Текст книги "Собрание сочинений. Т. 1"

Автор книги: Саша Черный

 
Турки носят канифоль.
Ноздри пьют морскую соль,
Поплавок в арбузных корках…
 
 
Ноги свесились за мол…
Кто-то сбоку подошел:
Две худых ступни в опорках.
 
 
«Пятачишку бы…» – «Сейчас».
Чайки сели на баркас.
Пароход завыл сурово.
 
 
Раз! Как любо снять с крючка
Толстолобого бычка
И крючок закинуть снова!
 

<1912>

 
Я и девочки-эстонки
Притащили тростника.
Средь прибрежного песка
Вдруг дымок завился тонкий.
 
 
Вал гудел, как сто фаготов,
Ветер пел на все лады.
Мыв жестянку из-под шпротов
Молча налили воды.
 
 
Ожидали, не мигая,
Замирая от тоски.
Вдруг в воде, шипя у края,
Заплясали пузырьки!
 
 
Почему событье это
Так обрадовало нас?
Фея северного лета,
Это, друг мой, суп для вас!
 
 
Трясогузка по соседству
По песку гуляла всласть…
Разве можно здесь не впасть
Под напевы моря в детство?
 

1914

Гунгербург

 
За сизо-матовой капустой
Сквозные зонтики укропа.
А там вдали, – где небо пусто,—
Маячит яблоня-растрепа.
Гигантский лук напряг все силы
И поднял семена в коронке.
Кругом забор, седой и хилый.
Малина вяло спит в сторонке.
Кусты крыжовника завяли,
На листьях – ржа и паутина.
Как предосенний дух печали,
Дрожит над банею осина.
Но огород еще бодрее
И гуще, и щедрей, чем летом.
Смотри! Петрушки и порей
Как будто созданы поэтом…
Хмель вполз по кольям пышной сеткой
И свесил гроздья светлых шишек.
И там, и там – под каждой веткой
Широкий радостный излишек.
Земля влажна и отдыхает.
Поникли мокрые травинки,
И воздух кротко подымает
К немому небу паутинки.
А здесь, у ног, лопух дырявый
Раскинул плащ в зеленой дреме…
Срываю огурец шершавый
И подношу к ноздрям в истоме.
 

<1914>

 
             Вечер. Ивы потемнели.
             За стволами сталь речонки.
             Словно пьяные газели,
             Из воды бегут девчонки.
             Хохот звонкий.
             Лунный свет на белом теле.
             Треск коряг…
Опустив глаза к дороге, ускоряю тихий шаг.
 
 
             Наклонясь к земле стыдливо,
             Мчатся к вороху одежи
             И, смеясь, кричат визгливо…
             Что им сумрачный прохожий?
             Тени строже.
             Жабы щелкают ревниво.
             Спит село.
Темный путь всползает в гору, поворот – и все ушло.
 

<1914>

Ромны

 
Белеют хаты в молочно-бледном рассвете.
Дорога мягко качает наш экипаж.
Мы едем в город, вспоминая безмолвно о лете…
Скрипят рессоры и сонно бормочет багаж.
 
 
Зеленый лес и тихие долы – не мифы:
Мы бегали в рощах, лежали на влажной траве,
На даль, залитую солнцем, с кургана, как скифы,
Смотрели, вверяясь далекой немой синеве…
 
 
Мы едем в город. Опять углы и гардины,
Снег за окном, книги и мутные дни —
А здесь по бокам дрожат вдоль плетней георгины,
И синие сливы тонут в зеленой тени…
 
 
Мой друг, не вздыхайте – здесь тоже не лучше зимою:
Снега, почерневшие ивы, водка и сон.
Никто не придет… Разве нищая баба с клюкою
Спугнет у крыльца хоровод продрогших ворон.
 
 
Скрипят рессоры… Качаются потные кони.
Дорога и холм спускаются к сонной реке.
Как сладко жить! Выходит солнце в короне,
И тени листьев бегут по вашей руке.
 

<1914>

Ромны

 
Еле тлеет погасший костер.
Пепел в пальцах так мягко пушится.
Много странного в сердце таится
И, волнуясь, спешит на простор.
Вдоль опушки сереют осины.
За сквозистою рябью стволов
Чуть белеют курчавые спины
И метелки овечьих голов.
Деревенская детская банда
Чинно села вокруг пастуха
И горит, как цветная гирлянда,
На желтеющей зелени мха.
Сам старик – сед и важен. Так надо…
И пастух, и деревья, и я,
И притихшие дети, и стадо…
Где же мудрый пророк Илия?..
Из-за туч, словно веер из меди,
Брызнул огненный сноп и погас.
Вы ошиблись, прекрасная леди,—
Можно жить на земле и без вас!
 

