Текст книги "Слово арата"

Автор книги: Салчак Тока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Честно признаться, тогда, перед хуралом, я не особенно тревожился за порученную мне заботу о делегатах еще и потому, что с Ак-Кускуном нечего было бояться. Так оно и вышло. Накозкин снял с моих плеч большую часть ноши.

Но он не был бы самим собой, Ак-Кускун, если бы не создавал для себя все новых и новых забот.

– А как с лошадьми, на которых делегаты приедут? Кто-нибудь подумал? Где решили пасти? На Оргу-Шоле? Кому поручили?

– На прошлом хурале делегаты по очереди пасли, – сказала Докуй.

Накозкин замахал руками:

– Так не годится. Делегаты должны серьезные вопросы решать, а мы их – в пастухи…

Тут и мне представился случай проявить инициативу.

– Уход за лошадьми поручим революционным бойцам. Это я возьму на себя, – сказал я.

К вечеру у нас все было в порядке. Хурен-Бажын готов принять гостей. Рядом поставлена юрта. Котлы на месте. Продукты доставлены. Топливо приготовлено. Повара есть. Пастухи назначены.

И все-таки мы волновались. Интересно, кто приедет первым. Как мы встретим, устроим…

Раньше всех, поднимая пыль столбом, как на скачках, примчались делегаты из Улуг-Хема – Донгурак, Седен-Дамбаа, Лопсан, Дамдынчап… Все были одеты по-праздничному.

Донгурак осадил жеребца и, не здороваясь, кичливо уперев в бок камчу, спросил:

– Где ночевать? Что есть будем?

Будто не заметив его, я поздоровался с другими делегатами.

– Здесь ночевать будете, – ответила Докуй. – Любую комнату занимайте. Все свободные. Везде прибрано. Соломка свежая, кошма чистая… Продукты можем на руки выдать. А то из общего котла – вон там, в юрте. Скоро сготовим…

– Ерунда! – оборвал нашу приветливую старушку Донгурак. – Я не свинья, чтобы лежать на соломе. И кашеварить не собираюсь. Мы приехали политические вопросы решать!

– Собственно говоря, за кого вы нас принимаете? – поддержал разъяренного Донгурака Тевек-Кежеге.

– А вы что сердитесь? – невозмутимо спросила Докуй. – И даже не поздоровались… Мы сделали все, что смогли. А если вам не нравится…

– Где таргалары? – продолжал шуметь Донгурак. – Почему не встречают делегатов? Позовите сюда немедленно!

Я обернулся к нему.

– Если вам нужен представитель ЦК, можете говорить со мной.

– Если вы представитель ЦК, – насмешливо произнес он, – то я вам скажу, что помещение у вас никуда не годится. А больше мне с вами говорить не о чем!

– Вот и хорошо! А шуметь зачем? То, что приготовлено, – для всех. Для всех делегатов, – подчеркнул я. – Ни для кого особых условий не создано. И не надо говорить, зачем вы приехали. Мы знаем. Вы приехали на хурал. А кроме того… Здесь не Улуг-Хем.

Я не видел, когда рядом с нами оказался Чульдум – тоже член улуг-хемской делегации. Должно быть, он все слышал, потому что сердито крикнул:

– Помолчи, Донгурак! Чего ты лезешь вперед всех? Кто тебе поручал говорить от имени всех делегатов хошуна?

И «грозный» Донгурак примолк. Он слез с коня и отошел в сторону, сказав при этом не очень громко, но так, чтобы мы услышали:

– Перетерпим как-нибудь в этой ночлежке. После найдем получше… А кое-кого научим почтительному отношению.

* * *

Двадцатое октября тысяча девятьсот двадцать девятого года.

Погода резко изменилась. Небо сплошь затянуто темно-серыми тучами. Снег падал хлопьями и сразу таял. Под ногами хлюпала грязь.

Никто, казалось, не замечал этого. Возле здания, где должен был открыться хурал, собирались кучками, отыскивали знакомых, шумно разговаривали. Больше ста сорока делегатов из всех хошунов и сумонов приехали в Кызыл. То тут, то там видел я знакомые лица. Вон Кара-Данзын и Кол-Балчыма из Тоджи. А это – Ензук, Лопсанчап и Сундувей из Дзун-Хемчика, Ужар-Маадыр из Ары-Оюна. Вот подошли барын-хемчикские делегаты – Бак-Кок, Чартыкай и Маады. Окликнули земляки – каа-хемские! Среди них Саглынмай, Чадаг-Кыдат, брат Пежендей…

Пежендей и Ензук «по-родственному» отозвали в сторонку, чтобы порасспросить, что да как будет на хурале.

