Текст книги "Слово арата"

Автор книги: Салчак Тока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

– Возьмите меня с собой, я боюсь хозяина.

– А ты не бойся! – он что-то написал и протянул мне маленькую бумажку. – Если понадобится, скажи: из войска Щетинкина… взяли, мол, твоего коня, и покажи эту записку.

Я подержал бумажку, сжав ее по краям пальцами обеих рук, сложил пополам и сунул за пазуху.

– С нами идти не торопись. Сейчас мы идем далеко, в опасные места, а с тобой встретимся в Хем-Белдире, – сказал тарга.

После разговора с командиром я вернулся к своим. Веденей накормил меня ужином и положил с собой у костра.

Разбудила меня труба. Вокруг седлали лошадей, собирали обозы. Тарга сидел на своем вороном коне, который храпел и рвался с места. По его команде партизаны по очереди произносили: «Первый, второй, третий… сто первый… двести седьмой…»

Как мне было приятно, когда я различил голоса моих друзей. Теперь при помощи красных партизан они и сами стали свободны и нам помогают!..

– По коням! – раздалась новая команда, и сотни людей вскочили в седла.

Оставался один Гнедко. Я подбежал к нему и, собрав аркан, подвел к тарге. Увидев меня, тарга повернул на месте своего вороного:

– Куда, парень, собрался? Я же тебе говорил – встретимся в Хем-Белдире.

– Я… Я хочу… примите Гнедка.

– Это другое дело. Петров, возьми коня… Ну, спасибо, до скорого свидания!

Простившись со мной, тарга снова повернулся к строю.

– Справа по три ма-арш! – скомандовал он нараспев, и партизанский отряд двинулся вверх по Каа-Хему.

– Ну-ка, запевай!

Кто-то высоким голосом затянул:

За лесом солнце воссияло…

 Сердце мое сжалось. Как мне расстаться с братьями-батраками Веденеем Сидоровым, Тарбаганом, как мне расстаться с Верой, которая тоже собралась и уже сидела на обозной телеге. Она тронула повозку и машет платочком.

Я сорвал шапку и крикнул:

– Прощай, Вера!

– До свидания, увидимся!

Кони рванули. Обоз утонул в облаке пыли. Я побежал вперед – к переправе. Не успел: они были уже на середине Каа-Хема.

Долго я смотрел вслед уходящим в поход партизанам. Почему я мал, почему я не осмелился побежать сразу и должен один оставаться на берегу Каа-Хема?

Вернувшись к матери, я все ей рассказал.

– Я уже стара, трудно мне угнаться за тобой, ты теперь большой стал, вырос. Вот что я посоветую тебе, мой сын: поезжай в Хем-Белдир, как сказал твой тарга. Я соберу тебя в дорогу. Там тебе добрые люди помогут, научат, что делать.

Глава 7

Партизаны ушли

Шла осень 1919 года.

Партизанская армия Щетинкина, разгромив банды Бологова и других колчаковцев, двинулась в обратный путь: Минусинск – Красноярск на соединение с регулярными войсками Красной Армии, шедшей тогда из Центральной России в Сибирь для борьбы с Колчаком.

С бойцами Щетинкина ушли и местные партизаны Кочетова и Хлебникова. Нойоны, ламы и кулаки, обрадовавшись уходу красных партизан, начали расправляться с аратами-бедняками и русскими батраками.

В Каа-Хемском районе, в Сарыг-Сепе и его окрестностях орудовала банда купца Сафронова и кулака Мелегина, которые до ухода партизанской армии Щетинкина скрывались в районе Терехоля. Особенно лютовали сыновья Чолдак-Степана.

Бандиты напали на аалы под Терзигом. В одной из юрт они схватили нашего Кол Санжа.

Уйдя из Сарыг-Сепа вместе с Тарбаганом, Веденеем и другими батраками, он стал связным в отряде Сергея Хлебникова. Белобандиты закопали его живым.

Теперь я боялся оставлять мать одну и только по необходимости отлучался в Сарыг-Сеп. Порою приходили вести, что новые партизанские группы из восточных и центральных поселков Тувы стягиваются к Хем-Белдиру под начало вернувшегося от Щетинкина Сергея Кочетова; но из наших мест партизаны исчезли. Этим воспользовался мой хозяин Чолдак-Степан. Однажды, отдуваясь и отгребая назад сбившиеся на глаза мокрые волосы, он подскакал к нашему чуму. Чолдак-Степан был взбешен, не мог отдышаться и только гудел:

– У-у-у!..

