355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Салчак Тока » Слово арата » Текст книги (страница 15)
Слово арата
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 13:09

Текст книги "Слово арата"


Автор книги: Салчак Тока



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Мы просто хотим знать, что делается у нас дома. Скоро мы кончаем учиться, должны возвращаться в Туву работать. Надо же нам знать…

– Если говорить откровенно, – Мунзук начал готовить новую порцию табаку, – вам лучше всего думать сейчас только о занятиях, зубрить то, чему вас учат. Ясно? И нечего гадать, что будет потом и что происходит в Туве.

Да-а, такое разъяснение, как говорится, ни взять ни бросить! Единственное, что мы прекрасно поняли, это то, что наш министр не так-то прост, и еще неизвестно, как бы он себя вел, находясь в Туве.

Встреча с полпредом еще больше растревожила нас. Мы стали считать дни до окончания университета. Все чаще стали делиться друг с другом планами: с чего начнем, когда вернемся домой.


* * *

Вот он и пришел, этот день. Июльский день 1929 года.

Все!..

Мы – выпускники Коммунистического университета трудящихся Востока. Первые тувинцы, окончившие советское учебное заведение. Первые тувинцы с высшим образованием!

Наши сердца бились так же радостно и взволнованно, как и четыре года назад, когда мы впервые перешагнули порог КУТВа.

Небо в тот день было удивительно ясным. Редкие облачка медленно плыли в синеве и будто говорили: «Зачем торопиться». Это было здорово – сама природа, радуясь за нас, лучилась теплом и светом, чисто умытая.

– Шура, здравствуй! – Я больше не мог вымолвить ни слова.

– Да, да! – услышал ее взволнованный голос. – Салчак, это ты? Что с тобой? Почему молчишь? Ты здоров?

– Шура!.. У меня все хорошо. Ты меня слышишь?.. У нас прощальный той. Придешь?

– Еще спрашиваешь! Когда? Где?

– В двенадцать. В Петровско-Разумовском парке. Жду тебя!

…На полянке, под липами, расстелены плащ-палатки. Наш завхоз Поляков постарался – все заставлено вареным и жареным. Роскошный пир!

С шумом расселись вокруг, кто как – кто бочком, кто на коленях, кто по-нашему – ноги калачиком. Шура – рядом со мной.

Леонид Дмитриевич Покровский поднял руку.

– Товарищи! У нас сегодня большая радость. Наш университет окончила еще одна группа студентов. Я горячо приветствую выпускников и верю, что вы, товарищи, настойчиво и плодотворно будете претворять в жизнь идеи марксизма-ленинизма, что вы приумножите знания, полученные в стенах университета. Светлой и широкой вам дороги, друзья!

Гремели аплодисменты.

Выступали один за другим от имени выпускников узбек и казах, кореец и грек, грузин и татарин… От нашей монгольско-тувинской группы слово предоставили мне.

Той продолжался.

Я сидел и думал, насколько же больше проведенные в Москве четыре года прожитых мною до того двадцати четырех лет! Москва стала родной.

Глава 5

Серебряная шапка Саян

Еще в Москве наши, из Тувы, дали нам адрес, по которому мы могли отыскать в Минусинске ямщика. Минусинск не Москва – без труда нашли на окраинной улочке деревянный дом за высоким забором. Постучали в ворота – никто не выходит. Открыли калитку. Из-за сарая на нас кинулся огромный пес. По-бараньи лохматый, он рычал, словно лев, которого мы видели в Московском зоопарке. Мы кинулись назад. Пес залился яростным лаем.

– Тише, проклятый! – послышалось за воротами.

Калитка распахнулась.

– Проходите. Он не кусается.

«Лев» с бараньей шерстью крутился вокруг старика, лизал ему руки, бил хвостом по земле, поднимая пыль.

– А вдруг схватит? – Шагдыр-Сюрюн подтолкнул меня. – Иди первый.

– Правда, не кусается?

– А кто его знает, – засомневался хозяин. – Давайте от греха привяжем, что ли… Ну, заходите.

Мы шагнули во двор.

– Здравствуйте, молодцы! Откуда путь держите? Куда едете? Чем могу помочь?

– Едем из Москвы, – сказал я. – Надо нам в Туву, в город Кызыл.

Старик наклонил голову, ухватил пальцами короткий ус.

