Текст книги "В тупике"
Автор книги: Сабир Азери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Фарида чуть было не выпалила: «Ну и черт с ним, с твоим тестем, что обижен, пропади он пропадом вместе со своей обидой, что мы ему должны?» Но не выпалила – вовремя остановила ее сладкая улыбка Гемер-ханум.
– Вы ведь знаете, – продолжала та, – что наш сват – директор большого универмага? Ты разве не знала? Так знай. Если нужна одежда – скажите ему, все будет! Вот ты, например, портниха, а ведь у них в универмаге отличные импортные ткани бывают.
– Да? Ну не знаю, не знаю… Уж на что трудно заработать денег, а хорошую вещь достать еще труднее. К тому же нынешняя молодежь только импорт ведь ищет…
– Господи, да о чем речь, Фарида-ханум? Можете просить все, что вашей душе угодно, и совершенно не стесняйтесь. Как только у тебя будет свободное время – так сразу и поедем, я вас познакомлю.
– Вообще-то мы большими возможностями не располагаем, но бог отблагодарит вас за все. Чимназ моя давно о лайковом пальто мечтает. Что же делать, придется дупить ей, хоть и дорого. Куда денешься – девушка ведь, нельзя же, чтобы она стеснялась при сверстниках, верно?
– Да-да, это так. Что же вы раньше не говори ли – лайка ведь мелочь, сват устроит вам в мгновение ока.
Фариде не удалось скрыть своей радости, и, видя это, Гемер-ханум перешла к основной цели, к тому, из-за чего она сюда притащилась в такую жару.
– Фарида-ханум, дорогая, все хочу спросить вас об одной вещи, да как-то стесняюсь…
Фарида тут же насторожилась.
– Спрашивайте, чего стесняться.
– Сегодня мужу позвонил один ответственный работник министерства внутренних дел… Ну, поговорили они о том о сем, а потом этот ответственный работник и сказал между делом, что кто-то из вас пригрозил следователю Давыдову или как там его?..
– Кто пригрозил? Мы?
– Вроде бы даже ты сама.
– Я?!
– Да, следователь доложил, что жена больного Велизаде пытается его запугивать…
– Ах он!.. Врет! Без зазрения совести врет! Клянусь твоей драгоценной жизнью, в этом нет ни словечка правды.
– Честно говоря, и я сначала не поверила… Но потом… Ты прости за то, что я говорю это… Может, вы думаете, что, если больной встанет, мы больше не будем вашей дочке помогать?
– Ох, ну как ты только могла подумать такое, Гемер-ханум!
– Ах, прости меня, ради бога, если что не так сказала, но таков уж человек – готов любое слово, любую мысль тысячу раз переиначить.
– Во-первых, вы вовсе не обязаны устраивать Чимназ в институт. Да нам это даже и во сне бы в голову не могло прийти, вы же сами нам это предложили. Разве нет?
– Да-да, это так. И все будет, как мы обещали – обманывать не в наших правилах.
– А разве мы сомневаемся в этом? Разве мы не видим, какие вы благородные люди, умеющие держать свое слово? – последние слова Фарида выделила особо и пристально посмотрела в глаза Гемер-ханум; та поняла значение этого взгляда. – Если б вы не умели держать данное слово, разве бы стали вы тратить столько усилий, чтобы устроить нашу Чимназ? Другой бы человек подумал: ну и что с того, что обещали? Но вы же не такие, верно? Думаете, в наше время много таких надежных людей, как вы?! Да ничего подобного!.. Вот, к примеру, посмотри только на этого следователя – какой же он клеветник! Да и что, сестра, можно ждать от этих сотрудников милиции? Чего еще можно от них ждать? Могут ведь ни с того ни с сего так ославить человека, так запутать его! Ведь на самом-то деле, клянусь твоей драгоценной душой, все совсем не так было. Звонит мне: пусть, мол, ваш муж придет сюда! Я ему говорю: начальник, братец, да разве он ходит, чтобы мог прийти к вам! Потерпи еще дней десять, пусть встанет… А ему, видишь ли, дело закрыть надо! Нам тоже не терпится, но я ведь еще в тот день тебе сказала, что если Кафар, будучи больным, порвет свои показания – могут потом всякое понаписать. Разве мало на земле подлых людей? Возьмут, да и напишут, мол, Кафар Велизаде лежит покалеченный в постели и пишет в своих показаниях в милицию, что он совершенно здоров… Ведь это и для вас может плохо кончиться. Нам-то что, а вы люди известные, начнут, не дай бог, о вас говорить. Разве я не права?
