Текст книги "Слово арата"

Автор книги: Салчак Тока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

По-настоящему расстроиться я не успел. Раздался крик:

– Генерал Тактан зовет, беги!

Прибежал. Злость у Тактан-Мадыра еще не выкипела – бурлит и пышет вовсю. Засучил рукава. По сторонам сидят два молодых цирика.

Я поклонился.

– Изволили приказать мне прийти. Я пришел.

– Весь день… Ты!.. Где шлялся?.. Не спросив… Задурил… Черный дьявол!..

В ушах у меня зазвенело. Голос мой вдруг тоже зазвенел – еще громче:

– Ведь вам известно, ездил я или не ездил гонцом в нижние хошуны. Отъездил чуть ли не целый месяц. Теперь, думаю, у меня есть право отдохнуть. Поэтому я и ходил по городу. И не шлялся. И не дурил.

– Отдохнуть!.. Не шлялся!.. Ах ты, щенок!.. Говори… Куда ходил?.. С кем болтал?.. А вы чего расселись?.. Вяжите… Допытать-допросить!..

Цирики вцепились в меня по-кошачьи. Связали руки.

Допрос короткий:

– Ну, говори.

Не собирался я скрывать ровно ничего. Так, мол, и так: вниз по берегу живут молодые парни; встретился с ними, а потом давай учиться, как читать-писать одну букву.

– Что-что?.. Не болтай… Не дури… Какую букву? Большую с перекладиной.

«Разве показать? Скорей пустит. Поймет».

– У меня за пазухой. Пожалуйста, вытащите.

– Ну-ка тащите… Давайте… Похоже – к партизанам Кочетова бегал. У них был. У красных… у русских… Скотина!

Тут наш Тактан-Мадыр принялся вытряхивать из себя пахучие слова, которым не уместиться даже в пасти голодной гиены. Один из приближенных цириков выхватил у меня из-под рубахи и сдал Тактану мою книгу с тетрадкой и карандаш.

Клочья бумаги, обрывки переплета с разорванными картинками посыпались в огонь, на дымящийся треножник. Полетели в пламя скомканные листы тетради, кусочки карандаша.

– Что вы делаете? – завопил я. – Нельзя! Нельзя! Пойду к саиту! Все скажу!

Я подскочил к Тактану, как дрофа с перебитыми крыльями, у которой убивают птенцов, – подомну грудью, затопчу, заклюю!

Подручные вцепились в меня, оттащили к порогу.

– Двадцать ш-ш-шаагаев!.. Двадцать ш-ш-шаага-ев!.. – шипел Тактан, протяжно, с усилием выдувая звук «ш».

Знакомое дело! Один из подручных придавил мои плечи. Другой прижал мою голову левой рукой к своему бедру, а правой стал умело обрабатывать мои щеки.

Тактан считал.

– Раз!.. Два!.. Три!..

Десять полновесных ударов по правой щеке – с молодецким присвистом. Десять по левой.

Тактан поучал:

– Наука тебе… Учение… Вот… Другой раз не прощу… Заковать велю… В темнице будешь лежать… Железом будешь звенеть…

Глава 6

Буква с навесом

Подручные Тактана развязали мне руки и вытолкали на волю. Куда пойти? Щеки жгло и покалывало, веко дергалось.

Я спустился к Енисею и сел под кривой тополь.

«Кому жаловаться?.. Повсюду эти чиновники, куда ни пойдешь… Но как можно?! Ведь нельзя же! Нельзя бояться! Молчать нельзя! Завтра вечером спрошу того человека, что книгу мне выдал, того учителя», – решил я и поднялся.

В юрте нашей все спали, кроме Тостая, Кок-оола и еще кого-то из молодых цириков. Я опустился перед ними на циновку, с ходу заревел и стал выкладывать все, что было на душе.

Тостай успокоил меня:

– Потерпи, а я все скажу нашему Кюрседи.

На другой день, когда стало темнеть, я с пустыми руками заспешил на мой урок.

Учитель меня ждал.

– Хорошо. Посмотрим, как мы приготовили наше задание.,. Что с тобой? Болеешь? Где твоя книга?

