Текст книги "Слово арата"

Автор книги: Салчак Тока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Мы без труда загнали машину на холм.

– Садитесь, – впервые улыбнулся Дажи. – Садитесь, товарищи! Вниз она сама покатится. А если уж и на ходу не заведется, тогда придется идти пешком.

Не скрывая сомнений – будет ли толк от того, что мы сядем в неподвижную повозку, – забрались. Те, кто стоял на подножках, слегка подтолкнули автомобиль.

– Держитесь! – крикнул Дажи.

Машина заскользила по откосу и, набирая скорость, вихрем помчалась вниз. На половине спуска она задрожала, громко хрюкнула и остановилась. Мотор продолжал трещать.

– Заработала! – водитель обежал вокруг машины, уселся за руль, несколько раз посигналил. – Теперь хоть до Москвы!

И он подстегнул своего железного коня.

Чем быстрее мчалась под уклон по долине Сесерлига наша машина, чем ближе было до глинистого берега реки, тем больше пыли окутывало нас. Только теперь я заметил, что в кузове нет целого места – на полу и в бортах дыра на дыре, словно их нарочно провертели, чтобы врывалась пыль и обдавала седоков с ног до головы. Вместе с пылью в машину влетали комья земли и мелкие камушки.

Так ехали около часа. Вот уже вдали показался Хем-Белдир. В это время позади что-то выстрелило. Машина загремела и затряслась на месте.

– Ох, проклятая! – выругался Дажи. – Хоть бы до перевоза дотянула.

Карсыга устало спросил:

– Ну и как, парень? Теперь что?

– Сегодня не доедем.

Дажи пнул машину.

Мы выбрались на дорогу. Шины на задних колесах обвисли и растрепались, как старая кошма. Да-а, на одних железных ободьях далеко не уедешь!

– Ступайте, начальники, – посоветовал шофер. – Я тоже пойду. Другие колеса принесу.

Карсыга, не оглядываясь, первым зашагал вперед. Мы гуськом потянулись за ним. До нас долго доносились тувинские и русские ругательства, которыми Дажи награждал свою «черную быструю».

Вот и берег реки.

…Распряженные кони, мотая торбами, неторопливо жевали овес. Сам ямщик опрокинулся в тени под телегой, подложил руки под голову и сладко похрапывал. Заслышав наши голоса, он открыл глаза, не без ехидства сказал:

– А я уже давно тут. Мои машины неплохо закусили. Добавки попросили… И сам я отдохнул неплохо. А ваше разбитое корыто где?

Хмуро покосившись на ямщика, Карсыга спросил:

– Над чем скалился этот мужик?

Я перевел.

Карсыга скривил рот:

– Кто это дал ему право так говорить о служебной машине? Она не то, что этот его пережиток; эти кобылешки – первобытный транспорт! Перетолмачь ему.

Но нашего старика не так-то просто было смутить. Он тут же оборвал Карсыгу:

– Я на первобытном транспорте за семь ден ребят из Минусинска привез. А вы их за двадцать верст вон как измучили, наскрозь пропылили. – Исламов махнул рукой в сторону Карсыги, не глядя на него. – Если б не твоя машина, мы бы уже в Кызыле чай пили!

– Ах ты, голодранец! – рассвирепел Карсыга и перекинул из руки в руку револьвер. – Смотри, а то вот этим с тобой поговорю!

Ямщик и тут оказался на высоте. Он не ответил, а только пренебрежительно отвернулся.

Я посоветовал ему:

– Оставайся, Иван Владимирович, с конями до утра здесь… Завтра встретимся и рассчитаемся.

Исламов молча пожал нам троим руки. Мы поднялись на паром.

…Как четыре года назад, по-прежнему мчался бурный Улуг-Хем, накатывая волны на берег. Нестерпимо палило солнце, а здесь, на реке, обдувало свежим ветерком. Выше и ниже парома приткнулись к берегу плоты – много плотов. На песке лежали опрокинутые рыбацкие лодки. Бронзовые мальчишки ныряли с плотов, кричали, смеялись, плескали друг в друга водой.

Паром пристал к берегу. Голубой Улуг-Хем неудержимо тянул к себе. И мы не утерпели: бегом к ближнему плоту и – долой с себя одежду.

Я присел на краю плота, попробовал воду, поежился, вытянул вперед руки и – бух головой вниз! На дне светились камешки – красные, синие, белые… Проплыл немного, взобрался на плот и опять – бух!