Потом, соскочив с коня, захрипел:

– Ядараан кулугур ^[32], а-а-а! Видела?! Партизаны ушли твои, теперь их нет! Го-го-го! Хватит вам! Повидали свободу!

Мы молчали. Мать старательно набивала трубку. Опустившись к костру, она приложила уголек к чашечке с табачной пылью и стала прикуривать, всасывая воздух быстрыми рывками, как будто боялась, что огонь в трубке погаснет, не успев разгореться. Овладев собой, она тихо спросила:

– По какому делу ты пришел, хозяин?

Чолдак-Степан ехидно захохотал, уткнув руки в бока и вскидывая голову, как турпан, заглатывающий мальков.

– Го-го-го! По какому делу! А по какому делу твой щенок убежал? По какому случаю моего Сивку красным отдал? Хватит! Пошли!

Еще минута – и Чолдак-Степан по старой привычке вцепится в мои волосы. Я вышел из чума. За мной грузно вывалился Чолдак-Степан. Достал из-за голенища кнут и кивнул на дорогу. Я не двигался с места.

Чолдак-Степан замахнулся. Он хотел меня проучить. Но мать уже была здесь. Она схватила хозяина за руку, восклицая по-русски:

– Не делай греха! Не делай греха!

Хозяин взревел, обливая ее потоком брани.

Мать не сдержалась и плюнула ему в лицо. Я оглянулся – нет ли вблизи людей – и шагнул к матери. Что с ней? Она стоит на коленях? Нет, сидит на земле, покачиваясь из стороны в сторону, как будто рассказывает старинную сказку. По ее голове растеклась кровь. Отвернувшись, Чолдак-Степан вытирает рукоять кнута.

Видя, что я поднял камень и подхожу к хозяину, мать остановила меня:

– Оставь! Он больше не тронет…

На другой день за мной приехали гонцы от Идам-Сюрюна. Они угрожали матери законом «девяти пыток», если я не повинюсь перед хозяином и снова ослушаюсь его.

– Прощай, авам! Я пойду посмотрю…

Провожая меня, мать сказала:

– Пойди посмотри. Поищи людей, у которых есть новый закон, защищающий бедных.

Глава 8

В ставке нойона

Всадники погнали меня не к Чолдак-Степану, а в ставку нойона. Они трусили рысцой, покрикивая, как на ленивую лошадь, «чу, чу!» и пощелкивая кнутом.

Этот путь показался мне бесконечно долгим. Чего я не передумал в короткие сумерки, пока гонцы Идам-Сюрюна травили меня, как зайчонка, подгоняя к шатру «солнечного князя».

Когда-то этими тропами, поросшими полынью, волочили на допрос мою мать и сестру Албанчи. Может быть, срывавшиеся с их ресниц горькие капли, высохнув, еще белеют солью на пучках придорожной травы, а стебли ее побурели оттого, что впитали в себя кровь, которую роняли мать и Албанчи, когда они из ставки нойона, истерзанные, торопились вернуться к нам. Нет, этого не может быть, – с тех пор прошло много снегов, и весенние воды чисто обмыли землю. Но и сейчас на пытки ведут людей – таких же, как Тас-Баштыг и Албанчи. Кто может за них отомстить?..

Аал нойона состоял из двух десятков черных юрт. Посередине возвышался шатер князя и юрта-канцелярия. Они сверкали белизной и роскошью, как в сказке Тарбагана. Не знаю, в какой разряд нойонских слуг входили мои погонщики. Судя по осанке, с которой они держались в седле, каждому из гонцов Идам-Сюрюна был присвоен чин ха – адъютанта, а то и чалана – судьи-следователя. Но от их важности ничего не осталось, как только мы приблизились к белому шатру. Спесь и жестокость на их лицах сменились покорностью и страхом.

Все же один из гонцов, спустившись с коня, обратился ко мне с такой речью:

– Знаешь ли ты, черепаха, куда тебя принесла судьба? Она принесла тебя в аал солнечного нойона – правителя Салчакского хошуна. Теперь увидишь, как надо блюсти закон, повинуясь хозяину, которому тебя отдал великий правитель. Ты будешь вечно благодарить, если судьи не пошлют твою душу за солью ^[33] и позволят смотреть на голубое небо, посадив твое тело на цепь рядом с этими молодцами, – и он вытянул руку к белой юрте, возле которой лежали истерзанные люди в кандалах.

