Текст книги "Последний шанс (ЛП)"

Автор книги: Сара Грандер Руиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Джек отказывается отвечать только на один вопрос о его самом большом страхе (заданный вашей покорной слугой), и спустя несколько раундов я знаю об этих людях больше, чем о своей сестре.

Когда объявляют последний напиток и все уходят домой, Джек и я заново отстраиваем башню, после чего садимся друг напротив друга за длинным столом в центре помещения, чтобы выпить ещё по стаканчику.

– Ну что, Лоррэйн Сьюзан Харт, – говорит Джек, который явно очень доволен собой, когда называет меня моим полным именем, – с нетерпением ждёшь завтрашнего выступления группы?

Я постукиваю пальцами по краю стакана.

– Нет, Джек Стивен Данн, я бы не сказала.

Джек смотрит на меня таким взглядом, который, как я уже поняла, означает: "Продолжай".

Я не свожу глаз со своего пива.

– Я нервничаю.

– Музыкальный феномен и бесстрашный путешественник, Рэйн Харт, нервничает из-за выступления каких-то музыкантов в нашем маленьком пабе?

– Ха, – я делаю глоток пива, после чего со вздохом ставлю его обратно на стол. – Просто… а что если никто не придёт?

– Я приду, – говорит Джек.

– Ты владелец паба, Джек.

– Но технически у меня завтра выходной. Так что я мог бы заняться другими делами.

Я не могу не рассмеяться из-за того, насколько это абсурдно. Не думаю, что с тех пор, как мы познакомились с Джеком, был такой день, когда я не видела его, независимо от того, работает он или нет.

– Я начинаю подозревать, что у тебя больше нет никаких дел.

Он проводит рукой по своему стакану и брызгает в меня конденсатом.

– Слушай, ты! У меня полно разных дел.

– Например?

– Например…

Он поворачивается и смотрит на огонь. Отблески пламени, которые падают на его лицо, делают его ещё более ярким.

– Ладно, у меня нет никаких дел.

– Думаю, ты так часто бываешь в пабе, потому что хочешь меня видеть.

Джек приподнимает брови, но ничего не отвечает, а только вращает подстаканник перед собой.

– Завтра всё будет классно.

Он сморит на меня так, словно по-настоящему в это верит. Как будто всё, что бы я ни делала, выходит классным. И я решаю, что я уже, как минимум, на четверть влюблена в него, если не наполовину.

После закрытия паба, когда Джек уходит, я брожу по первому этажу, раскручивая подстаканник в руках и думая о Джеке, а ещё о том, что он не ответил мне, когда я сказала, что он так часто бывает здесь для того, чтобы побыть со мной.

Я опускаю глаза на Себастьяна, который был моей молчаливой тенью последние десять минут.

– Как думаешь, не пора ли нам украсить это место?

Себастьян, конечно, не отвечает. Он трётся о мои ноги, после чего запрыгивает на ближайший стул и зевает.

Я собирала вещи для паба несколько недель, но не повесила ни одну из них, кроме пробковой доски. Я мысленно прохожусь по всем тем вещам, которые собрала – рисунки Джека, старые фотографии знаменитостей, футболки спортсменов в рамках, атрибутика различных ирландских брэндов. Мне ведь должно хватить всего этого? Когда я закрываю глаза, я представляю "Ирландец", но не так, как он обычно выглядит – пустой и тёмный. Я представляю тот образ "Ирландца", который сложился у меня в голове в тот вечер, когда я познакомилась с Джеком. И согласно этому образу, все столы там заняты. Всюду слышится смех и разговоры. Музыка наполняет помещение. Некоторые посетители окружили музыкантов и качаются в такт музыке или подпевают. Другие же тихонько прохаживаются по периметру помещения, осматривая детали интерьера. Куда бы ты ни посмотрел, что-то каждый раз привлекает твоё внимание, что-то стоящее.

Завтра вечером у меня будет музыка. Не знаю, придут ли люди. Это от меня не зависит.

Я снова вспоминаю о том, как Джек удивил меня "Дженгой", которую он купил для паба, и я тоже хочу его удивить. Я хочу, чтобы он пришёл сюда завтра и поразился, наконец, увидев это место таким, каким его вижу я.