И я вдруг ясно увидел, как моя книга, истерзанная Тактаном, летит в огонь. Не удержавшись, я заплакал. Потом, успокоившись, рассказал, все что произошло. Выслушав, учитель стал утешать меня:

– Жалко тебе букварь. И мне жалко, а плакать не стоит. Найдем еще книжку. И тетрадку. И карандаш. Знаешь товарища Кюрседи? Сам ему все расскажи, только не плачь. Дай честное слово…

В тот вечер мы долго сидели за столом. Передо мной лежал новый букварь и тетрадка. Ярко горела лампа.

Учитель, водя пальцем, объяснял:

– Это стена. Это навес, крыша. Под навесом лежит мешок с крупой. Покажи, где стена.

– Вот.

– Где навес?

– Вот.

– Где мешок?

– Вот здесь.

– Хорошо запомни… Буква с навесом: «Б». Ее читают губами громко: «Б! Б!»

Я хотел улыбнуться, но щеки какие-то деревянные.

– Где буква с навесом?

– Вот, пожалуйста.

– Молодчина. Теперь прочитаем ее.

Я надулся, как пузырь.

– Б! Б! Б! Б!

Глава 7

Кюрседи

В середине зимы, в один из морозных дней, пошел я к товарищу Кюрседи.

Тостай показал дорогу:

– Тут недалеко, вниз по улице. Когда подойдешь, увидишь: невысокий дом с деревянной крышей – партийный комитет.

Январский мороз. Земля укутана сухим туманом. Остановись на минуту, прислушайся – ничего не слышно. Но потрудись еще послушать, и ты проникнешь в тайну зимней тишины: мороз прокаливает землю так глубоко, что вокруг тебя все мертвое тихо потрескивает, а все живое тихо шипит и еще тише, еле слышно, вздыхает.

Я шел вниз по улице и тер щеки, пряча нос в домик из негнущихся пальцев.

Из тумана выпархивали пичужки и, немного пролетев, садились на снег.

Я подошел к невысокому дому с деревянной крышей и открыл дверь. За длинным столом сидели люди. Некоторые посасывали чубуки в железной оправе. Все они слушали стоявшего у стола невысокого бритого человека в дешевом синем халате.

Я отдал честь.

– Здравствуйте.

Мужчина в синем халате обернулся в мою сторону:

– Если не спешишь, подожди. Кончим собрание – послушаем тебя.

– Я не спешу…

Он обратился к товарищам:

– Думаю, пусть присутствует. На дворе холодно.

Все согласились.

Товарищ в синем халате заговорил опять:

– Продолжаю. Они говорят: «Партия не нужна, партия лишняя, большие расходы содержать партию» – и так далее. Ясно: они хотят вернуть обратно старое время. Никогда не позволим! Оставаться нам без партии – все равно что ребенку без отца, без матери. Нам говорят: «Отец и мать не нужны, отец и мать лишние, большие расходы содержать родного отца и родную мать». А мы говорим: «Отец с матерью дают нам жизнь, выносят нас из беды, а сами ходят в халатах из далембы и живут в черных юртах». И мы спрашиваем этих крикунов: «А вы нужны? А вы не лишние? А содержать вас легко? Небось никто из вас никогда не ходил в далембе, а всегда ходил в шелку и в парче, в куницах и соболях. Небось никто из вас никогда не жил в маленьких черных юртах, а всегда жил в больших белых юртах и шатрах. Небось никто из вас не обходился зимой и летом чистой водой из родника – каждый из вас больше пил чашу с добрым кумысом или с хмельной аракой. Чего же вы от нас хотите? Чтобы мы смотрели молча, как вы достаете из-за шелковой пазухи острый камень и начинаете убивать нашего отца и нашу мать? Да? Нет! Этого от нас не ждите». Вот что мы скажем. Я кончил.

Докладчик сел и закурил трубку.

Один за другим подымались сидящие:

– Правильно, Кюрседи!

– Так и надо сказать…

Неожиданно поднялся мужчина лет пятидесяти, с длинной косой, в чесучовой шубе кремового цвета. Откашлявшись, он заговорил, перебирая застежки на шубе:

– Тарга Кюрседи в основном прав. Партия, в конце концов, нам будет нужна. Пока что наши достатки малы, а у партии расходов много. Кто же говорит, что партия совсем не нужна? Таких людей нет. Люди говорят иначе: давайте на время распустим партию, а там, когда укрепимся, опять ее поставим… Говорят: кто хочет на время отложить работу партии, тот против бедных аратов. Разве можно так говорить? Просто удивительно! Я спрашиваю: зачем делить всех на баев и бедных? Кому это нужно? – Оратор оглядел сидящих за столом и продолжал, покосившись на меня: – Ведь наш народ называется «Бугуде найырамдаар улус». Не только у нас – монголы тоже говорят: «Бугд найрамдах улс» ^[63]. Значит, все должны жить в согласии. – Оратор приложил руку к левой половине груди, перебрал глазами всех сидящих и закончил речь вопросом: – Правильно я говорю, граждане?