В ставке нойона я три раза встречал солнце и дважды провожал его на другом краю неба, стоя на коленях, прикованный к колоде. Так вот встречала его на востоке и провожала на закате, ведя счет ударам своего сердца, сжимавшегося тревогой за нас, наша мать Тас-Баштыг и наша сестра Албанчи, когда тужуметы пытали их девятью пытками.

Пришло время допрашивать меня. Я сидел у входа в юрту перед дежурным тужуметом со связанными назад руками.

Тужумет восседал в коричневом шелковом халате с парчовой обшивкой, в плисовой остроконечной шапке с белой стеклянной шишкой на макушке и павлиньим пером. Вертя в руках табакерку, он часто открывал ее, высыпал щепотку на ладонь, подносил к носу и втягивал табак. Потом он пронзительно чихал и сморкался на край очага.

– Говори, нищий беглец, почему убежал от хозяина, которого светлый нойон назвал своим братом? Почему отдал его коня красным русским?

Я смотрел на тужумета, шевеля за спиной кистями скрученных рук, и молчал.

Тужумет снова втянул понюшку табака. Начихавшись, он закатил глаза и зловеще заговорил нараспев:

– Выучив девять наук, ты научишься говорить. Знаю, почему ты молчишь: твоих щек еще не гладил шаагай, твоей кожи еще не целовали розги. Сейчас они тебя приласкают.

Проклятый тужумет! Он противнее Таш-Чалана. Тот дразнил нас кусочком бараньей кожи, а этот хочет снять кожу с живого человека. Я не хотел отвечать тужумету, но моя гортань и мой язык сами заговорили незнакомым мне голосом:

– Не смеете бить! Я ничего не сделал – вернулся к матери, хочу в Хем-Белдире учиться, а конь понадобился партизанам.

– Да-да-да! Ничего не сделал! Только прогневил нойона и наступил на закон! Ты вернешься к своему хозяину. Будешь до смерти откупаться за его коня! Хочешь учиться? Поучим.

Палачи вцепились в мои волосы и прижали голову к своим коленям. В руках у них – кожаные мешочки с песком, Вот они, шааги, – тяжелые, как байский кулак, жадные, как язык дракона. Сейчас они меня лизнут в щеку., Я зажмурил глаза.

– Раз! Два! Три! Четыре!..

Правая щека горит и ноет, как будто из челюсти сразу вырвали все зубы.

Тужумет приказал повернуть голову. Еще десять шаагаев.

– Раз!.. Два!..

Слуги подняли мою голову, но продолжали держать ее за волосы, ожидая приказа.

– Куда теперь пойдешь? – спросил тужумет.

Теперь у меня горели одинаково обе щеки, но еще сильнее горело сердце. На этот раз язык не ослушался. Я сам решил ответить тужумету и крикнул:

– Пойду к партизанам!

По знаку тужумета меня раздели и придавили к земле вниз лицом. Пропустили вторую науку и стали учить третьей: это – манза, доска длиной в руку, шириной в ладонь и толщиной в палец. Бьют ею с маху, поочередно – справа и слева, как выбивают шерсть или молотят снопы.

Я потерял сознание. Очнулся: кто-то льет на меня воду, кто-то кричит:

– Теперь понял, куда надо идти?

Я не хочу и не могу говорить, но в ушах продолжает шипеть ненавистный голос:

– Еще раз ослушаешься – будем сжимать пальцы клещами – это очень приятно, забьем под ногти тростниковые перья – это еще приятнее, поставим коленями на щебень – будет удобно и весело, накрошим в глаза мелкого, как порох, волоса – лучше увидишь своих партизан, подвесим за ноги и выкоптим над костром – будет вкуснее собакам глодать твои кости.

Напомнив о девяти пытках, унаследованных тувинскими нойонами от маньчжурского хана, тужумет приказал:

– Развяжите ему руки, бросьте в черную юрту. Как обсохнет, отведите его к хозяину. Извинитесь перед ним и скажите, что мы исправили своего подданного. Если опять что-нибудь случится, пусть сообщит нам.

