Текст книги "Слово арата"

Автор книги: Салчак Тока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

А по ночам загорались костры… Жаркие, шумные, веселые, как песня. Тихие и задумчивые. Одни – в ущельях – озаряли серые скалы. Другие пылали на ровной поляне, выхватывая из темноты густые ели и лиственницы. Третьи, как волчьи глаза, сверкали в открытой долине… Не счесть их, костры Калдака!

У каждого костра – свой кружок, своя песня, своя история, чаще всего забавная.

Особенно шумно было у тоджинцев. Никто не мог тягаться с ними в искусстве разжигать костры. Весело поднималось пламя.

Посмотрите, как тоджинцы укладывают сухие дрова, как набрасывают сверху еловые ветки… Сделайте все точно так же, как они, а такой костер все равно не получится.

Старый охотник Бараан Мырлаа с жаром рассказывал об одном из бесчисленных своих таежных приключений. Он, как кряжистое дерево, которое не возьмут ни пила, ни топор.

– В руках у меня ружье. Стреляю! А он, черт этакий, на дыбы поднялся, пасть разинул, лапы ко мне тянет… Я еще раз выстрелил. Он поднялся – и опять на меня. Что такое? Ну, думаю, теперь все. А медведь ревет. Все ближе ко мне. Я чуть не упал – через поваленное дерево перескочить хотел. Гляжу – он уже сзади рвется ко мне. Отхватил кусок тужурки – косулья тужурка на мне была, – дерет лапами. Пока он клочья эти лохматил, еще успел я зарядить. Что же, думаю, разве я не охотник, не сын охотника?.. Доконал. А страху, конечно, натерпелся.

– Хаа, вот герой! – послышался насмешливый голос из темноты.

– Да, ты бы на его месте…

Мырлаа улыбался. Его дело рассказать. Начать только. Сейчас обязательно кто-нибудь вставит: «А вот со мной было…» Так и есть.

…Вскоре у Калдака еще прибавилось шума и грохота – пришла колонна машин из Советского Союза. Зарокотали тракторы, пошли в наступление грейдеры.

– Вот это да! – восхищались араты, никогда не видевшие таких машин.

– Землю как мягкий сыр режут!

– Пустить бы их в нашу степь…

Покорился перевал. Легла через него широкая дорога. Ликовала вся Тува.

Большой был праздник. Пир устроили. Боролись силачи. Состязались на скачках лучшие наездники.

По увалам и долинам разнеслась новая песня:

Калдак-Хамар, ты грозным был.

Мы покорили твои вершины.

Глава 21

Колхоз на терзиге

…Два дня над Каа-Хемом и его притоками не умолкали раскаты грома. Два дня лились с неба потоки воды. Терзиг вырвался из берегов и ревел, никого не подпуская к себе. Бешеная стремнина отрывала от берега целые островки вместе с деревьями. Кружа на перекатах мутную пену, с ревом и стоном свиваясь в водовороты, несла река к низовьям бугристые валы.

Разом густо зазеленели обширные поймы. Качались на ветру бесчисленные алые фонарики-бутоны диких пионов. Горели среди зелени белыми, желтыми, красными огоньками лепестки таволожника, которыми любят лакомиться медведи и маралы. Улучи минуту, когда порыв ветра промчится по этому раздолью цветов и трав, вдохни полной грудью воздух Терзига, и ты узнаешь, как может благоухать земля.

Была середина июня. На пути к золотым приискам Харала я завернул в аал моих родных и застрял. Пришлось ждать, пока прояснится небо, успокоится река, просохнут дороги.

Многое изменилось в жизни моих близких за последние десять лет. Незаметно выросла племянница Сюрюнма и, соединив свою судьбу с Сарыг-оолом из Усть-Копто, перебралась к нему. Там же обосновался и брат Пежендей. Младшая сестра Будуней расписалась с Арланмаем из Бельбея и переехала к нему. Один Шомукай остался холостяком – возит почту между Терзигом и Харалом.

Как и по всей Туве, бедняки Мерген-Терзига получили в личный надел овец и коз, до пяти коров, стали хозяевами пашен, лугов и пастбищ – лучших земель, которыми прежде владели феодалы Таш-Чалан с Тожу-хелином и кулак Чолдак-Степан.

…На пригорке, возле самого Эртине-Булака, где прежде возвышались островерхие берестяные и лиственничные чумы, выстроились в ряд молодцеватые домики, похожие на желтые шкатулки с коричневыми и зелеными крышками.