Мы ничем не отличались от мальчишек: шумели, хохотали. Смыли дорожную пыль, накупались вволю. Всю усталость как рукой сняло.

Карсыга терпеливо ждал, пока мы купались. Когда мы вылезли, он оправил на себе рубаху и, довольный своим видом, направился от плота. Мы подхватили вещи и догнали его. Остальные встречавшие нас куда-то исчезли.

Возле деревянного домика с покатой крышей Карсыга остановился.

– Здесь ночевать будете. Заходите, товарищи.

В домике было три комнаты. В самой большой из них стояла железная печка, непонятно зачем принесенная сюда в такую жару.

Обведя широким жестом стены, Карсыга не без гордости произнес:

– Ну как, нравится? Сам готовил для вас.

– Хорошо, хорошо! – похвалили мы. – С дороги здесь лучше, чем в раю.

Карсыга, довольный, рассмеялся.

Отдыхайте. Утром встретимся.

* * *

В ту ночь я почти не спал. Все думал и думал, что ждет меня, какую поручат работу, как буду жить… Поднялся я на рассвете, когда солнце только-только выглянуло из-за вершины Ондума и ласково лизнуло землю.

Четыре года – немалый срок. Многое, должно быть, изменилось здесь.

Наспех одевшись и умывшись, я выбежал на улицу. Обошел весь город из конца в конец. Кызыл заметно вырос. Появились двухэтажные деревянные дома. На берегу реки построили лесопильный заводик. Вдоль улиц поставили столбы с проводами…

Смешно, конечно, было равнять малюсенький городок с Москвой, но я то тут, то там видел новое, думал, шагая пыльной улицей, что когда-нибудь вырастут здесь, на этих песках и прибрежном щебне, на месте зарослей караганника, красивые кварталы.

С этой мыслью я и вернулся туда, где мы ночевали. Я рассказал товарищам, куда ходил и зачем ходил. Вид у меня, должно быть, был настолько взбудораженный, что ребята не утерпели, пошутили:

– Знаем, знаем, как и где ты осматривал город! Мало ли куда можно заглянуть.

Пришел Карсыга. Достал портсигар, положил на ладонь и средним пальцем постучал по крышке. Бережно, точно это был очень сложный механизм, открыл его, сунул в рот папиросу и протянул портсигар нам. Желающих угоститься не оказалось, и портсигар быстренько нырнул в карман хозяина.

– Как ночевали, какие сны видели? – спросил Карсыга, лихо пустив в потолок тонкую струю дыма.

– Ночевали хорошо, – ответил Шагдыр. – Не заметили, как ночь прошла. Только один не спал, чуть свет куда-то бегал. Город, мол, осматривал… Гм, гм!

– Ну, без шуток можно обойтись, а без чая – нельзя, – сострил Карсыга.

Мы шли дорогой, по которой я только что гулял. Я толкал ребят, показывая на восхитившие меня перемены, и они тоже начинали пристальнее вглядываться в нашу молодую столицу. Их – я это чувствовал! – город тоже начал кое-чем удивлять.

Мы прошли мимо двухэтажного здания, непохожего на все другие: будто два огромных сундука поставили один на другой.

– Что это за дом, тарга?

Карсыга почтительно сказал:

– Здесь помещается Центральный Комитет революционной партии. Сейчас чаю попьете и явитесь сюда за назначениями. Я тоже когда-то сюда приходил. А вот теперь стал одним из важных работников иностранного министерства.

Подмигнув нам, Шагдыр осведомился:

– На какой же вы теперь важной работе, если можно узнать?

– Второй человек после министра иностранных дел. Должность моя называется нирма. Вам это не понять – слово монгольское. Ну, а если по-тувински сказать, это будет почти что заведующий хозяйством, – важно сказал Карсыга.

Теперь уже и Седип-оол не удержался от вопроса:

– Трудная, должно быть, у вас служба. Простой человек даже слова такого – нирма – не поймет.

– О-о! – Карсыга был явно польщен. – Это не маленькая должность, и не каждый с нею справится. У меня на руках десять коней. Сильная черная машина тоже в моем распоряжении. Приходится и жилье готовить, и дрова заготавливать… Людей из-за границы я же встречаю…

– Большая, большая должность! – согласился Седип. – Почти что саит.