Лежа в черной юрте, я снова думал о людях. Раньше я размышлял: «У людей неодинаковые обычаи, вот и не могут они понять друг друга. Так и Чолдак-Степан; он ненавидит меня, презирает, а тувинский бай смотрел бы иначе, считал бы человеком». Жизнь уже давно разубедила меня в этом. Сдружился я со всеми работниками Чолдак-Степана, а ведь они тоже разные: одни – тувинцы, другие – русские. Тарбаган!.. Вера!.. Им хорошо среди смелых партизан. Какой хороший тарга – обещал скоро встретиться в Хем-Белдире! А Идам-Сюрюн, светлый нойон? И его тужуметы? Они сдружились с Чолдак-Степаном. Все они ненавидят и казнят бедняков – таких, как Данилка Рощин, Сергей Санников, Веденей Сидоров, Тарбаган, Томбаштай.

Через несколько дней меня погнали назад – так же, как пригнали в ставку нойона.

Глава 9

Прощай, мама!

Я снова очутился в плену у кулака. В нашу землянку не забежит Вера. Не расскажет сказку Тарбаган. У Чолдак-Степана новые батраки.

Наступила зима. В один из дней пришла горькая весть: умерла наша мать Тас-Баштыг.

Я побежал к хозяину.

Расчесывая бороду, он вскинул на меня колючие глаза.

Отпущу, когда помрешь сам. А сено возить, хлеб молотить, лошадей поить, за коровами убирать – кому прикажешь?!

– Я недолго!

– Долго ли, коротко ли – убытки от вас терпи. Хватит, повольничал! – наотрез отказал хозяин.

Посоветовавшись с работниками, я ушел в ночь тайком.

Мороз высушил воздух, выдавил из него последнюю влагу. Теперь все на земле острое, колкое.

На небе нет луны, но кругом мерцают снежные равнины, холмы и горные пики. За холмами перекликаются волки. Им идти дозором по снежному царству, рыскать из края в край степи, щелкать зубами, окружив свою жертву. Но мне не до них.

– Прощай, мама! Какой страшный путь ты прошла!

Тогда я не мог еще понять великого благородства нашей матери. Никто из нас не понимал, что Тас-Баштыг – поистине героиня, одна из многих араток-беднячек, которых чтит освобожденный народ. Они мужественно отстаивали существование и будущее своих детей. Они учили нас ненавидеть врагов и любить друзей, пришедших помочь беднякам-аратам освободиться от вековой кабалы.

Вот и чум, в котором я родился. Отсюда мать выносила меня любоваться нашей Мерген. Но стенки чума еще больше обветшали. Сквозь щели видно пламя костра.

У входя стоит Кангый. Увидев меня, она закрыла рукавом лицо:

– Мать разлучилась с нами.

Угол чума, где лежит мать, отгорожен козлиной шкурой. Братья и сестры готовят прощальную пищу.

В округе много лам. Они тоже, как волки, рыщут по юртам за добычей. Но в чум такой беднячки, как наша мать, не зайдет ни один лама.

На почетном месте за очагом сидит шаман Сюзюк-хам.

Он встает, закрывает глаза, потрясает медными бляшками на халате, бьет в бубен. Его голос перекликается с побрякушками:

Я плыву в облаках.

Дух мне говорит на лету:

«Мало дашь – попадешь в ад,

Много дашь – попадешь в рай».

Я сведу вас к духам, если хотите.

У вас нет больше козы,

Вы отдали ее в жертву духам.

Козлят пожертвуйте добрым людям,

Я приму их, если хотите.

В вашей суме есть ножи…

Они принесут несчастье.

Я приму их, если хотите.

Облака остались на небе.

Я спускаюсь на землю.

Дайте трубку, налейте чашку.

Духам нужна арака покрепче.

Я приму от вас, если хотите.

Шаманская панихида окончена. Съедена коза, Выпита арака, купленная за три цены у соседних баев.

Ни у одного нет шелкового кадака ^[34]. Мы разорвали свои рубахи, запеленали мать и перевязали арканами. Понесли ее по хрупкому снегу на холм. На вершине, не зарывая в землю, укрыли камнями. Отсюда рано виден восход солнца. Его лучи золотят бязевые лоскутки, привязанные к высоким древкам. Пусть они развеваются по ветру, охраняя мать на ее последнем кочевье.

Глава 10

Я иду к цели

Простившись с могилой матери, мы разошлись. Шаману не отдали наших ножей. Ему пришлось удовольствоваться козлятами.