Гемер-ханум не оставалось ничего другого, как развести руками и подтвердить;
– Да, это так, это так… Сколько же в мире подлых, недостойных людей…
И вдруг Фарида широко, казалось, от всего сердца улыбнулась ей:. – Господи, да неужели вы только из-за этого беспокоитесь?
– Да, – вздохнула Гемер-ханум. – А что же делать, ведь я тоже мать, думаю о своем сыне. Когда вижу, как он мучается, сердце пополам рвется. Ведь ни с того ни с сего влипли в такую историю… – Но, сообразив, что последние ее слова могут не понравиться Фариде, тут же добавила: – Да и вам тысячу хлопот принесли…
Фарида закрыла машинку, аккуратно сложила отрез и позвала Чимназ:
– Дочка, завари тете Гемер чаю получше…
– Чай? Нет, если я еще чаю выпью – мне совсем плохо станет. У вас минеральной воды…
– Минеральной мы не пьем!
– Тогда, может, есть вода в холодильнике?
– Есть, – расплылась в улыбке Чимназ и принесла стакан ледяной воды. – Наш Махмуд тоже всегда такую холодную пьет…
Гемер-ханум залпом осушила стакан.
– Ох, наконец-то сердце успокоилось. Ну, а теперь разрешите, я пойду. Я тут немного по базару прошлась… Если нетрудно, освободите, пожалуйста, корзину.
Фарида освободила корзину на кухне, и настроение у нее стало еще лучше. Гемер-ханум принесла три курицы, баранью голову и ножки, много фруктов, орехи, зелень.
– Ах, Гемер-ханум, мы вам так обязаны, – широко улыбнулась она, вручая гостье корзину.
– Не говорите так. Велика важность! – невесело сказала Гемер-ханум. Прощаясь, она, видно, хотела еще что-то добавить, но почему-то передумала, промолчала.
Кафар, который все это время послушно парился под одеялом, с удовольствием выбрался из своей спальни.
Фарида улыбнулась ему.
– Ну, слышал, какая услужливая? Вот что делает с людьми страх! Стоило только мне прикрикнуть на следователя, как они все до смерти перепугались. Будут теперь танцевать под мою дудку, сколько надо. Ты слышал, они уже и насчет завтрашнего экзамена договорились.
Чимназ от восторга чмокнула мать в щеку, и Фарида погладила ее по голове.
– Не знаю, что бы вы без меня делали. Если бы надеялись только на него, – кивнула она в сторону Кафара, – то, наверно, расти бы вам в детском доме!
Кафар уже жалел, что вышел из своей комнаты. Он спросил, дрожа от возмущения:
– Что, опять начинаешь?
– Да разве это неправда, Кафар, дорогой? Ты и сам без меня давно бы пропал. Кто сделал тебя человеком, выучил тебя, кто тебе диплом дал? Пять лет отказывала и себе, и всем нам в одежде, в еде, отрывала от себя, от детей, все на тебя тратила – лишь бы ты не стеснялся среди своих сверстников… Или ты уже забыл все это? Забыл, забыл, все вы, деревенские – неблагодарные люди… Я-то думала: получит он высшее образование, создаст, как все настоящие мужчины, семье достаток… Вот он, твой достаток! Смотришь на счастливых жен других мужей: грудь, шея, пальцы – все у них сверкает от драгоценностей, так, что глаза слепит… у них и «Волги», и «Жигули»… А я всю жизнь трясись в этих трамваях да троллейбусах… Уже сколько лет я твоя жена, а до сих пор ни одного украшения от тебя не получила. Хорошо еще, что хоть это, – она показала на свои уши, – мне Джабар подарил…
Кафару показалось на миг, что сейчас он просто не выдержит, выронит из рук костыли и рухнет на пол.
– Да я… Я же делаю для вас все, что могу! Ни в чем вам не отказываю!
– Ну и что, интересно, ты смог сделать за все эти годы?! Хоть однажды пожалел ты своих детей? На что ты был способен, кроме того, чтобы всю жизнь с кем-нибудь ссориться?