<1922>

 
           Ветер с визгом крадется за полость.
Закрутился снежный океан.
Желтым глазом замигала волость
И нырнула в глубину полян.
 
 
           Я согрелся в складках волчьей шубы,
Как детеныш в сумке кенгуру,
Только вихрь, взвевая к небу клубы,
Обжигает щеки на юру…
 
 
           О зима, холодный лебедь белый,
Тихий праздник девственных пространств!
Промелькнул лесок заиндевелый,
Весь в дыму таинственных убранств.
 
 
           Черный конь встречает ветер грудью,
Молчаливый кучер весь осел…
Отдаюсь просторам и безлюдью
И ударам острых снежных стрел.
 

<<1913>>?

<1916>

Кривцово

 
Хлопья, хлопья летят за окном.
За спиной теплый сумрак усадьбы.
Лыжи взять, да к деревне удрать бы,
Взбороздив пелену за гумном…
 
 
Хлопья, хлопья!.. Все глуше покой,
Снег ровняет бугры и ухабы.
Островерхие ели, как бабы,
Занесенные белой мукой.
 
 
За спиною стреляют дрова.
Пляшут тени… Мгновенья все дольше.
Белых пчелок все больше и больше.
На сугробы легла синева.
 
 
Никуда, никуда не пойду…
Буду долго стоять у окошка
И смотреть, как за алой сторожкой
Растворяется небо в саду.
 

<<1913>>?

<1916>

Кривцово

 
Не ангелы ль небо с утра
Раскрасили райскою синькой?
Даль мирно скользит до бугра
Невинною белой пустынькой…
Березки толпятся кольцом
И никнут в торжественной пудре,
А солнце румяным лицом
Сияет сквозь снежные кудри.
На гладком безмолвном пруду
Сверкают и гаснут крупицы.
Подтаяв мутнеют во льду
Следы одинокой лисицы…
Пожалуй, лежит за кустом —
Глядит и, готовая к бегу,
Поводит тревожно хвостом
По свежему рыхлому снегу…
Не бойся! Я кроток, как мышь,
И первый, сняв дружески шляпу,
Пожму, раздвигая камыш,
Твою оснеженную лапу.
 

<<1913>>?

<1916>

 
           В бутылке вина
           Сидит сатана
И лукаво мигает: налей!
           Багряный мой сок
           Сбивает всех с ног,
Держись же покрепче и пей.
 
 
           По жилам козлом
           Промчусь напролом,
За сердце тебя ущипну…
           Гори и ликуй,—
           Всех женщин целуй,—
Быть может, забудешь одну…
 
 
           Что в ней ты любил?
           Веселье и пыл
И ямку у губ на щеке?
           Пришла и ушла,
           Как тень от весла
На синей, весенней реке.
 
 
           Не пьешь ты, – а пьян.
           Что плачешь в стакан?
Багряный мой сок замутишь…
           Ах, глупый чудак,
           Ах, странный дурак,—
Попался, попался, как мышь!..
 

<1922>

 
Два раба на веслах повисли.
На скамье апельсины желтели.
Мы с сотрудником «Киевской мысли»
Совершали прогулку без цели.
Копошилась вода у бортов.
Между двух долговязых мостов,
Распирая крутые бока,
Проносилась река.
 
 
Бородатый, как Сарданапал,
Мой попутчик, с прилежностью светской,
Снисходительно руль направлял
На мужской монастырь Выдубецкий.
«Правый берег – направо». – «Merci».
– «Левый берег – налево». – «Спасибо!»
Объяснил и опять замолчал,
Как солидная рыба.
 
 
Монастырь. Пили в садике чай.
(Самовар, два стакана и блюдца.)
Служка крикнул: «На лодочке, чай?»
«Да, на лодке». – «Счастливо вернуться!»
Поглазели на сонм куполов,
Закурили и двинулись кротко
К тишине прибережных стволов
Безразличной походкой.
 
 
Возвращались. Днепр глухо урчал.
Мост сносило теченьем на лодку.
Весла гнулись – я робко мечтал
Довезти свои рифмы в Слободку…
«Правый берег – налево». – «Merci!»
– «Левый берег – направо». – «Спасибо!»
Через час нос ударил в мостки:
Мы приехали ибо.
 