Зарядившись энергией, я откладываю подстаканник и направляюсь в кладовку, где я храню элементы декора, которые мы собрали в ящики. Я переношу ящики в основное помещение. Некоторые из них такие тяжёлые, что мне приходится тащить их через всю кухню и задвинуть за барную стойку. Как только все ящики оказываются передо мной, я подсоединяю телефон к колонкам. Уже за полночь, но музыка и моё воодушевление заряжают меня такой энергией, что я совсем не чувствую усталости.

Я сдвигаю столы, расчищая пространство по центру помещения, где я могу разложить всё то, что мне удалось собрать, так как хочу увидеть цельную картину. Я снимаю ужасные фотографии, которые висят на стене, и перебираю новые картины, складывая их стопками перед стеной в том месте, где я планирую их повесить. Затем я вдруг понимаю, что забыла молоток, гвозди и лестницу. У меня уходит полчаса на то, чтобы найти молоток и гвозди. Но я не знаю, где лестница, поэтому решаю использовать стул, который я могу поставить на стол в тех местах, где не смогу дотянуться до стены.

Я не успеваю украсить и половины второй стены, как вдруг понимаю, что я серьёзно облажалась. Я вставляла работы Джека в рамки от старых фотографий по мере продвижения по стене. Первая стена выглядит так же чудесно, как я и рассчитывала. Но я лишь на глаз прикинула размеры рамок. Я была уверена, что у меня хватит рамок нужных размеров для картин Джека, но как выяснилось, их всего лишь пять.

– Это… не хорошо, – говорю я, осматривая весь тот хаос, который я устроила. – И не надо так на меня смотреть, – добавляю я, обращаясь к Себастьяну, который смотрит на меня с самодовольным видом.

– Всё в порядке. Я что-нибудь придумаю, – говорю я, но паника только нарастает.

Сейчас три часа утра, а вся эта работа заняла у меня больше времени, чем я ожидала. Я вдруг понимаю, что не смогу закончить то, что начала. Я перебираю в голове различные варианты. Наверное, я могла бы отказаться от картин и развесить всё остальное. Но тогда мне придётся решить, что поместить в рамки. Я могла бы оставить всё как есть, но паб выглядит нелепо, когда в нём украшено только полторы стены.

Энергия, которую я чувствовала, когда всё это начала, улетучивается, и я вдруг понимаю, что вымоталась. Я так устала, что чувствую, как схожу с ума. Я готова разрыдаться и не знаю, способна ли вообще сдвинуться с места, не говоря уже о том, чтобы потратить ещё несколько часов на то, чтобы разобраться со всем этим хаосом.

Я больше не могу этим заниматься. Мне надо поспать. Всего час или два, а затем я снова смогу спуститься сюда и решить, что делать до того, как придёт Олли и откроет паб.

– Всё будет в порядке, – говорю я Себастьяну, который выглядит так, будто ему всё равно.

Он зевает, и я тоже начинаю зевать. Я решаю, что это знак. Значит, сон это хорошая идея.

– Пойдем, лентяй.

Себастьян следует за мной на второй этаж. Я ставлю будильник на пять утра и падаю на диван, будучи не в силах дойти до кровати из-за усталости.

Меня будит солнечный свет. Он струится сквозь окна, почти ослепляя меня. Какое-то время я не могу понять, где нахожусь. Но как только понимаю, что лежу на диване, я вспоминаю, почему я здесь, и резко сажусь. Я начинаю искать телефон, который, конечно же, умер. Часы на кухонной плите сообщают мне о том, что сейчас девять утра.

Паника парализует меня на мгновение, но затем я прихожу в движение. На мне всё ещё надета вчерашняя одежда, но мне плевать. Я останавливаюсь только затем, чтобы схватить ключи, а затем несусь вниз и пугаю Олли, который как раз собирается отпереть паб.

– Чёрт подери, Рэйн, у меня чуть не случился сердечный приступ, – говорит он и поворачивает ключ в замке, а затем приподнимает бровь и говорит: – Что на тебя нашло? Ты выглядишь так, словно только что вернулась из ада.

– К слову об этом.

Он качает головой.

– О чём?

– О том, что я вернулась из ада. Там сейчас… нечто подобное.

Я киваю на дверь.

– Что ты имеешь в виду?

– Там полный беспорядок.