И у моей Албанчи прибавилось в доме. И кровать у нее железная, и машина швейная, и умывальник. А как красиво стояли вдоль стен узорчатые сундучки со всякой всячиной, а сколько полотенец махровых, а посуды на полках – стеклянной, фарфоровой, металлической.

При встрече я сказал ей:

– Года-то наши идут, сестрица. Переехали бы вы ко мне. Вместе-то лучше.

Албанчи рассмеялась. Погладила меня по голове.

– Кто же, сынок, возражать станет. В Кызыле, конечно, лучше. Но подумай, могу ли я наши места бросить, где родились, где выросли… Что мне теперь? Сестры, братья – семейные. Все вы работаете, все помогаете мне. Что же мне, сынок, еще-то нужно? Здесь мать наша Тас-Баштыг билась, бедная, нас выхаживала. И кости тут сложила. Никуда я отсюда не поеду…

У сестры под глазом задергалась жилка. Она раскурила трубку и стала жадно сосать чубук.

– Дети ваши, – сказал я, – и мы, ваши младшие братья и сестры, разбрелись кто куда. Трудновато вам одной-то жить. Давайте ко мне поедем. Поверьте, сестричка, всем нам хорошо будет.

– Не-ет, не-ет, – замотала головой Албанчи. – Как же мне отсюда уехать?..

Стали подходить соседи. Ничего в них прежнего не осталось: и одеты в новое, и лица у всех бодрые, задорные. Называли меня таргой-начальником не с опаской и подобострастием, как прежде обращались к высоким чинам, а по-дружески:

– О-оо, наш тарга приехал!.. Здравствуй, тарга. Здравствуй, Тока! Что там у вас нового? Расскажи-ка, – появился на пороге Саглынмай.

Мы с жаром пожали друг другу руки.

Подошли Мунзум, Куртугбай, Чадаг-Кыдат. Как у себя дома расселись, ожидая моего рассказа.

Отвертеться я не смог. Рассказал, как выполняются решения Восьмого съезда, как быстро овладевают араты письменностью, как зарождаются в Туве колхозы и госхозы, строятся первые заводы и мастерские, вырастают поселки и города.

– Объясни-ка, тарга, пожалуйста, как нам получить подходящую землю. – Саглынмай привстал на одно колено и уминал в трубке табак. – Мы обговорили тут между собой. Думаем работать сообща, всем нашим арбаном. Так вот, ты и объясни – дадут нам сенокос на Чоолюсе и Кыс-Кежиге? Это первое дело. И второе дело, мой товарищ. В устье Терзига и в устье Мерген – самые подходящие земли для нашего общего хозяйства. Самые хлебородные. Дадут нам эти поливные земли?

– Без разговора дадут! Восьмой хурал как раз и решил: конфисковать имущество феодалов и лучшие пахотные земли, выпасы, сенокосы отдать коллективным хозяйствам.

Ответом все остались довольны.

Как бы между прочим я спросил:

– А таргой-то кто будет у вас? Кого намечаете?

Саглынмай застенчиво поглядел на односельчан, сидевших на полу скрестив ноги.

– Меня хотят поставить на это дело, – тихо ответил он, попыхивая трубочкой. – Кое в чем разбираешься, говорят. Даже буквы научился выводить. Ты и будь, мол, таргой…

– А учредители кто?

– Вот они – все здесь: Куртугбай, Сагаандай, Чадаг-Кыдат, Албанчи. Ну и я, конечно. Всего человек десять. Все здешние. Правда, в наш арбан из хошуна Тес прикочевал один человек. Езуту зовут. Хочет к нам в общее хозяйство.

– Езуту?!

– Ну да! Тот самый, что в Шалыкском сумоне сайгырыкчи был.

– Из Шалыка выслали…

– Ой, товарищ, да кто же его примет?

Саглынмай выбил трубку о подошву сапога.

– И я так думаю, – оглядел он соседей. – Никто сразу не примет.

Разговор стал общим.

– Пора, пора вам уже заводить совместное хозяйство, – поддержал я земляков. – От государства, конечно, инвентарь получите, ссуду. И другую помощь окажут. А как назовете колхоз? Не придумали еще?

Саглынмай улыбнулся:

– Как назвать, говоришь? В этом ты нам помоги, парень… Ученый человек!