Приближалось время открытия первого заседания. Небольшой зал постепенно заполнился, но многие стулья стояли пустыми. Делегаты предпочитали садиться на пол, между рядами. Так удобнее, привычнее. Машинально то вынимали, то снова прятали за пояс табакерки и трубки, но курить не решались.

…К длинному столу, покрытому красным сукном, вышел Шагдыржап. Привычно откинул пятерней волосы со лба, оглядел зал, прокашлялся, позвонил в колокольчик.

– Дорогие делегаты! – волнуясь, начал он.

Шум мгновенно стих.

– Поскольку большинство делегатов прибыло, – он уже справился с волнением, и его высокий голос звучал торжественно, – Восьмой Великий хурал партии Тувинской Аратской Республики объявляю открытым.

Раздались два-три хлопка: немногие знали, что такое аплодисменты.

– Открыть! Открыть! – эхом отозвалось несколько голосов.

В президиум хурала предложили избрать весь состав Центрального Комитета, представителя Коминтерна – ректора КУТВа.

– Какие еще будут предложения?

На возвышение, где сидели таргалары из ЦК, поднялся Тевек-Кежеге.

– Предлагаю в президиум товарища Донгурака, делегата Улуг-Хема, председателя хошунного комитета партии.

– Не согласен! – крикнул с места Сундувей. – От Улуг-Хема уже назвали товарища Чульдума. Хватит!

Спорили, пока не объявили перерыв. Делегаты опять вышли на улицу – на снег и слякоть, разобрались по хошунам, присели на корточки, задымили.

Пежендей с Ензуком снова начали выпытывать у меня, что да как будет, но тут меня поманил встревоженный Баян-Далай, улуг-хемский арат.

– Как быть? – спросил он, боязливо поглядывая по сторонам. – Хурал-то уже открылся…

– Ну и что? – не понял я.

– Надо бы найти место поспокойнее. – Баян-Далай все еще испуганно озирался.

– Да что случилось? Ну пойдем.

Я повел его к себе на квартиру – это было совсем рядом.

– Здесь никого нет. Говори.

Оглядев все углы, будто все еще сомневаясь, не подслушивает ли кто, понизив голос, он сказал.

– Есть несколько слов о Донгураке.

– Да говори быстрее – перерыв кончится!

– Я хотел сказать, пока хурал не начался, но не знал – кому. Подходящего знакомого человека не нашел…

И опять зашарил глазами.

– Чего ты боишься, Баян-Далай? – потерял я терпение. – Мы с тобой одни. Говори смело.

– Хорошо, – тяжело вздохнул он. – Некоторых делегатов, выбранных на хошунном хурале, Донгурак с собой не взял. Вместо них приехали Тевек-Кежеге, Седен-Дамбаа и кое-кто еще из его сторонников. А они и не делегаты вовсе…

– Как не делегаты? Тевек-Кежеге выступал даже!

– Я и говорю.

Пожалуй, Баян-Далай не зря боялся!

– И еще Донгурак считает постановление ЦК о нашем хошуне неправильным. Донгурак велел всем нам требовать на хурале сменить ЦК.

Это уже совсем серьезно!

– Перед отъездом в Кызыл он нас собрал и наказывал, как держаться, как выступать. Многим из наших не по нутру. Но мы сами осилить его не сможем. Страшно против него пойти. Что делать? Научи.

– Что делать? – я старался говорить как можно спокойнее, чтобы не выдать волнения. – Вот так, как мне сказал, открыто скажи на хурале. Ничего не бойся. Тебя поддержат. Если не испугаешься выступить – обломаем рога бодливому быку!

– Ну, если так, – улыбнулся Баян-Далай, – согласен!

К счастью, перекур затянулся, и я успел передать Шагдыржапу и Пюльчуну обо всем, что услышал.

– Вот, оказывается, какую он кашу собирается заварить! Неспроста его и в президиум тянут. А я никак понять не мог, чего это вокруг него столько разговоров. Значит, еще кто-то его поддерживает. Прежде чем продолжать хурал, надо разбить Донгурака и его компанию. Он может затормозить всю нашу работу.