Олли прищуривается.

– Какого рода беспорядок?

Он смотрит на дверь так, словно способен видеть сквозь стены.

– Просто имей в виду, что всё под контролем. И паб ведь не сразу открывается, верно? Да и не так уж много людей приходят сюда сразу же после открытия, так что у меня есть время, чтобы всё прибрать.

– Что прибрать, Рэйн?

– Беспорядок.

– Что… Ладно, просто забудь, чёрт побери.

Он качает головой, и я готовлюсь к худшему, когда он открывает дверь.

Я захожу следом за Олли и напрягаюсь, когда он начинает оглядывать паб.

– Рэйн, – говорит он, даже не удосужившись повернуться и посмотреть на меня. – Что, чёрт возьми, здесь произошло?

– Всё под контролем! – говорю я, хотя не уверена, что это так. – Я хотела всех удивить, украсив паб перед сегодняшним концертом.

Когда Олли, наконец, поворачивается ко мне лицом, он выглядит так, словно его сейчас хватит удар.

– Ты думала, что сможешь просто взять и переделать весь паб за одну ночь?

У меня вырывается нервный смешок.

– Ну, когда ты так говоришь, это звучит нелепо.

Олли выругивается себе под нос.

– Даже не знаю, кто из вас прикончит меня первым, ты или Джек.

– Прости, я просто… переоценила свои силы.

– Да уж, – бормочет Олли.

– Мне очень-очень жаль, – говорю я. – Я не хотела добавлять сегодня ещё больше стресса. Стресса сегодня и так хватает, ведь группа будет играть у нас сегодня впервые. Поверь мне, я знаю. Тебе и без того хватает забот со всей этой готовкой, а тут ещё я кормлю вас завтраками. Прости за каламбур. Я не пытаюсь обратить всё это в шутку…

– Рэйн, – говорит Олли таким строгим голосом, что я захлопываю рот.

Я уверена, что меня сейчас уволят. Я потеряю работу, и после всего этого мне в любом случае придётся вернуться в Бостон, потому что я так и не нашла замену гитаре.

Какое-то время он смотрит на меня, а затем вздыхает.

– Дай мне сделать пару звонков. Посмотрим, сможет ли кто-нибудь прийти сюда и помочь.

– Ох.

Я не в силах сказать что-то ещё, потому что не понимаю, что чувствую. Стыд. Облегчение. Я чувствую себя полнейшим дерьмом. Я опускаю глаза в пол и почти начинаю плакать, как вдруг понимаю, что опять пришла на работу без обуви. Ты просто не думаешь, Рэйн.

– Извини, – выдавливаю я, наконец. – Я не хотела ещё больше всё усложнять.

– Знаю, что не хотела, – говорит он. Вздохнув, он достает свой телефон. – Почему бы тебе не начать прибирать этот долбаный беспорядок, а я пока позову подмогу.

– Хорошо.

Моё эмоциональное состояние меняется с "Вот дерьмо, как же неловко" на "Это моя самая худшая идея, и теперь все будут втайне меня ненавидеть".

Первой приходит Нина. Как только она заходит в дверь, она поворачивается ко мне и говорит:

– Готова признать, ты очень амбициозна.

Затем появляется Рошин, а сразу за ней – Ифа вместе с одним из сыновей. Олли исчезает на кухне, а все остальные начинают носиться по пабу, следуя указаниям Нины. Нина включает свой плейлист, который она назвала "Прибирайся, сучка!", и, несмотря на мой большой косяк, всем как будто даже весело, включая сына Ифы, который не похож на человека, который просыпается раньше полудня по своей воле.

За пятнадцать минут до нашего предполагаемого открытия, Олли выходит из кухни и обводит помещение взглядом. Он подходит к тому месту, где я вот уже пять минут пытаюсь повесить самую большую картину Джека. Мне казалось, что три минуты назад она висела прямо, но Нина убедила меня в том, что это не так. В итоге, когда я решаю, что больше не могу её держать, Нина кричит:

– Вот так! Не двигайся!

И я делаю шаг назад, чтобы случайно её не сдвинуть.

Олли приобнимает Нину рукой за плечи.

– Хорошая работа, котёночек. Сколько вам ещё нужно времени?