– До саита, правда, немного не хватает, – серьезно и солидно ответил Карсыга, не поняв насмешки. – Однако скажу: без моей работы – нег и его работы. Короче сказать, я у саита правая рука, парни. Ну, вот и столовая!

«Правая рука» министра иностранных дел представил нас двум хакаскам-поварихам:

– В Москве учились! И вот приехали. Нельзя ли ребяткам у вас питаться?

Девушка лет двадцати с полными щеками и большими карими глазами оглядела нас.

– Мы и так уже пять человек кормим. Куда же еще?.. И потом, какая будет плата?

– Вы не беспокойтесь, мы ненадолго…

– «Ненадолго»! – играя глазами, передразнила меня повариха. – В Кызыле других столовых нет. Кто же вас накормит? Без нас пропадете!

Она рассмеялась и ушла на кухню. Скоро нам принесли по большому куску мяса, поджаренного по-тувински, картофельные пирожки и зеленый чай в огромном чайнике.

– Садитесь, – пригласила девушка. – А плату сами подсчитайте. Небось, сумеете, ученые, раз в Москву ездили.

Основательно подкрепившись, мы вышли на улицу.

– Ну вот. А теперь я вас доставлю в Центральный Комитет партии.

Мы решили не обижать нашего провожатого. Пусть уж до конца играет перед нами этакого значительного и незаменимого товарища. Он и вправду хорошо позаботился о нас. А чем мы еще могли польстить Карсыге, как не просьбой дать совет?

– Скажите, а к кому нам лучше сначала пойти в ЦК?

Карсыга задумался.

– Секретарей Центрального Комитета трое – Шагдыржап, Пюльчун и Чурмет-оол. Я думаю, вам надо прежде всего насчет работы пойти к Пюльчуну.

Мы остановились возле квадратного дома-сундука. Карсыга оправил рубаху, внушительно прокашлялся.

– Поднимитесь на второй этаж. С правой стороны будет дверь. Там сидит тарга Пюльчун… А я пойду в свое иностранное министерство. У меня там дела. Вы теперь сами обойдетесь, ребята. Прощайте.

Мы крепко пожали ему руку. Как ни говори, нирма Карсыга оказался неплохим человеком, и ему вполне можно было простить такую слабость, как небольшое хвастовство.

Мы поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, обитой грязным войлоком. Вокруг ручки кошма была оборвана, торчали клочья. Да-а, внутри дом-сундук выглядел неважно.

Я постучал.

– Войдите!

За столом что-то писал наш старый знакомый Пюльчун, генерал Пюльчун, тот самый, что ездил в Москву с правительственной делегацией. Мы плыли вместе на плоту, вместе осматривали Шушенское.

– Здравствуйте, тарга!

Пюльчун перестал писать, поднял голову и сразу вскочил из-за стола. Он жал нам руки, тормошил нас.

– Баа! Когда приехали? Вот замечательно! В самую страду приехали. Ну, садитесь, рассказывайте. Как учились? Как ехали? Где остановились? Как отдохнули?

Он забрасывал нас вопросами, не давая нам отвечать.

Воспользовавшись тем, что Пюльчун закурил и поток вопросов на мгновение прервался, мы наперебой принялись рассказывать о себе.

Я протянул удостоверение об окончании КУТВа.

Пюльчун взглянул на бумагу, повертел ее и отдал обратно:

– Этого я не понимаю…

Шагдыр тоже показал удостоверение. Седип встал:

– А я в отпуск приехал. Но документ у меня есть.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Пюльчун. – Зачем ваши бумаги? Садитесь!

И – ко мне с Шагдыром:

– Рад, рад, что вы закончили свое учение. Сами знаете, что такое для республики грамотные люди. Главный вопрос теперь – где вам работать? И вам это важно, и нам тоже. Но один я не решу. Надо посоветоваться с товарищем Шагдыржапом. Подождите меня тут.

Мы огляделись. Обстановка поразила меня. В небольшой полутемной комнате стояли три стула с шаткими ножками, диван с вылезшими пружинами и обшарпанный стол, когда-то крашенный в черный цвет. На полу валялись окурки и горелые спички. И это – кабинет секретаря ЦК… Странно!

Пюльчун вернулся, взял папиросу, прикурил, бросил спичку на пол и глубоко затянулся.

– Товарищ Седип, раз вы в отпуске – отдыхайте. Дома не были? Поезжайте. А вы двое идите со мной. К тарге Шагдыржапу.