– Коптинские араты, – говорю, – недавно основали у себя коллективное хозяйство. Такое же, как у вас, – тожзем. Председателем нашего Пежендея выбрали. Назвали артель «Революционная коммуна». Ну, а вы, к примеру, назовите «Тожзем Терзига». Как вы думаете?! Терзиг – наша красивая, богатая, резвая река, мы на ней родились и выросли…

– Насчет Терзига это понятно. Можешь не объяснять. А вот еще какое ты слово сказал? Тувинское оно или русское?

– Тожзем, что ли? Это если сокращенно сказать. А полное название – товарищество животноводства и земледелия.

– Тоже понятно. Пусть будет «Тожзем Терзига». А если мы и тебя примем? Как ты, парень, сам-то смотришь?

– Если доверие оказываете, с большой радостью вступлю. Записывайте и меня в тожзем!.. А что, товарищи, не будем это дело глубоко в сундук запрятывать, а? Давайте прямо сейчас соберемся, заложим артель и председателя выберем!

– Вот-вот, – подала голос Албанчи, тихо сидевшая на сундуке. – Соберем народ и поговорим, пока Салчак не уехал. В Бурене этот тож…зем есть, в Копто есть. А мы чем хуже?

– Э-э, правду Албанчи говорит, – поднялся Саглынмай. – Пойду соберу народ.

Ждать долго не пришлось. Кто верхом, кто бегом – собрались и уже шумели на улице и во дворе.

Саглынмай рукой помахал:

– Тесней, тесней садитесь!

Расселись на траве вперемежку – стар и мал, будто всем арбаном собрались кочевать на новое стойбище.

Дело такое новое, что у старого Саглынмая прямо-таки дух захватило. Поперхнулся он, жадно глотнул воздух и заговорил, поворачиваясь на месте посреди круга.

– Разрешите, товарищи… Для чего мы вас собрали? Есть такое соображение: обсудить сообща, как нам жить дальше и работать. Поэтому общий хурал всех аратов, живущих на Мерген-Терзиге, считаю открытым. Кого мы, товарищи, выберем таргаларами?

– Во-первых, Албанчи. Во-вторых. Саглынмая. В-третьих, приехавшего из Кызыла нашего земляка, – выкрикнул из притихшего людского круга кузнец Чадаг-Кыдат, перед которым копошилась целая куча дочерна обжаренных солнцем детей.

– Как, товарищи, одобряете?

Вытянув над головой руку с растопыренными пальцами, Мунзумчук пробасил:

– Одобряю.

Саглынмай предоставил мне слово для обращения к землякам. Разговор, сказал он, будет по самому важному вопросу нашей жизни. А меня назвал по-отечески – «наш сын» и «нашего арбана гражданин».

Я волновался не менее Саглынмая. Говорил, не слыша собственного голоса. Видел только глаза земляков, с которыми встречались мои глаза.

– Товарищи! Родные! Друзья! – обратился я к людям, пришедшим со своими семьями решать общую нашу судьбу, и стал рассказывать, к чему пришли тувинские араты вместе с русскими рабочими и крестьянами – жителями Тувы – под руководством нашей партии и благодаря помощи Советского Союза.

– Теперь в нашей республике власть в руках трудящихся, в наших с вами руках. С прошлым покончено навсегда. Надо облегчить труд аратов, улучшить их жизнь. Многое уже делается. В таких непроезжих местах, как перевал Калдак-Хамар, проложена автомобильная дорога. В Элегесте растет госхоз. На Харале открылся золотой прииск. Тувинцы читают на родном языке газеты и книги. Дети учатся в школах…

Великий Ленин учил: если сельское хозяйство останется раздробленным, мы никогда не придем к зажиточной жизни.

Скажу одно: я радуюсь тому, что вы будете работать сообща. И еще. Если вы не скажете, что от живущего вдалеке пользы мало, если вы не исключите меня из своей семьи, а примете в тожзем, я буду гордиться доверием.

Все проголосовали за артель. Председателем выбрали Саглынмая.

«Тожзем Терзига» был первым коллективным хозяйством в Каа-Хеме. Впоследствии он стал частью крупной артели «14 лет Октября».