Нина осматривает паб и морщится. Рошин украсила большую часть своей половины паба. Ифа и её сын на другом конце помещения вешают гирлянду над входом в игровую комнату, которую мы вообще не трогали и которая сейчас заполнена книгами, потому что нет ничего лучше игровой комнаты, которая также является библиотекой. А в особенности, когда владелец паба такой рьяный библиофил.

– Ещё час или два, – говорит она. – Как минимум.

Олли вздыхает.

– Ладно, тогда нам нужно отложить открытие.

Нина пожимает плечами.

– Хотя бы до того момента, пока мы не закончим с основным залом. Мы можем поработать со смежными помещениями после того, как запустим посетителей.

Олли поворачивается ко мне.

– Почему бы тебе не сделать пост и не сообщить всем, что мы сегодня откроемся позже? – говорит он.

Мне требуется всё моё самообладание, чтобы не разрыдаться от расстройства на глазах у Нины и Олли. Я киваю и сажусь за ближайший стол, радуясь тому, что теперь у меня есть предлог опустить голову.

Я смотрю на телефон, но слёзы застилают мне глаза, поэтому я даже не могу выполнить это простое задание, которое поручил мне Олли. Мне уже всё равно. Я тут же вспоминаю обо всех тех проблемах, которые вызвал мой СДВГ. Потеря клиентов. Долги по счетам. Запасные зарядки для телефонов. Потраченное время на поиск вещей. Ощущение того, что я маленький ребёнок. Что все остальные по-настоящему взрослые, а я только притворяюсь. Расстройство из-за того, что я не в силах выполнять простые, повседневные действия, доступные большинству людей. Такие как стирка или звонки по телефону, или способность вовремя достать еду из морозилки на обед. Это и пропущенные сроки, и как следствие – упущенные возможности. И разорванные отношения. Ведь люди думают, что я ленивая и эгоистичная. Что мне всё побоку. Да я и сама считаю себя ленивой и эгоистичной, хотя я знаю, что мне не всё равно.

Я слышу, как кто-то садится напротив меня.

– Что случилось? – спрашивает Нина.

– Ничего, – говорю я, отказываясь взглянуть на неё.

– Определённо что-то случилось, – говорит Нина. – Ты выглядишь так, словно тебя затравил твой собственный телефон или что-то типа того.

Я вытираю слёзы рукавом худи, после чего поднимаю глаза на Нину.

– Ох, дорогая, – говорит она, увидев моё лицо. – Тебя, и правда, кто-то затравил в Интернете?

Я издаю невольный смешок. Мне не нравится, что я так сильно люблю это место. Так сильно люблю этих нелепых людей. И я ненавижу то, что мои ошибки повлияли на их бизнес и испортили всем день.

– Нет, я…

Я смотрю в потолок и начинаю моргать, чтобы отогнать слёзы. Когда я, наконец, снова обретаю способность говорить, я произношу полушепотом:

– Мне очень-очень жаль. Я не думала… Я хотела помочь.

Я вздыхаю и смотрю на свои руки.

– Я говорила Джеку, что я в полном раздрае. Он меня не послушал.

– Ага, ты в полном раздрае, – говорит Нина.

Её слова удивляют меня, поэтому я поднимаю на неё глаза, и её по обыкновению суровое выражение лица смягчается, а на лице появляется улыбка.

– Так же, как я. И Олливер, если уж на то пошло. Клянусь, этот мужчина никогда не может поставить свою обувь аккуратно. Я хочу сказать, что все пребывают в некотором хаосе. Просто в твоём случае хаос проявляется в буквальном смысле. Но, поверь мне, это даже лучше.

Я начинаю теребить телефон.

– Не знаю.

– Ну, а я знаю. По части создания хаоса в головах – я королева. Знаю, ты удивлена.

Неожиданно на стол запрыгивает Себастьян, и пугает нас обеих. Он смотрит на Нину, затем на меня, после чего перемещается со стола ко мне на колени. Я начинаю почёсывать его между ушами.

Нина глядит на Себастьяна.

– Видишь? Даже кот это знает. И если уж на то пошло, я думаю, что Джеку понравится новое оформление паба, когда он его увидит… но если не понравится… не принимай это на свой счёт, ладно? Дело не в тебе.

Я встречаюсь с ней глазами. На её лице отражается искреннее беспокойство. И там также проглядывает грусть, которую я никогда раньше не видела.

