Текст книги "В тупике"
Автор книги: Сабир Азери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Сабир Азери
В ТУПИКЕ
В тот вечер по берегу моря прогуливался без всякой видимой цели худощавый мужчина лет пятидесяти пяти со старенькой черной папкой под мышкой. Наконец мужчине надоело и бесцельное это шатание, и крики вспугнутых ям чаек. Пора было идти домой, тем более, что начали уже опускаться сумерки, на набережной зажглись фонари, и лица прохожих, освещенные их светом, сделались желты, как у покойников. Этот мертвый свет подействовал на мужчину угнетающе.
А может, дело было вовсе не в свете, а в том вопросе, который он задавал себе сегодня весь день. Вопрос мучил, занимал все его мысли: «Кого мы в конце концов обманываем? Разве непонятно, что обманываем мы только самих себя? Но для чего, для чего это? Во имя чего?»
Он медленно побрел прочь, ощущая собственное бессилие, вечную усталость, болезненную ломоту во всем теле…
Настроение у него испортилось совсем, одни и те же мучившие его с самого утра вопросы возникали неотвязно в воспаленном мозгу…
И с каждым вопросом он все ускорял и ускорял шаг, перейдя в конце концов чуть ли не на бег…
Он свернул на узкие улочки Ичери шехер,[1]1
Ичери шехер – досл, «внутренний город», старая часть Баку.
[Закрыть] задыхаясь, вбежал в свой тупик, и тут же в уши ему ворвался раздирающий душу скрежет тормозов. Перед тем, как потерять сознание, он успел только понять, что из родного тупика летят прямо на него темно-красные «Жигули»…
Парень и девушка, что были в машине, сидели, как в столбняке, не в силах пошевелиться.
Девушка, очевидно, ударилась лицом о ветровое стекло, когда машина тормозила – лоб ее был весь в крови, а в стекле змеилась тонкая трещина. Наконец, почувствовав, как по лбу стекает что-то теплое, девушка прикоснулась к лицу и вскрикнула. От этого ее крика очнулся и парень, достал платок, вытер кровь на лице, выдавил дрожащим голосом:
– Не ори, ничего страшного.
Эти слова на какое-то время успокоили девушку. Но ненадолго – вскоре ее начало трясти.
– Он умер, да? Парень пожал плечами.
– Если б жив был – наверное, уже встал бы… А, черт, что же теперь делать-то? Может, смыться?
На этот раз пожала плечами девушка.
– Если узнают еще и об этом, все пропало.
Все еще сотрясаясь от дрожи, она смотрела на парня.
– Ты понимаешь или нет? Если мы сейчас попадемся, то все – накрылась наша загранка. На всех мечтах сразу крест придется ставить. Хоть это-то ты понимаешь?
Девушка сидела, съежившись, и ничего не отвечала.
Наконец парень решился, включил зажигание, и тут в тупике появилась женщина. Увидела человека, распростертого перед машиной, кровь, залившую асфальт вокруг него, она медленно отступила на шаг-другой и вдруг закричала:
– На помощь, люди! Кафара нашего убили!
И тут же кинулась к машине, махая обеими руками, показывая, чтобы парень подал назад. От неожиданности тот даже выронил ключ, с трудом нашарил его под ногами и кое-как отъехал от тела. Глаза его застилала какая-то пелена; и этот тупик, из которого он выезжал по меньшей мере раз десять в день, казался теперь невозможно узким.
Кафар Велизаде еле разбирал, о чем говорилось в соседней комнате. Собственно, слышен ему был только низкий мужской голос. Постой, постой, да это же их сосед, академик Муршудов. Да-да, точно, он. «Что же делать, сестра, что делать, раз такое несчастье приключилось, – басил академик. – Несчастный случай, клянусь аллахом, я думаю, надо простить парню… Даже Маркс говорил как-то, что жизнь полна такими вот случайностями. Типичный несчастный случай, клянусь аллахом. С кем угодно такое может случиться. Хорошо еще, слава аллаху, что без смертельного исхода обошлось, страшно даже подумать… Я думаю, вы найдете силы по-соседски все простить. Ведь не случайно же у нас говорится, что сосед – ближе родственника».
В ответ раздались всхлипывания Фариды.
Потом в соседней комнате наступила относительная тишина. Не слышно было больше Кафару ни баса соседа, ни плача жены.