Он не успел сесть, как быстро, по-военному встал сидящий против него человек в полушубке. Как сейчас вижу его живые темные глаза и доброе смуглое лицо, слышу его убежденную, молодую скороговорку:

– С мыслями сайгырыкчи невозможно согласиться. Что он сказал? «Сейчас мы бессильные, потом, когда наберемся сил, тогда и поставим партию». Это значит: «Я лежу в зыбке, поэтому еще мать мне не нужна и не нужен отец, а вот когда вырасту, тогда отец с матерью мне будут нужны».

Еще один человек подхватил:

– Сайгырыкчи Имажап нам объяснил по-тувински и по-монгольски, как надо жить в полном согласии. Но разве может быть согласие без равенства? Разве может быть согласие, когда тебе говорят: «Я согласен тебя оседлать, а почему ты не согласен, чтобы я тебя оседлал? Я согласен тебя сечь, а почему ты не согласен, чтобы я тебя сек?»

Теперь все заговорили наперебой.

– Не ездит ли добрейший Буян-Бадыргы верхом на людях вместо коней?

– И не учит ли светлейший Идам-Сюрюн своих подчиненных работать шаагаем и другими орудиями «девяти пыток»?

– И сколько подданных граждан засек в эту зиму почтенный сайгырыкчи Имажап, который хочет, чтобы все люди жили в согласии?

Имажап вскочил и начал что-то объяснять. Я плохо его понял. Кто-то хотел поддержать Имажапа, но этого оратора почти никто не слушал.

После перерыва товарищ Кюрседи объявил:

– Я прочитаю наше постановление.

Все опять сидят за столом. Кюрседи читает:

«Партия – руководитель бедных аратов. Поэтому те, кто предлагает закрыть партию, действует против бедных аратов. Нет у нас партии – то же, что нет у ребенка отца и матери. Говорить «партия лишняя, у нее много расходов» – никак нельзя. Мы никому не дадим тронуть нашу революционную партию. Центральный Комитет постановляет: весной этого года созвать второй Великий хурал ^[64] Народно-революционной партии всей Танну-Тувы ^[65].

Кюрседи посмотрел на сидевших. Строгие лица. Торжественно тихо.

– Ну как, товарищи? Кто согласен, пусть подымет руки.

Надо ли говорить, что я был согласен тысячу раз и тоже от всей души поднял руку за Народно-революционную партию Танну-Тувы – против тех, кто захотел ее закрыть. Я поднял руку и подошел к столу, где заседал Центральный Комитет, хотя хорошо понимал, что случайный посетитель, оставленный в доме, чтобы не замерзнуть, вовсе не обязан участвовать в обсуждении.

Постепенно все разошлись. Кюрседи подозвал меня и попросил говорить смело, ничего не боясь. Вероятно, он заметил, что у меня дрожат руки и вздрагивает голос.

Волнуясь, я рассказал ему свою историю.

Кюрседи выслушал все и спокойно сказал:

– Тактана придется наказать и снять с теперешней работы. Есть много жалоб. Насчет шаагая ты, мой младший брат, совершенно прав. Но должен тебе сказать, что наш новый закон еще не отменил шаагая и других старых наказаний. Баи этим как раз пользуются. Скоро будет Великий хурал партии. Великий хурал восстановит партию. Снимет шарики с чиновников. Запретит старые наказания, в том числе шаагай. А ты пока не давай повода, жди хурала. Тактан-Мадыра не бойся. Как ходил учиться, так и ходи. Учись.

Я коротко ответил:

– Понял.

Направился к выходу. Кюрседи улыбнулся:

– Не уходи.

Какой он смешной и добрый: наморщил лоб, даже худые щеки стали пухлыми. Наклонился – хочет наедине доверить мне свою тайну – и вдруг залился детским застенчивым смехом.

– Я, знаешь, тоже хожу на уроки. Учусь, мой брат, по картинкам. И мой учитель – хе-хе! – тоже боевой солдат, партизанский тарга – Сергей. А ты говоришь… – Кюрседи подмигнул одним глазом и пожал мне руку на прощание.

