Текст книги "Слово арата"

Автор книги: Салчак Тока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Явно готовился нешуточный той.

– Что здесь происходит? Для чего это режут столько скота? – спросил я у стоявшего возле домика арата.

Он оглядел меня с ног до головы, усмехнулся:

– Новичок? Не понимаешь? Этих волов отобрали у баев, чтобы кормить участников собрания. Разговор будет большой, дней на десять. А есть надо… А что много режут – не наша забота. Сверху разрешили. Скоро мясо сварится. Приходи, дружок, поешь. Видно тебе нелегко достается еда…

Арат скрылся в толпе. Ничего не понимая, я вошел в помещение комитета.

В небеленой комнате – запустение: стекла разбиты, пол усеян окурками, рваной бумагой, горелыми спичками… Там сидели Санча и еще двое. Я поздоровался, спросил, кто секретарь.

– Вот он, Донгурак-тарга, – Санча показал на соседа.

Я достал удостоверение и протянул Донгураку. Он торопливо, как лама, читающий судур, зашевелил губами, вертя мой мандат и так и этак, затем вернул его мне.

– Зачем бумага? И так вижу.

– Когда собрание, тарга?

– Мало еще народу. Всего лишь человек триста пятьдесят. Вот приедут все, кому положено, – тогда и начнем.

Донгурак достал из-за пазухи кисет с колокольчиком, из-за голенища – трубку.

– Какая повестка собрания? Кто делает доклад? – спросил я.

Санча угрюмо глянул в мою сторону. В его взгляде можно было прочитать ревнивую злобу: «И чего расспрашиваешь, когда я уже здесь и все узнал?» Донгурак перехватил этот взгляд, ответил сквозь зубы:

– Зачем повестка, какой доклад?! Народ соберется на лугу, я открою собрание – и все. А потом пусть говорит, кто хочет. Тут ничего нет сложного.

Санча кивнул в знак согласия.

В это время пришел Богданов. Он посоветовал послать людей по аалам и собрать всех, кто еще не подъехал.

– Ждать будем – день потеряем.

Невозмутимость Богданова, как я заметил, поразительно действовала на высокомерного и вспыльчивого Санча. Он не только не возразил, но с жаром стал уговаривать Донгурака поторопиться с началом собрания.

…К полудню подъехали араты из самых дальних аалов.

– Будем начинать! – решил Донгурак.

Он и его помощники кричали наперебой, махали руками, подталкивая нерасторопных.

– Ближе, ближе друг к другу!

– Тесней! Места не хватит!

Солнце стояло над головой. Было жарко. Мы с Богдановым уселись в кругу, среди аратов.

Позади я услышал:

– Проклятые собрания! Хлеба созрели, самое время жать. К зимовке надо готовиться. Дел по горло, а тут…

– И не говори, старина! Я хотел остаться, да не вышло. Сказали, надо обязательно быть…

На середину круга вышел Донгурак. На нем был шелковый красный халат, перехваченный желтым поясом с серебряной цепочкой, и идики на толстой подошве.

В кругу зашумели. Кое-кто вскочил, чтобы лучше его разглядеть.

Донгурак откашлялся, заговорил высоким женским голосом:

– Дорогие граждане! По поручению Улуг-Хемского хошунного комитета партии объявляю одиннадцатое собрание классовой борьбы открытым. Председателем собрания, как и раньше, буду я. Кто против? Никого нет? Вот и правильно. И не должно быть! – Он обвел взглядом круг.

Никто не проронил ни слова. Должно быть, все уже привыкли к тому, что Донгурак командовал на собраниях.

– Товарищи-граждане! – взвился еще выше голос секретаря. – Идет девятый год нашей революции. Но за это время все еще не полностью утвердились права аратов. Баи все еще держат скот в своих руках. Батраки работают на них бесплатно. Ламы читают свои священные книги, шаманы камлают и гремят бубнами. Можем ли мы дальше это терпеть? Нет! А еще у нас, товарищи-граждане, остались проклятые пережитки темного прошлого. Еще многие из вас имеют косы! Позор, товарищи-граждане!

Секретарь распалился и, срывая голос, выкрикнул:

– Не нужны косы! Эй, Лопсан, где ты? Давай ножницы. Режь мне косу – остаток темного прошлого!