На обратном пути я узнал от встречных, что белые пришли на Терзиг с верховья Каа-Хема для вербовки новых людей. В их отряде уже были – не рядовыми, а главарями – Евстигней Михайлов, Пичугин и другие головорезы из кулаков Терзига. Всего человек сорок. Бандиты избивали нагайками местных бедняков, заставляли вступать в банду, угрожая расстрелом. Большинство батраков и бедняков попрятались в леса, многие ушли в Сарыг-Сеп, куда подтянулись партизанские отряды Сергея Кочетова и Хлебникова.

Поздним вечером я подошел к хутору Чолдак-Степана. Кто на хуторе – они или наши? Что сделает со мной хозяин за мою самовольную отлучку? Ясно, что отомстит, может быть, убьет. А кто будет мстить за нас, за нашего Санжа, которого белые закопали живым в Бозураа, за мою мать, с которой мы навсегда простились на берегу Мерген?

Я быстро зашагал вдоль плетня к землянке – в ней темно и пусто. Во дворе на привязи потные лошади.

В избе горел огонь. За морозными стеклами мелькали силуэты людей, но, как я ни вглядывался, различить их лица не удавалось. Кто это: они или наши?

На цыпочках я вошел в сени и сразу услышал голос Чолдак-Степана:

– Мы им покажем! Мы им покажем!

Ему возражала хозяйка, визгливо выкрикивая:

– Не горячись! Погоди! Надо подумать, кого взять перво-наперво.

– Прокопьевна права, горячиться не надо, делать все надо умеючи, – уговаривал хозяина купец Сафронов.

Еще осторожнее я выбрался во двор и столкнулся с Данилкой Рощиным.

– Тока? Иди за мной.

Мы зашли под навес. Оглянувшись на двор, Данилка заговорил:

– На хуторе и в деревне третью ночь стоят беляки. Днем громили избы. С вечера пьют. Видишь, даже забыли выставить часовых.

– Что делать?

Немного подумав, Данилка ответил:

– Пойдем в Сарыг-Сеп, скажем командиру, где беляки и сколько их. А пока снимем уздечки с их коней, пускай гуляют!

Мы прошли задами в огород. Там лошадей еще больше, чем во дворе, но их сразу не разглядишь: все окутал пар, похожий на туман от родника, обволакивающий землю в сильный мороз.

Сняв уздечки с заиндевелых коней и припрятав их до времени, мы поспешили в землянку. Данилка кивнул мне на развешанную на стенах упряжь, а сам стал подрезать подпруги у седел, сваленных в кучу около печи.

Кончив дело, мы покинули землянку и стали пробираться дворами, Кругом рыскали белые. Где же ты, Сарыг-Сеп? Где вы, смельчаки-партизаны?.. Пока избы Усть-Тергиза виднелись среди задымленных морозным туманом холмов, мы молчали. Под ногами громко хрустел снег.

Первым заговорил Данилка:

– Вот и Сарыг-Сеп. Теперь говорить можно о чем хочешь, с Усть-Тергиза не услышат. Язык у тебя не отмерз?

– Я смотрел на тебя, на взрослого; думал – ты молчишь, чтобы не услышали белые. Нагонят – и все пропадет, что мы задумали. Ведь так?

– Так-то так… С вечера не ушли бы – и тебе и мне не быть в живых. Мать сказала сегодня: «Иду Степановым двором, а он сам навстречу; пытал, где ты, где другие работники, грозился: «убью!»

– Это он от водки. Напьется – всегда грозит.

– Нет, сейчас другое: конец почуяли – и зверствуют. А водка – она еще больше распаляет зверя. Ему одного-другого заколоть мало – надо, чтоб кругом кровь текла! Стали всех убивать, кого сыщут. Не попадайся им, скачи с партизанами в Хем-Белдир.

Стали входить в Сарыг-Сеп. Я с трудом поспевал за Данилкой. Он шагал все быстрей и быстрей. Из темноты раздался голос:

– Кто идет?

– Я! Данилка!

– Пароль? – Из тьмы выросла огромная доха.

Данилка что-то ответил – важно, вполголоса.

– Проходи! А паренек в ушанке без одного уха, кто будет – ординарец твой? – усмехнулся часовой, опустив к земле карабин.

– Ага, он мой, мой! Пропусти, товарищ!

– Твой так твой… Проходи, ординарец…

По дороге Данилка спросил у другого человека с ружьем:

– Товарищ, мы к Сергею Хлебникову. Где его найти?

Оказалось, недалеко – в бывшем доме купца Сафронова. У калитки – опять часовой. Разглядев нас, он радостно воскликнул:

– О-о! Данилка пришел! Командиру тебя и нужно. Заходите, заходите.