Кабинет генерального секретаря был просторнее и светлее – широкие квадратные окна выходили на улицу. Однако порядка и чистоты здесь было немногим больше.

За столом сидел коренастый лохматый человек с усталым бледным лицом. Он поднялся, пожал нам руки.

Пюльчун доложил:

– Те самые ребята.

Шагдыржап не сказал ни слова. Не спеша достал папиросу, долго разминал ее, старательно раскурил. Потом стал расспрашивать, как учились, когда приехали, где остановились…

Мы ответили.

– Так. Сегодня и завтра можете отдохнуть. Мы обсудим, куда вас послать на работу. Ответ сообщим. Всего хорошего!

Ничего я не понял! Почему надо ждать? Ведь знали, что мы приезжаем. Даже встречать послали. Наверное, уже советовались, что с нами делать. И не говорят… И вообще, многое оказалось совсем не таким, как я себе представлял.

Седип-оол в тот же день уехал от нас. Перед тем втроем сходили к ямщику, рассчитались.

Мы с Шагдыром стали ждать, когда нас вызовут. День прошел, другой – никто не появлялся.

Тогда я сам пошел в ЦК, но не застал ни Пюльчуна, ни Шагдыржапа. Походил-походил по коридору, наткнулся на лысого толстяка – не поймешь: ввысь или вширь он растет. Казалось, под халатом у него целый тюк шерсти. Он меня послал в Чурмет-оолу.

– А где Чурмет-оол? В какой комнате?

Толстяк поклонился, вытянул руки, как на молитве.

– Место, где работает тарга Чурмет-оол, будет вон там-с.

Я подошел к двери, на которую мне указали, и постучал. Никто не ответил. Постучал громче. Ни звука. Дернул за ручку. За письменным столом, положив голову на руки, спал человек.

Я громко кашлянул и хлопнул дверью. Только тогда человек за столом вздрогнул, очнулся и вскочил. Вид у него был испуганный. Но, смекнув, что перед ним всего-навсего какой-то мальчишка, которого нечего опасаться, он опять важно опустился в кресло и нехотя ответил на приветствие.

Я молча топтался возле двери, не зная с чего начать. На мое счастье, зашел Шагдыр. Его, должно быть, направил сюда тот же толстяк.

Не дождавшись от Чурмет-оола ни слова, мы сами заговорили с ним. Сказали, кто мы такие.

Недовольно позевывая, словно изнемогая от усталости, тарга ответил:

– Идите к тем людям, с которыми говорили… А то сначала с кем-то встречаются, договариваются, а потом ходят и просят неизвестно чего…

Меня подмывало сказать ему что-нибудь злое, но я сдержался: как-никак секретарь… Спросил только:

– Значит, ничем не поможете нам?

– Ишь какие! – рявкнул Чурмет-оол. – Ходят тут всякие. А ну, вон отсюда!

Мы вышли в коридор пораженные.

Шагдыр так расстроился, что ушел домой. А я решил еще раз заглянуть в Пюльчуну. Он оказался у себя.

– Заходи, заходи, Тока. Как раз собирался посылать за вами. Где Шагдыр?

– Сейчас догоню.

– Ладно, пришлешь после. Мы решили временно назначить тебя секретарем государственной плановой комиссии. Что ты на это скажешь? Согласен?

– Раз Центральный Комитет посылает, значит, так надо.

– Верно сказал: надо. Ну, а сам-то как?

– Я готов.

– Тогда получай удостоверение. – Пюльчун протянул мне тонкую, тоньше папиросной, бумажку с красными линейками. На ней сверху вниз черной тушью было что-то написано по-монгольски. Прочитать я, понятно, не мог, поэтому сунул бумажку в карман. Спросил, где находится плановая комиссия, кто ее начальник.

– Рядом, в новом доме. Начальник – председатель комиссии – Данчай-оол. Знаешь?

Имя мне было знакомо.

– Тарга Пюльчун, а что я должен буду делать?

Секретарь развел руками:

– Понимаешь – не знаю! Учреждение только что создано…

«Ну и дела! – подумал я, – Открыли учреждение и сами не знают – для чего».

– Ты иди, иди к Данчай-оолу. Он тебе все скажет, – добродушно посоветовал Пюльчун. Он видел мое смятение и хотел как-то подбодрить меня. – Эта комиссия существует совсем недавно. А ты знаешь, сколько у нас старых учреждений, в которых люди еще не знают, чем заниматься? Да чего там! Просто ничего не хотят делать. Ступай. А там разберешься, сам все поймешь.