– А теперь, – говорит Нина и хлопает обеими руками по столешнице, чем заставляет нас с Себастьяном подпрыгнуть. – Вернёмся к работе. Нам ещё многое нужно убрать.

Нина уходит, бормоча что-то себе под нос про гирлянду. А я заканчиваю сочинять пост о более позднем открытии паба и думаю про Джека. Я всю ночь представляла, как он будет рад и удивлён, увидев преображение паба. Я даже не думала, что всё может быть иначе, хотя, конечно, это не исключено. Джек сам рассказывал мне о том, что ему плохо даются изменения в пабе.

Но он определённо будет удивлён.

Себастьян мурлычет у меня на коленях, словно пытается меня подбодрить, но это не помогает.

И у меня появляется тревожное чувство, что моя гениальная идея, может обернуться ещё большей катастрофой.

Глава 12

Джек

Когда я, наконец, приезжаю в "Ирландец", я решаю, что каким-то образом ошибся дверью. Паб почти невозможно узнать. Все чёрно-белые фотографии исчезли, а на их месте появились картины – большинство из них – мои, но не все. Фотографии. Вырезки из газет. Атрибутика с логотипами "Гинесса", "Мёрфис" и "Бимиш"¹³. А ещё десятки вещей, которые я пока не идентифицировал.

В течение нескольких недель Рэйн собирала вещи. Каждую субботу она ходила с Ниной по барахолкам. Даже посетители поучаствовали в этом. Они откапывали вещи в своих кладовых или скупали на распродажах. Зайдя внутрь, они сразу же начинали искать Рэйн. И с каждым днём посетителей становилось всё больше, причём многие из них приходили сюда из-за того, что периодически встречали её где-то или по её приглашению.

Так что у меня было полно времени, чтобы подготовиться ко всему этому. Но я не ожидал прийти сюда сегодня вечером и обнаружить совершенно другой паб. Она, наверное, не спала всю ночь, чтобы всё это провернуть. Либо ей помогли. Я не знаю ни единого человека в Кобе, который не согласился бы ей помочь.

Стены заполнены картинами, но всё, что я ощущаю, это отсутствие тех фотографий. Я осматриваю паб в поисках Рэйн, но не вижу её. В пабе полно народу. Здесь не было столько людей со времён папиных похорон.

Какая-то парочка сидит за ближайшим столом. И рядом с их полупустыми тарелками лежит нож.

А вдруг ты возьмёшь его и неожиданно пырнёшь кого-нибудь? Никто даже не успеет тебя остановить.

Я не хочу этого делать. Я этого не сделаю.

Мой пульс ускоряется. Я боролся с навязчивыми мыслями о том, что могу случайно кого-то поранить, в течение нескольких недель, но это впервые, когда у меня появилась мысль о том, что я могу навредить кому-то намеренно.

Я отворачиваюсь от стола, но всё, что я вижу перед глазами, это предметы, которыми я могу кого-нибудь поранить. Стакан с пивом. Бутылка. Стул. Я могу отнести салфетку к камину и поджечь паб. Если предположить, что существует тысяча различных способов убийства человека, то мой мозг, должно быть, знает их все.

Но из всех этих мыслей меня больше всего пугают жестокие способы убийства. Первая жестокая мысль, которая у меня появилась, была о том, что я могу задушить свою кошку. Мне было четырнадцать, и я только начал работать в пабе. Мы использовали квартиру на втором этаже, как склад, но мне нравилось ходить туда в перерывах и читать. Старая рыжая кошка Клио, которая жила в пабе, всё время ходила туда со мной. Однажды я поднял глаза от книги, которую читал, увидел Клио и подумал, что могу убить эту кошку голыми руками.

Я так испугался, что спустился вниз ещё до окончания своего перерыва. Клио как обычно ходила за мной по пабу, но мысли всё приходили и приходили. Я попытался прогнать кошку, но это не сработало. Я пробовал отвлечься, вытирая столы, и начал смотреть на те чёрно-белые фотографии на стене и считать углы. Один, два, три, четыре. Один, два, три, четыре. И это сработало. Помогло мне забыть. К тому моменту, как я закончил их считать, Клио куда-то убежала. Магия.