1911 Апрель

Киев

 
           Как лезгинская шашка твой стан,
Рот – рубин раскаленный!
Если б я был турецкий султан,
Я бы взял тебя в жены…
 
 
           Под чинарой на пестром ковре
Мы играли бы в прятки.
Я б, склонившись к лиловой чадре,
Целовал тебе пятки.
 
 
           Жемчуг вплел бы тебе я средь кос!
Пусть завидуют люди…
Свое сердце тебе б я поднес
На эмалевом блюде…
 
 
           Ты потупила взор, ты молчишь?
Ты скребешь штукатурку?
А зачем ты тихонько, как мышь,
Ночью бегаешь к турку?..
 
 
           Он проклятый мединский шакал,
Он шайтан! Он невежа!..
Третий день я точу свой кинжал,
На четвертый – зарррежу!..
 
 
           Искрошу его в мелкий шашлык…
Кабардинцу дам шпоры —
И на брови надвину башлык,
И умчу тебя в горы.
 

<1921>

 
Пчелы льнут к зеленому своду.
На воде зеленые тени.
Я смотрю, не мигая, на воду
Из-за пазухи матери-лени.
 
 
Почтальон прошел за решеткой,—
Вялый взрыв дежурного лая.
Сонный дворник, продушенный водкой,
Ваш конверт принес мне, икая.
 
 
Ничего не пойму в этом деле…
Жить в одной и той же столице
И писать раза два на неделе
По четыре огромных страницы.
 
 
Лень вскрывать ваш конверт непорочный
Да, я раб, тупой и лукавый,—
Соглашаюсь на все заочно.
К сожаленью, вы вечно правы.
 
 
То – нелепо, то – дико, то – узко…
Вам направо? Мне, видно, налево…
Между прочим, зеленая блузка
Вам ужасно к лицу, королева.
 
 
Но не стану читать, дорогая!..
Вон плывут по воде ваши строки.
Пусть утопленник встречный, зевая,
Разбирает ваши упреки.
 
 
Если ж вам надоест сердиться
(Грех сердиться в такую погоду) —
Приходите вместе лениться
И смотреть, не мигая, на воду.
 

<1922>

Крестовский остров

 
Над кладбищенской оградой вьются осы.
Далеко внизу бурлит река.
По бокам – зеленые откосы.
В высоте застыли облака.
 
 
Крепко спят под мшистыми камнями
Кости местных честных мясников.
Я, как друг, сижу укрыт ветвями,
Наклонясь к охапке васильков.
 
 
Не смеюсь над вздором эпитафий,
Этой чванной выдумкой живых —
И старух с поблекших фотографий
Принимаю в сердце, как своих.
 
 
Но одна плита мне всех здесь краше —
В изголовье старый темный куст,
А в ногах, где птицы пьют из чаши,
Замер в рамке смех лукавых уст…
 
 
Вас при жизни звали, друг мой, Кларой?
Вы смеялись только двадцать лет?
Здесь в горах мы были б славной парой —
Вы и я – кочующий поэт…
 
 
Я укрыл бы вас плащом, как тогой,
Мы, смеясь, сбежали бы к реке,
В вашу честь сложил бы я дорогой
Мадригал на русском языке.
 
 
Вы не слышите? Вы спите? – Очень жалко…
Я букет свой в чашу опустил
И пошел, гремя о плиты палкой,
Вдоль рядов алеющих могил.
 

<1914>

 
Как мокрый парус, ударила в спину волна,
Скосила с ног, зажала ноздри и уши.
Покорно по пестрым камням прокатилась спина,
И ноги, в беспомощной лени, поникли на суше.
           Кто плещет, кто хлещет, кто злится в зеленой волне?
 
 
Лежу и дышу… Сквозь ресницы струится вода.
Как темный Самсон, упираюсь о гравий руками
И жду… А вдали закипает, белеет живая гряда,
И новые волны веселыми мчатся быками…
           Идите, спешите, – скорее, скорее, скорее!
 
 
Мотаюсь в прибое. Поэт ли я, рыба иль краб?
Сквозь влагу сквозит-расплывается бок полосатый,
Мне сверху кивают утесы и виллы, но, ах, я ослаб,
И чуть в ответ шевелю лишь ногой розоватой.
           Веселые, милые, белые-белые виллы..
 