В начале весны Тактан-Мадыра от нас перевели на другую службу – гражданскую. Вскоре он испытал на себе действие любимого шаагая: волк попал в берлогу медведя. Старшие цирики поговаривали, что Тактан сразу же слег в постель, приняв от нового начальника сорок полноценных шаагаев, и долго не мог поправиться. К нам пришел новый командир – бывший партизан Пюльчун.

Глава 8

Великий хурал партии

Середина шестого месяца 1923 года. Ой, сколько в Хем-Белдире приезжих людей! Не Хем-Белдир, а муравейник. У каждого караганника на прибрежных улицах и пустырях толпились оседланные кони, волы: вытянув длинные шеи, дремали на песке верховые верблюды.

Никогда еще не гостило в Хем-Белдире такого множества путников. Почти на всех были старенькие цветные халаты, на головах – полинялые товурзаки, а то и кепочки. Там и тут прохаживались чиновники в остроконечных колпаках с разноцветными стеклянными шариками.

Неожиданно в толпе я встретил своих – они тоже, приехали с нашего старого Каа-Хема, из Хопто, Бай-Сюта, Сой-Бюрена, с Бильбей-Терзига, с нашей милой Мерген. Мой брат Пежендей. Мои друзья Чавырык, Кежеге, Саглынмай и другие. Сколько знакомых.

Вокруг нас люди целовались и обнимались. Весело и светло стало на проезжих дорогах Хем-Белдира.

Пежендей прямо сиял.

– Мужчина – хозяин своему слову. Сказал я тогда у Тожу-Хелина «приеду» – и приехал.

– Куда же ты едешь? И дома у нас как?

– Явились гонцы: будет Великий хурал партии, бедняки все приедут… А дома все в порядке. Пахоты прибавилось. Хлеб теперь в достатке. И баям не даем себя молотить.

Я, в свою очередь, принялся рассказывать о жизни в Хем-Белдире, о своих поездках в дальние хошуны.

Разговаривая, мы незаметно вышли на Тонмас-Суг – место сбора и поднялись на пригорок.

Внизу, образуя большой круг, расположились люди. Их так много, что степь почти невидна. Идти гурьбой нельзя, но в одиночку еще можно. Мы стали осторожно пробираться среди спин и локтей.

Внутри большого круга почетное место устилали коврики-циновки. На двух шестах – красные паруса. Сверху вниз на парусах – монгольские буквы, но прочитать их никто из нас не мог.

Признаюсь, раньше я никогда не видел такого богатства и такой роскоши, как на этом Великом хурале беднейших аратов Танну-Тувы. Объяснялось это очень просто: вместе с беднейшими людьми сюда пришли богатейшие скотовладельцы, высшие сановники. Не только пришли, но поспешили занять на виду у всех почетное место в большом кругу Великого хурала. Вот почему это неприметное местечко Тонмас-сугской степи так ослепительно сверкало и блестело парчой, лакированной кожей, стеклянными знаками различия всей чиновной Танну-Тувы.

Народ, усеявший плоскогорье за Тонмас-Сугом, ждал, когда откроется Великий хурал. Вокруг нас люди переговаривались, обменивались табакерками. Вглядывались в даль.

Наконец все затихло. Табакерки перестали ходить из рук в руки, трубочки спрятались за меховые и сыромятные голенища. Столик, с полосой красной далембы, долго пустовавший, в один миг окружили люди. Опершись, стоял Кюрседи, справа и слева сидели его товарищи.

Кюрседи кашлянул, оглядел степные дали, поклонился и заговорил.

– Дорогие товарищи! Уже шестой год, как победила революция в России. В нашей Танну-Туве – уже третий год. А живем все по-старому. У наших нойонов остались прежние права. Их люди, как прежде, трясутся над своими шишками и чинами! А с народом, как в старину, расправляются по черному закону маньчжурского хана – секут и калечат. Два года назад был Первый Великий хурал нашей партии. На том хурале бедняки-араты выбрали Центральный Комитет. Мы послали в хошуны и сумоны гонцов. Баи хватают на дороге и убивают наших гонцов. Налоги и разные пошлины баи платят не по доходу, а по дымовому отверстию в юрте, как беднейшие араты. Дальше так нельзя. Пришло время разлучиться со старыми порядками. Теперь мы можем освободиться полностью, как уже освободились все народы России…

По степи пронеслись приглушенные далью голоса – возгласы одобрения. Так по вершинам рощи вдруг прошуршит листва, разбуженная порывом горного ветра.