– Я никогда не кляузничал! Я работал! Я всегда работал честно и добросовестно и всегда получал то, что заслужил. – Голова кружилась все сильнее, Кафар чувствовал, что, действительно, еще немного – и он упадет. Упадет, и вряд ли уже встанет сам… У него сейчас была одна мысль: поскорее добраться до постели.
– Посмотрите-ка на него, – бросила ему вслед Фарида, – он еще считает себя мужчиной! Слава богу, хоть в пятьдесят лет ты нам всем какую-то пользу принес!
У Кафара зуб на зуб не попадал от нервного озноба.
– Я всю жизнь честно и добросовестно работал, – громко повторял он. – И все, что я получал за это, я отдавал вам… Я честно зарабатывал свой кусок хлеба, честно. И весь этот хлеб доставался вам, вам! Я отдал вам все, что у меня было, у меня осталась только жизнь, так возьмите же и ее – и вам будет спокойнее, и мне… Идите же, возьмите! Возьмите мою жизнь! – Несмотря на озноб, он вылез из постели и снова заковылял на костылях. – Ну, что же вы стоите? Идите, берите уж и мою жизнь!
Чимиаз, ничего сначала не понимая, смотрела на отца. И вдруг до нее дошел горький смысл его слов. Зарыдав, она уткнула лицо в ладони и бросилась вон.
Фарида тоже смутилась, но все же не смогла сдержаться и тут.
– Ни на что не способен, а еще кричишь! – укорила она мужа и пошла успокаивать дочку.
Махмуд у них родился, когда Кафар учился на втором курсе, и этот день запомнился ему навсегда.
Он отвез Фариду в родильный дом на Баилове, а уже на следующее утро у них родился мальчик…
Он даже и не думал, что это произойдет так сразу – поджарил цыпленка, повез ей с утра в роддом. Здесь, в комнате ожидания на первом этаже, было уже много народа. И каждые десять – пятнадцать минут открывалось маленькое окошко, в котором появлялось лицо девушки – и тогда все ожидающие, волнуясь, поспешно бросались к этому окошку. Те, кто принес передачу, отдавали ее девушке; кому-то она возвращала пустую посуду; некоторые, особенно молодые мужчины, шепотом спрашивали:
– Сестренка, от нашей нет каких-нибудь новостей?
– Пока ничего нового. Ишь, какой нетерпеливый! Всему свое время, как только родится – обязательно сообщу. А вы пока магарыч готовьте.
И каждый отвечал:
– Будет магарыч!
А потом эти молодые мужчины мотались беспокойно по тесной комнате ожидания, иногда подходили к доске, висящей на стене – там были написаны фамилии матерей, родивших предыдущей ночью, вес и рост новорожденных.
Кафар передал своего цыпленка, и теперь тоже метался из угла в угол, по нескольку раз читал написанное на доске. Почему-то вспомнилась ему сейчас, в этой тесной комнатке, Гюльназ: «Эх, если бы я сейчас пришел к ней, а не к Фариде!» – с тоскливой болью в сердце подумал он. И еще подумал: «Родила бы Фарида мертвого ребенка… Или вот бывает, что умирают при родах… И тогда бы он навсегда избавился от Фариды… – У него аж мурашки побежали от этих мыслей. – Нет, не надо, чтоб она умирала, пусть только родит мертвою ребенка, а уж я больше на пушечный выстрел к ней не подойду, а потом и вовсе разведусь… Да, если родится ребенок, развестись уже будет невозможно. Нет, как бы там ни было, это мой ребенок, и пусть он будет жив, а она умрет. Это мой первенец, он не должен умирать!.. А потом, что потом я буду с этим ребенком делать?»
Снова открылось маленькое окошко, девушка с жарким блеском глаз на этот раз высунула из окошка всю голову и радостно крикнула:
– Велизаде! Муж Велизаде Фариды здесь? Сердце Кафара бешено заколотилось. «Господи, пусть оба они окажутся живы-здоровы, – подумал он. – Пусть ничего не случится ни с Фаридой, ни с ребенком…»
Девушка нетерпеливо крикнула еще раз:
– Ну, есть здесь родственники Велизаде Фариды? Кафар подошел к окошку.
– Есть…
– Ну, что же вы не отзываетесь? – Кто-то сзади засмеялся, крикнул, что папаша, наверно, онемел от счастья. – Ну, где мой магарыч?
– А… кто родился?