 
Но взмыла вода. Ликующий берег исчез.
Зрачки изумленно впиваются в зыбкие скаты.
О, если б на пухнущий вал, отдуваясь и ухая, взлез
Подводный играющий дьявол, пузатый-пузатый!..
           Верхом бы на нем бы – и в море… далеко… далеко…
 
 
Соленым холодным вином захлебнулись уста.
Сбегает вода и шипит светло-пепельный гравий.
Душа обнажилась до дна, и чиста, и пуста —
Ни дней, ни людей, ни идей, ни имен, ни заглавий…
           Сейчас разобьюсь-растворюсь и о берег лениво ударю.
 

<<1912>>?

<1914>

Капри

 
На веранде кромешная тьма.
По брезенту лопочут потоки…
Спят сады и дома.
Ветер дышит упруго в глаза и кусает горячие щеки…
Олеандр шелестит у стены —
Под верандой какие-то тигры бушуют в таверне,
А вокруг теплый сон тишины
В колыбели вечерней…
За спиною квадрат освещенных дверей.
На столе розовеют приборы,
Белобрюхая камбала – нежное чудо морей,
Сыр, вино, помидоры…
В переулке сквозь дождь зазвенели по плитам шаги —
– Кто идет? – «Боттичелли!»
Русский нос, борода, сапоги,
Черный плащ до панели.
Улыбаясь, в столовую мирно идем,
На бокале огонь, словно солнечный луч в бриллианте.
Хорошо под бурчащим дождем
В светлой комнате пить молодое киянти!..
Пить киянти, шутить и молчать,
Над раскрытою папкой склоняться к офортам,
Сигарету крепчайшую зверски сосать
И смеяться раскатистым чертом…
 

<<1912>>

<1922>

Капри

 
               Там внизу синеет море.
               Даль, как сон.
               Сколько нас сегодня в сборе?
               Три-четыре-семь персон.
               У художницы Маревны
               Роза в желтых волосах,
               А глаза воды синей…
               Я бедней:
               У меня дрожит плачевно
               Только крошка на усах…
               Эй, синьор, графин ваш пуст!
               После жирных макарон
               Надо пить!
               Тихих волн дремотный хруст.
               Даль, как сон…
 
 
Парусина над нами надулась – едва-едва…
В сонном море сквозит все синей синева.
Скалы меркнут на солнце и тихо кружатся в глазах.
Волны ровно и глухо гудят и гудят на низах,—
И хозяйская дочка, склонившись, стройна и легка,
Подает золотой виноград, улыбаясь слегка…
 

<<1912>>

<1922>

Капри

 
Над плоской кровлей древнего храма
Запели флейты морского ветра.
Забилась шляпа, и складки фетра
В ленивых пальцах дыбятся упрямо.
 
 
Направо море – зеленое чудо.
Налево – узкая лента пролива.
Внизу безумная пляска прилива
И острых скал ярко-желтая груда.
 
 
Крутая барка взрезает гребни.
Ныряет, рвется и все смелеет.
Раздулся парус – с холста алеет
Петух гигантский с подъятым гребнем.
 
 
Глазам так странно, душе так ясно:
Как будто здесь стоял я веками,
Стоял над морем на древнем храме
И слушал ветер в дремоте бесстрастной.
 

<1913>

Porto Venere. Spezia

 
                 О Розина!
Какая причина,
Что сегодня весь день на окошке твоем жалюзи?
Дело было совсем на мази —
Ты конфеты мои принимала,
Ты в ресницы меня целовала,—
                 А теперь, под стеною, в грязи,
                 Безнадежно влюбленный,
Я стою, словно мул истомленный,
С мандолиной в руках,
                 Ах!
 
 
                 О Розина!
Ты чище жасмина…
Это знает весь дом, как вполне установленный факт.
Но забывши и клятвы и такт,
Почему ты с художником русским
В ресторане кутила французском?!
                 Пусть пошлет ему Бог катаракт!
                 Задушу в переулке повесу…
Закажу похоронную мессу
И залью шерри-бренди свой грех…
                 Эх!
 
 
                 О Розина!
Умираю от сплина…
Я сегодня по почте, мой друг, получил гонорар…
Нарядись в свое платье веселого цвета «омар»,—
Поплывем мы к лазурному гроту,
Дам гребцам тридцать лир за работу,
                 В сердце алый зардеет пожар —
                 В складках нежного платья
Буду пальцы твои целовать я,
Заглушая мучительный вздох…
                 Ох!
 