Лицо Шагдыржапа посерело. Папироса в его руке дрожала.

– Пошли. Сразу дадим слово Баян-Далаю. Не струсит?

– Думаю, нет.

Как только генсек объявил о выступлении делегата Улуг-Хема, Донгурак заявил протест:

– Наша делегация не поручала Баян-Далаю выступать! Какое он имеет право говорить, не посоветовавшись с нами?!

– Не шумите! – оборвал его председательствующий. – Президиум хурала предоставил ему слово. Говорите, товарищ.

А Баян-Далай уже стоял на трибуне, переминался с ноги на ногу.

– Чаа, – нерешительно произнес он. – Я хотел кое-что сказать и потому поднялся на это высокое волнующее место… Я думаю, что правда лучше всего. И вы тоже, наверно, так думаете…

– Что ты там болтаешь! – закричал Донгурак. Знал бы он, что именно эта его реплика помогла Баян-Далаю окончательно преодолеть страх!

– Подожди! – рассердился Баян-Далай. – Не мешай мне. Говорят, поспешившая муха в молоко угодила. Это не болтовня. Наоборот, я поднялся сюда, чтобы сказать о болтуне. А ты догадываешься, Донгурак, что я хочу сказать, вот и корежишься, как сухожилие, брошенное в костер.

Донгурак вскочил и по всегдашней своей привычке засучил рукава.

– Что ты понимаешь? Все знают, что я возглавляю делегацию хошуна. Таргалары, прогоните этого негодяя с трибуны!

– Товарищ Донгурак! Что вы так волнуетесь?! – Насмешливый голос Шагдыржапа заставил крикуна умолкнуть.

Баян-Далай совсем освоился на трибуне.

– Вот беда: потерял я нить своих слов…

Зал добродушно рассмеялся:

– Ищи! Мы подождем!

– Суть моих слов такова. Этим летом на собрании классовой борьбы мы вынесли постановление конфисковать скот, если у кого больше двадцати пяти голов. Не у богатых, а у всех. Это была наша ошибка, и ЦК принял специальное постановление. А Донгурак и его подхалимы не согласны с постановлением, они делают по-своему. Донгурак подговорил делегатов выступить на хурале против ЦК. Он говорит, в ЦК сидят люди правого уклона. Говорит, среди них надо провести чистку. Куда это годится?! И дома, в Улуг-Хеме, исподтишка учил, что говорить на хурале, как себя вести, и здесь командует. Плохое он задумал. А чтобы вышло так, как ему хочется, Донгурак вместо выбранных делегатов привез других людей. Выбрали у нас Санчы-Мидипа из Шагонара, а приехал кто? Приехал брат Донгурака – Седен-Дамбаа. Прошу хурал обратить на это внимание. А мне не верите – спросите у товарища Чульдума. Он хотя и не знает, конечно, всего, но, думаю, догадывается…

Шагдыржап несколько минут тряс колокольчиком, чтобы установить тишину.

– Так может делать только враг партии!

– Нельзя это оставить!

Перекрывая все голоса, зычно крикнул Дандар-оол:

– Пусть выскажутся делегаты Улуг-Хема!

– Правильно, – успокоился зал.

Из президиума к трибуне шагнул Чульдум.

– В свои планы Донгурак, по понятным причинам, меня не посвящал. Так что о подмене делегатов, о сговоре за нашей спиной я услышал только сейчас. Хотя мог бы догадаться… Еще подумал: а откуда здесь Тевек-Кежеге? Вроде бы его не выбирали… Товарищ Баян-Далай прав: Донгурак не желает подчиняться постановлению ЦК, проводит свою линию. Вообще он игнорирует членов партии хошуна. То, что нам рассказал Баян-Далай, очень тревожно.

Не дожидаясь, пока ему дадут слово, через весь зал торопливо стал пробираться немолодой уже делегат очень маленького роста – как ребенок, с застывшим, грустным выражением лица. Тоже улуг-хемский – Дажы Билбии. Друзья звали его Чолдак Билбии – Маленький Билбии. И голос у него был детский. Когда он говорил, казалось, вот-вот расплачется.