* * *

…Снова я сидел в доме старшей сестры. Албанчи угощала меня чаем и, не то оправдываясь, не то поучая, говорила:

– Вот видишь, сынок, теперь у нас и одинокая старуха не пропадет. И работы хватит, и страхов не будет никаких. Оставшийся век здесь мне и доживать…

– Уж ладно, сестра, – согласился я с ней. – Про век-то говорить рановато. Много-много лет нам теперь жить. Вот на Харал съезжу, – на обратном пути с собой в Кызыл погостить заберу. Так что собирайтесь.

– Ха-ха-ха! – развеселилась сестра. – Что ж, сынок, раз велишь собираться, сейчас же начну свои сборы. Не куда-нибудь ехать – в столицу! Как туда заявишься без новой шубы? Уж разоденусь на загляденье!

Сестре стало весело. Голос ее то взвивался жаворонком ввысь, то падал по-голубиному и, воркуя, замирал в груди…

Мы вышли во двор. Албанчи вся светилась – так радовалась она и нашей встрече, и повороту всей нашей жизни. Сели на вязанку хвороста, что лежала у входа в загон. Неторопливо беседовали перед расставанием. Завидев нас, шагнул было к загону Саглынмай, но его перехватил на полпути старый Чамырык, державший за веревку вола.

– На! Отдаю тожзему вола. Распоряжайтесь!

Чамырык протянул Саглынмаю конец веревки.

Пегий вол с широко раздвинутыми рогами коротким хвостом, полузакрыв глаза, лениво пережевывал жвачку.

– «На!» Ишь, герой! Нет, уж ты, друг, не «накай», а возьми своего вола да поезжай в верховья Терзига, да жердей наруби, да сюда привези. Для инструмента общего амбарчик поставить надо? Надо. Сам небось видишь – одни шалаши у нас. Ясно? Так вот и поезжай в тайгу.

Саглынмай ждал ответа и, теребя козлиную бородку, удивленно и обиженно поглядывал на Чамырыка.

Над домами поднимались прямо, как стрелы, пущенные в зенит, голубоватые струи дыма и растворялись в небесной синеве. На вершину Кускуннуг наползала туча – густая, черная, готовая опрокинуться ливнем к подножью горы.

– Не пойму! – в тон Саглынмаю возразил Чамырык. – Вола тебе отдаю? Отдаю. А для чего отдаю, тарга? Для общественной пользы. Он будет на всю артель работать. Вместо меня, значит. А я, друг мой, охотничать собрался. Где же я на жерди время-то найду? Выходит, одному – и скотину свою подавай, и сам работай, а другому – только посиживай, палец поднявши: я, мол, колхозник! Вот оно как, товарищ тарга!

Выпалив эти слова, Чамырык пустился наутек, будто горный козел, учуявший человека.

Саглынмай с досады и отчаяния завопил, словно призывал вора покаяться:

– Товарищ мо-ой! Старый ты челове-ек! Верни-ись… Э-э-эй!

– Чего кричишь? – подошел к нему Чадаг-Кыдат. Лицо у кузнеца было черное – с просветами, не тронутыми гарью. За спиной висел замасленный кожаный мешок.

– Как тут не кричать, парень… Привел Чамырык вола, сунул мне в руку веревку. «На, кричит, получай на общую пользу, а я, говорит, бегу на охоту». И все. Только я старика и видел… Что делать? Подай совет. Ты же человек смекалистый.

– Принимай и от меня тоже! – засмеялся Чадаг-Кыдат. Он снял со спины кожаный мешок и хлопнул по нему широкой ладонью над ухом председателя.

– На, получай!

Саглынмай принял от кузнеца ношу, но удержать в руках не смог. Мешок брякнулся на землю. Присев на корточки, Саглынмай заглянул внутрь.

– Ого-го! Целая кузня тут: и молотки большие да малые, и тиски, и щипцы, и напильники!

Председатель рывком поднялся и обнял кузнеца. Гикнув, закружил его на месте. Потом ударил по спине.

– Спасибо, друг! Сила теперь у нас – во какая! Имущество колхозное: вол один, кузница одна… Значит, ось мы поставили. Колеса наденем, и телега покатится. Во! Ты мне скажи только: в тайгу не сбежишь? «Молоточки пусть сами работают» – не скажешь?

Пальцы Саглынмая привычно уминали в трубке табак.

Председатель прикурил, затянулся до отказа и сунул трубку кузнецу:

– Покури!