Когда Данилка показался на пороге, человек среднего роста, с круглой бомбой, похожей на кедровую шишку, и револьвером за ремнем, поднялся ему навстречу.

– Ну, сколько их, какое оружие, много ли берданок, винтовок?

– У Сафронова и Мелегина людей немного. В Усть-Терзиге – до сорока, почти у всех берданки, с десяток винтовок. Часть ихней банды осталась в Бельбее и Кок-Хааке.

– Верно говоришь?

– Верно, верно, – подтвердил я донесение Данилки, – их столько и будет, мы запрятали их уздечки и подрезали ремни у седел.

– Молодцы!

Командир подошел к столу и развернул большой лист бумаги.

– Так, так… Сарыг-Сеп… Терзиг… переправа… Постой, я забыл спросить: среди белых есть чиновники нойона? – Он оторвался от бумаги.

– В Усть-Терзиг наезжали гонцы от Таш-Чалана и управители Сосар-Барынма.

– Понятно… Петров! – крикнул командир.

На его зов, легко изогнувшись под низкой притолокой, влетел молодой партизан.

– Слушаю, товарищ командир! – Он так притопнул валенками по половице, что в домике вздрогнули стекла.

– Товарищ Петров! Разбуди всех партизан, выстрой во дворе и доложи. Сколько минут просишь?

– Двадцать, товарищ командир.

– Исполняй!

Когда Петров, сделав «кругом», исчез, командир достал из кармана расшитый узором кисет и протянул нам:

– Пожалуйста, товарищи.

Пока они завертывали табак и закуривали, мимо окон уже замелькали вереницы людей.

– И нам пора…

Мы вышли во двор. Петров ходил перед строем, то появляясь в свете окна, то снова теряясь в темноте. В полосе света перед командиром возник длиннобородый старик, в стеганой куртке, с платком на шее перевязанным сзади, как у детей.

– Все в сборе, – доложил он.

– Товарищи! – командир вышел вперед. – В Усть-Терзиге все ядро сафроновско-мелегинской банды. Сейчас выступаем.

Глава 11

На заре

Слева выстроились конные, справа – пешие. Командир подозвал нас и сказал Данилке:

– Пойдешь с Макаром Малышевым в обход. – Потом мне: – А ты – со вторым взводом, покажешь прямую дорогу на Усть-Терзиг.

Я обнял на прощанье Данилку и пошел к моему взводу.

Командир отдал приказ выступать, предупредив, что атака начнется по его выстрелу. Мы пошли долиной Каа-Хема. На этой дороге я знал каждое дерево, каждый валун. Близился рассвет. Тропа подвела нас к самому берегу. Над полыньями, вровень с отвесными кряжами на том берегу колыхались облака морозного пара, как будто Каа-Хем задумал согреть дыханием окоченевшую землю. Прижавшиеся к нему скалы и деревья обросли мохнатой бахромой инея. Пушистые и нарядные, они готовы были радужным блеском встретить зарю. А рассвет уже шел с поголубевшего неба, оттуда, где, взлетев над горной вершиной, разгорелась дозорная звезда.

Незаметно мы поднялись на последнее возвышение, поросшее березняком. Под нами, в нескольких шагах, виднелась околица Усть-Терзига.

С первыми лучами пробудилась жизнь в березовой роще. Прошумела стая тетеревов. Они расселись на ветвях березы и стали клевать почки, а верхний тетерев озирался вокруг, покряхтывая и вытягивая шею. Потом налетели рябчики, застучали на лиственницах дятлы, а Усть-Терзиг все еще спал. «Где Данилка? Успели они заехать в тыл и спрятаться в ложбине? Почему командир не стреляет?» – думал я.

Наконец стала просыпаться деревня. Было слышно, как поют петухи, скрипят журавли колодцев. Неожиданно грянул выстрел. Конные партизаны оцепили деревню, а наш взвод открыл огонь с пригорка и по заимке Чолдак-Степана. Мне хотелось быть поближе, и я, скатившись по снегу вниз и пробежав боковую улицу, взобрался на сарай. На нем уже лежали трое партизан. Среди них был старик в стеганой куртке и с платком на шее, которого я заметил еще в Сарыг-Сепе. В этот миг я увидел, как мимо нас, размахивая наганом, проскакал Степанов сын Евлашка.