К столу протиснулся старик арат с косичкой. Я узнал знакомого. Это был Ензук, у которого я провел несколько дней, когда ездил в нижние хошуны.

Ензук стал обстоятельно рассказывать, как аратам живется в новой вотчине Сонам-Баира, вспомнил, как он, Ензук, с товарищами работал на извозе в Саянах, на реке Ус, и еще дальше, в далеком Минусинске.

Мои глаза старательно провожали Ензука, а Кюрседи уже предоставил слово кому-то другому. Вместо Ензука в большой круг вошел князь Буян-Бадыргы. Самый богатый и властный нойон, гроза Хемчикских степей.

Чиновники вскочили. По старой привычке подобострастно улыбнулись, нагибаясь и простирая руки:

– Помилуй нас…

– Я думаю… – заговорил князь, и в голосе его зазвучало сострадание хувулгана ^[66], отвечающего за глупость и грехи людей, – думаю, гражданин Оюн Кюрседи и другие что-то слышали, хотели понять, но не поняли. Они не виноваты – у них глаза слепые. Они не читают, не пишут, а хотят участвовать в политике. Подумайте, – управлять независимой республикой. Говорят: партия. Сказать правду, она действительно лишняя. Непонятно, что ей делать. Пришлось на время распустить. Ну и что тут страшного? Будет нужна – опять восстановим. Это в наших руках. Еще говорят: шаагай, наказания. Да разве можно без шаагая? Если воспретим шаагай, то чем тогда учить разных воришек? Головные уборы с различием тоже нужны. А то как? Без них чиновников не отличишь от аратов. Разве меня можно смешивать с моим подданным? Теперь о налогах… Они тяжелы, это верно. Апричина где? В партии. Когда партию закроем, расходов будет меньше, налоги сократим. Так я думаю, господа. – Буян-Бадыргы кончил.

А у стола уже раздаются речи черных аратов, желающих мирно жить и управлять государством без шаагаев и без нойонов.

Десять человек выходили в большой круг Великого хурала. После них взял слово Оюн Кюрседи – председатель. Склонил голову набок и сказал застенчиво, как в первую встречу со мной:

– Говорят, мы неграмотные. Ничего не поделаешь. Понемножку знакомимся с монгольскими и русскими буквами. Тут у меня записано, что предлагали товарищи от западных и восточных хошунов. Разрешите прочитать.

Оюн Кюрседи читал свободно, но куда тише, чем надо читать на хурале, где потолок – синее небо, а стены – далекие горы.

Люди притихли…

– Второй Великий хурал Народно-революционной партии Танну-Тувы постановляет: считать партию восстановленной; запретить шаагай и другие пытки; отменить знаки различия на головных уборах чиновников!

– Как смотрите, граждане? Верно? Если верно, проголосуем, как по новому порядку положено, поднимем руки.

Кюрседи поднял руку вместе с бумагой, которую он читал. Мы подняли руки вместе с шапками. Кругом торжественно вскинутые руки делегатов и гостей Великого хурала. И шапки, шапки разных фасонов и цветов – остроконечные и плоские, с козырьками сзади и с козырьками спереди, старые и новые, летние и зимние. Кюрседи улыбнулся.

– Предложение принято…

Кюрседи поднял и опустил руку.

– Восстановлена революционная партия Танну-Тувы. Кто хочет вступить в партию, пусть останется.

И тут же Кюрседи обратился к сановным гостям:

– Чиновники должны сейчас, не уходя, сдать головные уборы. Вернувшись к себе, первым делом немедля собрать и свалить в огонь шаагаи, манзы и прочие орудия пыток-наказаний, которыми вы, и ваши отцы, и деды, и прадеды терзали живое тело аратов.

Закипела степь. Народ загудел, как перенесший лютые морозы улей.

Сановные гости понесли к столу головные уборы с шишками. Мне казалось, что они подают пироги-пампушки с бутончиками – с сахаром-изюмом – и низко кланяются.

Мы с Пежендеем танцевали в сторонке, распластав руки:

«Несите, гости! Валите в кучу! Вашим шапочкам больше не шуршать – не звенеть!»