Пюльчуна я знал еще с того времени, когда была создана Народно-революционная армия. Хорошо запомнился он и в дни нашего путешествия по Улуг-Хему. Он один из всей правительственной делегации был близок с нами, будущими студентами, И теперь он держал себя, как равный с равным.

Я не утерпел и рассказал ему, что произошло с нами у Чурмет-оола. Лицо Пюльчуна покрылось красными пятнами:

– Вот тебе мой совет: пока нигде об этом не распространяйся. Знай про себя… – Пюльчун нервно заходил по комнате, вернулся к столу, закурил. Барабаня пальцами, он говорил будто сам с собой: – Ведь это сын бедного арата из восточного хошуна. Откуда у него этот чиновничий нрав?.. Да-а… Ну, ты иди, иди, куда я тебе сказал. И помалкивай.

В новом – «коричневом» доме, у Данчай-оола меня ждал не очень теплый прием.

– О, старый знакомый! Откуда приехал, куда собираешься?

Я коротко рассказал о себе, объяснил, что получил назначение ЦК, протянул удостоверение. Лицо Данчай-оола вспыхнуло, тут же побледнело и, наконец, стало совсем серым. Должно быть, он решил, что меня прислали на его место. Прочитав мою бумажку, он пронзительно свистнул и захохотал.

– Значит, вместе будем работать, парень? Превосходно! А как у тебя с грамотой?

– По-русски читать и писать умею.

– Русская грамота – вещь хорошая… – Он нахмурился. – Но дела-то у нас ведутся на монгольском языке. Как же с тобой быть?

– Научусь, Надеюсь, вы мне поможете.

– Так-то так, – промямлил мой новый начальник, и лицо у него стало непроницаемым, точно у каменной бабы. – Но я просил в Центральном Комитете умелого работника, а мне послали неграмотного ученика…

Я пошутил:

– Вы знаете монгольскую грамоту, – я русскую. Что же тут плохого? А по-тувински мы оба неграмотные.

– Ладно, нечего спорить. Послали и послали. Пойдем, покажу, где будешь работать.

Он провел меня в комнату, перегороженную тонкими неоструганными досками. В ней стояли стол и две табуретки.

– Это и будет твой кабинет.

– С чего же мне начинать?

– Ээ, с работой не торопись. Нашу комиссию учредили шесть месяцев назад, а никто еще не указывал, что делать. – Данчай-оол подмигнул и неожиданно запел:

К чертям дела-делишки -

Спокойней дни пройдут.

А денежки-харчишки

От нас не убегут.

Глава 7

В родном аале

А делать было решительно нечего.

Видя это, я отпросился на несколько дней и верхом на коне отправился по уртелям – ямским перегонам, на которых можно было менять лошадей, – к родным, в Терзиг и Мерген.

У Хан-Бажи переправился на пароме через Каа-Хем, в устье Бурена сменил коня. Отсюда той же дорогой, по которой в 1921 году пешком шел за наукой, тихой рысью направился вверх правым берегом реки.

По обе стороны дороги хлеба дошли, как у нас говорят, до спелости белого сыра, и кое-где араты уже орудовали серпами. Я жадно всматривался в очертания Кундустуга, Копту-Аксы, Сарыг-Сепа…

Внешне аалы и селения в долине Каа-Хема выглядели точно такими же, как и прежде. Но стоило присмотреться пристальнее, поговорить со встречными людьми, как обнаруживались разительные перемены в жизни аратов и оседлых крестьян. Все поля и пастбища Чолдак-Степана, Мелегина, Маслова и других богатеев перешли в руки их бывших батраков, объединившихся в товарищества по совместной обработке земли. Из-за Саян им привезли косилки, жнейки, сноповязалки. Не добравшись до моей Мерген, я свернул к тозовцам. Елизаров, Спрыгин и другие бывшие партизаны, завидев меня, оставили работу, сошлись у дороги.

– Оо, земляк! Откуда взялся! Когда объявился? Вырос ты, брат, не узнать.

Я сбивчиво рассказал. Земляки были ненасытны в расспросах. Наконец удалось и мне спросить их о жизни.

– Видишь, – ответил Елизаров, – вместе работаем.

– Начинаем жить по учению Ленина, – подхватил Спрыгни.