– Я думаю, – неожиданно звонко прозвучал голосок Дажы, – Донгураку на хурале делать нечего. Правильно? А про Тевек-Кежеге и Седен-Дамбаа чего говорить? Они не делегаты. Ну и пусть катятся отсюда. Вместе с Донгураком. Если Донгурак останется, он только мешать будет. Он о самом себе думает, для себя славу ищет. А партия ему ни к чему!

– Гнать его!

– Хватит время на Донгурака тратить! Полдня о нем спорим. Поважнее дела есть!

Шагдыржап тряс колокольчик, пока рука не устала.

– Товарищи! Мы действительно непростительно много потеряли времени. Но вопрос этот принципиальный. И делегаты, по-моему, справедливо требуют удалить Донгурака с хурала. Велика его вина перед партией. Он покушался на свободу аратов, на их имущество, перегибал нашу партийную линию, нарушал дисциплину. В нем, если разобраться, ничего не осталось от члена партии.

Куда только девались заносчивость, высокомерие, кичливость Донгурака. Он сидел сгорбившись, зажав голову руками.

– Можно мне? – тихо спросил он.

– Наговорился! Хватит!

– Пусть скажет. Послушаем.

– Гнать с хурала всех донгураков!

Слово ему все-таки дали.

– Не было у меня плохих мыслей, – стал он оправдываться. – Мне казалось, что я действую в интересах революции. Я считал, что отдельные товарищи поступают недостаточно революционно. Теперь я понял свою ошибку.

– Не верим! – загудел зал.

– Кто за то, чтобы лишить Донгурака права участвовать в работе хурала? – Шагдыржап поднял руку с листком бумаги.

Руки, шапки взметнулись над головами.

– Донгурак, а также Тевек-Кежеге и Седен-Дамбаа! Прошу вас покинуть хурал.

* * *

До десятого ноября продолжался съезд. Он затянулся не только потому, что обсуждалось много вопросов. Хотя в самом начале и установили регламент – выступать не больше тридцати минут, каждый говорил сколько хотел и о чем хотел, да еще не по одному разу. И это, наверно, было правильно, потому что принятые решения – очень важные решения – осознал каждый.

Восьмой Великий партийный хурал окончательно закрепил революционные завоевания трудящихся аратов Тувы. На нем решили конфисковать имущество феодалов, чтобы навсегда сломить их. Хурал принял план хозяйственного и культурного строительства. Постановил создать тувинскую письменность. Решено было укреплять и впредь братскую дружбу с Советским Союзом, идти по пути марксизма-ленинизма.

Тридцать человек избрали в новый состав ЦК. У руководства партией по-прежнему остались Шагдыржап, Пюльчун, Чульдум. Членами Центрального Комитета стали Седип-оол, Даландай, Шагдыр-Сюрюн. Выбрали и меня.

Только после окончания хурала удалось нам встретиться с Пежендеем. Брат пришел в мою «юрту» и мы с ним вдоволь наговорились.

Изменился он сильно. Глаза живые, настроение веселое. Никогда прежде не видел я брата таким.

– Как там у нас, на Терзиге? – спросил я.

Пежендей стал рассказывать обо всем и обо всех. Раздвинулись стены комнаты…

Брат недавно перекочевал в Суг-Бажи. Зимник поставил, к домику пристройку сделал. Обосновался прочно. И хозяйством обзавелся – лошадь купил, корову.

– Видишь, совсем богатым стал! – смеялся он.

Еще бы не богатым! Если вспомнить, как приходилось нам голодать, как мучилась наша мать Тас-Баштыг, чтобы хоть чем-нибудь накормить нас…

– Женился я, – как бы невзначай, между двумя затяжками, сообщил брат. – Помнишь Ханму? Моя жена теперь. Благодаря революции потомство Тас-Баштыг увеличивается!

– Поздравляю, акый! Как братья, сестра?

Пежендей нахмурился.

– Сестры – ничего, а вот с Шомукаем не знаю что и делать… Беда с ним. Пьет много. Надо бы тебе чаще бывать у нас.

Да, конечно, брат прав. За все время я только раз и был у своих.

– Нам тоже бывает некогда, – нажал брат на последнее слово и крепко закусил мундштук трубки. – Хотя бы один день всегда можно выкроить.

– Приеду, обязательно приеду!