Но разговор в соседней комнате продолжался, просто Фарида прикрыла дверь в комнату. Академик Муршудов говорил ей:
– Я об одном только прошу вас: никому пока не сообщайте, хорошо? О враче не беспокойтесь – я его уже вызвал. Самый талантливый профессор в Баку, нейрохирург, золотые руки, честное слово! За каких-нибудь пять-шесть дней поставит вашего супруга на ноги. А не понравится почему-нибудь этот – найдем другого. Вы же знаете, я академик, при моих-то знакомствах никаких проблем… Поверьте, все будет отлично.
Он все говорил и говорил, а Фарида смотрела куда-то мимо него застывшим взглядом; казалось, она вообще не слышит того, что говорит ей академик а если и слышит, слова не доходят до ее сознания. И лишь когда Муршудов чему-то улыбнулся (а может, ей просто показалось, что он улыбается, что он уже начал успокаиваться), она вдруг очнулась и крикнула ему в лицо:
– А ну, убирайтесь отсюда! Выкатывайтесь, и чтобы глаза мои вас больше не видели!
Академик так и застыл с раскрытым ртом, стоял, не зная, как ему поступить: и уйти нельзя, и оставаться – тоже, тем более, что Фарида уже выталкивала его за дверь.
– Да убирайтесь же, кому сказано! Катитесь прочь!
И в этот самый момент в тупике притормозила «Волга», из которой вышел мужчина средних лет с чемоданчиком-«дипломатом» в руках. Поднял голову, увидел Муршудова в окне второго этажа, кивнул ему и начал торопливо подниматься наверх.
– Не волнуйтесь, сестра, – сказал Муршудов с облегчением, – зачем волноваться? Вот приехал профессор, о котором я вам говорил. Клянусь, другого такого хирурга нет во всем Баку.
Но Фарида решительно заслонила дверь в комнату, где лежал муж.
– Не нужен мне ваш профессор, – отрезала она, – врача я уже и сама вызвала!
– Вызвали? – спросили в один голос Муршудов и запыхавшийся профессор.
– Вызвала, да.
– Когда вызвали? – приехавший профессор с тревогой посмотрел на академика Муршудова; по выражению лиц обоих Фарида поняла, что слова ее пришлись им почему-то не по душе. Однако академик быстро взял себя в руки, согнал с лица тень беспокойства и даже попробовал улыбнуться.
– Ну что ж, сестра, ну что ж, – бодро сказал он, – вы все правильно сделали, просто отлично. Но я думаю, вы ведь не откажетесь, чтобы вашего супруга осмотрел и профессор, верно? Нет-нет, просто так, по-братски.
– Если врач видит перед собой больного, он обязан оказать ему помощь, сестра, даже если это его враг. – Профессор раскрыл свой «дипломат». – Обязан. А тем более наш советский врач.
Фарида осторожно тронула дверь в комнату мужа, заглянула туда. Черты лица Кафара заострились, рука бессильно свесилась вниз.
– Умер! – истошно закричала она, кинувшись к постели.
Мужчины встревожено переглянулись.
– Никак нельзя допускать, чтобы приехала «скорая», – зашептал академик.
– Да иди же ты скорей, – подтолкнул его профессор – а это был младший брат академика, – перекрой въезд в тупик, а я пока здесь…
Старший Муршудов исчез. Младший решительно шагнул в комнату, чуть ли не силком вырвал у Фариды запястье потерпевшего, нащупал пульс.
– Не надо волноваться, – с облегчением сказал он наконец, – пульс прощупывается. Все в порядке, наполнение нормальное.
– Правда? – Фарида с надеждой посмотрела на профессора снизу вверх. – Он не умер, не умер?
Она прильнула к груди мужа, но сколько ни вслушивалась, стука его сердца так и не услышала. Тогда она снова схватила мужа за руку, зачем-то приложила его запястье к уху, зарыдала в отчаянии.
– Ты лжешь! Ты обманываешь, он уже умер! Профессор смочил нашатырным спиртом кусок ваты и поднес к носу Кафара. Лицо больного вдруг сморщилось, он чихнул и приоткрыл глаза.
Фарида приникла к груди мужа. Кафар с трудом улыбнулся, вернее, в его глазах промелькнуло что-то похожее на искорки улыбки, а лицо по-прежнему хранило выражение муки и боли.
– Вот видишь, тебя профессор пришел посмотреть, – сказала Фарида, утирая слезы. – Это самый лучший в городе профессор. Он говорит: пять-шесть дней, и ты будешь совершенно здоров.
Профессор Муршудов кипятил в соседней комнате шприц, готовил лекарства. Когда все было готово, он со шприцем в руках вернулся к постели Кафара.
– После этого укола вы будете чувствовать себя совсем хорошо.