Из толпы вышел плечистый пожилой мужчина.

Донгурак расставил ноги пошире, раскланялся во все стороны, будто его собирались казнить, нагнулся, упер руки в колени, закинул за спину косичку-кежеге, перевитую ленточкой, конец которой только что украшал его грудь.

– Режь, Лопсан! Скорее режь!

Лопсан медленно подошел к склонившему голову секретарю, приподнял толстыми пальцами жиденькую косицу и одним взмахом ножниц отхватил ее. Он подержал кежеге тремя пальцами, как держат за хвост пойманного суслика, встряхнул и бросил в круг.

По лугу прошелестел встревоженный шепот. И сразу же стало тихо-тихо.

Презрительно взглянув на отрезанную косу, Донгурак прокричал:

– Все видели?! Я в борьбе с классовыми пережитками участвую не на словах, а на деле. Подаю вам пример. Кто ему последует?

Тишина уплотнилась. Круг сомкнулся еще теснее. У многих побледнели лица. Мой сосед – пожилой арат – выглядел таким несчастным, будто ему должны были снести голову. Мы переглянулись с Богдановым. Он только пожал плечами.

– Лопсан! Частып! Баян-Далай! Что же вы? Чего ждете? Ну!

На зов Донгурака поднялось с десяток молодцов. Подобрали полы халатов. Засучили рукава. Кинулись по кругу искать мужчин с косицами. Чик-чик под самый корень! Только ножницы щелкали.

Люди хватали себя за головы, ощупывая место, где только что росли с детства лелеемые кежеге.

Кое-кому удавалось вырвать отхваченную косицу и спрятать ее за пазухой. Были и такие, что, лишившись извечного мужского украшения, отхватывали кежеге своим соседям охотничьими ножами. Вот, мол, не мне одному позориться!.. С аратов лил пот. Подавленные, ошарашенные стремительностью происшедшего, они молча, с каким-то ожесточением курили, окутываясь клубами дыма.

Не все безропотно сносили это насильственное уничтожение «пережитков». Находились и такие, что, вскочив на коней, пускались наутек. Их настигали, валили на землю и с неистовым торжеством лишали косичек. Доходило и до драки, когда ретивые молодчики Донгурака, разгорячаясь, отхватывали косы и у женщин…

Собрание по классовой борьбе в этот день обсуждало, если это можно назвать обсуждением, только один вопрос, Донгурак был прав: пусть говорит, кто хочет! О чем говорить?

Команда Донгурака выглядела так, как будто одержала крупную победу в бою. Парни, возглавляемые Лопсаном, ходили, спесиво подбоченясь. На лугу, где почти до сумерек резали кежеге, чадили костры, несло волосяной гарью…

Поздним вечером у меня состоялся серьезный разговор с Донгураком. Секретарь комитета закинул ногу на ногу, упер руки в бока и, глядя мне прямо в глаза, высокомерно сказал:

– По-моему, я правильно провожу собрание классовой борьбы. Если ты считаешь нашу работу левым уклоном, то твоя позиция – правый уклон. Потому что ты не хочешь затрагивать привычки народа.

Переубедить его я не смог.

До зари над Шагонаром алело зарево костров. Араты объедались мясом. Возможно, они и не примирились с тем, что произошло. Но от обильного дарового угощения трудно было отказаться. Не часто приходилось беднякам есть досыта. А тут…

С утра началось общее партийное собрание.

Как и накануне, Донгурак снова вышел в центр круга. Скрестив руки на груди, он произнес речь:

– Товарищи члены партии! Мы вчера справились с первостепенной задачей – уничтожением кежеге. Это большое дело, товарищи! Дальнейшая наша задача – решить вопрос: сколько скота изъять у аратов и сколько оставить. Я посоветовался с людьми, и наше мнение таково: оставим каждой семье по двадцать пять голов. Вот мы и собрали вас, членов партии, чтобы решить этот вопрос. Нужно вынести сейчас единогласное постановление, чтобы объявить его на собрании классовой борьбы. Кто имеет слово по этому поводу?

Он присел на корточки и закурил.

Я нисколько не удивился, когда первым протиснулся в центр круга Лопсан, тот самый Лопсан, который накануне ревностнее всех исполнял приказ Донгурака.