– Э-эх… уйдет! Ну, скорей! – прошептал я, подползая к старику.

– Не таких волков брали на прицел… не уйдет… – забормотал старик, водя карабином, пока всадник не стал удаляться по прямой. Карабин грохнул. Евлашка вскинул руки и упал с коня.

Партизаны все теснее сжимали кольцо вокруг заимки Чолдак-Степана. Во дворе белые метались, как осенний косяк хариусов, попавший в запруду. Одновременно бой шел на льду Каа-Хема. Часть белых прорвалась на переправу вместе с Сафроновым. Их настигли конные партизаны. Среди торосов и полыней прыгали и взвивались на дыбы лошади, сверкали шашки, схватывались в рукопашную люди.

Солнце поднялось уже высоко, когда бой затих. Главная улица Усть-Терзига заполнилась пестрой толпой. Как и минувшей ночью в Сарыг-Сепе, командир выстроил партизан. Потом выехал на середину строя и поднял руку:

– Товарищи! Объявляю благодарность от Сибирского Реввоенсовета!

– Служим Советской власти! – дружно ответил отряд.

В ослепительном блеске снежной равнины заколыхалось над рядами всадников боевое знамя. Отряд тронулся в путь, и мы еще долго видели, как жители Усть-Терзига махали руками, шапками и платками.

Книга вторая

Часть первая

Хем-Белдир

Глава 1

За партизанами

Когда ушли партизаны, в Сарыг-Сепе объявился человек по имени Мыкылай ^[35]. Из себя высокий, плотный, лет тридцати, Ходил без бороды, всю сбривал начисто, только над верхней губой оставлял маленькие усики. Пояс у него был ременный, рубаха солдатская, брюки – на тебе, полюбуйся: кожаный чепрак, и только. Пошло по деревне и окрестным юртам: человек, мол, новый, интересный собой, – и повалил народ сам, без вызова и наказа, посмотреть на него, поговорить о новой жизни.

Я тоже крутился в толпе – смотрел, слушал. Люди спорили, перебивали друг друга, но стоило подняться Мыкылаю, – все сразу смолкали.

– Слышите, дорогие товарищи, знайте все, – говорил он. – Пришло бедным аратам полное право, а баям со всеми ихними самодурствами – слышите, люди? – конец, давно вышел конец. Доброе это время бедному человеку, нам с вами, дорогие товарищи, предоставила в Советской России партия большевиков во главе с товарищем Лениным.

– Что правда, то правда! Правильно, Мыкылай! Вот человек! – отозвались в толпе.

– Так-то оно… – протянул нараспев Попов – беднейший из бедняков Сарыг-Сепа. Он протянул к Мыкылаю обе руки, точно хотел от него принять что-то большое, и продолжал: – А Масловы, Мелегины, Чолдак-Степаны? Интересно будет спросить – ведь посев да покосы и вся-то земля, как есть, за ними осталась… Как тут понять? Растолкуйте, пожалуйста.

Мыкылай резко повернулся и развел руками, как будто в самом деле хотел передать Попову через головы сгрудившихся людей что-то очень широкое.

– Верно, товарищ. Забота ваша правильная – о самом главном. А я вроде и сказать забыл. Пахоту всю и покосы зараз переделим. Все, кто заслужил своими трудовыми руками, получат землю. Понятно, товарищ? Так наша партия решила!

– В таком разе у меня больше нет вопросов.

Вдруг я услышал поблизости ненавистный голос Чолдак-Степана, которого я уже мысленно похоронил.

Он расставил ноги, как у себя на току, когда покрикивал на работников, и заговорил с напускной развязностью, но совсем другим тоном.

– А мы теперь никому не нужны? Так, что ли? А то, что я сына потерял на фронте? А что моего старшего убили, что самых лучших моих коней партизаны угнали?! Черт! – не угнали, а сам я по своей воле отдал их! А теперь что? Последнее, что у меня есть, забирать? Последней капли лишать – маленькой моей землицы? А-а?

Тряся головой и взвизгивая, заголосила Наталья Прокопьевна, его жена:

– Вот, вот! Нам-то что делать? Жить как прикажете? Своими рученьками гладили, питали землицу нашу… Куда нам деться, пропащим сиро-о-та-ам?