– Нет, сперва магарыч, тогда скажу.
Хорошо, что Кафар только накануне получил стипендию, деньги у него были, и он, не раздумывая, протянул девушке десять рублей.
– Пусть карман твой всегда будет полон! Сын у тебя родился. Богатырь. Четыре килограмма семьсот граммов, пятьдесят шесть сантиметров.
«Ай, молодец!» – воскликнуло одновременно несколько женских голосов.
Словно туман поплыл перед глазами Кафара; лица окруживших его людей стали вдруг расплываться. Чуть не бегом выскочил он на улицу.
Кафар шел по городу с таким видом, словно теперь весь Баку принадлежал ему. Он сам не знал, куда так спешит, куда несут его крылья счастья. И вдруг он пришел в ужас от своих давешних мыслей. «Господи, прости мне мое прегрешение, – молил он, – прости мне мой грех, береги моего сына. И Фариду береги, ведь она все-таки мать моего ребенка…»
В тот день, когда Фарида выписалась, когда Кафар впервые взял на руки ребенка – это смуглое, сонное существо, черты лица которого были еще нечеткими, глаза полуслепыми, как у щенка, – Кафара вдруг пронзило ощущение, что только этому младенцу принадлежит его, Кафара, сердце. Какое-то могучее тепло омывало, пронизывало его существо от макушки до пят. И Кафар говорил этому малютке: «Значит, ты мой сын… Но почему же ты тогда так странно явился на свет? Я думал, будет у меня свадьба, я женюсь на Гюльназ, потом пройдут девять месяцев, и тогда появишься на свет ты… А ты появился совсем по-другому, даже нежеланно… Но теперь это все ничего не значит – потому что ты мне дороже всех на свете… Ты своим рождением словно бы снова подарил мне моего отца…»
А самое странное для него было то, что почти такие же нежные чувства испытывал он и к Фариде. Кафар улыбался ей, и Фарида улыбалась так же сердечно и счастливо, как он.
– Он на тебя похож, – сказала она. – Вылитый ты.
– Да, – согласился Кафар. – Похож на меня. – Хотя на самом деле он не находил в младенце ни одной черты, похожей на его собственные. Да в конце концов, какое все это имело значение! Главное было то, что у него появился сын, и сын этот согревает его сердце…
С этого дня он начал скучать на занятиях, как освободится – так сразу домой. Однокурсники все удивлялись, почему это он сторонится их…
А прибежав домой, он первым делом шел к колыбельке сына.
– Ну как ты, мужичок? – говорил он.
Махмуд морщил личико, собираясь заплакать, но Фарида была начеку – вставала рядом с Кафаром, брала маленького на руки, целовала его, целовала Кафара. Она теперь очень изменилась, Фарида – была ласковой, нежной, совсем не ворчала по пустякам. Но и забот у нее прибавилось: больше приходилось шить на заказчиц, да еще ухитрялась она между делом мастерить рубашки и штанишки для Махмуда. Показывала их Кафару и спрашивала: «А ну-ка, посмотри, подойдет это твоему сыну?» И Кафар отвечал: «Подойдет…» Хотя Махмуду пока, кроме пеленок, ничего и не было нужно. Когда родилась Чимназ, Махмуду исполнилось уже три года.
Время шло, а Кафар все никак не мог решиться рассказать о своей женитьбе матери и сестрам, и из-за этого у них время от времени вспыхивали ссоры с Фаридой. Но он все тянул, все надеялся на какой-то счастливый случай. В конце концов все раскрылось само собой.
…Домой, в деревню, он выбирался теперь только на зимние каникулы, в летние совсем не приезжал, солгав матери, что работает. Услышав об этом в первый раз, она искренне изумилась: «Как работаешь? Зачем работаешь?».
– Да ты не волнуйся, – успокоил он, – работа легкая, а самое главное – по моей будущей специальности. Так уж вышло: открылось вакантное место, и один человек устроил меня туда. А уйду – в другой раз мне такой работы уже не получить…
– А что это все же за работа, сынок?
– Ну… Научная работа. В архиве…
– Значит, закончив институт, ты в деревню не вернешься?
– Н-не знаю, мама… Я хочу учиться дальше, поступить в аспирантуру.
– То есть будешь ученым?