Только теперь я как следует разглядел его. В высоких болотных сапогах, поношенных плисовых штанах и синей сатиновой рубахе с белыми пуговицами, большерукий, длинный, как жердь, и, судя по всему, сильный.

– Так, так… Значит, вас трое. Таки дела. У меня две лошади под одну телегу. Ну, вещи покладете, а самим придется, в основном, на своих двоих.

Посоветовались между собой. А что делать? Выбирать не из чего. Ну, кого-нибудь другого найдем. То же самое предложит.

– Ладно, – согласились мы, – Хватит одной телеги. Скорей бы добраться. Соскучились по родине, таныш! Как-нибудь дошагаем. К дому дорога легче.

Седип-оол вдруг вспомнил:

– А сколько с нас возьмешь? И когда будем в Кызыле?

Старик задумчиво прищурился.

– Если в пути задержки не будет, всей езды чепуха – дней через шесть влетим в ваш Кызыл, будь здоров! А цена установленная. По две сотни с носа. Думаю, жалеть не будете. Посколь пешком больше идти, потому и цену даю легкую. А то бы по три сотенных…

– У нас и по сто рублей нет, – растерялся Шагдыр-Сюрюн. – Откуда у нас такие деньги? Нельзя ли подешевле, старина?

– Ниже не могу, граждане! – старик развел руками, перепачканными дегтем. – Учитывая, что вы как едете издалека и учились порядком, а еще, что пойдете своим ходом, назначаю вам – дешевле некуда. Другим бы за такую легкую плату от ворот поворот. Так что решайте.

Что делать? Сели в кружок на траве, давай считать – у кого сколько денег. У Шагдыра оказалось полтораста, у нас с Седип-оолом по двести с небольшим. На дорогу вроде бы хватает. Но сами остаемся без копейки!..

– Хоть и дороговато, – сказал я старику, – но мы согласны. Только такой уговор. Четыреста сейчас отдадим, остальные в Кызыле. А то даже на хлеб не остается.

– Это можно. Значит, на харч оставили?

– Не сомневайтесь, таныш, мы прокормимся. Только вот нельзя ли побыстрей, чем за шесть дней, а?

Старик покрутил головой:

– Это самый меньший срок. Железные машины и то без отдыху не ходят. Им тоже и кормежка, и уход требуются. А лошадь – что человек. В день два-три раза не покорми, и слезай – приехали… Это, сынки, не надо забывать. Ну, много говорить не будем. Отвечайте прямо: едете?

– Едем. Когда отправимся, таныш?

– А когда надо?

– Чем скорей, тем лучше.

– Ишь скорые какие! Время сейчас позднее. Надо телегу наладить, колеса подмазать, сбрую проверить, лошадок подкормить, подчистить… Утварь, обратно, дорожную собрать, харчишки уложить… Со старушкой попрощаться опять же надо, – подмигнул ямщик. – Вон сколь делов, ребятки!

– Ладно, таныш. С рассветом выедем.

Старик отвел нас под навес. Мы разожгли во дворе костер и почти всю ночь проговорили у огня.


* * *

…Уже затемно усталые кони еле дотянули до Ермаковского. Наш ямщик, Иван Владимирович Исламов, торопливо распряг лошадей, побросал как попало сбрую и тут же исчез.

Еще когда мы подъезжали к селу, старик начал проявлять какое-то беспокойство: он беспрестанно подкручивал усики, что-то напевал вполголоса. Все стало понятно, когда возле дома, где мы остановились на ночлег, наш ямщик молодцевато соскочил с телеги и устремился к хозяйке, очень обрадованной его появлением.

А мы снова коротали ночь под открытым небом. Снова жгли костер. Ночь была ясная. Звезды мигали, словно просили пересчитать их. Несмотря на поздний час, на деревенской улице не смолкал смех молодежи. Совсем близко слышался жаркий шепот. То и дело шушуканье прерывалось девичьим визгом, звонкими шлепками – ермаковским кавалерам не очень-то позволяли давать волю рукам…

Перед рассветом я все-таки задремал, но тут же проснулся от переклички петухов.

Выехать на рассвете нам не удалось – встреча Исламова с теткой Пелагеей несколько затянулась… Но, как говорят, нет худа без добра: лошади хорошо отдохнули, а Иван Владимирович явился к нам в превосходном расположении духа.

– Давайте, ребятки, по-быстрому чайку попейте, и побежим. Пока жара не пала, надо успеть до тайги доехать. Садись в ходок!

Нас не надо было подгонять – через минуту мы уже забрались на телегу.