Чадаг-Кыдат усмехнулся:

– Вот как раз и подамся в тайгу… за жердями… на этом самом воле. Надо же нам с тобой, тарга, колхозную кузню строить. Так что ты не горюй. Будет железо – смекнем, куда его девать. В первый день лемех приладим, во второй – серп и косу выкуем. Так и будет сила наша прибывать с каждым днем.

Кузнец сделал несколько затяжек и вернул трубку Саглынмаю. А тот смотрел на дорогу, по которой шагал к ним белокурый парень в длинной холщовой рубахе и высоких сапогах.

– Да это же Родька!

Парень был еще далеко, но я сразу признал в нем лучшего друга моего детства, ставшего первым моим учителем в удивительной и новой тогда оседлой жизни. Хотел кинуться навстречу, но сдержался: пусть между собой поговорят.

– Вовремя! Сейчас с ним посоветуемся насчет порядка в тожземе. Как-никак в отца пошел. Савелия-то, плотогона, помнишь? И сам в партизанах был.

– Давай посоветуемся, – согласился кузнец. – Зови его.

А Родион сам подошел к ним, и начался разговор на тувинско-русском и русско-тувинском жаргоне, каким объяснялись между собой араты с русскими старожилами.

– Хей, таныш-таныш! У меня маленька поговорить бар.

– Ладно, ладно. Здравствуй, Саглын!

– Эки, эдрас! Ты где пойти, а-а, таныш?

– Я здесь приходить. У тебя колхоз есть – ладно. Я поступать колхоз. Хорошо?

Саглынмай, вымолвив от радости и волнения единственное слово «Родька», закружил в танце орла. Подскочив к Родиону, притопнул каблуком и обнял его. Когда же Родион ответил еще более мощными объятиями, Саглынмай не выдержал – пришлось отпустить его. Оба смотрели друг на друга повлажневшими от радости глазами. Родион снова заговорил, старательно выговаривая тувинские слова и делая при этом немыслимые ошибки в каждом слове:

– Правда-правда. Я колхоз вступать. Сенокосилка, коса, телега, два мора-коня давать. Как это, ладно?

– О-о! Как же! Как же! – Саглынмай тряс обеими руками правую руку Родиона. – Однако, сильно, хорошо, таныш!

– Жена тоже вступать, пожалуйста, – продолжал Родион. – Она здесь бумага писать…

Слова «бумага» и «писать» он произнес по-русски, водя указательным пальцем по ладони.

– Ой, красота! Так-так… Да-да… писать. Писарь будет. Шибко хорошо. Наш колхозник Родион Савельич Елисеев. Наша колхозница Елисеева Нина Павловна. Во-во. Я знаю! – Саглынмай говорил так громко и радостно, будто поздравлял человека с днем рождения.

Больше я не мог таиться от Родиона. Подбежал… Счастливая встреча!

…В тот день на артельном дворе в Терзиге перебывало много людей. Не с пустыми руками шли они к Саглыну. В загоне потряхивал гривами целый табун разномастных коней. У забора вырос курган из плугов и борон, хомутов, седелок…

Я помог Саглынмаю переписать скот, орудия, инструменты, вложенные аратами Терзига в «общий котел». Мы решили, что председателю неплохо бы съездить со мной на Харальский прииск: пусть у тожзема будут рабочие шефы. Родион остался за старшего на сенокосе.

Албании позвала меня ужинать.

– Счастливый! – сказала она, увидев Саглына в раскрытое окно.

Тот сновал по двору. Перетаскивал и перекладывал имущество из «кургана». Много добра доверили ему, председателю Саглынмаю!

Глава 22

Харал

Терзиг, натворивший немало бед, снова превратился в тихую речку и с ленивой хитрецой журчал на небольших перекатах. Глядя на него, никто бы не подумал, что это он, Терзиг, несколько дней назад залил прибрежные луга, затопил сенокосы, в дикой ярости изрыл землю, с корнями повырывал могучие лиственницы, валявшиеся там и тут.

– Вот это сила! – дивился Саглын. – Откуда берется, куда девается?..

Интересно было наблюдать за ним. Его узкие живые глаза ни минуты не оставались в покое. Казалось, они все время что-то ищут и вот-вот найдут. И толстые губы широкого рта постоянно шевелились. Саглынмай то шептал, должно быть отмечая про себя все, что ловил его взгляд, то изумленно восклицал, то пускался в расспросы, то принимался рассказывать о чем-нибудь. Он то и дело касался рукой своего острого носа, теребил реденькую бородку, щедро набивал табаком трубочку. Завернутое в тряпку ружье с сошками било его по спине. Конь Саглына, привыкший к суетливой подвижности хозяина, легко бежал по болотистой местности, перемежаемой перелесками.