Часть третья

В москву

Глава 1

Мятеж на Хемчике

По городу разнеслась тревожная весть: глава феодально-байской знати Сумунак поднял мятеж. Его отряды захватили Шеми, Чиргак и Большие Аянгаты. Бандиты хватали людей, верных революции, и их родственников, пытали их, живыми закапывали в землю. А русских поселенцев сжигали вместе с их жилищами. Его молодчики зверствовали куда страшнее маньчжурских солдат.

Сумунак объявил себя ханом хемчикских хошунов и силой заставлял вступать в свою шайку всех, кто только мог держаться в седле. Когда Сумунак подъехал к Чадану, встречать «хана» и его войско вышли ламы в парадном облачении с огромными судурами и оглушительными трубами.

А за несколько дней до выступления мятежников, из Хем-Белдира в Чадан выехал на гнедом иноходце Буян-Бадыргы. В его свите было два коновода и один посыльный цирик. Рядом с грузным саитом вытянулся в своем седле тонкий и длинный Имажап. Позади следовал караван из пяти лошадей.

Долго переглядывались цирики, собиравшие саита в путь:

– Куда покатил наш саит? Ишь как много вьюков забрал!

Не мудрено, что, получив известие о мятеже, власти Хем-Белдира встревожились. Что теперь будет саиту Буян-Бадыргы? Разбойники Сумунака могут его схватить. Действовать надо немедленно.

И вдруг на улице я встретил знакомого человека.

– Здравствуйте, тарга! – воскликнул он.

– Какой там тарга? Ведь я же просто посыльный цирик. Здравствуй, Ензук. Куда идешь, старина?

– Иду я к председателю. К Кюрседи. Маленький разговор у меня. Где найти его?

– Ступай за мной, доведу, – поманил я рукой и пошел впереди. Мой знакомый шел за мной понурив голову.

Мы пошли в комнату, где работал Кюрседи. Он был один. Мы поздоровались и уселись.

– По какому делу пришли? Рассказывайте.

Кюрседи сел за стол.

– Ну! – тронул я за локоть своего товарища.

Ензук вздрогнул, несколько раз кашлянул:

– Вы, должно быть знаете, тарга: в Хемчике начался мятеж.

– Да, но как все произошло, не знаю. Расскажите по порядку, что вам известно. Кто вы?

– Меня зовут Ензук. Вот я знаком с товарищем Тывыкы. В запрошлом году мы познакомились в Шанчи-Сарголе. А в прошлом году здесь, в Хем-Белдире, вместе были на Великом хурале партии. У меня есть удостоверение.

– Нет-нет, не показывайте… Говорите, что вы знаете о бандитах. У нас мало времени, товарищ…

– Я возвращался из Верхнего монастыря на Чадане – с богомолья, – начал Ензук. – Они меня задержали и заставили вступить в свою шайку. Как-то вечером я проходил мимо палатки Сумунака и увидел, как туда вошел Манлай-оол. Это главный подручный хана. Я прислушался.

«В Бора-Холь приехал тот самый, кого мой хан хотел видеть, – сказал Манлай-оол. – Вот пакет»..

В палатке стало тихо. Казалось, я явственно видел: вот дрожащие пальцы приняли пакет, вот разорвали его и вытащили письмо.

Немного погодя Сумунак буркнул: «На, читай».

Снова послышалось шуршание бумаги. Я подполз к палатке и взглянул в дырку: рядом с «ханом» сидел Манлай-оол, далеко перед собой выставив лист бумаги.

«Дорогой учитель, святейший хувулган Сумунак! Мы верим, что дело твое, божьей милостью, победит, и молимся о твоей победе. Я приехал, чтобы заверить тебя в этом от имени наших братьев из Хем-Белдира. По-прежнему благоденственно восседай на престоле, который ты по праву занимаешь. Скоро я прибуду. к тебе. Когда и где мы встретимся, решай сам. Совершенно тайно пребываю. Буян-Бадыргы». Здесь чтение оборвалось…

– Не может быть! Неужели это правда, Ензук?

Послышалось тебе, – перебил Кюрседи, пристально глядя на собеседника.

– Да нет! Я же сам видел и слышал. Как я мог ослышаться, когда говорят такие вещи? Если бы говорили о другом человеке, разве я стал бы так волноваться? Я же знаю, что он большой саит!