Он хлопнул меня по плечу и, слегка заикаясь сказал:

– Вот кончил ты учиться, приехал. А не лучше ли тебе, паря, остаться у нас? А? Вступай в ТОЗ!

– Чего уж лучше! Если ЦК разрешит, я готов к вам приехать. А примете?

– Кого ж тогда еще принимать? – усмехнулся Елизаров. – Помним, поди, как мальчишкой работал. Сам-то не забыл крестьянскую работу?

Я схватил грабли и вместе со всеми зашагал на скошенную полосу. Работалось легко.

– Подавай заявление. Возьмем, – твердо сказал Елизаров, когда позвали на обед.

На стане собралось много знакомых. Все узнавали меня.

– Точенька приехал!

– Насовсем? Насовсем вернулся-то?

Я уверенно отвечал:

– Насовсем. Буду работать в Туве.

За обедом я снова рассказывал об учебе в Москве. На душе было радостно. Не хотелось расставаться со старыми друзьями, но пора было в путь.

Вскоре я был в Усть-Терзиге.

Привязав коня к изгороди Вериного дома, я зашел во двор и поднялся на крыльцо. В комнате сидели Наталья Васильевна и совсем взрослая девушка, в которой я с трудом узнал ее младшую дочь Настю.

– Здравствуйте, Наталья Васильевна! Здравствуй, Настя!

– Здравствуй… Чей будешь?

– Да вы что, Наталья Васильевна? Как старый Севастьян, не узнаете своего друга-крестьянина! – припомнил я ее любимое присловье.

Нет, не узнавала.

Я назвал себя.

– И точно ты! Подойди-ка поближе.

Она схватила мою голову и несколько раз поцеловала в лоб. Краем платка утерла глаза, села.

– Как живете? Как здоровье, Наталья Васильевна?

– Спасибо. Видишь – вдвоем с Настей остались. Данилка давно обзавелся семьей. Ваньша тоже взял жену – Лубошниковых девку. Знаешь, поди? Отделился. И Вера с нами теперь не живет. Понесло ее мужика от добра добро искать… Давно уж как уехали…

Она снова приложила платок к глазам. За эти годы Наталья Васильевна очень постарела. Лицо ее побледнело, покрылось морщинами. Спина согнулась. Раньше у нее была походка всем на диво, а теперь в руке палочка…

Я искал вокруг хоть какие-нибудь следы юности, но все изменилось.

Выросли мои сверстники, обзавелись семьями, пошли своими дорогами. Здесь, в Усть-Терзиге, где снова встретил я Верину мать и ее младшую сестренку, даже воздух будто потускнел, а стены домика стали чернее. Светлыми остались только воспоминания о Вере, о дружбе с нею.

Прощаясь, я сказал Наталье Васильевне:

– Передавайте привет всем, с кем я не встретился. Спасибо вам за все!

– Не за что. Тебе спасибо, заехал, не забыл… Рос ты на моих глазах – и вот уже мужчина. Дай тебе бог хорошую работу!.. Подойди-ка, я поцелую тебя. Я уже старуха – все может случиться…

Я вспомнил расставанье с моей матерью, расставанье с Верой. Мужчина-мужчина, а все-таки выбежал я на улицу как можно быстрее, чтобы не разреветься. Торопливо вдел ногу в стремя.

К ночи я был у Арыг-Бажи. Вот и старая лиственница-шаманка! На месте. Ее окружила целая стайка молодых деревьев А все равно я ее узнал. Все равно!

Оставив коня у коновязи, я зашагал к юртам.

Девочка с косой, белолицая, длинноногая, выбежала из низенькой избушки, стала всматриваться в меня.

– Здравствуй, Сюрюнма! – я привлек ее к себе, поцеловал ее волосы.

Она ничуть не удивилась.

– Здравствуй, дядя! – ответила, чуть заикаясь. – Мама и дядя в поле. Скоро придут.

Мы вошли в избушку. Нет, ничто не напоминало здесь детства. И следа не осталось от старого нашего чума. У задней стены стояли красные сундучки с узорчатой позолотой, а рядом шкафчик для посуды. В углу, как у русских крестьян, была печка. На ней лежал испеченный хлеб, накрытый полотенцем.

Пока я вынимал вещи из мешка, сбежались соседские ребятишки. Среди них оказались и мои племянницы. Я раздал им конфеты и печенье.