«Хороший конь», – подумал я. Почему-то он напомнил мне оленя, который пройдет сквозь любую чащу, не задев рогами ветки деревьев.

– Послушай, Саглын. Вот ты уже давно председатель Терзигского арбана. Теперь тебя председателем тожзема выбрали. Интересно, что ты сам об этом думаешь?

Мой спутник мгновенно обернулся ко мне, придержал коня, чтобы ехать рядом.

– Это же потеха! Я – сын охотника Томбаштая – дважды председатель! Сам поверить не могу. Что я умел? Только и знал с отцом на охоту ходить. Мне и во сне не снилось таргой быть. А тут нате-ка! Председатель арбана – Саглынмай. Председатель тожзема – тоже Саглынмай! Просто удивительно… Раньше говорили: человек из бедных никогда не станет таргой. Оказывается, может…

Он легонько тронул коня:

– Чу-чу-чу!..

Я остался позади.

– Теперь у нас от сумонных председателей до министров – все бывшие араты или дети аратов.

– Это верно, – согласился Саглын. Не оборачиваясь, он продолжал говорить как бы сам с собою: – В прошлом году мы в своем арбане организовали кружок по обучению грамоте. Почти все выучились. Читать умеем, писать умеем… И кузнец Чадаг-Кыдат, и Сарыг-оол, и Сагаандай – все стали грамотные. Сидят, газеты читают, обсуждают… В общем, настали времена. Отец рассказывал, у нас даже Даш-Чалан грамоты не знал. Самый жестокий правитель. Весь Мерген, весь Терзиг в руках держал. Бога-атый!.. А расписаться не мог…

Неожиданно Саглын соскочил с коня, скинул с плеча ружье и, пригнувшись, побежал на пригорок.

– Куда ты?

Он только рукой махнул.

Немного погодя вернулся.

– Аа-халак! Разговорился с тобой. Во-он потому хребту медведь бежал. Чуть бы пораньше заметил, мяса бы отведали…

Саглынмай досадливо плюнул и погнал коня.

Вот и переправа через Терзиг. Берег был завален вывороченными стволами, корнями, сучьями. Кое-где деревья загородили реку. Саглын подъехал к самой воде, огляделся.

– Сегодня вряд ли переправимся. Лучше здесь заночуем, а утром поедем.

– Слушаюсь приказа председателя моего арбана и тожзема!

– Эдак лучше будет, – решил окончательно Саглын и, молодцевато спрыгнув с коня, привязал его к дереву.

Мы сняли вьюки и седла, развели костер.

Непоседа Саглын ткнул рукой в сторону горы.

– Как думаешь, если вокруг горы обежать? Может, встретим кого-нибудь?

– А что? Для меня поохотиться с тобой – большая честь.

Мой спутник заспешил.

– Заливай огонь!

Меня он направил по одну сторону леса, сам пошел с другой стороны, в обход. Встретиться условились у подножья горы.

Как я ни старался осторожно ступать, под ногами трещал то сучок, то валежник. Между деревьями мелькнула косуля. Опоздал!..

Стало смеркаться. Почувствовав, что заблудился, я закричал во все горло. Выстрелил раз, другой. Саглынмай не отзывался.

Наконец каким-то образом я очутился на вершине горы. Далеко-далеко разглядел отблеск костра. Не помню, как скатился с горы. Чуть живой добрался до стоянки.

Саглын сидел у костра, пил чай.

– Ну, сколько зверей убил? Далеко оставил? Косуля? Марал? Медведь?

Я молчал.

– Промазал? А по ком стрелял?

– Заблудился, вот и стрелял. Ты почему не отвечал?

– Ээ, – вздохнул Саглын, – ну и охотник! Какой же охотник в лесу заблудится? Да еще стрелять будет, чтоб его отыскали… Горе с тобой!

Над костром, на суку висела обжаренная нога косули. От нее исходил такой аппетитный запах!.. Только теперь я почувствовал, как сильно проголодался.

Саглын отхватил ножом кусок, пожевал.

– Ну-ка, парень, загляни в свой таалын. Может, найдешь, чем горло промочить. Одно мясо плохо идет…

– Помню, сестра что-то положила.