– Нно-о, голубушки! – ямщик присвистнул, подмигнул тетке Пелагее, щелкнул кнутом, покрепче уселся, и рыжухи взяли с места крупной рысью.

Из труб ермаковских изб лениво тянулся к небу дым. Улица была пустынна. Никто не обратил внимания на наш удалой выезд – ни на резвость лошадей, ни на лихость помолодевшего деда Исламова.

Неожиданно черная кошка с глазами, как неспелый крыжовник, вероятно вволю помышковавшая, выскочила сбоку и хотела перебежать нам дорогу, но остановилась и, задрав хвост, дала стрекача в крапиву. Исламов в сердцах сплюнул, поспешно повернул на голове шапку задом наперед и хлестнул лошадей.

Оставалось несколько последних избушек, когда из-за одной хатенки высунулась старуха с пустыми ведрами на коромысле. Она поостереглась быстро бежавших коней и перешла дорогу только после того, как мы проехали.

Куда девалась лихость нашего ямщика! Он сразу сник, бодрость с него будто ветром сдуло. И лошади тут же поплелись ленивыми шажками.

– Что с вами, Иван Владимирович? – полюбопытствовал я. – Может, заболели?

– А-а! – махнул рукой ямщик. – Не будет сегодня пути!

– Почему?

– Сначала кошка черная… Теперь вот баба с пустыми ведрами! Ладно еще успел я понукнуть коней, не дал дорогу перейти!

– Что же тут плохого? Кошка мышей ловила – домой возвращалась. Старушке утром воды надо принести. Стоит из-за таких пустяков вешать голову?

– Что ты понимаешь, парень! – рассердился Исламов. – Что ее такую рань по воду понесло? Это черт норовит пакость под колеса сунуть! Не иначе.

Ямщик насупился и молчал, пока мы не добрались до парома, что стоял повыше Ермаковского, на Ое. Переправились через реку, выехали на дорогу, петлявшую по песку в густом лесу. Стеклянную чистоту неба замутили частые и мелкие облака, сквозь которые, дробясь на лучи, прорывался солнечный свет. Лучи пронизывали листву, и земля пестрела, точно ковер, покрытая сквозными шевелящимися тенями.

У подножья Саян в лесу кипела жизнь. Рябчики, лакомившиеся крыжовником, заслышав стук лошадиных копыт и тарахтенье телеги, пробежали под кустами вприпрыжку и, дружно взлетев, расселись на ветвях березы. Пересекли ложок две козы с козлятами, остановились, поглядели в нашу сторону и вдруг, чем-то напуганные, шмыгнули в чащу.

– Человека здесь быть не может, – поглядел им вслед Исламов. – Зверь, должно, какой испугал.

Что-то мелькнуло в кустах. Обнюхивая дорогу, следом за козами бежал худой облезлый волк. Лошади остановились и захрапели. Ямщик успокоил их. Волк между тем скрылся в осиннике.

Подъехали к Черной речке.

– Вот тут и пообедаем! – Исламов спрыгнул с телеги и принялся распрягать лошадей. – Поди, проголодались?

– Я за дровами! – Шагдыр-Сюрюн подался в сторону от дороги.

– А я костер разведу.

Седип-оол расчистил старое кострище, перочинным ножом надрал бересты, наломал сухих сучьев и быстро вздул огонь.

А чего же мне сидеть без дела? Взял корзинку и – в лес. Почти рядом со стоянкой наткнулся на кислицу – красные ягоды, как бусинки, обсыпали ветки. Только тряхнул – и посыпались, застучали в кузовок! Набрал полкорзины.

Рядом зашуршало. Глянул: две белки, задрав хвосты, сновали вверх и вниз по высокой лиственнице. Я подобрал сучок и легонько кинул в них. Белки устремились к вершине дерева, улеглись на самой верхней ветке, зашушукались: «Что это такое случилось?» Я свистел, кричал – они не обращали на меня никакого внимания. Только глазами проводили, когда я зашагал от лиственницы.

Вот это да – чай уже готов! А показалось, только отошел и сразу же вернулся. Ребята разложили наши припасы на разостланном брезенте.

– Мы думали, ты заблудился. Слышим – крик, свист. Хотели идти искать тебя, – улыбнулся Шагдыр-Сюрюн.

– Белки… Белки очень уж красивые. Маленько поиграл с ними.