– Гм… Ты молодец, что так быстро приехал и сообщил все это. Да… Тебе придется вернуться к «хану». Будь начеку. Через тебя мы будем узнавать, что предпринимает враг. Мы приедем вслед за тобой.

Ензук растерянно огляделся:

– Если я приеду, они наверняка убьют меня. Как себя вести и что говорить?

– Давай подумаем. Скажи, что домой заезжал, жену навестить. Объясни как-нибудь.

– Ладно, – Ензук поднялся.

– Ну, желаю тебе удачи. Пойди, Тывыкы, накорми своего товарища. Дай коня с Пестрого уртеля.

Мы вышли.

Глава 2

Два хана

Услышав о восстании Сумунака, партийные работники Хем-Белдира начали действовать: собирали бедных аратов, организовывали посыльных цириков, договаривались с партизанами, стоявшими в Хем-Белдире и Суг-Бажы.

Наспех подготовившись, мы, посыльные цирики, во главе с нашим таргой пошли вниз по реке к Усть-Элегесте, где нас ждали партизаны во главе с товарищем. Сергеем, Кюрседи и еще несколько человек выехали с нами.

Дело было к весне. Наступил полдень. Воздух был удивительно прозрачный, и все кругом сверкало. Мы не замечали ни снега, ни холода. В Усть-Элегесте собралось больше трехсот человек с оружием. Кого только здесь не было. Здесь и партийный тарга Оюн Кюрседи, и Оюн Билчир-оол, и Мады Мадыр-оол, и командир красных партизан Сергей, и начальник народных цириков Пюльчун.

Кюрседи встал, осмотрелся кругом и начал низким тихим голосом:

– Дорогие товарищи! Перед нами – трудная задача. Мы отправляемся на Хемчик и Чадан. В этой местности появились мятежники во главе с ламой по имени Сумунак. Они хотят уничтожить революционный порядок, пытают бедных аратов, живьем закапывают их в землю, измываются над малолетними. Они хотят вернуть старые законы, уничтоженные революционным народом. Теперь они готовятся захватить Хем-Белдир. Они обнаглели до того, что захватили члена Центрального Комитета нашей партии – Буян-Бадыргы.

Кюрседи на минуту остановился и посмотрел на меня.

– Этого забывать нельзя. Мы должны раздавить мятежников, освободить бедных аратов, которые снова попали под их гнет, отомстить за кровь, пролитую нашими братьями и сестрами.

Кюрседи кончил.

Вперед протолкался толстый мужчина с сизым лицом.

Он спросил:

– Этот ваш Сумунак, или как вы его назвали… Сколько же у него людей?

– Разбойников Сумунака будет с тысячу, но большинство из них силой набранные араты-бедняки. Нас меньше, но зато мы – солдаты революции. Кроме того, нам помогут партизаны.

– Больше тысячи! Это же ужас! Да с нашей силенкой и подступить к ним нельзя, – начал тот, но его сразу перебили стоявшие рядом:

– Убирайся! Замолчи! Перетрусил, так возвращайся домой.

– Я-то что? Накинулись на человека! – толстяк быстро скрылся в толпе.

После этого выступили еще несколько человек, а затем все, кто там был, подняли ружья и хором подтвердили свою решимость разгромить мятежников и защитить революцию.

Как мы узнали потом от Ензука, Буян-Бадыргы получил в то время письмо от Сумунака и тайно готовился поехать на свидание с мятежным атаманом. Прежде чем выехать из Бора-Холя, Буян-Бадыргы призвал к себе Ензука, который всеми силами старался завоевать его доверие.

– Ензук, ты надежный человек. Ты доставишь Сумунаку мой подарок – красный вьюк. Сам я подъеду позднее.

Как только Ензук, по старому обычаю, доставил красный княжеский вьюк, по обе стороны парадной юрты, в которой находилась ставка Сумунака, стали два борца – «два льва», как их называли. Их приказал поставить «хан» для торжественной встречи. Юрта была до блеска начищена, а на входное отверстие навешен огромный ковер. В княжеском шатре на нескольких столиках, служивших обычно божницей, поставили угощение: араку, кумыс, сыр, печенье и овечий зад, по словам Ензука, такой жирный, что он колыхался, как студень, когда его ставили на место. А сам Сумунак нарядился в праздничную шубу, обшитую парчой, подвесил кисет из желтого шелка, спесиво надел высокую шапку с бурым стеклянным шариком и стал прохаживаться перед юртой, нетерпеливо поглядывая на дорогу.