 
                 О Розина!
Дрожит парусина…
Быстрый глаз твой с балкона лукаво стрельнул и пропал,
В небе – вечера нежный опал.
Ах, на лестнице тихо запели ступени,
Подгибаются сладко колени,—
                 О, единственный в мире овал!
                 Если б мог, свое сердце к порогу,
Как ковер, под прекрасную ногу
Я б швырнул впопыхах…
                 Ах!
 

<<1912>>

<1922>

Капри

 
Жаден дух мой! Я рад, что родился
И цвету на всемирном стволе.
Может быть, на Марсе и лучше,
Но ведь мы живем на земле.
 
 
Каждый ясный – брат мой и друг мой,
Мысль и воля – мой щит против «всех»,
Лес и небо, как нежная правда,
А от боли лекарство – смех.
 
 
Ведь могло быть гораздо хуже:
Я бы мог родиться слепым,
Или платным предателем лучших,
Или просто камнем тупым…
 
 
Все случайно. Приятно ль быть волком?
О, какая глухая тоска
Выть от вечного голода ночью
Под дождем у опушки леска…
 
 
Или быть безобразной жабой,
 Глупо хлопать глазами без век
И любить только смрад трясины…
Я доволен, что я человек.
 
 
Лишь в одном я завидую жабе,—
Умирать ей, должно быть, легко:
Бессознательно вытянет лапки,
Побурчит и уснет глубоко.
 

<1912>

СТИХОТВОРЕНИЯ 1908–1914 ГОДОВ, НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГИ ^*

 
Наше племя измельчало,
Неврастения у всех.
Извращенность небывало
Слабых духом вводит в грех.
 
 
Даже крошечные дети
Попадают в эти сети
И смакуют с аппетитом,
Как печатают петитом:
 
 
«Старый дьякон канарейку
Обесчестил там и там.
Обхватил ее за шейку…»
Дальше точки… Стыд и срам!
 
 
«Генеральша Игрек с моськой
(Их застукал сам супруг)
И с служанкою Афроськой
Разделяет свой досуг».
 
 
А на днях, силен Лукавый,
Был чудовищный сеанс —
Октябрист и крайний правый
Заключили мезальянс.
 
 
И, смущен распутством мерзким,
Уж давно твердит народ,
Что с портфелем министерским
Александр Гучков живет.
 
 
Это дико и ужасно!
Видно, мир идет к концу.
Если будет сын, – неясно —
Кем он будет по отцу?!
 

<1908>

 
Долой сосновую фуфайку!
Прошел мороз.
Целуй квартирную хозяйку,
Целуй взасос!
 
 
Она, как божия коровка,
А ты, как жук…
Трещит гигантская шнуровка…
О, этот звук!
 
 
«Будь, как солнце!»
И купи бутылку водки,
Хлопни в донце,
Закуси хвостом селедки.
 
 
Будь, как пудель!
Действуй сразу на два пола.
Рай не в блуде ль?
Обнажим же – что не голо.
 
 
В ручейках на щепку лезет щепка.
Какой пассаж!
Напьюсь и радостно и крепко,
Как метранпаж.
 
 
Катим на Иматру, хозяйка!
И не красней…
Прощай, сосновая фуфайка,
На много дней.
 

<1908>

 
                    Муть разлилась по Неве…
                    Можно мечтать и любить.
                    Бесы шумят в голове,—
                    Нечем тоску напоить.
 
 
Баржи серы, солнца – нет – пляшет газа бледный свет,
Ветер, острый и сырой, скучно бродит над водой,
Воды жмутся и ворчат и от холода дрожат.
 
 
                    Выйди на площадь, кричи:
                    – Эй, помогите, тону!
                    Глупо и стыдно. Молчи
                    И опускайся ко дну.
 
 
Дождь частит. Темно, темно. Что в грядущем – все равно,
Тот же холод, тот же мрак – все не то и все не так,
Яркий случай опоздал – дух не верит и упал.
 
 
                    Дома четыре стены —
                    Можешь в любую смотреть.
                    Минули лучшие сны,
                    Стоит ли тлеть?
 

<1908>

 
После каждой привычно-бессмысленной схватки,
Где и я и противник упрямы, как бык,
Так пронзительно ноют и стынут лопатки
И щемит словоблудный, опухший язык.
 
 
Мой противник и я квартируем в России,
И обоим нам скучно, нелепо, темно.
Те же самые вьюги и черные Вии
По ночам к нам назойливо бьются в окно.
 
 
Отчего же противник мой (каждый день новый)
Никогда не согласен со мной – и кричит?
Про себя я решаю, что он безголовый,
Но ведь он обо мне то же самое мнит?
 