После той навязчивой мысли в квартире, я больше не поднимался туда во время перерывов. Вместо этого я покидал паб и шёл гулять. Я почти не садился, потому что мне было проще отвлечься во время движения. Но мои мысли становились только хуже. Мне было четырнадцать, и я был напуган. Я думал, что сошёл с ума. Мой мозг захватила какая-то другая версия меня, версия, которая, как я боялся, и была настоящим Джеком Данном. И он хотел причинять вред другим. Как папа.

И вот эти жестокие мысли снова появились у меня в голове, говоря мне о том, что я не безопасен.

Ты уверен?

Я никогда никому не причинял вреда.

Ты уверен?

Я уверен.

Тогда почему ты думаешь о таких ужасных вещах?

Потому что у меня ОКР. Это всего лишь мысли. Они ненастоящие. Они ничего не значат.

А что если… значат? Что если на самом деле у меня нет никакого ОКР? Что если я психопат? Но настоящие психопаты не переживают о других людях, а у меня подобные переживания происходят на автомате, как дыхание. Настоящие психопаты не переживают о том, что они психопаты. Мне хочется исчезнуть и перечитать ту статью, что я сохранил в закладках на телефоне, в которой говорится об отличиях между психопатией и ОКР, хотя я и так её уже выучил и множество раз пришёл к выводу о том, что я не психопат.

"Классический случай обсессивно-компульсивного расстройства", – сказала Мартина, мой психиатр, когда диагностировала его у меня.

Конечно же, она смогла бы разглядеть во мне психопата, если бы я им был.

Но что если она что-то пропустила?

Не пропустила. Я давно уже её не видел, но она лечила меня несколько лет. Она бы не смогла пропустить нечто подобное.

Но ведь психопаты обворожительные и хорошие манипуляторы, разве нет? Что если ты намеренно говорил только правильные вещи, пытаясь убедить её в том, что у тебя ОКР?

Это не так. Я не психопат. У меня ОКР, и это всего лишь навязчивая мысль.

Но что если нет?

Что если что если что если что если?

Меня охватывает беспокойство. Я не могу здесь оставаться. Я опускаю голову и прохожу за барную стойку.

– Что-то ты долго, – говорит Олли.

Я даже не отвечаю ему. Здесь шумно, и я вымотан. Наверное, я мог бы остаться дома, но я пообещал Рэйн, что буду здесь. И если я не появлюсь, она захочет знать, почему, а я не хочу ей говорить.

В межсезонье нам в лучшем случае удавалось заполнить помещение на четверть. Сейчас же, по крайней мере, половина мест занята людьми. Я знаю большинство из них, но не всех. Группки людей сидят вокруг столов, склонив головы друг к другу, в ожидании музыки.

– Господи, – говорю я.

– Знаю, – говорит Олли. – Твоя девочка постаралась.

– Она не моя девочка, – бормочу я.

– Как скажешь, Джеки.

– Отвали.

Я прохожу на кухню и направляюсь прямо к себе в офис, не решаясь осмотреть кухню, так как могу увидеть какой-нибудь нож.

Закрывшись внутри офиса, я прижимаю пальцы к двери, каждый по четыре раза, с одинаковой силой, и пытаюсь стереть из памяти все эти «что если?», не переставая повторять про себя «хватит, хватит». Мне нужно было сказать Рэйн, что любое действие, связанное с этими фотографиями, далось бы мне в особенности тяжело. Тогда она могла бы меня предупредить, а я бы подготовил себя и придумал, как мне это пережить. Но я не хотел ей мешать. Я не хотел, чтобы она сомневалась насчёт тех изменений, которые запланировала.

Когда я в прошлый раз запаниковал из-за того, что мы собирались убрать эти фотографии, Олли повесил их на место и сказал, что оно того не стоит.

Я осматриваю помещение офиса, но не нахожу ни одной из тех фотографий. Мне надо их найти. Я хочу повесить их на место. Нет, это неправда. На самом деле я хочу избавиться от этих мыслей.

Но они не уходят. Точнее уходят, но не полностью. И ненадолго.

Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть. Мне нужно взять себя в руки, потому что если Олли увидит меня в таком состоянии, он вернёт всё на место, и тогда ничего не изменится, а, значит, Рэйн зря проделала всю эту работу.

