазами он описывает мир. То мгновенно превращается в кота и думает по-кошачьи: «…вкуснее рыбьих внутренностей, как известно, ничего на свете нет. Только глупые люди, когда чистят рыбу, выбрасывают кишки и пленки вон. Тем лучше для котов!» То вместе с кошкой подсматривает за поросятами, пожирающими опавшие яблоки: «Непонятно ей и странно – разве яблоки еда?»

Пришел черед рассказать о бестиарии Саши Черного. Этим словом в старину называли театр зверей, мы же разумеем под ним произведения о животных или написанные от имени животных. Понятна притягательность Саши Черного, как и всякой детской души, к братьям нашим меньшим. «Саша любил все земное, дышащее и ползающее, летающее и цветущее. Он мне сказал раз: никогда не обижай живое существо, пусть это таракан или бабочка. Люби и уважай их жизнь, они созданы, как и ты сам, для жизни и радости» [24]24
  Андреев В.Саша Черный, мой учитель//Русская мысль (Париж). – 1976.—19 октября.


[Закрыть],– вспоминает Валентин Андреев, запомнивший уроки Саши Черного, полученные в детстве, когда они жили в Риме, в одном доме.

«А теперь сижу я в Риме…» – так начинается стихотворение, написанное в конце 1923 года в Италии, куда поэт переехал из Берлина вместе с семьей писателя Леонида Андреева. Поселились на окраине города. Сразу за домами начиналась Кампанья – цветущая, заросшая дикими травами равнина, куда поэт в компании с ребятней и щенком Бенвенуто частенько совершал походы. В самом Риме его привлекали прежде всего не музейные красоты, а тихие уголки и полузаброшенные развалины. Однажды в форуме Траяна – круглой арене, расположенной ниже окружающих улиц на несколько метров, – он заметил обиталище котов и кошек. Сюда их сбрасывали те, кто хотел от них избавиться.

Однако сожалеть об их участи не следует. Мурлыкающие пленники жили в свое удовольствие. Специально приставленный к ним старичок-служитель регулярно приносил им пищу, да и праздные туристы сбрасывали в форум всякие вкусные вещи. Чего еще надо? «Кошачья санатория» – так назвал Саша Черный свою книжку о бродячем коте Бэппо, попавшем в это сытное узилище. Вот только затосковал он там: страдает, мечется, мечтает о свободе, что слаще всех благ земных. И родился в кошачьей голове (а вернее, у автора книжки – Саши Черного) невероятно хитроумный план побега. Чтоб жить в той самой загородной Кампанье, на полной воле. Пусть там не каждый день будет полон желудок, пусть подстерегают опасности – зато ты независим, сам по себе, нет над тобой хозяев…

Вот что подумалось: уж не о себе ли самом написал Саша Черный? Он ведь тоже был вечным скитальцем. Не мог долго ужиться на одном месте, покидая любые хлебные кормушки при малейшем посягательстве на его свободу быть самим собой. Не потому ли и оказался он у черта на куличках, вдали от родимой земли, гонимый из Литвы в Германию, из Германии в Италию, из Италии – куда?

 
Спи, мой зайчик, спи, мой чиж,—
Мать уехала в Париж.
 

Когда-то, еще в России, Саша Черный сочинил эту «Колыбельную», не предполагая, что ему самому на склоне лет суждено будет обосноваться в столице Франции. Не думайте, что там его ждали одни удовольствия и развлечения. Жизнь в эмиграции не мед.«…Опять надо из топора щи варить: изворачиваться, выворачивать наизнанку гардероб и мозги», – сетует Саша Черный в одном из писем.

Тем удивительнее, что в этих стесненных житейских условиях родилась одна из самых светлых и улыбчивых книжек Саши Черного: «Дневник фокса Микки». Как явствует из названия, произведение это облечено в традиционную дневниковую форму. Вот только записи эти – так сказать, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» – ведутся от имени… собачьего недоросля. Больше они напоминают собеседование с маленькими читателями. «Вы любите чердаки?» – спрашивает Микки и тут же сам спешит ответить: «Я – очень».