– Дайте я скажу несколько слов. – Он шумно высморкался. – Правильное предложение поступило: оставить по двадцать пять голов, а остальное отобрать. И никаких разговоров! У меня все.

– Можно мне? – Не дожидаясь разрешения, прямо с места заговорил молодой арат. – А по-моему, неправильно предлагает секретарь Донгурак. И Онгар-Лопсан зря его поддерживает. Мы еще не тронули Сонам-Байыра, у которого тысячи голов скота. У Бай-Хелина еще больше! Почему надо брать по пятьдесят – шестьдесят овечек у того, кто их вырастил собственными руками, и оставлять тысячи бывшим тужуметам и баям? Я против!

– Кто это? – спросил я у соседа.

Оказалось, что молодого арата зовут так же, как нашего шофера, – Дажи. Слушая его, многие согласно кивали головами.

Нельзя было терять такой момент, и я вышел на круг. Я прямо сказал, что руководители хошуна искажают линию партии и дают оружие в руки врагов революции. Разве в кежеге дело? Когда араты научатся грамоте, они сами разберутся, нужно им или не нужно отращивать косы. А сейчас наши враги закричат, зашепчут: сегодня вам отрезали косы, а завтра снимут тувинскую одежду, а после и жен отберут… И предложение товарища Донгурака об изъятии скота у аратов тоже вредно для дела революции, Если мы его примем, то признаем всех аратов феодалами. И еще я сказал, что не годится под видом собраний классовой борьбы отрывать от работы на много, дней трудовой народ и не годится резать народный скот. От имени ЦК я потребовал прекратить это.

Донгурак кивнул кому-то головой.

И тут же поднялся Частып.

– Весь лишний скот надо отбирать, и никаких разговоров! – закричал он. – Мы до революции голодали. Хватит! Много скота сейчас режем? Мы собрались для большого дела, и нечего нам пояса подтягивать. Сколько надо резать скота, столько и будем резать. Собрание должно быть сытым! А этот представитель, который выступал тут, он держит руку баев. В нем еще надо разобраться. Правильно сказал тарга Донгурак: всем оставить по двадцать пять голов! И нечего тут разговаривать!

Они здорово подготовились! «Зачем повестка, зачем доклад? – вспомнились слова Донгурака. – Пусть говорит, кто хочет». А говорили только те, кого взглядом или жестом вызывал на круг секретарь.

Поддержанный сообщниками, Донгурак приободрился.

– Много не скажу, – подвел он итог. – Правы наши партийцы. Поэтому не будем тянуть. Примем такое решение: в целях уничтожения частной собственности мы, партийцы Улуг-Хемского хошуна, призываем аратов всей Тувы осуществить конфискацию излишков скота. Количество его не должно превышать двадцати пяти голов у одной семьи.

– Нельзя принять такую резолюцию, – возразил я. – Она противоречит политике нашей партии! У Дажи заберем все лишнее и у Сонам-Байыра тоже. Как будто справедливо. А на деле не так. Сонам-Байыр даже и не знает, сколько у него скота. Он хитро рассовал его по своим батракам, пастухам да фальшивым «родственникам». Замаскировался. У него и у таких, как он, вы ничего не заберете. А заберете весь скот у самых бедных аратов. Ведь так же будет? И вы это знаете. Что же вы делаете?

Я чувствовал: люди готовы меня поддержать, но чего-то боятся. Чего? Я уеду, а им жить…

При голосовании предложение Донгурака прошло с небольшим перевесом.

Я еще поспорил с руководителями хошуна, но получил от них кличку правого уклониста, с тем и уехал. Богданов отправился со мной. Санча остался.

На этот раз «черная быстрая» почти не капризничала, и Дажи доставил нас в Кызыл целыми и невредимыми.

Сразу по возвращении я пошел к Пюльчуну.

Никогда не видел я нашего генерала таким озабоченным и расстроенным.

– Беда, беда!.. Вовремя ты приехал. Сегодня заседание ЦК. Подготовься. Будешь выступать. Расскажи все, как было.

Не успел я набросать в записной книжке маленький конспект, не успел собраться с мыслями, как позвали в кабинет Шагдыржапа. Там, кроме генсека, были Чурмет-оол, Дондук, Соян-оол, Сандык.

Пюльчун тихо перемолвился с Шагдыржапом. Генсек взглянул на меня.