– Джек? Ты там?

Рэйн. Я бы предпочел, чтобы это был любой другой человек.

Я делаю ещё один глубокий вдох, после чего разворачиваюсь и открываю дверь.

– Тебе не понравилось, – говорит она.

Я барабаню пальцами по косяку. Рэйн уперла руки в бёдра, и у неё сейчас такое лицо, которое не должно мне нравиться, но оно определённо мне нравится.

– Ты когда-нибудь слышала о Сердитом Коте¹⁴? – спрашиваю я.

Она прищуривает глаза.

– Да. А что?

– Ты сейчас похожа на него. Это очень мило.

Она смотрит на меня в ответ, даже не улыбнувшись.

– Это твой паб. Если тебе не понравилось, я всё поменяю. Ты можешь сказать мне правду.

– Дело не в этом, – говорю я. Она приподнимает брови, и я добавляю: – Я… не знаю, что думать об этом.

Она всматривается в моё лицо. Она опять закусила нижнюю губу, и, ради всего святого, почему я опять смотрю на её губы?

– Ты выглядишь так, словно тебе нехорошо, – говорит она, наконец.

– Мне нехорошо, – говорю я.

Не знаю, говорим ли мы об одном и том же? Не знаю, понимает ли она, что всё дело в ОКР? Часть меня надеется, что понимает. А другая часть надеется, что она решила, что у меня болит голова или что-то такое. Что она подумает, если узнает, в чём состоят мои навязчивые мысли? Я говорил о них лишь вскользь. Что если они её напугают? И не подумает ли она, что я действительно способен совершить те вещи, что возникают у меня в голове?

Я отвожу взгляд, не зная, что сказать. Я чувствую себя взвинченным и в то же время подавленным, словно страх насел на мою грудь. И, конечно же, эти мысли. Они всё крутятся, и крутятся, и крутятся у меня в голове.

Через пару мгновений Рэйн говорит:

– Ты бы не хотел выйти отсюда и недолго посидеть со мной за столом? Мне бы не помешала помощь. Нужно придумать идеи для викторины на следующей неделе.

Нет. Думаю, что нет. Это последнее, чего бы мне сейчас хотелось. Но ведь я должен уметь преодолевать дискомфорт, и Рэйн должна это знать. И я благодарен ей за то, что она не делает из этого проблемы. Так гораздо проще.

– Хорошо, – говорю я. – Конечно.

– Отлично.

Когда она начинает идти, я следую за ней. Я стараюсь не смотреть в сторону ножей, пока мы идём по кухне в сторону барной стойки, где Рэйн берёт ручку и пачку стикеров из-за кассы. Мысли всё появляются у меня в голове, но я говорю себе, что это всего лишь мысли. Это неправда. Они ничего не значат.

Рэйн останавливается у небольшого столика, который как будто спрятан в углу основного зала. Я сажусь напротив, а она кладёт стикеры и ручку напротив меня.

– Зачем это? – спрашиваю я.

– Я хочу оригинальный рисунок Джека Данна. Я ведь подумываю сделать татуировку.

– О, серьёзно?

Я беру ручку, кручу её в руке, стараясь не обращать внимания на ОКР, когда оно предлагает мне различные способы поранить себя с её помощью.

– И как ты планируешь это сделать? Зайдёшь в тату-салон, дашь бедному татуировщику стикер и скажешь: "Я хочу вот это"?

– Нет, – говорит она. – Я собираюсь отдать стикер тебе и сказать: "Я хочу вот это".

– Не думаю, – говорю я, хотя уже начал рисовать жука.

Мы замолкаем. Я рисую на стикере, а Рэйн что-то набирает на телефоне, периодически спрашивая мое мнение о темах для викторины. Я поднимаю глаза каждые пару минут и заставляю себя посмотреть на стены и на людей, которые нас окружают. Когда навязчивые мысли приходят ко мне, я с ними не спорю.

"Да, вы правы. Я жестокий убийца", – говорю я им.

Я продолжаю рисовать, чтобы мои пальцы были чем-то заняты, а не стучали по столу. Каждый раз, когда мне хочется мысленно произнести «хватит», я задаю Рэйн какой-нибудь вопрос. Тревога не уменьшается, но где-то через полчаса я привыкаю к ней. Я решаю, что мне нравятся изменения, которые сделала Рэйн. Вообще-то, они мне очень нравятся. Стены заполнены вещами, но это не создаёт хаоса. Они яркие, интересные и совсем не безжизненные.