Саглын развязал мой мешок и вытащил из него белую солдатскую баклажку.

– Албанчи знает, что делает. Молодчина! Давай, тарга, немножко отопьем, – и тут же воскликнул: – Так это же молоко!

Он крепко-крепко завинтил баклажку и, рассерженный, отбросил ее в сторону. Снова покопался в таалыне и совсем другим тоном протянул:

– Во-от она где!

…Проснулись, едва занялась заря. Наспех попили чаю и – в путь. Река совсем успокоилась, вода в ней стала прозрачнее. С берега было видно, как на перекатах черными молниями мелькали хариусы, исчезая в пенных струях.

Тропа продиралась сквозь чащу сумрачных деревьев. Первые же лучи солнца наполнили лес яркой зеленью, и стало просторно. Засновали птицы в поисках корма, засвистели, защебетали… Прямо под ногами коня вдруг оказывалось гнездо, в котором, разинув желтые клювы, пищали птенцы. Часто тропу перебегали вспугнутые нами звери. Дважды попадались медвежьи следы. Саглын больше не подбивал меня поохотиться, но бросал такие выразительные взгляды, что хотелось сквозь землю провалиться.

Мы спустились по склону, сплошь поросшему хвойным лесом, в гуще которого ярко белели березки, и выехали к таежной реке, стиснутой скалами. Стремительно сбегая с каменных глыб, река кипела и пенилась. Поодаль, на левом берегу, открылось небольшое село. Стекла в окнах бревенчатых домов сверкали на солнце.

– Харал! – обрадованно воскликнул Саглын.

В конторе прииска, прямо на пороге, меня атаковал начальник – Частып, узкоглазый, с приплюснутыми ушами, в шуршащем брезентовом балахоне. В руке он держал дымящуюся самокрутку.

– Хорошо, что пожаловали к нам. Плановые задания нам давать не забывают, а жизнью рабочих никто не интересуется, продуктов завозят мало…

– Давай хоть поздороваемся сначала. Вот с земляком моим познакомься – друзьями будете, уверен. А жалобу твою я обязательно передам министру Маныгы-оглу. Он человек чуткий – поможет.

Частып успокоился.

– Не забудь, тарга! А то худо получается. Отовсюду едут… План у нас большой, народу на прииске прибавляется. Русских много. Без них бы нам трудно пришлось: араты в жизни лотка не видели, а мониторы – даже в сказках про них ничего нет.

Он потащил нас в разрез. «Механика» добычи золота на прииске была нехитрой: вода из речушек по канавам текла в огромнейшую кадь, а от нее – по трубам – к гидромониторам.

Ствол одной такой водяной пушки держал обеими руками здоровый парень. Он ловко направлял струю в самый низ яра высотой с большую лиственницу. Почва пластами оседала в траншею. Оставались лишь глыбы камней.

Завидев нас, парень положил ствол, и вода забила из него прямо в небо. Оставили работу и другие мониторщики.

Снимая на ходу брезентовые рукавицы, парень подошел к нам.

– Экий, таргалары!

– Экий! Пусть дело спорится, – ответил я на приветствие, пожал ему руку и покосился на Частыпа: «Араты в жизни лотка не видели…» А мониторщик-то – тувинец!

– Пусть будет так, – бойко ответил парень. – Пусть и ваши желания исполнятся!

Частып представил его:

– Первый ударник труда Халара – товарищ Агылдыр.

Парень нетерпеливо помахал рукой.

– План у нас – сорок кубометров земли смыть. Когда воды хватает, вырабатываю и по шестьдесят, и по восемьдесят. Только вот с трубами… – он вздохнул. – Посмотрите, какие у нас трубы. Брюшина дыроватая, а не трубы! С такими трубами не то что план выполнять – время терять!

– А еще подсобники держат, – вмешался высокий рабочий, тоже тувинец. – Глыбы попадаются, деревья с большими корнями. Водой их не возьмешь. Подсобники должны камни выкапывать, корни корчевать. А у них то коней нет, то таратайка сломается, то еще что-нибудь не так. А мы опять ждем…

Частып зашептал:

– Тоже мониторщик. Демир-Хууреком зовут. Хороший рабочий. Я его еще с Эйлиг-Хема знаю.