– Можно и так сказать…
– Будь, будь, мой родной, ученым. – Гюльсафа хоть и поняла, что сын не собирается возвращаться, все равно рада была такому его решению; с одной стороны, в деревне только и разговора будет, что сын Махмуда стал ученым, а с другой – Кафар станет опорой для своих братьев и сестер, поможет и им стать на ноги…
Так, разговаривая, шли они по саду, под черный инжир…
Кафар задерживался чуть не у каждого дерева.
– Смотри, как вишня-шпанка постарела…
– Да… Даст бог, приедешь как-нибудь, спилишь ее, посадишь на этом месте новое дерево.
– А какая хорошая была вишня – мясистая, чуть кисловатая. Как она плодоносила этот год?
– Конечно, уж не так, как раньше…
– Что это со сливой? Ветром, что ли, ветку сломало?
– Ветку? Нет, это я сама спилила. Засохла, вот я ее и отпилила, еще прошлой зимой сожгли.
– Газ вам не провели еще?
– Теперь уже скоро. С той стороны проводят, до нас уже недалеко… На днях исполком приходил, пообещал, что через год будет и у нас.
– Если б газ провели – не так бы и лес вырубали, верно?..
– Да, и людям бы полегче стало. Зимой от этого хвороста спины не разгибаются… Да ты совсем замерз, вон весь гусиной кожей покрылся, идем в дом, сынок.
– Да нет, что ты, мне совсем не холодно. А кизила много уродилось?
– Да. Отличный кизил, вот такой. – Мать показала пальцем. – Каждый год для себя варим, да еще и на продажу остается.
– Помнишь, как отец привез его с Глухой скалы?
– Помню. Привез, а потом сам прививал. Лесной кизил сухой, мелкий, а наш крупный, мясистый. А уж вкусный!..
– А вишня скоро весь сад задушит. Надо же – совсем одичала. Схожу-ка я за топором, да вырублю наконец эти заросли. А то пойдут почки – и рука не поднимется.
– Потом. Потом вырубишь, пойдем.
Когда они подошли к ореху, Кафар опять остановился.
– Ну как, черви больше не заводятся?
– Нету. Даже и не знаю, с чего они пошли – то ля оттого, что навозу много положила, то ли еще с чего, а только и земля как будто сгнила, и орехи пошли гнилые. А в этом году навоза не клала – орехи опять нормальные. Да я ведь прошлой зимой посылала тебе, ты хоть попробовал?
– Что? Да! Конечно, попробовал, как же. Кто же их еще ел, если не я?
– В этом году я тебе тоже отложила.
– Отличные орехи. Скорлупа такая тонкая, что двумя пальцами расколоть можно.
– И на базаре орех хорошо идет. И спелый, и зеленый – хорошо на варенье берут.
– Ты разве и орехи продаешь?
– А что же делать, сынок? На какие же деньги вы учитесь-то? Ты в Баку, брат в Кировабаде? И сестренки твои выросли, расходов больше стало. – Гюльсафа улыбнулась, но улыбка эта больше походила на горькую гримасу. – Коровы у нас теперь дойной нет – вот что плохо…
– С каких это пор? А телушка от Краснухи, она же должна уже…
– Ее продали…
– Как продали?! Зачем?
– Не под силу уже мне, сынок, держать ее – тут у нас и места для пастбища не осталось, одни виноградники кругом. Да и деньги нужны были… Я вот все думаю: может, пока ты здесь, пригласим твою сестру? Пусть бы приехала… Мы ведь с ней с тех самых пор, как она из дома сбежала, так и не виделись. Ведь четверо детей у нее, а я внуков даже и не видела… А ведь и она, бедняжка, тоже, поди, переживает. Ее, небось, в доме мужа каждый день попрекают: вот, мол, никому ты не нужна, никто тебя не ищет. Я бы не простила ей, ни за что бы не простила, да ведь… старая уже стала совсем, ослабела. Все думаю, а вдруг, не дай бог, умру в одночасье, как твой отец, – и что ж выходит – отправлюсь на тот свет, так с дочерью и не помирившись? Хочу, чтобы она приехала… Посмотреть на нее хочу. Недавно твой брат ездил в Сумгаит, виделся с ней – говорит, выглядит она хорошо. Ты сам-то как, хоть видишься с ней?
– Вижусь. Они действительно хорошо живут. И муж у нее хороший человек, спокойный. Инженер. Недавно трехкомнатную квартиру получили.