Встреча намечалась совершенно секретной, поэтому для участия в обряде чествования князя были оставлены только надежные люди. Ензук находился там же как гонец Буян-Бадыргы, доставивший красный вьюк.

Вдалеке на дороге показались клубы пыли. Сумунак махнул рукой. Пять человек вскочили на коней и поскакали навстречу. Немного не доезжая до Буян-Бадыргы, который также мчался к Сумунаку во всю прыть, передовые гонцы соскочили с коней и простерли к дороге свои руки. Казалось, они просят благословения. Буян-Бадыргы спешил: он даже не оглянулся на встречавших гонцов, не ответил на их приветы – промчался мимо.

Как только Буян-Бадыргы подъехал к пестрой юрте, разбитой перед холмом, слуги схватили его коня за поводья, потом подхватили самого князя, подняли его и поднесли к юрте.

Сумунак, который еще несколько минут назад гордо помахивал руками, теперь даже ростом ниже стал, словно в землю врос – ведь приехал его хозяин! И куда только спесь девалась!

Другие чиновники к охранявшие Сумунака люди с ружьями все еще стояли на коленях, простирая к князю руки. А. Буян-Бадыргы по-прежнему ни на кого не оглядывался. Свесив почти до самой земли свои непомерно длинные и широкие рукава, он важно шагнул вперед.

В тот вечер Сумунак и Буян-Бадыргы вели себя, как два победителя. Они провели ночь, подымая кундагу ^[67], желали друг другу удачи, договаривались о том, как будут ханствовать, захватив Хем-Белдир. Буян-Бадыргы станет нойоном всей Тувы, Сумунак – его помощником.

Между тем Ензук ловко и быстро прислуживал: то входил в шатер, то выбегал из него. Сумунак вдруг завопил:

– Ой, ты-то кто? Чего здесь болтаешься, негодный?

Ензук указал обеими руками на Буян-Бадыргы, потом простер руки к Сумунаку и протянул смиренно:

– Я слуга их светлости. Приехал к вам и привез красный вьюк.

– Да, да, это мой прислужник. Да он ни в чем не разбирается, ничего не понимает – настоящая черепаха. Пусть себе ползает, – пробормотал Буян-Бадыргы, тупо глядя пьяными глазами.

– Э, вот оно! Раз ты такой, налей-ка нам араки, а потом спой чего-нибудь, черепаха! – приказал Сумунак.

– Есть! – поклонился Ензук, поднес двум ханам араки и, откашлявшись, запел народную песенку о красоте чаданских девушек. В последнюю строку куплета он хитро вплел князей, нойонов и их свиту.

– И-их, молодчина! – завыли в один голос самозванцы.

Неожиданно Сумунак приказал:

– Беги, человек, приведи сюда Манлай-оола.

Ензук впустил Манлай-оола в шатер, а сам задержался у полога.

– Вот зачем тебя крикнул, – сказал Сумунак. – Подойди ближе и слушай. Изволил прибыть наш князь. Он осчастливил нас. Живя в Хем-Белдире, их светлость немного притомились. Надо бы поразмяться, погулять.

– Слушаю. Я всегда…

– Если найдутся в округе подходящие девчонки, приведи их на поклон к нойону, – пропищал Сумунак и со смехом добавил: – Их светлости, думаю, будет интересно.

Тут Ензук услышал голос Буян-Бадыргы:

– Смотри, только не притащи каких-нибудь больных. Выбирай осторожнее.

– О, господи, разве можно… Я же не первый раз. Сколько я служил их милости по этому делу – не сочту…

– Ну вот, выполняй.

– Есть! – Манлай-оол повернулся к выходу, но его остановили:

– Погоди, хлебни одну пиалу.

На дно пиалы что-то, булькая, полилось. Потом забулькало в горле Манлай-оола, и он выскочил, весь красный…

Глава 3

По заданию партии

Через трое суток наш отряд незаметно приблизился к Чаданскому монастырю, где стояли мятежники. На военном совете было решено дать измученным лошадям отдых, а на другой день к вечеру ударить по бандитам. Кюрседи приказал расседлать коней и выслать разведку.

Вскоре посланные вернулись и расстроенный командир доложил:

– Мятежники нас не ждут, у них все тихо, но мы потеряли нашего товарища. Боюсь, не попал бы он в руки бандитов.

Кюрседи задумался.