Фарида отодвинулась от кровати, а когда шприц вошел в вену, даже отвернулась к стене.
– Та-ак, а теперь мы спокойненько уснем. Фарида торопливо повернулась к мужу. Гримаса боли на его лице постепенно разглаживалась, глаза были устремлены на нее и профессора. Не в силах вынести тоскливой тревоги, стоявшей в этих глазах, Фарида жалобно спросила:
– Как ты себя чувствуешь, Кафар? Проходит боль?
Кафар ничего не ответил, только чуть дрогнули его ресницы. Профессор Муршудов поправил на нем одеяло.
– Пока больному нельзя много разговаривать, пусть отдыхает. Его тошнило?
– Да. Сначала очень сильно тошнило.
– Ясно, ясно…
– Дай вам аллах всего самого хорошего, братец.
– Я только исполнил свой долг, сестра, самый обычный врачебный долг.
Когда младший Муршудов спустился во двор, старший торопливо спросил у него:
– Ну, как он?
– Перелом ноги.
– Ну, это не страшно. Нога – это полбеды. Я думал, хуже…
– Перелом и еще сотрясение мозга.
– Сотрясение? И сильное?
– Если верно все, что говорит его жена, не очень. Хотя это дело такое… Может, и сильное, да пока не дало о себе знать…
– Что, и кровоизлияние в мозг Может быть?
– Кто это сейчас скажет? Всякое случается.
– Ах, черт!
– Приезжала «скорая»?
– Была. Я их завернул, сказал, что сам отвез пострадавшего в больницу. Вот не было печали! Да-а, если вся эта история выплывет – не видать ребенку заграницы, как своих ушей.
Профессор Муршудов с каким-то недоуменным огорчением посмотрел на брата, вздохнул, достал из машины лед, вату, бинты и снова поднялся в дом. Теперь он делал холодный компресс – бинтовал, обкладывал голову Кафара льдом, снова бинтовал ее.
Фарида внимательно следила за каждым его движением, и только один раз не выдержала, спросила со страхом:
– Доктор, ради бога, не скрывайте от меня: он очень плох?
Профессор Муршудов заставил себя улыбнуться и бодро ответил:
– Ничего опасного. Мы, бывает, людей чуть ли не с того света вытаскиваем – вот это да А вам еще повезло, можно сказать… Ваш муж совсем легкими травмами отделался. Так что с вас, можно сказать, еще и причитается.
– Ах, лишь бы он выздоровел, ничего не пожалею!
– Если вы действительно хотите, чтобы ваш муж поправился как можно быстрее, имейте в виду, что самое главное для него сейчас – это покой и полная тишина.
– Да, доктор, да, все сделаю!
Профессор Муршудов вымыл руки, сложил все хозяйство в «дипломат».
– Я вас навещу часа через два. Никаких других врачей пока к нему не пускать. Не подумай чего другого, сестра, но придет какой-нибудь коновал, дров наломает… – Он не договорил, только посмотрел со значением на побледневшую Фариду.
Профессор спустился вниз, сел в свою «Волгу», но отъезжать не спешил, говорил о чем-то с нагнувшимся к окну академиком. Потом оба вдруг посмотрели наверх, увидели стоящую у окна Фариду, разом отвернулись, и только тогда машина профессора Муршудова тронулась.
Какая-то непонятная тревога охватила Фариду; в панике бросилась она к мужу. Грудь Кафара медленно вздымалась, и, успокоившись, Фарида прикрыла дверь.
Кафар проснулся. Ему мучительно хотелось пить, надо было бы позвать Фариду, но даже на это не осталось сил. Он провел языком по пересохшим губам, стараясь сообразить, что же с ним такое приключилось. Почему горит, как в огне, все тело? Отчего так разламывается голова, мозжат ноги, а левой и вовсе нельзя пошевельнуть? Ох, да он и шею повернуть не может! Как странно – тело горит, а уши, лоб, голова словно ледяные. Даже мозг, кажется, – и тот замерзает. Господи, отчего это?
И вдруг он все вспомнил: как свернул в тупик, как вылетела вдруг ярко-красная машина… А потом? Что было потом? Нет, этого он уже не помнил… Что-то еще было – до машины, до того, как он свернул в свой тупик. Помнится, он очень торопился. Почему? Ах, да, ведь он был раздражен, зол Да-да-да, он помнит это, помнит, почему… отлично помнит…
…Кафар изумился, когда начальник участка вызвал его к себе: «Готовься – завтра будет комиссия».
– Какая комиссия?
– Государственная комиссия! Завтра будут принимать дом, который мы построили.