– Да, брат твой то же самое мне говорил. Ну и слава богу, и слава богу… Бедная твоя сестра! Из дома пришлось бежать! Это ведь она из-за приданого бежала. – Иссохшие губы Гюльсафы сжались в нитку. – Ох, как тяжело жить, когда нет достатка… Но все равно, думаю, не должна она была так поступать. Хотя, конечно, если б твой отец был жив – на меня бы вся эта история так не подействовала. – Мать сердито пожевала губами…
Кафар хорошо знал характер матери, ее упрямство. Ведь уже сколько лет прошло, а она так и не простила свою дочь. Приглашать она ее приглашает, а прощать не собирается, хоть и жалеет при этом. А его? Простит? Вряд ли… Но до каких же пор он будет скрывать? Не сегодня завтра мать начнет настаивать, чтобы он женился… Ну и что ж, вот тогда он ей все и скажет… Да-да, именно тогда, и не раньше – пусть пока живет спокойно. Не то еще и по нем начнет убиваться, переживать…
Но, видно, что-то такое отразилось на его лице, потому что мать вдруг оглядела его как-то очень пристально и сказала:
– А ты у меня молодец, совсем настоящим мужчиной стал. – Кафар даже вздрогнул. – И жесты, и разговор – все как-то у тебя солиднее сделалось. Раньше ты все улыбался, все морщинки у глаз собирал… Эх, каким ты был смешливым! Помнишь, мы тебя маленького так и называли: прищуренные глаза…
– Помню, – вздохнул Кафар.
– То все улыбался, а теперь… – Гюльсафа сделала паузу, и Кафару показалось, что этой паузой она разорвет ему сердце. – Теперь ты стал какой-то… очень задумчивый. Я еще тогда заметила, в первый твой приезд на каникулы: какой-то ты не такой стал, сам на себя не похож… Помнишь? Это в тот год, когда ты остался здесь всего-навсего на три дня, а потом сбежал, как будто там тебя дети малые ждали… – Мать снова посмотрела на него таким пристальным взглядом, что Кафар чуть было не поверил: она уже обо всем знает. – Если и вправду кто-то там тебя ждет – может, сам все расскажешь? Чтоб и я знала, в чем дело, что с моим сыном происходит…
Ни братья, ни сестры ни разу за все эти четыре года не обратили внимания на то, что он задумчив. Может, потому, что при них он всегда старался быть веселым, разговорчивым? Хотя он и при матери дурачился, как когда-то, шутил, но, видно, чувствовала мать какую-то фальшь, догадывалась, что на самом деле его гложет какая-то забота. Всегдашняя печаль, как огонь под пеплом, жгла его изнутри, но одна лишь мать почувствовала это…
– Между прочим, Гюльназ обручилась. – И снова глаза матери цепко впились в его лицо.
– Я знаю, – тихо отозвался Кафар.
– Знаешь? Откуда?
– В Баку услышал. На базаре кто-то из наших сказал.
– Родственники жениха так долго ее уговаривали… совсем надоели, вот она и согласилась… Только все же не пойму я, почему так получилось…
– Что?
– Ну… вы же любили друг друга…
Они наконец подошли к черному инжиру, посмотрели оба на треснувший угол дома. Едва ли, пожалуй, не впервые в жизни захотелось Кафару, чтобы мать завела разговор о новом доме. Но она молчала, ждала его ответа.
– Может, объяснишь, почему у вас так получилось?
Он решился.
– Мама, ты не обидишься, если я… скажу правду?
Ресницы матери испуганно встрепенулись.
– Ну что ж, говори, – разрешила она, не глядя на него.
– Нет, ты пообещай, поклянись памятью отца, что не обидишься!
– Не трогай память отца, говори, что собирался! – голос матери дрожал.
– Я, мама, я… женился.
Несколько мгновений оба они молчали. Гюльсафа поглаживала растрескавшийся ствол черного инжира.
– Да. И женат ты на разведенной женщине. С ребенком.
Кафара бросило в жар, потом в холод.
– Кто тебе сказал?
– Никто мне ничего не говорил…
– Тогда откуда же ты узнала, что я?..
– Так… Догадалась… Когда мужчина женится на девушке – у него не бывает такого утомленного, такого несчастного вида… У тебя даже смех стал печальным…
И Гюльсафа, снова сжав губы, устремила взгляд на трещину в стене дома. Кафар упал к ее ногам, обнял их.