– Давайте сначала послушаем сообщение нашего представителя на собрании по классовой борьбе в Улуг-Хеме. Давай, Тока. Только не тяни.

Волнуясь, сбивчиво доложил обо всем, чему был свидетелем.

– Кежеге режут. Насильно! Скот режут. Каждый день – десятки волов, пять-шесть кобылиц, сотни овец идут под нож. Хуже грабежа!

– Везде скот режут, не только в Улуг-Хеме. Я только что приехал из Чадана – там то же самое. И никакого грабежа тут нет. Этот паренек горяч немного. Преувеличивает! – Чурмет-оол захохотал.

Его смех подстегнул меня:

– Новую жизнь нельзя распространять с помощью ножниц! Комитетчики во главе с Донгураком никакой работы среди аратов не ведут. Окружили себя людьми, которые любят только поесть да выпить. Ни о каких задачах партии они не думают, а поведением своим только развращают молодежь. По каким законам они действуют? Кому на руку такая жестокость? Донгурак первый голову под ножницы подставил – герой! Это называется де-ма-го-гия!

Чурмет-оол и Соян-оол громко переговаривались между собой, смеялись.

– Тише, товарищи! – призвал их к порядку Шагдыржап.

Чурмет-оол попросил слова.

– То, о чем беспокоится этот парень, не новость. Я побывал в Чадане, Алдын-Булаке, в Суг-Аксы. И там на собраниях режут кежеге. Выходит, народ в своей массе понимает, что надо бороться с пережитками. Сознание народа выросло! И мясо, конечно, едят. Чего же волноваться? Правильно, едят. А что, голодом людей морить, когда идет ответственное собрание по классовой борьбе? По классовой борьбе, товарищи! Да, конечно, какое-то количество скота прирежут. Так ведь для общего дела не жалко. Это привлекает народ на сторону партии и революции. Араты довольны, что на собраниях кормят хорошо. Никого второй раз звать не надо: только узнают о собрании – сразу едут… Вот насчет конфискации скота я что-то не слышал. Может, это и правда, а может – нет. Парень недавно приехал. Еще ничего толком не знает. А может, нарочно пугает. Сначала надо проверить…

Меня подмывало возразить ему, спорить с ним, доказывать свою правоту. Ведь все, о чем я говорил, было на моих глазах. Как же так? Пюльчун сдержал мой порыв, выступил сам.

– По-моему, вопрос, поднятый Токой, очень важен. Нельзя считать пустяком беззакония и безобразия. Это же факт – попираются права свободных граждан: насильно режут косы, отбирают и забивают скот, не считаясь – беден ты или богат. Действительно, страдают от этого прежде всего беднейшие араты… Да, Тока молод, недавно приехал. Это все верно. Но он правильно понял, что таких беспорядков быть не должно. А вот некоторые наши товарищи – и возрастом постарше, и никуда не уезжали – видели то же самое, но ничего плохого не заметили, мер никаких не приняли. Мало того, поднимают на смех нашего представителя!

Ему возразил Соян-оол:

– Не хотел говорить, но скажу… По-моему, товарищи Пюльчун и Тока преувеличивают. Я недавно тоже был в Улуг-Хеме. В Ийи-Тале был. В других местах… И ничего страшного не обнаружил там. Ну, резали бычков. Баранов резали. Для чего резали. Для еды! Резали по согласию состоятельных людей. Эти люди готовы все отдать. Пусть кто-нибудь скажет, что я говорю неправду. Разве согласился бы прежде богатый человек кормить всех, кто собрался на шуулган? Ну, скажите? А теперь он с радостью отдает столько, сколько надо. Понимает: не отдаст – силой возьмут. Потому что у аратов – власть. У партии – власть. Вот так. А больше ничего и не случилось. Пюльчун говорил: я нарочно не замечал беспорядков. А что делать, если я ничего такого не видел? Не снимают же сапог, если рядом речки нет!

– Не согласен я с вами, товарищи! – Шагдыржап прокашлялся. – Надо признать, что все мы проглядели серьезное нарушение. Не надо большого ума, чтобы лишить аратов скота, отнимать его у всех без разбора. Чего мы этим добьемся? Восстановим народ против партии, против власти. И только. А зачем это нужно? Кому нужно?! Кому мешают сегодня кежеге?, В этом ли главное? Странно, что некоторые товарищи не понимают это. Предлагаю направить меня в Улуг-Хем и прекратить там левацкие действия. Нет возражений?