Встреча с Пежендеем была вдвойне радостной: его избрали членом ЦК. Неграмотный арат, он стал председателем сумона, а вот теперь ему оказали самую высокую честь. Я вспомнил его слова, когда брат провожал меня в Капту-Аксы: «Поезжай, Тока. За тобой и я приеду». Одной дорогой пошли мы с Пежендеем. Как было этому не радоваться.

Потом мы заговорили о политике. Брат сидел сосредоточенный, нещадно дымил и жадно слушал. Не успевал я что-нибудь растолковать, как он спрашивал еще и еще. Пришлось мне крепко попотеть. Отделаться одной-двумя фразами я не мог. Все надо было объяснить как полагается. И я рассказывал, чувствуя, что этот наш разговор больше полезен мне, чем Пежендею. Он как бы требовал от меня отчета перед самим собой. Он хотел знать не только то, что будет делать сам, а больше всего то, что буду делать я: как я стану работать, какие у меня мысли. И трудно же мне приходилось, потому что о многом у меня было такое же приблизительное представление, как и у брата. Пежендей понимал это и молчаливо подбадривал меня.

Я был убежден, что будущее родной Тувы зависит прежде всего от грамотности народа. Как ни замечательны решения, принятые Великим хуралом, но мало они пока стоят – ведь в республике совсем нет промышленного производства. А с нищим кочевым аратским хозяйством далеко не уедешь! Ох и много же было такого, о чем я при всем желании не мог сказать ясно ни брату, ни себе.

* * *

Знал бы Пежендей, сколько раз вспоминал я эту беседу!

На Пленуме меня выбрали одним из секретарей ЦК. Трудно сказать, что за чувство испытывал я – то ли радость, то ли страх.

И вот в первый раз вошел в «дом-сундук» большим таргой. Явился к Шагдыржапу.

Поздоровались.

– Что делать буду?

– Охаай! – усмехнулся генсек. – Значит, работой интересуешься? Ну, слушай хорошенько. Садись. Нет, не сюда. Вон за тот стол садись. Будем с тобой в одном кабинете работать.

Он показал на стол, застеленный рваной газетой, и трехногий стул.

Я растерянно глядел то на стол, то на Шагдыржапа. Он улыбнулся: дескать, придет время – будет стол и получше.

– Стол, стул – это не важно, – сказал я. – С чего начинать?

– Работы хватит. Сам увидишь. Я тебе не могу так вот просто сказать: делай то, делай это. Разберешься, вникнешь.

– А все-таки, с чего начинать? Может, какие-то указания будут?

Генсек, словно испытывая меня – не обижусь ли, пошутил:

– Все указания пишутся у нас на монгольском языке. Ты, наверное, не разберешься… – Он походил по комнате, остановился возле меня, положил руку на плечо. – Если откровенно говорить, месяц-два просто посидеть надо тебе, приглядеться. Что не поймешь – спросишь. Что надо – подскажу. Садись за свой стол. Будем работать вместе.

Не очень-то приятно было сидеть день за днем в кабинете генерального секретаря, ничего, в сущности, не делая. А я сидел, не пропуская ни единого движения Шагдыржапа. Он пишет, и я что-нибудь пишу. Он, по своей привычке, начнет расхаживать по кабинету, и я нет-нет да и пройдусь. Он с посетителем беседует, и я в разговор вступаю. Впрочем, говорить я осмелился не сразу. В общем, понемногу освоился. И дни, проведенные в кабинете генерального секретаря, стали для меня замечательной школой. Сколько, бывало, наслушаешься, сколько людей перед глазами пройдет! Меня поражало умение Шагдыржапа находить общий язык с любым посетителем, сразу распознавать, что за человек пришел, умение быстро, точно решать сложные вопросы.

Все это надо было постичь. Где бы еще смог я с такой полнотой узнать о сложных, многообразных обязанностях секретаря?!

Пусть кому-то покажутся наивными эти строки. Пусть кто-то усмехнется – вот, мол, нечего сказать, стал Тока секретарем ЦК! Пусть. Так было. С этого мы начинали, и я ничего не хочу приукрашивать, ничего не хочу скрывать.

Надо еще добавить, что одновременно меня назначили министром просвещения. А кого и как просвещать, если нет и не может быть пока в республике ни одной школы, потому что нет даже собственной азбуки! Тем не менее министерство создали, и половину рабочего времени я проводил в заботах о народном просвещении.