– Мамочка, да буду я твоей жертвой, прости меня!
– Встань, – сказала мать, даже не взглянув на него. – Встань, соседи увидят. И уходи! Уходи немедленно.
И мать покинула его такой стремительной, такой нервной походкой, которая никак не вязалась с ее годами…
Кафар, все еще стоя на коленях, смотрел ей вслед и со смертельной тоской в сердце думал о том, что теперь все кончено… На этом все кончено, и мать никогда не простит его. Не простит до самой смерти.
– …Значит, ты наконец набрался мужества и все ей рассказал?
– Да, наконец-то все рассказал, – кивнул Кафар.
– Значит, вы с матерью поссорились, правильно я поняла?
– Ну… ссориться не ссорились, но она очень на меня обиделась. Ты не знаешь моей матери, если она обиделась – это на всю жизнь.
– Ай, подумать только, мир теперь нам на голову рухнет! – .расхохоталась Фарида. Смех был язвительный, злобный.
– Для кого как… А для меня действительно мир погиб теперь.
– Даже так! Ну, раз так, тогда слушай, что я скажу. Ноги этой женщины в моем доме никогда не будет!
– Да она и сама наш порог не переступит, даже если мы начнем ее умолять.
– Умолять! Еще чего! Чтобы я ее умоляла? Не приедет – и черт с ней! И чтоб братья-сестры твои тоже сюда носа не казали! Можно подумать, я из-за этого переживать буду! Ха-ха-ха! Да мне только лучше будет, спокойней, а то знаем мы вас, деревенских – дай только волю, так они тут же дом в постоялый двор превратят: один уедет, другой приедет…
Тут они оба увидели, что проснулся от их голосов Махмуд, испуганно смотрит на них.
Фарида ушла на кухню. Махмуд быстро подбежал к отцу, прижался к его ногам. Кафар погладил мальчика по голове, и Махмуд улыбнулся, спросил шепотом:
– А почему мама опять тебя ругает? Кафар подхватил сына на руки.
– Она не ругает, сынок… – сказал он.
– Я же вижу! Ты что думаешь, я не понимаю, да? Она тебя из-за бабушки ругает. – Он прижал губы к уху отца. – А почему мама не любит бабушку Гюльсафу? – Кафар пожал плечами. – А свою маму, старшую бабушку, она очень любит. Всегда нам pacсказывает про старшую бабушку.
Кафар удивился:
– Старшая бабушка? Когда это она стала старшей? По возрасту старше бабушка Гюльсафа…
– Ну да, – не поверил Махмуд. – А почему же тогда мама всегда говорит, что бабушка Басира – наша старшая бабушка?
Кафар снова пожал плечами. Махмуд оглянулся на дверь и еще тише зашептал:
– Мы к ней ходили, когда ты уезжал… А она правду говорит, что бабушка Гюльсафа никогда к нам не приедет?
– Да что ты, сынок, обязательно приедет. Разве бабушка Гюльсафа сможет прожить без тебя? Приедет и возьмет тебя с собой в деревню. Будешь там лазить по деревьям, рвать бабушке груши, яблоки.
– А на коня она меня посадит?
– На коня? Обязательно, и на коня посадит, и на ослика.
– А конь хороший? Он быстро скачет?
– Крылатый конь, он несется как ветер.
– Тогда скажи ей, чтобы она скорее приезжала! – А когда вернулась Фарида, Махмуд крикнул торжествующе:– Ты знаешь, мама, у бабушки Гюльсафы есть конь! Крылатый, быстрый, быстрее ветра! И ослик у нее есть!
– Как же, держи карман шире! – буркнула Фарида и понеслась в соседнюю комнату – там захныкала проснувшаяся Чимназ.
Махмуд хотел спросить еще у кого-нибудь – есть все-таки у бабушки Гюльсафы лошадь или нет? Но подумал, подумал и решил пока никого ни о чем не спрашивать. Насупившись, он пошел играть во двор.
Мать Кафара так ни разу к ним и не приехала.
В самом конце учебы, уже на пятом курсе, Кафар устроился на работу. День этот, пятое марта, запомнился ему на всю жизнь. Фариде он сказал об этом вечером, когда она вернулась со своей фабрики. Сначала она не поняла, в чем дело, точнее, просто не услышала его слов – у нее сегодня были неприятности: последнее сшитое ею платье не понравилось заказчице. Расстроенная, она начала ворчать прямо с порога: «Просто с ума люди посходили! Раньше эта уродина, – Фарида имела в виду свою привередливую заказчицу, – всегда в восторг приходила от моих платьев, а теперь как будто весь мир перевернулся – то не так, это не так, фасон ей не подходит. И сама все морду кривит. Не-ет, думаю, тут не в фасоне дело, похоже, все дело в том, что нашла ты, голубушка, себе другую портниху, этот ларчик у нас просто открывается. А того не понимает, что чем лучше портниха – тем дороже приходится ей платить… Хотя постой, постой… Кажется, ларчик действительно просто открывается. Не зря же эта мымра ляпнула между делом, что ее муж начальником милиции стал! Вот оно в чем дело! Ну, конечно, теперь они обнаглеют, он-то, небось, уже начал у людей на ходу подметки рвать. То-то она о себе и возомнила… – Она сердито посмотрела на Кафара. – Везет же другим женам, деньги на них сыплются, как песок на бакинских пляжах. А я тут слепну, чтобы своего мужа прокормить!..»
Вот тут-то Кафар и сказал: «Можешь меня поздравить…» Фарида подозрительно, но все же не без любопытства посмотрела на него, и Кафар улыбнулся ей.
– Да-да, можешь меня поздравить.
– Интересно бы узнать, с чем?
– С тем, что я перестану есть хлеб, которым ты меня попрекаешь.
– Да-а?.. А что такое случилось? Ты нашел золотую жилу?
– Нет, устроился на работу.
– Да, уж кому-кому, а тебе золотую жилу в жизни не найти. Да и то сказать: разве станет бог раздавать золото кому попало? Нет, бог – он как следует сначала посмотрит, что за человек…
Фарида накормила детей, уложила их спать, раскрыла швейную машину и, проклиная заказчицу: «Чтоб ты сдохла в этом платье!» – принялась распарывать платье, ушивать его в бедрах.
– Дура ты, дура, – бурчала Фарида, – еще недовольна, что в бедрах свободно. Ну, а я-то тут при чем? Что я, тебе свои бедра дам что ли? Ты благодари бога, что на таком хилом, как у кильки, теле трусы еще держатся! – последнее соображение очень понравилось Фариде, она повернулась к Кафару: – Женился бы на такой – вот тогда и узнал бы мне цену!
Кафар засмеялся, подошел к жене и погладил ее по голове. «Господи, когда же она успела так поседеть?» – подумалось ему вдруг с нежностью.
– Чего ты ржешь? И все вы, мужики, такие – только заговори при нем о другой бабе – сразу таять начинает. Будь она хоть собакой – лишь бы чужой была. Тьфу, пропади ты пропадом! Нитка запуталась! Чтоб она сдохла, эта милиционерша! Задала работенку…
– Ну и плюнь, если тяжело.
– Как это – плюнь? А вас я чем тогда кормить буду? Разве на одну мою зарплату можно прокормить пятерых? Не забывай, что хоть Гасанага и в интернате, на него тоже тратиться приходится.
– Все, с сегодняшнего дня я больше не на твоем иждивении!
– Вон как ты заговорил! Я, значит, его кормила, одевала, дала ему возможность высшее образование получить – и вот она, его благодарность!
– Когда ж это я не ценил твоих забот? – Кафар привлек ее голову себе на грудь. – Ты не так поняла, я только хотел сказать, что с этого дня тоже буду помогать тебе.
– Чем это?
– Сколько же раз можно говорить! Я сегодня на работу устроился.
– Да-а! Ну надо же! Ты представляешь, как эта сукина дочь вывела меня из себя – ничего не слышала, что ты мне говоришь, ничего не соображала, да еще я думала, что получу с этой мымры деньги, куплю мяса – у нас мясо кончилось, – а она мне так ничего и не заплатила… Нет, ты правду говоришь? А как же твоя учеба?
– Ну что – буду учиться и работать. Все равно ведь скоро уже конец.
– Какой конец? А аспирантура? Ты ведь говорил, что будешь в аспирантуру поступать, ученым станешь! Значит, что, просто мне зубы заговаривал? Да? Морочил голову?
– Зачем? Буду работать и в аспирантуре учиться. Заочно. А то уж я совсем тебя замучил.