Когда я заканчиваю рисовать жука, я наклеиваю стикер на стол между нами. Она берёт его и начинает пристально рассматривать.

– Идеально.

Она наклеивает его на стол рядом со своим телефоном, и мы снова замолкаем. Я рисую Себастьяна с его игрушечным батоном на верхнем стикере, после чего перехожу к следующему стикеру и так далее. Когда я бросаю взгляд на Рэйн, я вижу, что она разглядывает жука, которого я для неё нарисовал. Я продолжаю рисовать, но краем глаза поглядываю на Рэйн, которая осматривает паб, а затем снова глядит на рисунок у себя в руках.

– Твои работы по-настоящему красивые, Джек. Они заставляют людей останавливаться и разглядывать их, – говорит она.

Я начинаю смеяться.

– А кто сказал, что они останавливаются, потому что картины красивые? Может быть, их шокирует то, насколько они ужасные?

– Ты ведь так не думаешь.

Она права. Я так не думаю. Мне нравятся мои работы. Иначе я бы не стал набивать их на людей на всю жизнь. Но мне проще притвориться, что мои работы отстойные, чем думать о том, как у меня это отняли.

– Красота субъективна, – говорю я.

– Да. Но это не значит, что её не существует.

– Почему ты не стала врачом? – говорю я. – Я давно хотел спросить, но мне не хочется, чтобы ты решила, что я принижаю твою работу. Путешествовать по миру и играть музыку это действительно классно. Но мне просто интересно…

– Зачем я вообще проучилась половину срока в медицинской школе, если собиралась отчислиться и стать уличным музыкантом?

– Я как раз не хотел, чтобы ты это подумала.

– Расслабься, Джек, – говорит она. – Я знаю, что ты не имел этого в виду.

– Хорошо. Потому что это правда.

Она вздыхает.

– Наверное, я предпочла создавать красоту, а не спасать жизни. Такая вот я эгоистка.

Она улыбается, но в её улыбке проглядывает грусть.

– Ты не такая, – говорю я.

Она начинает жевать нижнюю губу.

– Я… ну, мне, правда, нравилась неотложная психиатрия. Я люблю людей и науку, но я никогда не хотела стать врачом. Если коротко, то я поняла, что хоть я и люблю медицину, но музыку я люблю больше. Может быть, это глупо…

– Это не глупо. Мне это понятно. Я зарабатывал тем, что вводил чернила людям под кожу. А теперь я продаю алкоголь. Представь себе мир без искусства и музыки, – я поднимаю на неё глаза. – Представь Ирландию без алкоголя.

Она смеётся.

– Не ты ли только что рассказывала мне о том, как важна красота? Прислушайся к своим собственным словам, ciaróg.

Она вздыхает.

– Думаю, ты прав.

Я делаю последний штрих, закончив рисунок, над которым я работал.

– К слову о важных вещах. Хочешь увидеть кое-что невероятно бесполезное?

– Конечно.

Я приподнимаю пачку стикеров и начинаю быстро перелистывать их. Лицо Рэйн озаряется, когда изображение Себастьяна оживает. Он поднимает игрушечный батон и плюхается на пол.

– Бесполезно, глупо, но важно, – говорит она. – Это мой любимый вид красоты.

А затем приходят музыканты, и Олли подзывает Рэйн.

– Ты посидишь здесь ещё пару минут? – спрашивает она, когда встаёт из-за стола.

Я киваю.

– Отлично, – говорит она. – Я сейчас вернусь.

Я смотрю за тем, как она пересекает паб и приветствует музыкантов. Я не слышу, что она им говорит, но обе женщины начинают смеяться. Я осматриваюсь. Почти за каждым столом кто-то сидит. Паб выглядит именно так, каким я всегда хотел его видеть – местом, наполненным смехом и радостью.

Но я не могу этим насладиться, потому что навязчивые мысли не оставляют меня в покое, и я слишком устал с ними бороться. Мои пальцы не находят себе места, и я продолжаю занимать себя рисунками на стикерах, но даже это не способно заглушить шум моих мыслей.