– Вот это хорошо! Вот это молодец, сынок, – Исламов забрал у меня корзинку. Горсть за горстью он сыпал спелую ягоду в рот. – Эх, славная ягодка! Не зря кислицей зовут – бодрость придает… Малость рановато еще, а то здесь и клубники, и брусники, и разных там грибов – не обобрать! Зна-аменитые места.

Исламов, не переставая, горстями кидал ягоды в рот. Пальцы его покраснели от сока.

Вечерело. Костер догорал. Дым от головешек тонкой ниточкой поднимался к небу. Вороны, привлеченные запахами небогатого ужина, кружились прямо над нашими головами, вытягивая шеи и жадно каркая. Меж ними затесалась сорока, решив, должно быть, что и она не хуже. Сунулась на сухой сук ближнего дерева, подождала немного, погорланила и улетела восвояси.

Ямщик лег на спину и сразу захрапел. Нас тоже потянуло ко сну.

…Звенели колокольчики, фыркали лошади… Я никак не мог сообразить: что это, вечер или утро? Кое-как протер глаза. Исламов уже запряг лошадей и, ругаясь на чем свет стоит, отгонял от них веткой оводов.

– Вставайте, вставайте, ребята! – взялся ямщик и за нашу компанию. – Поедем пораньше, я вас к хорошему месту привезу. К самому Саяну!

Мы быстренько покидали наши манатки на телегу. Ямщик затянул какую-то песню.

– Чему радуетесь? – спросил я.

Исламов заулыбался:

– Забыл, какие вчера с нами шутки черт шутил? Говорят, до полдня беду надо ждать. Так-то! Считай, выкрутились: и день прошел, и ночь, а с нами ничего плохого не было. Теперь до самой вашей Тувы без лихоты добежим…

Чем дальше в лес, тем хуже дорога: ухабы, камни. Перебрались через болото. За ним чащоба, буреломы… Опять камни, да такие, что из-под копыт искры летят. Трудная дорога… Но все-таки позади уже и Григорьевка, и Черная речка. А вот и Кулумыс. Здесь большой привал.

– Иначе мы этот белоголовый Саян не осилим, – объяснил ямщик.

– А что, Иван Владимирович, еще трудней дорога будет?

– Шутишь – Саян!.. В прежнее время через него разве что птицы перелетали. А мы теперь вот на телеге едем. Смекаешь? Дорогу начали в четырнадцатом году строить. Телеграф провели…

Исламов посмотрел на дорогу, уходящую вверх по склону.

Седип-оол тоже задрал голову.

– А как же раньше ездили?

– Были, конечно, звериные тропы. Маралы топтали или какие другие звери… В летнее время верховой или охотник дней за десять мог до Усинска добраться. Если, конечно, зверь не задерет. Тут зверя-то и теперь о-ё-ёй… Молодым, помню, переходил через Саян и заблудился. Чего не претерпел! Думал, все – пропал… Кое-как выбрался.

…С Кулумыса, после дневки, мы уже не выехали, а вышли. Лошади едва тянули телегу с поклажей. Мы шагали следом, то и дело подпирая подводу плечами на крутизне. Шли целый день по пяти изгибам, опоясавшим северный склон Кулумысского перевала и устали до изнеможения.

Вершина перевала голая, в снегу. Кроме лишайников, никакой растительности. Но зато какой вид открылся перед нами с макушки этого великана в серебряной шапке! Там, вдали, как говорят, «на стыке неба и земли», словно в сказке, синели леса, горы, реки.

Саяны – это не вытянутая в линию горная цепь. Это десятки перевалов, сотни рек и речушек. Саянский хребет в поперечнике – больше двухсот километров. А Кулумыс – всего лишь один из многих перевалов.

Нет, уроки Софьи Владимировны Базановой не пропали даром. Не зря учил географию!

Сухо названные в учебнике горы и реки оживали перед нами во всей красе. Стремительные потоки бежали по кручам, сверкая пеной. Поляны пестрели в синих, красных, белых, желтых цветах. Мы завалили ими телегу, разукрасили лошадей и себя…

Уже четвертые сутки пути.

В сумерках остановились перед спуском с перевала Эргек-Тыргак. Над скалами, как шпили, торчали острые камни.

– Тпр-рр! – остановил лошадей Исламов. Место он выбрал на берегу Буйбы, недалеко от ее впадения в Ус. Ничего не скажешь, умеет Иван Владимирович расположиться на отдых!