Улуг-Хем в том году долго не замерзал. Почти до конца декабря стояла теплая погода. Часто по вечерам я приходил на берег реки и глядел, как над водой поднимается густая пелена тумана, как бегут на север, обгоняя друг друга, волны… Вспоминал, как уезжая отсюда в Москву. Думал, думал, думал…

Глава 13

Всего хорошего

Это было в марте 1930 года. В кабинете Шагдыржапа собрались члены бюро ЦК. Первым пришел Пюльчун, ставший теперь министром внутренних дел. Он весело поздоровался, затем затеял шутливый разговор, но тут же появился Сат – хмурый, чем-то недовольный, и сразу стало неуютно, будто холодом пахнуло. Сат, ни к кому не обращаясь, буркнул:

– Здравствуйте.

Тяжело сел в углу, запыхтел.

Не заставили себя ждать и остальные.

– Один вопрос, товарищи, – Шагдыржап не стал терять времени. – Секретарь ЦК Монгольской революционной партии товарищ Элден-Очур прислал приглашение на Девятый Великий хурал. Кого пошлем?

– Какие имеются соображения? – так же хмуро спросил Сат.

– Чего тут соображать? Давайте здесь и договоримся.

– Пошлем Салчака, – предложил Пюльчун.

Члены бюро как в рот воды набрали. Я растерялся.

– Дай-ка я скажу, тарга, – поднялся Сат и усмехнулся.

– Говори.

– Если ходите знать мое мнение, надо послать другого человека. Вообще против Токи я ничего не имею. Но монгольской грамоты он не знает, жизнь этой страны не знает. Вот и получится неизвестно что…

Элбек-оол негромко, но так, что всем было слышно, добавил:

– В нем ни монгольского, ни тувинского ничего пет.

Я готов был провалиться со стыда. Ну зачем понадобилось Пюльчуну называть мое имя?

– Не могу с вами согласиться, – откуда-то издалека донесся недовольный голос Шагдыржапа. – Мы только что выдвинули Току на высокий пост. Ему полезно будет поучиться. Я за то, чтобы послать его. Пусть опыт наших соседей изучит. Хорошее нам привезет, плохое там оставит.

С перевесом в один голос предложение Пюльчун а прошло. Мне бы радоваться, а на душе было неспокойно.

* * *

…Звон колокольчика разбудил на рассвете.

Быстро собрался, выскочил на улицу. Мороз! Градусов пятьдесят, если не больше. Лошади в клубах пара, как в тумане. Ямщик в тулупе топает по снегу валенками, хлопает рукавицами по бокам и приговаривает: «Раз-два! раз-два!»

И вот уже третьи сутки в пути. Снег мчится навстречу со скоростью Каа-Хема во время паводка. Голоса сидящего рядом ямщика – старого моего знакомого, Ивана Исламова, – не слышно. Звон колокольчиков сливается в какое-то невнятное шипение.

Я кутался в небольшую собачью доху, стараясь забраться как можно глубже, тянул на голову широченный воротник-капюшон.

Проснулся я оттого, что Исламов тряс меня за плечи. С трудом выкарабкался из саней и ничего не мог понять: где же дорога? Ветер по-прежнему свирепствовал, и все слилось – ничего не разберешь – в сплошную кипящую, шипящую, ревущую мешанину. Казалось, какая-то дьявольская сила швыряла, будоражила и перебалтывала все, что есть на земле и над землею. Исламов ругался последними словами и клял все на свете. Лошади дико кидались из стороны в сторону.

Мы крепко взяли коней под уздцы и стояли, пытаясь закрыться от яростных порывов ветра, который одновременно дул и сверху, и снизу, и сбоку, и сзади. Не помню, сколько мы так простояли. Буран стих мгновенно, и сразу стало до того тихо, что я испугался – уж не оглох ли?

– Ну что? Не помирать же нам тут! Давай скидывай доху-то.

Исламов распряг лошадей и дал им сена.

Я огляделся. Снежная лавина перегородила дорогу, а буран подсыпал еще – целую гору намел! Слева – обрывистый берег реки. Справа выпятился каменным боком высокий утес. Ни проехать, ни объехать. А назад пути нет. И не повернешь назад: надо во что бы то ни стало пробиваться.

– Помнишь место? – спросил ямщик.

– Откуда мне его знать? – удивился я.

– Да ты же здесь рыбу ловил!