– Где и когда твои руки землю гладили, ну, скажи, скажи! Кто гладил и питал, у того руки в мозолях, – видала? – Чья-то жилистая рука вынырнула из-за голов. Толпа одобрительно загудела…

Теперь сходки часто собирались в селениях вдоль Каа-Хема. Слушая справедливые слова коммунистов, таких как наш Мыкылай, люди все больше убеждались, что есть на свете сила, которая поможет им получить землю.

По примеру русских стали собираться и тувинцы. На первых порах не очень смело, но все настойчивее вскипала на сердце решимость: «Русские уже скинули своих баев, забрали землю и живут на ней свободно, а мы что?..»

Добравшись с партизанами до Сарыг-Сепа, я решил сначала заскочить к Албанчи, а там уже спуститься к Хем-Белдиру.

Подойдя к холму Овалыг-Тай, я увидел собравшийся народ. Среди толпы я издалека узнал Мунзумчука, охотника Томбаштая, его сына Саглынмая и других старых знакомых.

Одни сидели привалившись друг к другу и посасывая длинные чубуки. Другие слушали стоя. Я поздоровался и присел поодаль.

– Теперь-то уже все как есть понятно. Посмотришь на все – вроде полегчало, будто камень отворотили. Наши соседи покатили с высокого яра баев – > Маслова, Мелегина, Чолдак-Степана, стали сами хозяева на земле. И нам бы не сидеть на холмике, не дымить из трубочки в тучу, покуда не выглянет солнышко ^[36], – говорил старый Томбаш, посасывая трубку. Потом обтер о рукав кончик чубука и передал ее соседу.

После Тумбаша вскочил его сын Саглынмай:

– Чистая правда, что отец сказал. Работать и жить, как теперь, мы научились у кого? У русских людей. Значит, и дальше они помогут…

– Верно, верно, – улыбнулся Томбаш.

– А мы небось по охотничьей части опять же им поможем… обязательно! Так? Вчера повстречались с партизанами. Ой, молодецкий старшина у партизан!

Сидевшие араты одобрительно закивали. Потом они долго говорили о том, как помочь партизанам, о том, что происходит в России, о Ленине, а я внимательно слушал.

Это была одна из первых сходок моих земляков. Никто не хотел расходиться. Слова старых соседей еще больше укрепили мою решимость поскорее выполнить наказ партизанского командира. Я снова заторопился в дорогу.

Вскоре я был уже далеко.

Глава 2

Наша встреча

Сестра Албанчи с маленькой Сюрюнмой были одни. Еще не войдя в юрту и не сказав «здравствуйте», я уже затараторил:

– Иду в Хем-Белдир. Мама говорила: «Правильно». А ты как думаешь, сестра?

На такое приветствие после долгой разлуки Албанчи ответила звонким смехом:

– Да-да. Ты прав. Ступай. Так будет лучше всего, сынок.

Она усадила меня рядом, обняла, поцеловала, наклонилась так близко, что ее ресницы коснулись моего лица, и погладила мне щеки обеими ладонями. Я уже говорил, что Албанчи стала мне матерью.

Потом она угостила меня айраном, сдобренным просяными отрубями.

Поев на дорогу, я сказал:

– Ну вот, теперь зашагаю, сестра. До свидания, Сюрюнма!

– Зачем «до свидания»? Пришел – и сразу уходишь! Сиди здесь, брат, – приказала она.

– Нет, я скоро приду. Тут ведь недалеко, сестра.

– А-а, тогда принесешь мне конфеточек-сахарков, брат, и моей куколке на платье.

Она поднялась на цыпочки, прощаясь со мной.

– Принесу, сестра.

Я поцеловал ее белокурую косичку.

Мои дорожные припасы Албанчи уложила в старенький мешок. Подала мне:

– На. Ступай. Счастливой тебе дороги!

Попрощавшись с Албанчи и Сюрюнмой, я перекинул за левое плечо кулек с дорожными припасами и быстро вышел. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Албанчи стояла возле чума, придерживая вцепившуюся в ее подол Сюрюнму.

Начинался май. Пробивались побеги прибрежной зелени и кустики подснежника. Почки на деревьях набухали – вот-вот они выпустят нежно-зеленые крылышки будущих листков, но лед на реке еще не тронулся. Только у берегов виднелись желтоватые, как сыворотка, разводья, да еще кое-где на середине реки, в самых быстрых местах, весна уже успела пробуравить ледяную крышку.

Шагая высоким берегом, я раздумывал: «Когда же он тронется, этот лед? Хем-Белдир небось на той стороне. Как тут перебраться через Каа-Хем?»