– Пока светло, готовьте скорей костер, ребята!

Шагдыр и Седип-оол занялись огнем. Я срезал тонкий тальник и побежал к Буйбе. В моем воображении река кишела рыбой. Я представлял, как в воде черными молниями проносятся хариусы.

Нацепил червяка, закинул в омуток. Ну где же вы, хариусы?! Ничего нет! Наверно, червяк плохой попался. Нацепил другого. Теперь-то схватит. Тоже ничего. Вокруг рыбины выскакивали из воды, хватали мошек – только круги разбегались. Ну хоть бы один хариус на моего червяка польстился! Может, на кобылку клюнет? Воткнул удочку, пошел ловить кобылок. Изловил одну. Нацепил. Нет рыбы! Что же делать? А кобылка на крючке меж тем отплыла от берега и вдруг скрылась под водой. Я потянул удилище – не идет. Зацепилось, решил. Все-таки дернул. В воде мелькнули черные плавники. Во-он в чем дело! Отвык я, оказывается, за четыре года от рыбалки. О чем я думал? Меня же с берега рыбе видно! Спрятался я за тальником, кинул – дерг! Еще – дерг! И пошло… И пошло!..

Десятка три хариусов я нанизал на прут и гордо понес добычу к костру.

– Ты смотри! – удивился Исламов. – И рыбалить умеет. Несмотря что образованный.

Седип-оол не стал превозносить мои успехи. Он коротко сказал:

– Хороший ястреб ловит, а плохой ест.

И потянул рыбу к себе.

– Мы уже попили чай. Вот твоя доля, – Шагдыр-Сюрюн протянул мне мешочек с продуктами, а сам обстругал палочку, выбрал хариуса покрупнее, нанизал его на вертел и присел у костра жарить. – Наши оюнцы поймают рыбу в Элегесте или Чагытае и вот так ее готовят.

– Что у вас в рыбе понимают! – шутливо махнул в его сторону рукой Седип-оол. – Вот как надо по-настоящему.

Он смочил лист бумаги, обернул рыбу и положил под горячую золу костра.

– Вот это еда! Так жарят чаданскую и манчурекскую рыбу у нас на Хемчике. Только не в бумагу – в листья заворачивают. А в Элегесте и ловить нечего, не то что есть!

Ребята говорили по-тувински, но Исламов понял, что за шутливый спор разгорелся между ними, и тоже ввязался в него:

– Вот я сейчас рыбку сготовлю, так язык проглотите!

Он подвесил над костром закопченный котелок и быстро очистил от чешуи несколько хариусов.

У Шагдыра «шашлык» из рыбы начал с одной стороны подгорать. Он быстро повернул к огню другую половину хариуса, сглатывая слюну в предвкушении аппетитной еды. Немного погодя снял с палочки рыбу, выложил ее на листья и пригласил отведать.

Все признали: вкусно!

Седип-оол извлек из-под золы свое кушанье, развернул бумагу:

– Прошу!

Попробовали. Действительно, вкуснее «шашлыка»!

– Печенная в горячей золе рыба ничего не теряет. А когда ее жаришь на палочке, из нее самое главное – сок, жир вытекают. Разве сравнишь ее с печеной?

Ямщик похвалил стряпню и того, и другого, продолжая колдовать над своим котелком. Он бросил в крутой кипяток луковку, какие-то длинные листики, еще что-то посыпал, накрошил картошки, посолил, а потом запустил туда рыбу. Дал немного покипеть, попробовал, обжигаясь, воду, добавил соли и снял котелок с огня.

– Кому как, конечно, а по мне уха – первая еда. И лекарство от всякой сырости…

Рыбу он вытащил из ухи.

– Берите ложки, сперва похлебаем.

Хоть мы и были уже сыты, но с котелком ухи расправились в два счета. Не оставили и хариусов. Попутно умяли полкаравая хлеба.

Я не мог не признать нашего ямщика победителем:

– Уха – настоящее дело! Не только вкусно, но и сытно.

– Эх! – вздохнул Исламов. Разве это уха? Вот бы к ней что-нибудь такое-этакое, чтобы горло смочить… Тут уж совсем был бы другой вкус!

Сытная еда разморила. Мы лениво лежали на траве. Ни о чем не хотелось думать. Крик козла эхом прокатился по вершинам гор.

– Какой голос! – пошутил Седип-оол. – Ну, кто пойдет за козлом?

Желающих не нашлось.