Похожего, признаться, было мало.

Мы взялись за лопату и топор и буквально вгрызлись в плотно спрессованный снег. Копали и рубили до темноты, подбадривая друг друга. Кое-как прорыли узенький коридорчик. Сначала протащили через него сани, и потом – по одной – провели лошадей.

До станции Буйба доплелись еле живые. Кони устали не меньше нас, хотя отдохнули и подкормились, пока мы с Исламовым сражались со снежным завалом.

Утро не обрадовало. Небо оставалось мрачным. Потянул низовой ветер, и, едва мы выехали, снова разыгралась саянская пурга. Вихри снега скручивались столбами, обжигали колючим холодом. Изредка сквозь пелену снега проглядывал клочок белесого неба, и снова неистово и озлобленно бесновалась пурга. Нам почти все время приходилось идти пешком, держась за обводья саней. Неожиданно пристяжная лошадь прянула в сторону и завалилась в снег. Упряжь лопнула. Целым остался только повод.

– Беда! – всполошился ямщик.

Он торопливо обхватил веревкой шею упавшей лошади и, протащив оставшийся конец под ее ногой, закрепил его за сани. Понукая коренника, подталкивая упавшую пристяжную, еле-еле подняли ее. Она фыркала и дрожала всем телом.

– Ну, дорожка! – Ямщик высказал все, что думал о дороге, о погоде, о Саянах, обо мне – понесла же нелегкая в такую пору! А когда отвел душу, уже спокойнее сказал:

– Рядовой запряжкой по такой дороге не уедем.

Он перепряг коней гуськом, и мы потащились сквозь метель.

Спутник мой неожиданно развеселился:

– Считай, что приехали! Сейчас Григорьевка будет. В Ермаковск, как говорится, на одной ноге доскачем. А там и до Абакана ерунда остается. Через двое суток там будем. Н-нно, голубчики!

За перевалом непогода угомонилась, стало теплее, выглянуло солнце. Мы завалились в сани. Кони трусили неторопливой рысцой. Весело брякали колокольчики под дугой. А в ушах еще по-волчьи выла пурга.

* * *

В Улан-Удэ знали о моем приезде и должны были помочь добраться до Урги. Незадолго перед тем открылась авиалиния, но самолеты летали раз в десять дней при условии хорошей погоды. А погода ничего доброго не обещала.

Товарищи из Бурятского обкома поделились последним – дали свою автомашину, старенький «фордик», родного брата нашей «черной быстрой». Дали провожатого.

Укутанные в дохи, мы мчались на открытой машине, обшарпанной, будто обгоревшей на пожаре, но послушной водителю и готовой бежать без устали. Пересекли по льду реку Селенгу.

– До самой Кяхты дорога прямая, как стрела, – прокричал спутник.

Сопки, поляны, сосновый бор, просторная степь, плоскогорье, снова сосняк, березовая роща… День был прозрачный, солнечный. От яркого света слепило глаза. Я любовался окружающей местностью, сравнивая ее с пейзажами Тувы.

Пока ехали вдоль Селенги, поселки, почти не прерываясь, следовали один за другим. Не без зависти я заметил про себя, что народ здесь оседлый.

Вот и граница. Остановились у маленького домика таможни. Несложные формальности, и пограничники сдали нас с рук на руки двум монголам. Один из них был председатель малого Селенгинского хурала, другой – секретарь аймачного комитета партии.

Глава 14

Друг

К монгольской столице мы подъехали, когда солнце уже опустилось и оранжевые его лучи лизали сверкающие двускатные крыши старинных хуре.

Остановились в Тувинском полпредстве.

Встретил нас Карсыга. Тот самый «второй человек после министра иностранных дел», с которым мы, выпускники КУТВа, въезжали в Кызыл по возвращении из Москвы. Та же франтоватость, та же самоуверенность. Впрочем, давнишний знакомый кое в чем переменился к лучшему, пообтесался. Уже не хвастает так безудержно, как прежде. Скромности немного прибавилось, обходительности, серьезности. А в сущности он вовсе не плохой парень, Карсыга. Добрый, приветливый, заботливый. И в этот раз он постарался, чтобы после дальней дороги мы смогли хорошо поесть и отдохнуть.

С утра я собирался пойти представиться официально, но чуть свет в полпредство явился Элдеп-Очур. От радости и волнения я растерялся, а Элдеп уже летел ко мне с распростертыми объятиями. Мы обнялись, расцеловались.