Надо сказать, что литературный Микки имел в жизни реального «прототипа» – небольшую, шуструю собачку из породы гладкошерстных фокстерьеров, которую поэт завел, живя в Париже. Бесконечно преданный хозяину, этот песик был любимцем и поистине равноправным членом семьи, сопровождал Сашу Черного во всех его прогулках и даже поездках. Микки очень любил фотографироваться (его фото вместе с хозяином вы найдете в начале тома), но – как мне рассказывали – когда ему показывали фотографию, он бросался и рвал ее в клочки.

В мемуарной литературе сохранился выразительный и симпатичный облик этого четвероногого друга Саши Черного: «Были у Микки свои обязанности. Каждое утро, в половине восьмого, он садился в передней у двери и не сводил глаз со щелки у пола. Проходили минуты, Микки не двигался и только постепенно от нетерпения и внутреннего волнения начинал дрожать всем телом… Наконец, часов в восемь консьержка, разносившая почту, начинала просовывать в щелку номер „Последних новостей“. Сначала показывался кончик сложенной газеты, потом больше… Наконец наступал блаженный момент: Микки хватал газету зубами и стрелой летел в спальню, прыгал на постель Александра Михайловича и с торжеством подавал ему номер» [25]25
  Седых А.Далекие, близкие. – Нью-Йорк, 1962. – С. 82.


[Закрыть].

Природная живость и охотничий азарт сослужили, увы, недобрую службу – погубили бедного Микки. Рыская по окрестным фермам, «дикий фокс» не упускал возможности придушить зазевавшегося утенка. За что и был отравлен кем-то из хозяев-соседей. Случилось это в пору, когда Саши Черного уже не было на свете. Похоронили фоксика у скамейки, которую смастерил его хозяин и, сидя на которой, любил подолгу смотреть:

 
                …как парус в море
Дышит гоголем над шлюпкой…
 

Но довольно о грустном. Вернемся к Микки – автору дневника и главному герою книжки. Он великий озорник и шалун, этот Микки. Ух, как любит он «все круглое, все, что катится, все, что можно ловить!..»

Но не только игрун Микки, он, кроме того, – загибайте пальцы – философ, первая собака, умеющая писать и сочинять стихи, директор собачьей гимназии, циркач, фильм-директор, старый морской волк… И еще (от себя добавлю – правды ради) великий хвастун и фантазер.

Бывает, правда, Микки отчаянно тоскует по своей хозяйке – девочке Зине, впадает в собачью меланхолию и даже теряет «присутствие духа». Но ненадолго. Главное в его натуре: жизнерадостность и доброжелательность – особливо к детям. В этом он схож с Сашей Черным.

Это и в записках Микки отмечено: «…они все похожи друг на друга: хозяева на своих собак, а собаки на своих хозяев». От Саши Черного песик унаследовал насмешливость и острое перо. Вот как он разделал комнатную болонку: «В ушах пакля, в глазах пакля, на губах пакля. Вообще, какая-то слезливая муфта, мусорная тряпка, собачья слепая кишка, пискливая дрянь! И знаете, как ее зовут? Джио-ко-нда…» Впору ей и хозяйка – «…такая же коротенькая, лохматенькая, пузатенькая…» За лохматой собачьей физиономией все время ощутима лукавая улыбка Саши Черного. Писатель так вжился в «образ», что, кажется, и впрямь освоил собачье наречие. И читатели тоже не замечают, как втягиваются в эту игру, что на детском языке именуется «понарошку». Разве не интересно узнать, что думают о нас, людях, наши четвероногие друзья? Право, эти наблюдения и умозаключения не лишены какой-то неожиданной зоркости и первозданной свежести.

Наверное, вы уже заметили, что предпочтение Саша Черный отдает собакам и кошкам. Его стихи и рассказы о лающих и мяукающих могли бы составить, верно, целую антологию. Да и сам автор задумывал такую библиотечку звериную – «Библиотечка Микки». Владимир Набоков – писатель и любитель бабочек (кстати сказать, именно Саша Черный ввел его в литературу) справедливо подметил: «Кажется, нет у него такого стихотворения, где бы не отыскался хоть один зоологический эпитет, – так в гостиной или кабинете можно найти под креслом плюшевую игрушку, и это признак того, что в доме есть дети. Маленькое животное в углу стихотворения – марка Саши Черного». Одной фразой он ухитрился, словно сачком, накрыть сразу обе неизбывных привязанности Саши Черного – любовь к детям и к живности.