Я задремал. Где-то невдалеке прокричала сова: «Ху-ук, ху-ук». А мне нисколько не было страшно. Это раньше, давно-давно мама меня пугала: «Ху-ук, ху-ук! Вот не будешь спать, тебя сова съест!»

– Кричи, кричи, лупоглазая! – пробормотал я, засыпая. – Послушаю твою музыку…

Глава 6

Первый водитель

Мы все же не ошиблись в ямщике. За всю дорогу после Ермаковского не было случая, чтобы старик позабыл о главном – поскорее доставить нас домой. А на пути было немало деревень, где у него водились друзья-знакомые, и мог бы наш Иван Владимирович не раз еще «попить чайку» на больших привалах… Оказался Исламов заботливым человеком, веселым собеседником. И дорогу знал он, можно сказать, наизусть. Уж если скажет, где передохнуть, так лучше места ищи не найдешь – и вода рядом, и кони попасутся вволю, и наглядеться есть на что.

Вот и Буйба позади.

– Ну, теперь мигом долетим: считайте, до Усинской поймы – день, до Турана – день, а там и до Кызыла менее суток. Всего три раза переночевать, и докатим! – Ямщик чмокнул губами, дернул вожжи: – Нно-о! Нн-аа!

– Хорошо едем! – тряслись мы в телеге. – Удалой же вы человек, Иван Владимирович. И правите хитро. Как ни торопимся, а быстрей, чем вы сказали, действительно не доехать – шесть-семь дней. Не меньше!

Мы похвалили старика не без задней мысли: быстрее ехать будет, в добром настроении будет, нас рассказами развлечет.

Расчет подтвердился.

– И то! Я же сказывал: по такой дороге только до Усинска ехать – десять раз ночевать. А мы с вами, ребята, за семь суток до Кызыла доскачем!.. Не хвалюсь, а к дальней дороге я привычный. И кони дюжат – редкие у меня кони! – Словно для того, чтобы убедить нас в резвости лошадей, ямщик громко, как пастушьим бичом, хлопнул вожжами, переводя коней на лихую рысь: – Нн-о! Нн-аа!..

Последняя остановка была на Каскальском перевале между Бегредой и Даш-Сугом. Отсюда наша гремучая телега покатилась вниз по Даш-Хему.

– Осталась нам, парни, одна пробежка – тридцать пять верст, – улыбнулся старик. – Вечерком будем в Кызыле. Одолели мы с вами много перевалов, а этот – последний. Давайте попрощаемся с ним, ребята!

Я невольно сравнивал места, которые мы проезжали, с родными долинами Мергена и Каа-Хема.

– У нас на Каа-Хеме ягод, пожалуй, не меньше. И земля хлебородная. Разве только яблоки не растут… Да если посадить, и яблоки вырастут!

Седип-оол не выносил, когда хоть что-нибудь хорошее говорили не о его Чадане. И тут, конечно, не выдержал.

– Что ты все Каа-Хем да Каа-Хем! Дался тебе твой Каа-Хем! Ему наш Хемчик ни в чем не уступит. Уж наша ли земля не добрая, не богатая? Про нее самые лучшие песни поют! Не хвались понапрасну!

Я знал, что Седип совсем безголосый, но, раз спор начался, решил не упускать и этот козырь:

– Какие же это песни поют в вашем Хемчике и Чадане? Если бы хоть одна была, неужели бы ты не спел?

Шагдыр подмигнул мне:

– Что-то и я не слышал песен, прославляющих те места. А вот о моем Элегесте и Межегее народ любого хошуна песни поет. Взять, к примеру, такую: «В Элегесте, в Межегее…»

– Тебе только и знать! – непритворно рассердился Седип. – Ты же у нас не был на Хемчике. Ведь не был?

Он сел на поклажу, нахохлился и вдруг неистово заорал:

О, свежий чайлаг мой в верховьях Шеми,

Где тучнеют отары коз и овец!

О, мирный чайлаг мой в верховьях Ажика,

Где тучнеют конские табуны!..


Голос у него был отчаянный, но Седип гордо восседал не вещах, как орел на скале. С видом человека, утомленного нелегкой победой, он прошептал:

– Вот вам и нет хорошей песни…

– Да-а-а! – дружно ответили мы. – Молодчина, Седип!