Сюрюнма деловито разожгла огонь, поставила кипятить чай. Здорово повзрослела маленькая! Косичка выросла. Бусинки в ней. Очень стала походить Сюрюнма на своего отца – Данилу Потылицына: такая же светлоголовая, с большими серыми глазами.

Пока девочка угощала ребятишек, вернулась домой Албании. Остановилась у входа, и не то смеется, не то плачет. Пошатнулась, повисла на моих плечах.

– Как ты вырос! Крепкий стал… А одежда, как у саита!.. Бог мой, как же хорошо, что ты приехал!

Я спросил ее о здоровье.

– Чуть не померла я, сынок. Едва-едва поправилась.

Я стиснул зубы, отвернулся.

– Ну, да это все прошло, – подбодрила меня сестра. – Лучше поговорим о новом. Оо, как много ты нам подарков привез!

Албанчи завладела моим мешком и принялась потрошить его.

– Зеленый чай – очень кстати… А то у нас совсем мало осталось – ты угадал. И табак нужен. О-оо, далемба! Обновим наши халаты… Шелковый платок – Кангый его отдадим. Гребешки – Сюрюнме и Будуней. Хорошо, хорошо… Топор и перочинный ножик братьям пригодятся. Пежен и Шомук сейчас придут. Обрадуются! Ну, а мешок под зерно пойдет…

Мне стало совсем хорошо от того, что сестра осталась довольна подарками и ловко поделила их между всеми.

Весть о том, из Кызыла приехал земляк, быстро разнеслась по Терзигу. Собрались все близкие и дальние родственники.

Мы и раньше называли Албанчи второй матерью. Сейчас тем более никто бы не признал в ней нашу сестру – так она постарела. Лицо у нее стало бескровным – берестяным. Мой приезд взбодрил ее, она смеялась, старалась казаться сильной, но ей трудно было скрыть болезнь и страдания.

Лишь недавно избавился от непосильной работы на тоджинских баев мой брат Шомукай. Слишком поздно! Долгие годы унижения, голода повлияли на его рассудок. Не зря говорят в народе: «Секира ранит тело, несправедливость калечит душу». Шомукаю уже за сорок, а ведет он себя как подросток. Дичится людей, никого ни о чем не просит, неохотно отвечает на вопросы. Зато Пежендей стал активистом. Его избрали в сумонный хурал. Люди любят его и шутливо зовут «наш саит».

Возле избушки Албанчи народу становилось все больше и больше. Пожалуй, все жители собрались здесь. Гости приходили не с пустыми руками – кто нес айран и сыр, кто кожаный мешок с аракой. Охотники, словно сговорившись не отставать друг от друга, тащили мясо. Маленькие хозяйки только успевали принимать гостинцы и подавать их на стол.

А люди все шли и шли.

Вопросы, вопросы, вопросы…

– Говорят, есть летающая лодка. Сядешь, говорят, в нее и поднимет она тебя, словно коршун суслика. Это правда ли, сынок? – хрипловато спрашивал кузнец Кыдат.

– Сам не летал, но издали видел. Есть такие лодки. Самолетами их называют.

– А правда, что все у русских общее?

– Они для работы, как в Сарыг-Сапе, вместе собираются?

– Верно?

Вопросы, вопросы, вопросы…

…Назад, в Кызыл, я возвращаюсь через Усть-Терзиг по Каа-Хему на лодке.

Глава 8

Оттук-Даш

Не успел я прийти на работу, как Данчай-оол вызвал к себе.

– Ступай к ЦК. Ищут тебя. – Он усмехнулся. – Только назначили, а уже потребовали. Неспроста!

Пюльчун, действительно, спрашивал обо мне несколько раз.

– Ты очень нужен. Есть важное дело. Садись.

От усмешки Данчай-оола что-то тревожное осталось на сердце. Что случилось? Зачем я вдруг понадобился?

– В хошунах сейчас идут собрания. Защищая дело класса, мы ломаем крылья феодалам, разносим их в пух и прах! Вот такое собрание скоро состоится в Шагонаре. Поедешь с группой товарищей от ЦК. Санча с тобой будет – секретарь Цекомола, и Богданов, советник.

– А наши обязанности тарга?

– Сами сообразите. Если кто собьется, вернете в нужную колею.

– Значит, там видно будет?