Центральный Комитет согласился.

Поездка Шагдыржапа по западным хошунам положила конец «удивительным» собраниям, которые назывались собраниями классовой борьбы… Но небо Тувы очистилось не сразу. Потребовалась еще большая, длительная борьба.

Глава 9

Кочующая Тува

Видно, не суждено мне было постигнуть секреты планирования. К радости моего, ни на что не способного, начальника Данчай-оола, который больше всего боялся, как бы его не сместили с поста, меня постоянно посылали с различными поручениями ЦК, так что в плановой комиссии я почти не появлялся и редко нарушал затхлый покой этого учреждения. Его задачи так и оставались пока невыясненными.

Вот и снова вызвали меня к Шагдыржапу.

– О первой партийной чистке слышал? – спросил он.

– Слышал, тарга.

– Так вот. В партии стало много случайных людей. Кто только не пролез в нее – и ламы с шаманами, и реакционные чиновники, и феодалы… А ведь мы создавали ее как партию трудовых аратов. Но что же получается? Самый жестокий хемчикский феодал Буян-Бадыргы, оюнский нойон Далаа-Сюрюн, злейший эксплуататор улуг-хемских аратов Сонам-Байыр находятся в рядах партии. Они влияют на ее политику, вмешиваются в ее руководство! Сколько вреда они причиняют! Бедняки-араты хотят вступить в партию, а им говорят: «Ты неграмотный. У тебя нет времени посещать собрания, потому что ты пасешь скот у людей. Как ты будешь в партии? У тебя нет ни коня, ни хорошей одежды». Вот ведь что говорят! И не принимают…

Шагдыржап понюхал табаку, прочихался и зашагал по кабинету, расчесывая пятерней густые волосы.

– Значит, пришло наконец время вымести из партии этих людей? Правильно я понял, тарга?

– Точно. Вот мы тебя и посылаем председателем комиссии в Дзун-Хемчикский хошун. Учти – поручение очень серьезное. Это будет потруднее собраний классовой борьбы!

Он обмакнул кисточку в тушь и начал быстро писать на тонкой бумаге с красными линейками.

Вручив мне удостоверение, Шагдыржап пожелал успеха и попрощался.

По дороге я забежал в один из считанных двухэтажных домов, про который говорили, что он «как гора». Без стука распахнул дверь. Тот, кто был мне нужен, оказался на месте. Уже не удивляло, что хозяин кабинета мирно подремывал за столом. Темнолицый, с бритой головой, в халате, он вяло поздоровался.

– Вы тарга Сандык? – почтительно спросил я его.

– Ну, я. По какому делу?

– Тарга Шагдыржап послал. Сказал – иди к председателю чистки, спроси, как проводить работу.

Сандык и ухом не повел.

Не обращая на меня никакого внимания, он снял приставший к рукаву волосок, поднес его к глазам, словно нитку вдевал в иголку, и, внимательно рассмотрев, дунул. Потом, будто исполнив значительное дело, поглядел в мою сторону.

– Постановление о партийной чистке есть. Чего тебе объяснять? Я и сам не знаю, как ее проводить. Она же первая… А ты человек образованный. Разберешься!

Криво усмехнувшись, он снова принялся искать, что бы еще такое ущипнуть, сдуть или щелкнуть.

– Но ведь какие-то указания должны быть…

Сандык, точно утка, продолжал ощипываться.

– Говорю тебе: нет никаких инструкций! – Нехотя он поднялся из-за стола, порылся в коричневом обшарпанном шкафу, вынул свернутую в трубку бумагу, растянул ее на столе. – Иди сюда! Вот, кроме этой формы, ничего нет. Получишь такую же. Кто пройдет чистку, – запишешь.

Тут же забыв о моем существовании, он продолжил поиски на халате невидимых пушинок.

– А что записывать? – я стал терять терпение.