– Извини, не мог встретить вчера. Очень неудобно получилось. Я только ночью узнал, что это ты приехал. Будить не стал. Ну, как добрался? Как живешь?

Он засыпал меня вопросами. Такой же шумливый, веселый, как и в Москве.

Вместе мы подошли к двухэтажному каменному дому ЦК МНРП. Здесь же размещалось и правительство. Никакой охраны. Поднялись в его кабинет.

– Садитесь, – сказал Элдеп, занимая место за столом. – Великий партийный хурал открывается через три дня. Вы имеете возможность за это время ознакомиться с достопримечательностями столицы. Если вы не будете возражать, я сам познакомлю вас с нашим городом.

Подделываясь под его официальный тон, я ответил:

– Сочту за честь… Но… вы, должно быть, очень заняты. Подготовка к хуралу.

Элдеп захохотал.

– Пошли!

Он потащил меня на улицу. В эту минуту никто бы не сказал, что Элдеп-Очур – секретарь ЦК партии.

– Мы не можем терять ни минуты, – шумел Элдеп. – Не зря же нас учили в КУТВе: время – золото!

…Улица за улицей мелькали перед глазами. Школа. Больница. А вот старая часть города, хуре. Сновали ламы и их ученики – хувураки с перекинутыми через плечо шелковыми полотнищами, в конусообразных шапках. Нетрудно было определить, что все они, судя по ленивой походке, говоря по-русски, бьют баклуши.

Улочки в этой части города были узкие, за каждым углом валялись груды мусора и нечистот. Воздух был спертый.

– Пусть только пройдет хурал, – нахмурился Элдеп-Очур. – Разделаемся с ними.

Мы заглянули в самый большой храм. Высота дугана метров десять. Пол из белой глины. Всюду виднелись изображения богов, нарисованных на полотне, изваянных из бронзы, со страшными рожами. От множества этих страшилищ рябило в глазах. Молящиеся обходили трехметрового медного болвана и в отверстие на спине клали приношения – золото, серебро и кадак-самбаи – специально «для бога» придуманные дары из шелка, меха…

– Сколько лет глотает – и никак не насытится! – заметил Элдеп.

– А куда же девается все, что туда суют?

– Служитель снизу подбирает. Если что-нибудь ценное, верховные ламы: камбылары, соржулары – себе берут, остальное поступает в монастырское хозяйство. Бездонная бочка – этот бурган-башкы!

Выйдя из хуре, мы облегченно вздохнули, В северной части города находились торговые улицы. Здесь было немало государственно-кооперативных магазинов, но все-таки основную массу составляли торговцы-частники. Монголов среди них было мало – все больше китайцы-ростовщики.

– Пока у нас еще почти нет крупных предприятий, – объяснял мне друг. – Несколько кустарных артелей, машиноремонтная мастерская да две-три кузницы – вот и вся столичная промышленность!..

Прогулка наша основательно затянулась. Но мы не просто бродили по улицам. Знакомя меня со своей столицей, Элдеп-Очур как бы совершил со мной экскурсию по повестке дня партийного съезда. Передо мной с предельной четкостью была развернута программа партии – борьба с остатками феодализма и всевластьем буддистов, неотложные задачи в области промышленности, строительства, торговли, развития культуры…

– Дороги наших республик одинаковы. Задачи – близки. Пример Советского Союза перед глазами, – подвел итог Элдеп.

Я горячо поблагодарил друга.

…Мог ли я предполагать, что это была, по существу, последняя наша встреча. Нет, мы еще не раз виделись в дни работы съезда, но это были короткие, мимолетные и чисто деловые свиданья. Такого, как этот день, когда мы были просто добрыми друзьями, когда молодость и энергия были для нас тем, что еще не умеешь оценить по-настоящему, а высокая ответственность, возложенная на нас, не отягощала плечи, – судьба нам больше не подарила.

Я оказался в Улан-Баторе лишь через десять лет, в 1940 году. Эддеп-Очур был тяжело болен. Он уже не вставал с постели. Участвуя в подавлении восстания феодалов, Элдеп попал в аварию, вернее – в ловушку. Машина, на которой он ехал, свалилась в замаскированную яму, вырытую на дороге. Элдеп сломал позвоночник.