Рабочие между тем наседали на меня. Мне и слова сказать не давали, но я был доволен. Впервые очутившись на нашем тувинском предприятии, пусть еще очень несовершенном, я собственными глазами видел совсем новых людей – рабочих. Давно ли, думал я, пришли они на производство, а ничего почти не осталось у них от вековых привычек аратов-кочевников. Со стороны было, наверно, смешно и странно смотреть: парни, перебивая друг друга, доказывали приезжему начальнику, что могут и должны работать лучше, что там, у нас, в Кызыле, видимо, никто ничего не понимает – и зачем их там только держат! – ведь здесь золото добывают, зо-ло-то! Я не мог сдержать улыбки.

После смены мы вместе с рабочими возвращались лесом в село. И снова, всю дорогу, не прекращался разговор. Я узнал, как дружно живут на Харале. Русские ребята, приехавшие на прииск, совсем освоились. Никто их и за приезжих не считает. Учатся в одной школе. В клубе вместе. Общежитие одно на всех.

В бараке, куда мы пришли, жили двадцать парней. Мне вспомнилось, как совсем, кажется, недавно уезжал я учиться в Советский Союз. Вспомнилось, что не имел я тогда представления о постели – на полу спал, боялся простыню и наволочку запачкать! А тут – ряды аккуратно заправленных кроватей, белые занавески. Ребята только пришли – быстро умылись, переоделись.

Агылдыр тоже преобразился. Он торопился в клуб. Сапоги у него блестели. Новая рубашка топорщилась.

– Маша-то заждалась! – подмигнул один из парней.

Агылдыр покраснел.

Пока он наводил на себя окончательный блеск, я успел расспросить его – кто он, откуда.

– Родом из Шагонара. Здесь уже два года работаю. Раньше батраком был. Кем же еще мог быть? Когда баев раскулачили, все равно пастухом остался. А услышал, что на прииск набирают, взял и поехал. Сперва дрова заготавливал. В подсобниках походил. Трубы водопроводные латал. А после вот мониторщиком стал. Работа интересная…

Галстук никак у него не завязывался. Агылдыр спешил. Наконец получилось. Он на ходу попрощался и выбежал из барака.

Я нисколько не удивился, когда через три года именно Агылдыр сменил Частыпа – стал директором Харальского прииска.

Глава 23

Навеки вместе

…Одиннадцатого октября 1944 года. Столица Советского Союза – Москва. Над куполом Большого Кремлевского дворца, похожим на огромную юрту, реял алый стяг Страны Советов.

Маныгы-оглу, Ооржак Лопсанчап и я шли от гостиницы «Москва» в Кремль.

– Паа! – восхищенно шепнул Ооржак. – Что за чудеса! Голова кружится от высоты этих дворцов… В облака упираются. А народу-то сколько!

Он поправил свою белую войлочную шляпу, разгладил пояс на шелковом халате.

– А ты как думал! – Маныгы-оглы тоже волновался, но старался не показать этого. – Сто-ли-ца! Красная площадь!..

У Спасских ворот мы предъявили документы. Нужно было торопиться, но так хотелось все увидеть, запомнить.

Лопсанчап потрясенно сказал:

– Ува-а! Словно в сказке!

…Мы подошли к Свердловскому залу точно к звонку.

Михаил Иванович Калинин объявил заседание Президиума Верховного Совета СССР открытым.

– Слушается просьба Малого Хурала трудящихся Тувинской Народной Республики о принятии ТНР в состав Союза Советских Социалистических Республик.

Мне предоставили слово для оглашения Декларации.

Я держал обеими руками текст документа, принятого Чрезвычайной сессией Малого Хурала, и никак не мог от волнения прочитать – руки дрожали, буквы прыгали перед глазами.

– …Могучее Советское государство обеспечило расцвет материальных и духовных сил народов в единой социалистической семье. Жить и трудиться в этой семье – заветное желание тувинского народа. У него нет другого пути, кроме пути Советского Союза.

Отныне моя Тува навечно – частица великой Советской страны.

Автобиографический роман-трилогия

**********************************

OCR by TorfNN, 2007/06/15

Spellcheck by Oleg235

Салчак Тока

СЛОВО АРАТА

Трилогия

Библиотека российского романа

Издательство "Современник"

Москва, 1973

* * *

С(Сиб) Т51

Тока С. Слово арата: трилогия /Предисл. Г.Ломидзе.– М.: Современник,

1973.– 432 с. + 1 вкл.– (Библиотека российского романа).– 100000 экз.; 1 р.10 к.