Лицо у Сандыка побагровело. Ах, как же я, должно быть, докучал ему, отвлекая его от безделья. Он буквально цедил сквозь зубы:

– Вот здесь – фамилия члена партии. Например, Биче-оол. Понятно? Здесь – год вступления в партию. Ну, скажем, 1923…

С потолка на бумагу посыпался песок. Сандык старательно сдул его, дважды перевернул бумажный лист и чуть мягче продолжал:

– В следующей графе проставляется социальное положение… арат, лама, чиновник. Дальше указывается решение комиссии: «оставить в партии» или «исключить из партии». Затем – подпись того, кто прошел чистку. В конце расписываются председатель, секретарь и члены комиссии. Что тебе еще неясно?

– А как быть с неграмотными?

Мой собеседник был уже не в состоянии переносить мое присутствие.

– Отпечаток пальца! Поставить отпечаток пальца! – Он смотрел на меня, ожидая, что теперь-то уж я не спрошу его больше ни о чем.

Я не доставил ему этого удовольствия.

– Когда выезжать?

– Хоть сейчас! Многие уже выехали. В западные хошуны направляются три комиссии. В Улуг-Хем – министр Дармажаа, в Барун-Хемчик – министр Дондук… А в Чадан, – лицо его скривила ироническая улыбка, – тебя посылают. Как видишь, один ты – простой человек!

Мне захотелось зло оборвать его.

– Да, – говорю, – пока еще Дармажаа и Дондук министры. Но ведь и в центральном аппарате будет чистка!

Подействовало!

– О-о, я же пошутил… Если вам не долго собираться, поезжайте с министром Дармажаа. Вам с ним по пути. А он скоро выезжает…

Я вышел на улицу. Ничего себе, председатель центральной комиссии по чистке партии! Как это Сандык угодил на такой высокий пост? Ведь он был крупным чиновником в сумоне Чыргакы.

Едва я пришел домой, как у дверей затарахтела «черная быстрая».

Дажи закричал:

– Скорей, тарга! Засветло хотя бы до Шаган-Арыга добраться. А то на этом слепом коне далеко не уедешь!

Я вышел. Министры уже сидели в машине.

– Зачем меня таргой называешь, товарищ Дажи? Не надо. А ехать я готов. Здравствуйте, – поздоровался я с министрами и, перемахнув через борт, примостился на мешках.

– Поезжай, Дажи! – не ответив мне, приказал Дондук.

На нем был серый военный костюм. Справа – наган, слева – клинок, за спиной – винтовка. Вид устрашающий.

– Сейчас, сейчас, – засуетился Дажи. Соединил два проводка, нажал на педаль ногой, подергал рычаги. «Черная быстрая» подпрыгнула, застреляла, плюнула голубым дымком и кое-как тронулась.

– Как худой верблюд! – Дондук покосился на министра иностранных дел. – Довезет ли?

– Не сомневайтесь, – ответил шофер.

Колкое замечание Дондука задело владельца единственной машины.

– Я рассматриваю ваше замечание, как выражение недоверия к транспорту министерства иностранных дел. Считаю это ненормальным. – Дармажаа говорил с коротким сухим смешком, но внутренне совершенно серьезно.

Дондук не остался в долгу:

– Дело не в министерстве, а в том, кто ведает хозяйством. Как говорится, дурак ненавидит правдолюбца, а злая собака – человека с палкой. – Он достал трубку и, ломая спички, стал прикуривать.

– Не понимаю, к чему и к кому подходит эта поговорка, – Дармажаа тоже схватился за кисет.

– К любому министру, если хотите, – отрезал Дондук. – А то еще говорят: не выдавай клячу за скакуна!

– Удивительно, почему люди, имеющие серебряное седло и узду, ездят на бычьих седлах?

– Ладно, – примирительно сказал Дондук. – Сев на коня, не охаивай его, выпив араки, не выказывай характер.

Перепалка министров прекратилась. Оба попыхивали трубками. «Черная быстрая» мчалась без остановки, и Дажи, довольный, крутил баранку, глядя на дорогу.

* * *

Не сосчитать, сколько юрт от Кызыла до Чадана. Должно быть, не одна тысяча. Они, как рассыпанные зерна, – то тут, то там, на всем пути. И все порознь. В аалах по две-три юрты, не больше. Ни одного поселка. Ни одного, хоть плохонького, дома.

Кочует моя Тува…

Над нами пролетел орел, держа в когтях не то зайца, не то ягненка. Едва он скрылся, как в небе закружила стая диких гусей и, облюбовав место на пашне Баян-Кола, опустилась на землю.

Смеркалось.