 
О, как жалко погибших навеки мгновений,
И оторванных пуговиц в споре крутом!
Нынче ж вечером, только застынут ступени,
Я запру свои двери железным болтом.
 
 
Я хочу, чтобы мысль моя тихо дозрела,
Я люблю одиночество боли без слов.
Колотись в мои двери рукой озверелой
И разбей свои руки ленивые в кровь!
 
 
Не открою. Спорь с тумбой в пустом переулке.
Тот, кто нужен, я знаю, ко мне не придет.
И не надо. Я с чаем сам съем свои булки…
Тот, кто нужен, пожалуй, в Нью-Йорке живет.
 
 
Беспокойный противник мой (каждый день новый),
Наконец-то я понял несложный секрет —
Может быть, ты и я не совсем безголовы,
Но иного пути, кроме этого, нет:
 
 
Надо нам повторить все ошибки друг друга,
Обменяться печенкой, родней и умом,
Чтобы выйти из крепко-закрытого круга
И поймать хоть одно отраженье в другом.
 
 
И тогда… Но тогда ведь я буду тобою,
Ты же мной – и опять два нелепых борца…
О, видали ли вы, чтоб когда-нибудь двое
Понимали друг друга на миг до конца?!
 
 
После каждой привычно-бессмысленной схватки,
Исказив со Случайным десяток идей,
Я провижу… устройство пробирной палатки
Для отбора единственно-близких людей.
 

<1910>

 
Нет впечатлений! Желтые обои
Изучены до прошлогодних клякс.
Смириться ль пред навязанной судьбою,
Иль ржать и рваться в битву, как Аякс?
 
 
Но мельниц ветряных ведь в городе не сыщешь
(И мы умны, чтоб с ними воевать),
С утра до вечера – зеваешь, ходишь, свищешь,
Потом, устав, садишься на кровать…
 
 
Читатель мой! Несчастный мой читатель,
Скажи мне, чем ты жил сегодня и вчера?
Я не хитрец, не лжец, и не предатель —
И скорбь моя, как Библия, стара.
 
 
Но ты молчишь, молчишь, как институтка:
И груб и нетактичен мой вопрос.
Я зол, как леопард, ты кроток, словно утка,
Но результат один: на квинту меч и нос!
 
 
Привыкли к Думе мы, как к застарелой грыже,
В слепую ночь слепые индюки
Пусть нас ведут… Мы головы все ниже
Сумеем опускать в сетях родной тоски.
 
 
И, сидя на мели, в негодованье чистом,
Все будем повторять, что наша жизнь дика,
Ругая Меньшикова наглым шантажистом
И носом в след его все тыча, как щенка.
 
 
Но, к сожаленью, он следит ведь ежедневно,
И господа его не менее бодры…
Что лучше: нюхать гниль и задыхаться гневно,
Иль спать без просыпа на дне своей норы?
 
 
Позорна скорбь! Мне стыдно до безумья,
Что солнце спряталось, что тучам нет конца,—
Но перед истиной последнего раздумья
Мне не поднять печального лица.
 

<1910>

 
Крутя рембрандтовской фигурой,
Она по берегу идет.
Слежу, расстроенный и хмурый,
А безобразники-амуры
Хохочут в уши: «Идиот!»
 
 
Ее лицо белее репы,
У ней трагичные глаза…
Зачем меня каприз нелепый
Завлек в любовные вертепы —
Увы, не смыслю ни аза!
 
 
Она жена, – и муж в отлучке.
При ней четыре рамоли,
По одному подходят к ручке —
Я не причастный к этой кучке,
Томлюсь, как барка на мели.
 
 
О лоботряс! Еще недавно
Я дерзко женщин презирал,
Не раз вставал в борьбе неравной,
Но здесь, на даче, слишком явно —
Я пал, я пал, я низко пал!
 
 
Она зовет меня глазами…
Презреть ли глупый ритуал?
А вдруг она, как в модной драме,
Всплеснет атласными руками
И крикнет: Хлыщ! Щенок! Нахал!!
 
 
Но пусть… Хочу узнать воочью:
«Люблю тебя и так и сяк,
Люблю тебя и днем и ночью…»
Потом прибегну к многоточью,
Чтоб мой источник не иссяк.
 
 
Крутя рембрандтовской фигурой,
Она прошла, как злая рысь…
И, молчаливый и понурый,
Стою на месте, а амуры
Хохочут в уши: обернись!
 

<1908>

Гунгербург