Так, хвалясь друг перед другом, распевая песни, прославляющие родные места, мы незаметно въехали в долину Сесерлига. Дорога вилась среди светло-зеленых, желтых и буреющих полосок проса, ячменя и овса, над которыми торчали высокие стебли подсолнухов. К самой дороге подходили кусты картофеля, ползли вороха перепутавшихся гороховых стеблей. На южных склонах, на солнцепеке доспевали полосатые арбузы.

Кое-где на лугах вздымались лохматые копны, но большей частью трава лежала еще в рядках – свежая, только что скошенная.

А вот показались и косари – арат с араткой косили свою делянку. Мы проехали мимо их стана. Шалаш был покрыт пахучим горным сеном. Вокруг него разбросана утварь – наковаленка, молоток, чайный котел с помятыми боками, вилы со сломанными зубьями, деревянные грабли, волокуша для перевозки сена… Рядом бродил захудалый конь.

Только на двух-трех станах за всю дорогу мы видели сенокосилки и конные грабли. Бедность… Передо мной как живые вставали картины моей батрацкой юности на Мергене и Терзиге.

В низовьях Сесерлига решили передохнуть. Придержали коней возле стана. Хозяин сидел у шалаша и курил трубку из таволожника с трещинкой на чубуке. В поношенных идиках и залатанных на коленях брюках из далембы, в давно потерявшей цвет рубахе, он сосредоточенно пускал из носа клубы дыма. Один глаз у него вытек. С темени свисала длинная косица, похожая на крученую ременную веревку. Жена его кипятила чай. Волосы у нее неизвестно когда расчесывались, но лицо было чистое, светлое, а глаза живые. Заметив что мы смотрим на нее, она ушла за стан.

Исламов распряг лошадей и пустил их в поле. Они забрались в клевер и захрустели сочной травой, а ямщик взял из телеги ведерко и, позвякивая им, зашагал к Сесерлигу, который не переставал о чем-то лепетать.

– Откуда едете? Куда направляетесь? – заинтересовался хозяин.

– Ездили учиться в Москву. Теперь – домой. А ваш аал где?

Косарь показал рукой на верховья Сесерлига.

– На истоках этой реки. Есть такое место Чайлаг-Адыр. Зовут меня Ензак.

Некоторое время мы сидели молча. Ензак попросил рассказать о Москве. Нас не надо было уговаривать.

– Эй, жена! Куда ты девалась? – оживился арат. – Послушала бы, интересное рассказывают ребята.

Он повернулся – не идет ли жена, махнул рукой:

– Женщины все такие – знать ничего не знают, и ничего им не интересно, совсем темные…

И снова спросил:

– В Москве и мужчины и женщины грамотные?

Седип-оол прочел ему целую лекцию о равноправии мужчин и женщин в Советском Союзе, о народном образовании.

Ензак внимательно выслушал, задумался, еще старательнее задымил. Потом сказал:

– Вот, говорят, в нашей Туве давно революция произошла. Еще в двадцать первом году! А все-таки до сих пор у нас даже азбуки нет. Не то что женщины – мужики, вроде меня, даже расписываться не умеют. Что думают про это ученые люди?

– Революционная партия и наше правительство, – с пафосом начал я, – должно быть, думают об этом. Только мы давно из Тувы и не можем вам ответить как следует.

Но Ензак не успокоился.

– Как же так? Мы, народ, получили права. Все теперь принадлежит аратам. Так и говорят: «Араты – хозяева страны». А вы посмотрите на меня. Луг, который мы косим, – самого большого ламы Сесерлигского монастыря Соржу-Хелина. Как-то я попросил его: «Мне бы немного травы накосить для пары коз…» А он и говорит: «Хорошо, хорошо. Накоси мне десять копен, а потом одну можешь и себе…» А как же в Москве? Кто там распоряжается землей?

– В Москве, – ответили мы, – во всей Советской стране земля перешла к народу. Крестьянин никому не кланяется, не заискивает, как вы, перед каким-нибудь Соржу-Хелином. Сами обрабатывают землю, сами урожай получают. Платят небольшой налог – и все.

– Вот это дело! – оживился Ензак. – А ведь что у нас? Ламы, баи – все по-прежнему. Чтоб им сдохнуть! Самые хорошие пастбища и пахотные земли, самые большие стада – все у них!

Наш собеседник говорил с раздражением, поглядывая на нас единственным глазом, словно спрашивая: «Ну как же, парни, со всем этим быть? Вы же ученые люди – отвечайте!»