– Вот-вот. Верно говоришь: там видно будет! Важно правильно разъяснять аратам наши задачи. Но разъяснять, понимая, о чем говоришь. Если сам не понимаешь, а хочешь показаться знающим, – это хуже всего. Тогда уж совсем ничего не говори. Повторяю: главная задача – чтобы араты знали нашу линию, выходили на правильный путь. Ясно?

– Ясно, – бодро сказал я.

Чтобы скорее добраться до Шагонара, мы сели на «черную быструю» министерства иностранных дел со старым знакомым Дажи за рулем. Останавливались десятки раз, то ремонтируя, то просто подталкивая машину. И все-таки отмахали семьдесят пять километров и каким-то чудом приехали в Оттук-Даш.

Красивы просторы Оттук-Даша. Ароматом семидесяти трав напоены его луга. Просторны его долины.

В старое время эти места пользовались печальной известностью. Сюда съезжались чиновники-тужуметы со всей Тувы, здесь судили бедных аратов. Сколько невинных было изувечено здесь шаагаями, манзы и другими орудиями пыток! Скольких «засудили» насмерть!,. Не сосчитать. Об этих судилищах даже песня есть: «Сделают сбор в Оттук-Даше. Дело твое рассмотрят там…»

В годы революции и национально-освободительного движения аратов Оттук-Даш стал местом решающих схваток партизан с карателями. Отряды Экендея наголову разбили здесь войско китайского генерала Ян Шичао, которого позвали себе на помощь феодалы Тувы.

Я много слышал о сражениях под Оттук-Дашем. Каратели пытались хитростью заманить партизанского командира в свой стан, обмануть его мнимым миролюбием и захватить Хем-Белдир. Экендей не полез в ловушку. Он принял неравный бой с противником и разгромил карателей. Ян Шичао удрал в западные хошуны и не пытался больше хвастать, что сотрет в муку «этих красных».

Пока я мысленно погружался в прошлое, Дажи досыта напоил «черную птицу» и снова был готов укрощать ее строптивый нрав.

Машина побежала на удивление резво, не обнаруживая никаких намерений остановиться. Так, глотая пыль и расстояние, мы нагнали двух всадников. Араты какое-то время скакали вровень с нами, но коням нелегко было нести на себе, кроме седоков, груз плотно набитых переметных сум, а страх от железного чудища, с громом мчащегося за ними, лишал их последних сил.

Санча безудержно хохотал и кричал:

– Скорей, скорей, ребята!.. Друг Дажи! Нажми еще!

Всадников обойти не удавалось – они рвались вперед, будто ловили арканом необъезженный молодняк, припав к шеям перепуганных лошадок.

– Скорей, скорей! – сердито орал Санча. – Стыдно будет, если кони опередят… Я тебе дам, окаянный!

Крутя изо всех сил баранку, нажимая на педали, Дажи по примеру всадников наклонился вперед, будто это могло помочь «черной быстрой» мчаться скорее.

Машина перегнала одного верхового. Из его торока вылетела дорожная чаша и еще какая-то утварь.

Санча зашелся в хохоте, показывая пальцем в сторону арата.

– Нажми! Еще!..

Я не выдержал:

– Зачем потешаться над людьми? Пусть мирно едут своей дорогой… Оборвутся подпруги, споткнутся лошади с перепугу – люди же изувечатся.

Санча рассердился. Рябое лицо его налилось кровью, как шея косули.

– Тебе-то какое дело? Учи меня! Ты еще черт знает кто, а я секретарь ЦК молодежи!

– Потому и говорю вам! Был бы на вашем месте темный парень – другое дело. А вас выдвинули хорошее делать людям, а не смеяться над ними.

Санча нахмурил брови, прикусил губу.

– Прав он. Чего тут попусту обижаться? – поддержал меня Богданов.

Дажи чуть сбавил скорость.

В Шагонар мы приехали к вечеру и остановились у знакомых шофера. Санча не остался здесь ночевать – исчез куда-то…

Я встал на рассвете, Богданов еще спал. Будить его не захотелось, и я один пошел в хошунный комитет.

На возвышенной окраине Шагонара было разбито около пятидесяти черных и белых юрт. Посредине стоял небольшой домик без крыши, возле которого толкались люди. Рядом, в сырой низинке, пылали костры, над которыми исходили паром десятки чугунных чанов. Вокруг резали откормленных жирных волов. Тут же разделывали туши, валили мясо в чаны, жарили на вертелах. Со всего поселка сбежались собаки и грызлись из-за кишок и требухи.