Мы приближались к высокой островерхой горе, похожей на громадного медведя, стоящего на задних лапах над Улуг-Хемом. Ее так и назвали, эту гору, – Хайыракан, то есть Медведь.

У подножья горы Дажи остановил машину.

– Что случилось? – недовольно спросил Дармажаа и, подмигнув Дондуку, дескать, шучу, поддел шофера: – Машина закашляла или сам заболел?

Дондук захохотал.

– Бензин надо залить. И темно становится… – стал оправдываться Дажи.

Он выпрыгнул на дорогу. Вылезли из машины и пассажиры – размяться, отдохнуть от шума и тряски.

Министры отошли в сторону.

– Куда же ты завез нас, дорогой друг? – миролюбиво спросил Дондук. – Тут поблизости, я думаю, ни одного порядочного тувинца не найдешь.

– Ничего, ничего, – успокоил его собеседник. – Совсем близко отсюда живет Сонам-Байыр. У него и заночуем. Будете довольны, Нас там ждут…

– Рад слышать. А то еще придется делить ночлег с этим. – Дондук кивнул в мою сторону и оглянулся, проверяя, не слышу ли я, о чем они говорят.

– Уйдем незаметно, – предупредил его Дармажаа.

– Даа, тим байна ^[85].

Машина затарахтела.

До Шаган-Арыга, как назывался прежде Шагонар, было недалеко. Переехали через небольшую речонку – и вот он, поселок. Тогда в нем насчитывалось с десяток полуземлянок да чуть больше юрт и шалашей.

Дажи, не спрашивая, подвернул к одному из дворов, где находился своеобразный заезжий дом. Держала это заведение полухакаска-полурусская Марья Федоровна Никитина. Муж ее, хакас, батрачил у русских богатеев, с ними приехал в Туву, но вскоре умер, надорвавшись на непосильной работе. Марья Федоровна осталась с двумя дочерьми. Я знал эту женщину. Характера она была веселого. Редкий путник, которого ночь застигала перед Шаган-Арыгом, не останавливался у нее. Здесь всегда были рады гостю. Ночлег и ужин за небольшую плату предоставлялись каждому.

Марья Федоровна, заслышав шум машины, выбежала к нам, поздоровалась по-тувински:

– Добро пожаловать!

Министры, не отвечая на приветствие и приглашение, направились к плетеной изгороди.

– Здравствуйте, здравствуйте! – протянул я руку хозяйке. – Как живете?

Марья Федоровна, путая тувинские и русские слова, затараторила:

– Да что я! Обо мне какой разговор, – живу куш якши! Сильно хорошо живу. А ты как?

– Вообще-то и я не жалуюсь… Пустите переночевать?

– Почему не пустить? И покушать чего найдется. – Она засуетилась, уже считая нас своими постояльцами.

– Затаскивайте вещи, – распорядился Дондук. Не успели мы с Дажи войти в избу, как наших министров и след простыл…

Мы отлично выспались, плотно позавтракали. Но важных спутников все не было и не было. Поехали за ними.

На небольшом пригорке стояла белая, как яичко, юрта, а по соседству – пять или шесть ветхих кибиток. Нечего было гадать, где искать министров. Дажи остановился у «белого яичка». Я зашел в юрту.

– О-оо! Министр Тока уже ждет нас, господа! – не очень твердо выговорил, поднимаясь навстречу, Дондук.

В юрте была неразбериха. Чашки разбросаны, на тарелках лежало недоеденное мясо, валялись кугеры из-под араки…

Поддерживаемый с двух сторон, Дондук направился к машине. Дармажаа и не думал подниматься. Я сообразил, что ему же оставаться здесь – проводить чистку в этом хошуне!

* * *

Дорожное счастье изменило нам. Дважды Дажи накачивал шины, раз шесть подолгу копался в моторе. Мало-помалу мы все же продвигались вперед. Дондук всю дорогу мертвецки спал. Ничего не могло разбудить его – ни стрельба задыхающегося мотора, ни громкие крики аратов, которыми они встречали единственную в Туве «черную быструю», ни крутые повороты и тряска на кочках. Мешком переваливался наш министр с боку на бок, испуганно всхрапывал и опять затихал…

Мы вполне могли добраться до места к полудню, а добрались только вечером.

Хошунный комитет размещался в хибарке, чуть побольше единоличного телятника. От халупы отделился человек – в сумерках не разобрать, молодой или старый, – замахал руками:

– Сюда, сюда!

Дажи лихо осадил своего скакуна. Молодой парень подошел к нам вплотную, восхищенно воскликнул:

– Вот это да! Прямо из Хем-Белдира в Чадан! Неужели за один день? – Он поцокал языком и почтительно поклонился: – Выходите, выходите, тарга-лары.

Я простился с Дажи. Будить Дондука было ни к чему.

Хотел пройти в избушку, но парень повлек за собой.

– Вам приготовлено особое помещение. Вот эта юрта…

В нос ударил сырой и кислый запах. В грязной юрте были поставлены две деревянные койки, застланные невообразимо засаленными одеялами.

– Заранее извещенные о приезде министра, мы подготовили это помещение.

Вид у парня был гордый. Вот, мол, не застали нас врасплох. Все сделали, что могли. Я поблагодарил за заботу, объяснил, что никакой я не министр, и спросил, где найти секретаря хошунного комитета.

– Это я и есть, – улыбнулся парень. – Сундуем меня зовут.

Конечно, эта специально приготовленная юрта не имела ничего общего с «белым яичком», куда завернули прошлой ночью Дондук и Дармажаа, но мне здесь было несравненно лучше.

Не успели мы переброситься с секретарем и несколькими словами, как к юрте подъехали два всадника. Они спешились и сразу вошли. Это оказались члены комиссии, выехавшие на день раньше меня.

Один из приехавших – Элбек-оол – не вызывал у меня симпатии. И сейчас он стоял наклонившись, широко расставив полусогнутые ноги, что по прежним обычаям выражало высшую степень льстивого подобострастия. Одетый в коричневый чесучовый халат, добротные идики с прямыми носками, бритоголовый, с глазами навыкате, он деланно улыбался.

«Чего ему надо?» – с неприязнью подумал я.

Сундуй при его появлении заметно переменился. В нем тоже проступила рабская угодливость. Он уже не улыбался простодушно и открыто, не осмеливался вставить хотя бы слово.

– Мой аал совсем рядом, – не заговорил – запел Элбек-оол. – Не разрешите ли, тарга, съездить, сменить одежду с дороги?

– Поезжайте, – охотно отпустил я его. – Утром только не опаздывайте. Вместе с солнцем начнем работать.

Пятясь задом, Элбек-оол добрался до выхода из юрты и поспешно выскочил.

Я облегченно вздохнул. Сундую, как мне показалось, тоже не доставило огорчения его исчезновение, но он уже не смог держаться запросто.

– Вы устали с дороги. Отдыхайте. А я чай принесу.

Мы остались вдвоем с Кененом, вторым членом комиссии. Обязанности его, правда, были не совсем ясны. Простой охранник, он сильно напоминал мне цирика из «посыльного войска», каким я сам когда-то был.

Кенену было, вероятно, не больше тридцати, но выглядел он старше. Рябое, всегда суровое, длинное лицо и негромкий глухой голос невольно обращали на себя внимание. Он казался нелюдимым и мрачным человеком, хотя в действительности был и общителен, и говорлив. Не выпуская из рук винтовки, он сидел молча.

– Что же ты, Кенен, будто в атаку собрался? – пошутил я. – Клади оружие. Нам здесь ничего не грозит.

Мой товарищ не принял шутки.

– Удивляюсь я. Всю дорогу молчал, все думал… Мы оба – бедняки. Других здесь нет, мы одни. Не могу я не сказать…

– Что тебя тревожит?

– Почему для проведения партийной чистки в комиссию назначают негодных людей?

– О ком ты? – спросил я, будто не поняв.

– Хотя бы о Дондуке. Все знают, что он был ламой в Барун-Хемчикском хошуне. И он же будет проводить чистку партии в Барун-Хемчике. Он сейчас прямо во дворец кегээна поехал. Всю ночь с ламами будет молиться, чтобы чистка никого из них не задела… А Дармажаа чем лучше? Другого такого жестокого чиновника – поискать. Про Элбек-оола я и не говорю. Не найдешь в Туве человека, который бы не знал, что он был приближенным в ставке Буян-Бадыргы… Вот это все меня и удивляет, товарищ тарга…