Я стал заверять Ензака, что мы готовы служить трудящимся Тувы, что мы не пожалеем…

Ензак неожиданно поднялся и, бросив: «Работать пора!» – дал понять, что он уже сыт такими беседами. Он взял на плечо косу, вынул брусок из деревянного ведерка с водой и зашагал к делянке. Там он поточил косу звенящим бруском и начал проворно валить траву.

– Чай готов, ребята! Кто хочет, пейте, – позвал Исламов.

Мы расселись вокруг чугунной чаши с кипящим чаем, а ямщик пошел закладывать коней.

– Живее пейте, да покатим!..

Забираться в телегу не стали. Шли, вспоминая о разговоре с косарем. Да-а, тут есть о чем подумать! Нам почему-то было стыдно перед Ензаком.

Оглушительно треща, в клубах пыли, на нас вылетело из-за поворота что-то черное. Ба! Вот уж не думал увидеть в Туве автомобиль!

– Черт бы его взял! Коней перепугает! – заворчал старик и, спрыгнув с телеги, схватил коренника под уздцы.

С нами поравнялась легковая машина, полная людей. Громко зафыркав, она остановилась и, похрипев, как простуженный кабан, затихла. Народ в машине был незнакомый. Одни с револьверами, у других сабли на боку. Не открывая дверки, перемахнули через борта, как через плетень. Подошли к нам, поздоровались. Старший, одетый с особой крикливой франтоватостью, сказал, что его зовут Карсыга, и прибавил:

– Член Центрального Комитета.

Голос у него был странноватый – что-то среднее между старческим шепотом и детским писком.

Неожиданность за неожиданностью! Оказывается, они приехали встретить нас и доставить на машине в Кызыл. Почет первым выпускникам! Подумать только… Мы поблагодарили за честь, за внимание, но ехать отказались – жаль было бросать Исламова.

– На своей «машине» доедем, – попробовал отговориться я.

– Нельзя! – Карсыга был непреклонен. – Садитесь, товарищи. Опоздаем на перевоз.

Пришлось подчиниться.

Спутники Карсыги снова махнули через борта. Одни уселись на сиденьях, другие устроились на подножках.

Взобрались и мы. Примостились, как сумели. Кроме водителя, в машине оказалось десять человек. Как сельдей в бочке – по русской поговорке. Карсыга уселся впереди, откинулся на сиденье и закурил папиросу.

– Трогай!

Шофер – его звали Дажи – стал заводить мотор, но у него что-то заело.

Карсыга зло пропищал:

– Проклятый! Долго будешь нас мучить?

Мне стало обидно за водителя (после я узнал, что это был первый тувинский шофер). «Проклятый» умел делать то, чего никто из нас не умеет. И старался он изо всех сил. А другие только понукали.

Дажи вынул из-под сиденья изогнутый железный прут, подошел к машине спереди и вдел конец прута в грудь машины. С хрипом и треском покрутил. Машина оживилась, попыхтела и снова умолкла. Парень вздохнул сокрушенно, поднял крышку над мотором, чем-то пощелкал, поковырялся внутри, захлопнул крышку и еще раз попробовал завести машину своим прутом.

Исламов тем временем уехал с нашими вещами. Звон колокольчиков постепенно затих. А мы все стояли на месте.

– Эх, лошадки! – усмехнулся Седип-оол. – Резво бегут…

– Догоним ваших рысаков! – осклабился Карсыга.

Вымазанный грязью и машинным маслом Дажи отступил перед строптивой машиной:

– Беда – не могу понять, почему мотор не работает. Черт его знает!..

Шадгыр с Седипом переглянулись, зашептались:

– Зря подводу отпустили. Хоть и тихо, да надежно. Ехали бы и ехали…

– Ладно вам, – сказал я. – А то еще скажут: «Слабенькие, трусливые эти студенты. Чему их только учили в Москве?»

Карсыга покусывал мундштук папиросы и перекатывал ее из стороны в сторону. Неожиданно он оставил свой начальственный тон и пожаловался:

– Обидно! Была же совсем исправная. Километров двадцать хорошо ехали. Всего пять раз останавливались – два раза шина лопалась, три раза что-то в моторе ломалось.

Мы стали его успокаивать.

Карсыга вылез, походил взад-вперед, наклонился к Дажи:

– Ну, как дела?

– Одно остается. Если вкатим легковушку на этот пригорок, – шофер показал на вершину холма, – и подтолкнем, может, что и получится.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache