Текст книги "В тупике"
Автор книги: Сабир Азери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– Да для чего?
– Об этом мы уже говорили. Во-первых, мы догадываемся, что покойная вам не родственница…
Фарида, видимо, из предосторожности, из опасения, как бы это все не кончилось неприятностями, сказала:
– Видите ли, это наша соседка. Давняя соседка. У нее в Нардаране живут дочка и внуки. Мы им сообщим, чтобы они приехали.
Врач стал совсем непреклонным:
– Вот как… Ну что ж, и говорить не о чем – мы обязательно должны увезти тело для вскрытия. Вы официально вызвали нас, вызов зафиксирован, зачем нам это надо, чтобы у нас завтра были неприятности?
Кафар пробормотал негромко, словно самому себе:
– Она была верующая, наша бабушка Сона. А у верующих вскрывать покойного считается грехом.
Врач ответил, записывая что-то:
– Но вот те же ее родственники… Ведь им всякое может прийти в голову, разве нет? Женщина старая, может, у нее были какие-нибудь сбережения, а дочь знала о них… Начнут, не дай бог, таскать вас… Так что вам же лучше…
В конце концов тело старой Соны все же увезли.
Они с Фаридой, провожая машину, вышли на улицу, долго смотрели вслед «Скорой помощи». А когда вернулись, им показалось, что двор словно бы опустел. От флигелька старой Соны несло печалью. Дверь в него была открыта, Кафар нашел ключ, запер на всякий случай дом и протянул ключ Фариде. Но Фарида его не взяла.
– Зачем он мне?
– Убери, потом отдадим дочери. Ты, кстати, знаешь, где она живет?
– Н-нет, не знаю… Хотя адрес у меня где-то записан. Постой, постой, там же должен быть и телефон. Был случай, она однажды сильно заболела, попросила меня позвонить…
Они поднялись наверх. Фарида перерыла весь дом и наконец отыскала номер телефона – он был записан на обложке одного из журналов мод. Кафар яошел сообщить дочери Соны печальную новость.
В тот день Фарида с Кафаром уснули поздно. Они долго еще сидели друг против друга, молча пили чай. Наконец Кафар не выдержал.
– Все хочу у тебя спросить, да каждый раз что-то мешает… Что, старая Сона и в самом деле завещала похоронить ее в Нардаране?
– Конечно, – удивилась Фарида. – Перед смертью, когда ты побежал за врачами, она мне и сказала.
– Я знаю, почему она хотела, чтобы ее похоронили именно там.
– Знаешь? Откуда?
– Вообще-то она мне про это давно говорила. Чуть не каждый раз, как я заходил к ней, говорила: скажи дочке, чтоб обязательно меня в Нардаране похоронили.
– Интересно, а почему именно там?
– Да ведь они нардаранцы. И ее родители оттуда, и вся родня. А что она тебе еще успела сказать? Или ничего?
– Еще? А говорила, что видела ночью во сне сына. Сказала, а сама повела глазами на тутовое дерево, на свой флигель. И так, знаешь, грустно посмотрела, что у меня аж сердце чуть не разорвалось. Правда, правда. Ни разу в жизни не видела такой грусти в глазах ни у кого. До сих пор эти глаза забыть не могу.
– Да… старая Сона… Хорошим она была человеком.
Фарида вздрогнула: так вдруг перекликнулись слова мужа с последними словами старой Соны. А последнее, что она сказала Фариде, было: «Не мучай Кафара, Фарида! Он ведь очень хороший человек, у него такое чуткое сердце, а ты…» Да, сердце у него чувствительное, больше, чем надо бы мужчине… И вдруг она вспомнила, как они искали лекарство для старой Соны.
– Слушай, а откуда у тебя взялись сердечные капли?
– Какие капли?
– Ну, которые ты давал старой Соне.
– Это мои.
– Твои? У тебя что, сердце болит?
– Да так… Иногда.
– А почему ты до сих пор ничего не говорил мне?!
– А зачем? Зачем я еще тебя буду расстраивать, какой смысл?
И вдруг Фариде бросилось в глаза, что виски у Кафара уже совсем седые. Она вздохнула.
– Да-а… и мы тоже стареем… Идем-ка спать, ведь завтра с утра на работу. Оба сегодня устали… Знаешь, у меня даже колени ноют.
– Еще бы! Столько простояла на кладбище – вот и ноют.
– Царствие небесное старой Соне, но все-таки эти моллы ужасно долго молятся, верно?
Кафар ничего не ответил ей. Он и впрямь очень устал за сегодняшний день; к тому же его еще на кладбище начал бить такой озноб, как будто на дворе был не май месяц, а глубокая холодная осень.
Они легли, но долго почему-то оба никак не могли заснуть. То ли думали о смерти, то ли о старой Соне; лежали молча, не в силах заговорить друг с другом… Кафар думал о старой Соне, и вспоминалась ему почти такая же старенькая мама. Почему-то пришла в голову страшная мысль о маминой смерти, о том, что и она вот так же может умереть в одиночестве, а они, ее дети, узнают об этом время спустя, и ни один из них не услышит ее последних заветов. Чтобы отогнать эти жуткие мысли, он обнял Фариду – все-таки близкий, такой теплый человек… Фарида даже не шевельнулась – чувствовала, видно, чем вызвана его ласка. Но все-таки то, что Кафар был рядом, обнимал ее, принесло Фариде какое-то облегчение: ведь и ее душа была сейчас объята кошмаром – она никак не могла забыть полные печали глаза старой Соны…
Второе событие произошло три дня спустя. Их посетил представитель жилищного управления, который ругался на чем свет стоит и заявил, что делает им последнее официальное предупреждение: чуть ли не сегодня же они должны собраться и переехать, потому что уже завтра сюда пригонят машины, начнут сносить их квартал.
Так оно и получилось: уже на следующий день приехали рабочие из жилуправления, прибыл бульдозер, и дома, которые бог знает в каком веке, кем и за сколько лет были построены, начали сносить. Добрались и до их двора – пришли рабочие, спилили тутовое дерево, а потом бульдозер еще полдня выковыривал пень. Оказалось, за время своей жизни тутовое дерево пустило такие корни, что они потянули за собой чуть ли не весь асфальт во дворе.
А восьмого мая они переехали. В тот самый, уже знакомый нам дом в одном из тупиков Ичери шехер…
Они кончили заносить вещи в дом уже поздно ночью, и все в квартире было, как при всяком переезде – кругом беспорядок, вещи загромождают проходы, ни приткнуться, ни присесть попить чаю. А утром следующего дня Фарида и Кафар, а вместе с ними и дети, снова и, снова обходили свой новый дом, прикидывая, где у них тут что будет. Комнаты были большие, с высокими потолками. И еще просторная веранда. И кухня здесь была большой, а сбоку от нее – крохотная, но очень аккуратненькая душевая. Фарида не могла скрыть своей радости.
– Расположение комнат немного на наш старый дом похоже, верно? А стены! Обрати внимание – какие толстые, каменные… Просто замечательно – летом здесь будет прохладно, а зимой – тепло. Да, знали люди в старину, как надо дома строить… Ей-богу, расположение комнат, как у нас там. Одно только отличие – здесь две проходных комнаты… А в задней, пожалуй, темновато будет. Но ничего, верно? Устроим там спальню. А веранда – просто чудо! Смотри, насколько длиннее и шире нашей старой! Такая веранда – прекрасная вещь, в комнатах всегда чистота будет. Вот эту комнату мы возьмем себе, согласен? – Фарида улыбнулась. – А те две отдадим детям, пусть учатся спокойно, не мешают друг другу. И те, кто к нам приходить станет – им тоже мешать не будут. И вообще, они уже выросли, пусть в разных комнатах спят. – Чимназ при этих словах покосилась на свою круглящуюся под кофточкой грудь и покрылась румянцем. – А из веранды я, пожалуй, гостиную сделаю. Смотри, какая она громадная. Я ее обставлю, сошью, что надо, на окна, на двери, настоящая зала будет! Так, а куда мы пристроим мою «правую руку»? «Правую руку», то есть ваше хлебное дерево, я поставлю… – Она обвела квартиру глазами. – Поставлю ее в комнате Махмуда. Все равно уже в последнее время по ночам много шить не могу, в глазах темно. Когда мне надо будет поработать, Махмуд перейдет к сестре… Хотя нет, так не пойдет, от машинки будет шум, из-за шума им и в голову ничего не полезет… Может, на веранде поставить? И на веранде нехорошо – тогда она не похожа станет на залу… А, ничего! Поставлю в нашу с тобой комнату. А что? Будет стоять в углу, что уж тут такого плохого? – Она обернулась к Кафару. – Что скажешь-то? Решено, пусть стоит в нашей с тобой комнате. А вон в том углу, перед зеркалом, поставим твой письменный стол. Ну что ты смеешься? Купим стол и поставим. До сих пор у нас тесно было, вот я и не покупала, а теперь куплю… Да, что и говорить, комнаты просто великолепные..
– Спасибо Фараджу Мурадову, – не без самодовольства напомнил Кафар. – Что значит – друг детства. Он тогда так хорошо принял меня, я даже не ожидал. Нет проблем, говорит. Поскольку, говорит, с одной стороны, вы имеете право на получение квартиры в центре города, а с другой – ты мой школьный друг, пусть это будет тебе как бы подарок от меня…
– Хвастаешь, а ведь если бы не я, – ты бы к нему и не пошел.
– А я разве скрывал, что шел туда неохотно? Во-первых, ты знаешь, просить не люблю. А во-вторых, думал, друг-то он друг, но ведь должность, бывает, так меняет человека. Может быть, не признает или не захочет признавать… А он узнал в ту же минуту. Обнял, даже поцеловал – и это при людях. Там, в кабинете, у него уже сидело двое, так он и им сказал: это, мол, мой школьный товарищ. А когда я уходил, проводил меня до самой двери.
– Ладно, ладно, похвалился – и будет. Главное, что хоть какая-то польза и от тебя за все эти годы. – Они теперь опять перешли на кухню. – Одно только не нравится мне: ведь это глупость кто-то сотворил, когда сделал еще один вход на кухню с веранды. Надо будет заделать его, обязательно заделаем, а то на залу не похоже. Да еще и все запахи с кухни и на веранду, и в комнаты идти будут.
– Ну, это потом. Поставишь мне хорошее угощение – я тебе сам все и сделаю.
– Хорошо, хоть это ты еще можешь.
Фарида обмерила двери, обмерила окна веранды, чтобы сшить на них занавеси и портьеры.
– Интересно, а как это все же получилось, что такая квартира в самом центре города – и пустая оказалась? А?
– Почему пустая? Она занята была, здесь один полковник жил, теперь его перевели в Москву.
– Нет, все-таки очень симпатичный тупик. – Фарида распахнула окно на веранде, чтобы получше разглядеть место, где она теперь будет жить. – О! А вон идет та, которую я так ненавижу.
Кафар заинтересовался:
– Кого это ты ненавидишь?
– Ну как там ее?.. Гемер-ханум, что ли…
– Что это так? Ведь вы же одно время были как сестры. – Кафар узнал толстую заказчицу. Теперь она стала еще полнее и шла, с трудом передвигая ноги.
– А ты что, не помнишь разве, как она перестала ходить ко мне? Не понравилось, видишь ли, как я шью, нашла себе другую портниху.
Гемер-ханум вошла в двери дома, что стоял справа от них. У въезда в тупик виднелась новая «Волга» молочного цвета. Из машины вышел молодой парень, с трудом волоча за собой тяжелую корзину, скособочась, скрылся в тех же дверях, что и толстуха.
– Наверно, тут ее новая портниха живет. – Может быть, – видно было, что Фарида расстроена. – А что, если она сама здесь живет? Постой, постой, кажется, эта дрянь говорила, что как раз в Ичери шехер живет…
«Это просто несчастье, если она здесь живет, – подумалось Кафару. – Слава богу еще, Фарида с ней в ссоре, а то бы ее из дома нельзя было выжить».
– Ну ничего, сегодня же я все выясню!
И Фарида действительно выяснила все в тот же день. Вечером она показывала Кафару на дома и объясняла ему: «В первом доме слева живет семья рабочего. Муж на Нефтяных Камнях вкалывает, жена тоже вкалывала, теперь по болезни на пенсию вышла. У нее, у несчастной, уже дважды инфаркт был. В следующем доме живет Гамида-муаллима, вдова. У нее есть дочь, которая отсюда переехала к мужу и живет теперь в микрорайоне. А в доме справа как раз эта дрянь живет, представляешь? Оказывается, у нее муж ученый. Какой-то, что ли, академик. Я ведь тогда и не спрашивала, кто ее муж…»
– Да? Узнать бы, какая у него специальность…
– Бог его знает, какая у этого академика специальность. А тебе-то зачем?
Кафар ничего не ответил ей, но подумал, что если бы этот академик был филологом – может, и ему помог бы… Как между добрыми соседями водится..
Но вспомнив, чему учила Гемер-ханум Фариду, он весь передернулся от гадливости. «Да пропади они пропадом, больно мне нужна помощь таких вот!..» Чтобы не думать больше о Гемер-ханум и ее муже, Кафар пошутил:
– Ну ты и молодец! С такими талантами тебе не на швейной фабрике, а в уголовном розыске работать.
– А что… могла бы и в уголовном розыске, – серьезно ответила Фарида. – Клянусь жизнью Балаги, через месяц бы подноготную всех, кто в этом городе живет, знала!
Кафар заглянул к детям. Махмуд и Чимназ разбирали свои вещи, делили территорию: это твое место, это мое, нет, чур, здесь я сидеть буду… Кафар решил, что пришла пора и ему последовать их примеру. Он начал распаковывать свои книги, аккуратно уложенные в картонные коробки.
И вдруг на улице что-то оглушительно загрохотало. Фарида вздрогнула испуганно, и тут загрохотало еще, потом еще. В небе над морем вспыхнули бесчисленные разноцветные огни. Махмуд и Чимназ подбежали к окну, закричали в восторге:
– Ур-ра-аа!
Кафар тоже подошел к окну, к детям.
– Салют, – вздохнул ен, вспомнив о старой Соне. – Ведь сегодня праздник, День Победы.
Все взлетали и взлетали над морем яркие звезды салюта.
Чимназ, зачарованная этим зрелищем, сказала грустно:
– Эх, если бы мы сейчас были на набережной… Наконец салют кончился. Только изредка еще вспыхивали то тут, то там блестки последних ракет. Фарида прикрикнула на детей:
– А ну, хватит лоботрясничать! Идите занимайтесь своим делом! Вы теперь этих салютов столько еще насмотритесь, раз около самого моря живем. Теперь, когда захотим, тогда и выйдем, погуляем по бульвару. А то я даже забыла, когда в последний раз на бульваре-то была…
Умолкли залпы пушек, с ними погасла последняя гроздь салюта, и сразу вдруг повсюду наступила тишина…
Третьим событием было то, что архив, где работал Кафар, перевели в новое пятиэтажное здание. И вообще, как считала Фарида, Кафару понемногу начало везти.
Четвертое событие было для Кафара связано с неприятностями. Сейчас он не мог понять, как терпел такое долгое время, почему не решился раньше? А как решишься? Как перечеркнешь почти пятилетние мучения? Но теперь решение его было твердым и бесповоротным: ноги его больше не будет в доме у его научного руководителя, у этого гнусного Кестебека,[6]6
Кестебек – здесь: «бочонок», низенький, толстый человек.
[Закрыть] довольно! Хватит, и так он пять лет на него работал, как мальчишка, ждал его благодеяний!
А ведь он бы, наверно, и дольше терпел, если бы не вся эта история на даче…
Этот самый Кестебек – так называл про себя Кафар своего научного руководителя Муртуза Набиева – сказал ему: «Я прочитал вторую главу, приезжай в воскресенье на дачу, там и поговорим».
Кафар уже обещал Фариде и ребятам пойти с ними в воскресенье в кинотеатр «Араз», где шел новый индийский фильм. Пришлось объясняться с Фаридой, растолковывать ей, в чем дело. И вот вместо кино он в воскресенье с утра отправился за город. Кафар вез с собой арбуз, дыню, и груз этот по жаре оттянул ему все руки. Дача Кестебека была в Нов-ханах, рядом с Желтой скалой – далеко от дороги. Наконец он добрался до места, увидел Кестебека с сыном и дочкой – все трое в шортах пили чай под навесом, похожим на гриб. Он поспешил вручить арбуз и дыню жене Кестебека, единственной из всей семьи одетой прилично.
Под грибком стоял круглый стол на одной ножке, вокруг стола была устроена скамейка, на которой и восседал Кестебек с детьми, а Кафар так и остался стоять рядом. Он изредка поглядывал на дочку Кестебека. Она была такая же полная, как и отец, низкорослая, и такая же смуглая, почти черная. «Интересно, женится кто-нибудь на ней?» – машинально подумал Кафар. Девушка тоже исподтишка разглядывала его. Встречаясь с ней взглядом, Кафар каждый раз краснел, и это доставляло дочке Кестебека удовольствие. Иногда она нарочно наклонялась, и тогда в вырезе ее чрезмерно открытой майки с надписью «АББА» чуть ли не полностью открывалась грудь. Кафар так и стоял бы на ногах, если бы девушка наконец не сказала ему:
– Может, вы все-таки присядете, Кафар-муаллим?
– Да-да, садись, садись. – Можно было подумать, что Кестебек только сейчас увидел Кафара. – Такая жара, что при моей комплекции, – он показал на свой волосатый, свисающий чуть ли не до колен живот, – никак не могу остынуть. Все внутри так и горит, честное слово. Сходи, ради бога, Кафар, принеси из холодильника пару банок пива. Ты ведь знаешь, где у нас холодильник?
Уж кто-кто, а Кафар то отлично знал, где что на этой даче находится. Вот, к примеру, гараж – он помнил каждый его камешек, потому что каждый камешек перетащил собственными руками. Сейчас ворота гаража были распахнуты, в них виднелись «Жигули» шестой модели.
Кафар с трудом разыскал то, за чем его послали – он впервые видел пиво в банках. Поэтому, когда Кестебек сказал: «Открой, налей в стаканы», он остановился в замешательстве.
– Ты что? Не знаешь, как открывать? Э… вот видишь? – Кестебек взялся за маленький язычок, торчащий из крышки банки. – Вот смотри: берешь за эту штуку, тянешь… Оп, и готово! – Пиво брызнуло из маленького отверстия, Кестебек разлил его в три стакана. – А ты что, разве не пьешь? Сходи принеси стакан и для себя.
Кафар снова поднялся, но дочка Кестебека остановила его.
– Пожалуйста, Кафар-муаллим, – сказала она, протягивая ему свой стакан. – Я не очень пиво люблю, мне больше шампанское нравится. Я уже положила в морозилку, чтобы остудить.
Кафар глотнул пива.
– Ну, как? – поинтересовался Кестебек. – Хорошее, – вежливо сказал Кафар.
– Не просто хорошее, а великолепное! – Кестебек почмокал губами. Великолепное!.. О-ха-ай, вот теперь немного прохладнее стало. Это мне отец одного из аспирантов прислал. Спасибо ему – знает, что я обожаю финское пиво, и всегда мне его присылает. Прекрасный, культурный человек. Заведующий базой. Он, бывает, и чешское присылает и немецкое… Тоже хорошо, но финского пива никакое другое не заменит… Вот в этом-то и вся прелесть дачи: сидишь себе в тенечке, потягиваешь пивко. А если у тебя к тому же и приятный гость, – от этого жизнь еще прекрасней делается.
Кафар приходил в себя от жары, от дороги и думал о том, как было бы замечательно, если б и у него была дача, и он сидел бы вот так же со своими детьми, отдыхал бы в тенечке… А Махмуд и Чимназ валялись бы на чистом теплом песке, загорали, бегали к морю купаться, прыгали бы у воды, как вон те дети…
Кафар мечтал об этом всякий раз, как приезжал сюда.
От дачи Кестебека до моря было метров триста – четыреста – вон он и пляж, там как всегда полно народа, тесно выстроились в ряд вдоль всего берега машины. Чуть поодаль несколько парней и девушек гоняли мяч ногами. Над морем взлетал другой мяч, побольше – это дети играли в воде в волейбол. Радостные крики девушек доносились даже сюда. Над головами людей то стаями, то по одной пролетали чайки… Кое-где на берегу виднелись палатки…
Он посмотрел вдаль – и там видны были машины, рядом с некоторыми загорали парочки.
Подул легкий ветерок и шевельнул курчавые, жесткие волосы на груди Кестебека. Он радостно вздохнул полной грудью.
– О-ха-ай, как хорошо, прохладой повеяло. Ради бога, Кафар, сходи принеси еще пива. Только ты носи по одной банке, а то они тут же согреваются, вся прелесть пропадает. Если пиво теплое – это уже не пиво, можешь его вылить…
Кафар сходил за новой банкой. Он только теперь заметил, что в верхнем отделении охлаждается тушка ягненка. Ягненок был очень жирный, как раз для шашлыка. Снова подумалось ему о своей семье. Дома мясо кончилось. Интересно, сможет Фарида купить мяса хоть сегодня?
– Знаешь, почему я пригласил тебя? – Кафар очнулся от своих мыслей. Снова зашипело, выплескиваясь, пиво, на этот раз Кестебек пил прямо из банки. Наконец утер губы и посмотрел многозначительно. Кафар обрадовался: похоже, Кестебек наконец-то решил перейти к делу.
– Ну… вы же сказали, что прочитали вторую главу…
– Что?! А, да-да, прочитал. Об этом мы с тобой еще поговорим Попозже, когда разъедутся гости. Я, знаешь, к часу дня пригласил тут нескольких друзей и вспомнил, что ты прекрасно делаешь шашлык. Вот и хочу угостить друзей осетриной и ягненком.
Тут в разговор вступил сын Кестебека. – Сделайте побольше рыбного шашлыка, папа, хорошо? Может, и мои друзья подъедут.
– Пожалуйста, пожалуйста. Сколько хочешь, столько и приглашай. Рыбы у нас много.
Жена Кестебека, которая только что намыла целый таз зелени и поставила его под крыльцо, взялась было перебирать рис, но вдруг сказала встревоженно:
– Муртуз, мы опозоримся!
– Это еще почему? – Кестебек даже поперхнулся пивом.
– Забыли красный перец купить. А какой же это салат без красного перца, вся прелесть салата в его остроте. Тем более, что твои гости любят острое.
Жена Кестебека славилась отличным салатом: с тех баклажанов, помидоров, красного перца, что нанизывались на шампур вместе с бараниной, она потом снимала кожуру, перемешивала, посыпала все мелко нарезанным луком, и салат у нее получался просто умопомрачительный.
– Гм, это плохо. Очень плохо. – Кестебек нахмурился. – Где же твоя память-то была?
Жена буркнула:
– Оставь, при чем тут память. Разве все упомнишь, когда столько покупаешь…
Тут сын, внимание которого было привлечено людьми на соседней даче – среди них была очень красивая девушка, быстро сказал:
– Па, дай машину! Я сейчас за двадцать минут в Сумгаит сгоняю и куплю. – Сын у Кестебека был красивый, белолицый, похожий на мать. У него были большие черные глаза, загоравшиеся всякий раз, когда он смотрел в сторону девушки с соседнего участка. Он встал в нетерпении. – Ну, дашь машину?
– Нет, в такой день машину брать не стоит. Сам разве не видишь, что сейчас на дорогах делается? Машины одна за одной носятся, как пули, водители многие выпивши… Столкнешься еще с кем-нибудь.
Мать согласилась с мужем.
Между тем на соседней даче шло приготовление к купанию. Все, а вместе со всеми и та девушка, по-скидывали с себя брюки, халаты, платья и побежали к морю. Фигура у девушки была столь же прекрасна, как и ее лицо. Высокая, стройная, покрытая шоколадным загаром, она вдруг закричала громко:
– Аида купаться! – и оглянулась в их сторону.
– Ну, не хотите, как хотите. Тогда я пошел. – И сын бросился вслед за компанией.
Мать проворчала, глядя ему вслед:
– Ну что за необходимость, сынок, лезть в самый солнцепек в воду? Ты же утром купался…
А отец крикнул:
– Чтобы в час был здесь! Забыл разве: твой руководитель приедет! Если ты не придешь – он обидится.
Но сын ничего не ответил ни отцу, ни матери. На дороге, отделяющей дачи от моря, он нагнал соседей, пошел с ними рядом.
Дочь Кестебека взглянула на Кафара и вздохнула так, что, казалось, сейчас лопнет майка с надписью «АББА».
– Я бы тоже на пляж пошла, – сказала она.
– Ты и без того черная как уголь, – окончательно рассердилась мать, – иди загори еще! Лучше бы мне помогла. – Она снова повернулась к мужу. – Ну, так что же с перцем делать?
Кестебек почесал грудь, утерся полотенцем, висевшим на спинке скамейки, и посмотрел на Кафара. Поняв значение этого взгляда, Кафар, запинаясь, сказал:
– Муртуз-муаллим, я уже и третью главу написал… Если вы прочитали вторую…
– Не спеши, сынок, не спеши. Наука не уважает поспешности, она любит глубину, всесторонность исследования. Ладно, обо всем об этом мы с тобой попозже поговорим. Написал – и хорошо сделал, прочитаю и третью. А пока у меня к тебе небольшая просьба. – Кафар при этих словах опустил глаза, уставился в землю. Его даже пот прошиб от злости. – Ты ведь слышал сейчас: мы перец купить забыли. А без перца – и салат не салат, а, сынок? Клянусь богом, что касается меня, то я бы вполне и без салата обошелся, но вот руководитель сына… он просто обожает этот салат; если на столе не будет салата – считай, все застолье насмарку. Съезди-ка давай в Сумгаит, купи два три кило перцу.
– Куда его столько? – проворчала жена. – Хватит и килограмма, он на следующий день уже совсем не тот…
– Ладно, килограмм купи. Жена, дай Кафару корзину и денег не забудь.
Кафар покраснел.
– Не надо ни денег, ни корзины. На базаре полно бумажных кульков. – Кафару не удалось скрыть раздражение в голосе.
– Хорошо, езжай тогда скорее, уже двенадцатый час. Ты знаешь, как доехать до Сумгаита? Вон там, видишь, люди на остановке автобуса стоят? Очень удачно получается: один из этих автобусов заворачивает в Новханы; сейчас вернется, на нем и уедешь.
Кафару хотелось бежать, как можно скорее оказаться подальше отсюда; но бежать было трудно, ноги вязли в песке. «Босиком бы, – подумал он, – босиком по песку быстрее». Он бы и разулся, если бы не знал, какой раскаленный сейчас песок, если бы не жаль было носков…
После ухода Кафара дочь Кестебека сразу заскучала, сказала отцу сердито:
– Нехорошо ты поступаешь! Машина в гараже, а ты чужого человека на базар гонишь. Он же тебе не мальчишка, взрослый уже мужчина, да еще и с характером…
– Не суй нос не в свои дела! – рассердился Кестебек. – Когда я для него стараюсь – это хорошо или плохо? Ты что думаешь, легко кандидатом наук стать? Когда-то и со мной поступали точно так же. Да у меня еще совесть есть, я еще его не сильно мучаю…
Девушка надела на голову сомбреро и ушла в глубь участка, к виноградникам. Она шла, подпрыгивая, чувствовалось, что песок обжигает ей ноги…
…Добравшись до Сумгаита, Кафар направился прямым ходом не к базару, а на автобусную станцию. А оттуда с первым же автобусом домой, в Баку.
«Нет, ну надо же, до чего обнаглел! Машину ему жалко, своего сына ему жалко – съезди, Кафар, за перцем! Ну, не волнуйся – привезу я тебе перец, а потом, как всегда приготовлю шашлык, а потом ты, как всегда, будешь хвастать перед гостями: чувствуете, какой я вам шашлык замечательный приготовил! Нет, хватит! Прошли те времена! Пять лет терпел, пять лет вел себя, как последний дурак. Да, я твой аспирант, но не слуга же! Плевал я на эту науку, если ученым надо таким образом становиться! Что я, умру, что ли, с голоду, если кандидатом не стану? Руки-ноги у меня есть, глаза есть, голова на плечах, как-нибудь своих детей прокормлю… А интересно бы посмотреть: гости Кестебека уже, наверно, пожаловали. Да, пожаловали – второй час. Он сейчас, наверное, готов от злости лопнуть. Ну и пусть лопается! Если есть бог – пусть Кестебек лопнет от злости! Не-ет, больше уж я к нему не вернусь… Вот только что я теперь скажу Фариде? Что на работе скажу?»
Впрочем, что скажут сослуживцы, волновало его сейчас меньше всего – им, пожалуй все равно, даже лучше будет, если Кафар останется таким же, как они все.
Но с Фаридой все вышло совсем не так, как ему представлялось. Он терзался, не знал, как ей сказать обо всем, но она сама же и избавила его от этих мучений…
…Как-то вечером к ним нежданно заявилась соседка Гемер-ханум. Собиралась к кому-то на свадьбу, и вдруг, когда надевала совсем новое платье, сшитое специально к этому дню, разошелся на рукаве шов. Конечно, платьев у нее хватает – это она повторяла с особой гордостью не один раз, – но ведь она уже обещала подругам, что будет сегодня именно в этом, фиалковом платье…
Гемер-ханум была так убита – казалось, будто она оплакивает чью-то безвременную кончину. Фари-да, сразу все поняв, начала жаловаться на головную боль: «И собственные-то мои клиентки давно уже ждут – одной платье обещала, другой, а сама ничего делать не могу – так голова болит». Гемер-ханум чуть не на колени рухнула перед ней.
– Заклинаю тебя жизнью твоих детей, дорогая, только выручи меня. Я знаю, ты на меня в обиде, но, клянусь аллахом, я к тебе перестала ходить только потому, что одно время болела сильно. – Фарида насмешливо посмотрела на нее, и Гемер-ханум запнулась. – Не веришь? Я так долго валялась с больными почками, что муж, пожалев меня, сам нашел какую-то портниху. Она ко мне прямо домой приходила.
Ну, и Фарида не упустила случая поддержать свою портновскую марку.
– А-а, так ты что же, думаешь, из-за этого я на тебя могла обидеться? Да у меня и так от заказчиц отбоя нету!
– Конечно, конечно, дорогая, за такой портнихой, как ты, клиентки должны табунами ходить. – Гемер-ханум говорила, а сама все поглядывала на часы. – Ну выручи, родная моя, выручи.
– Ладно, что поделать, – притворно вздохнула Фарида. – Мы ведь все-таки соседи, не могу же я соседке отказать.
Гемер-ханум достала из сумки пачку двадцатипятирублевок.
– Бери сколько хочешь, считай, что шьешь мне новое платье, только сделай!
– При чем тут деньги! Я не из-за денег. – Фарида с силой вырвала платье из рук Гемер-ханум.
– Да нет, что ты, Фарида, клянусь богом я не поэтому… Просто каждый труд должен быть оплачен… Все равно бы ведь заплатила – не тебе, так другой.
Фарида примерялась к рукаву, а сама все думала: «Ишь, как соловьем разливается. Верно говорят: проклятая нужда – она и царя заставит к нищему обратиться… Вот так вот – заставила я тебя умолять, а ведь могла бы ты и раньше об этом дне подумать!»
Фарида раскрыла швейную машинку и, когда сердито просовывала платье под лапку, зацепила иголкой, вытянула на платье петлю. В другое время Ге-мер-ханум вышла бы из себя, но сейчас она предпочла покрепче держать язык за зубами.
Наконец «Зингер» завел свою мягкую ровную песню.
Кафар давно заметил: какой бы злой, какой бы раздраженной ни была Фарида, стоило ей сесть за шитье, как уже через пять минут лицо ее добрело, разглаживалось, глаза начинали светиться радостью…
Он однажды сказал ей об этом. «Ты прав, – согласилась Фарида, – каждый раз, когда я сажусь шить платье, мне кажется, что шью свой подвенечный наряд. Вот сейчас сошью, надену и пойду к жениху…»
Фиалковое платье было приведено в порядок. Как ни пыталась Гемер-ханум на радостях расплатиться с Фаридой – та стояла на своем: не за что тут брать деньги, она оказала услугу по-соседски. Гемер даже было оставила двадцать пять рублей на столе, но Фарида тут же сунула деньги обратно ей в сумку. Наконец Гемер-ханум сдалась. «Ну ладно, – сказала она, – я твоя должница. Большое спасибо, Фарида, не забуду твоей доброты».
И в самом деле, не забыла. Чуть ли не на следующий день Гемер-ханум пришла к ним со свертком.
– Это тебе подарок, – сказала она и выложила на стол трехметровый отрез нарядного вельвета. – Сошьешь кому-нибудь из ребят костюм. Это французский, его так просто не купишь – мужу по знакомству достали.
– Спасибо. Действительно, отличный вельвет. Сколько я тебе должна?
Пришла теперь очередь Гемер-ханум отказываться от денег и обижаться. «Подарок есть подарок. Ты мне услугу – я тебе приятное». В конце концов Фарида унесла отрез в комнату. Чувствовалось, что Гемер-ханум сегодня не спешит, и мало-помалу обе женщины увлеклись беседой.
Разговор у них шел о том о сем – обо всем на свете, пока не перешел наконец на самую страшную, самую опасную для Кафара тему. «Вам бы надо как следует отремонтировать дом», – заметила Гемер-ханум, еще в прошлый раз пристально рассматривавшая все у них в квартире.