– Ты что, серьезно, Ягуб? Да ведь он же еще не готов!
Похоже было, другого ответа Ягуб от него и не ожидал – на какое-то мгновение он помрачнел, по губам его скользнула пренебрежительная ухмылка.
– Ты, я смотрю, так и не поумнел, Кафар, нет, не поумнел. Весь мир давным-давно уже очнулся, а он все спит, как медведь в своей берлоге, сладкие сны смотрит.
– Да совесть-то у нас есть или нету? Как дом сдавать, если он еще не готов?!
Кафар ждал, что начальник участка разозлится на него, начнет кричать, но Ягуб вдруг весело рассмеялся, и это окончательно вывело Кафара из себя.
– Я, как прораб, не могу сдавать объект, который не завершен даже наполовину. Это преступление – сдавать дом в таком виде…
– Что за шум, прораб, что случилось?
Кафар обрадовался, увидев каменщика Садыга – может, хоть старый мастер поможет пристыдить Ягуба, вразумить его… Кипя от праведного гнева, он пересказал все каменщику. Но Садыг, вместо того, чтобы прийти в негодование, совершенно спокойно сказал:
– Слушай, когда, интересно, ты прекратишь свое вредительство?
– Что-о?! – опешил Кафар и почувствовал, что задыхается. – О каком это вредительстве ты говоришь тут, дядя Садыг? И кому же я, по-твоему, навредил?
– Кому навредил? Да всем нам. Кафар горько усмехнулся.
– Ну да, я и забыл, что вы премии получаете… – Не мы одни, не мы одни. И ты тоже, прораб Кафар Велизаде! Что, может, я неправду говорю? Может, ты свою премию не берешь, жертвуешь ее на детский дом? Как бы не так, сынок, как бы не так, ха-ха-ха! Я каменщик, понял? Мои, руки… – Садыг протянул свои громадные, задубевшие ладони. – Мои руки трудились, строили дом, а теперь они требуют того, что им положено, сынок.
– Да кто ж будет спорить, что ты честно работал, дядя Садыг. Но ведь в доме недоделка на недоделке. Сантехника наполовину не укомплектована, канализация не подсоединена, в некоторых блоках вообще смонтирована неправильно, переделывать надо…
– А при чем тут я? Я свою работу сделал в срок? Сделал. Качественно?
– И в срок, и качественно.
– Тогда, будь добр, заплати мне мою премию. Ягуб расхохотался.
– Ну что, прораб? Утихомирился? Вот что значит рабочий класс – да он из тебя печень вытащит, нанижет ее на шампур, а потом тебе, же самому и скормит.
– Ну и пусть нанизывают. А совесть из меня все равно никто не вытрясет!
– Ладно, хватит говорить глупости, завтра все станет на свои места…
– Да, ты прав, отложим окончание нашего разговора на завтра. Все в присутствии комиссии и выясним… Мы все…
Не прошло и получаса, как Кафара вызвал начальник строительного управления. Едва Кафар вошел в кабинет, начальник, опираясь ладонями о стол, начал медленно подниматься со своего кресла с таким выражением лица, словно к нему приближается опасный хищник, и он, начальник, собирается всерьез защищать свою жизнь. Кафар растерянно остановился в дверях.
– Что ты обвился вокруг нашей шеи, как удавка? – закричал начальник. – Что мы тебе плохого сделали, а? Подобрали на улице, кусок хлеба дали, а он все наглеет и наглеет! Ты что, хочешь, чтобы я тебя посадил, да? Ты, может, не понимаешь, что мне тебя посадить – легче, чем стакан воды выпить, а?! – Как бы в доказательство он залпом выпил стакан уже остывшего чая, что стоял перед ним на столе. – Вот как легко. Понял теперь, нет?
– Но, товарищ Исламов…
– Чтоб сдох и товарищ Исламов, и ты, и тот, кто привел тебя к нам!
– Но ведь не готов пока дом…
– Готов – не готов! Что там не готово? Стены есть? Есть. Пол, потолок, двери, окна – все это есть? Есть. Что, по-твоему, людям еще нужно?
– Стены – да… но внутри… Внутри еще не все готово, товарищ Исламов, люди как поселятся – сразу должны будут ремонт делать…
– И хорошо! Замечательно! Пусть ремонтируют. А для чего, по-твоему, государство создало жилищно-эксплуатационные конторы, всякие там управления бытового обслуживания, кучу денег выделило? А? Они что-то должны делать или нет? У них ведь тоже свой план, они должны его выполнять!
– Но это… это же бессмыслица, товарищ Исламов, разбазаривание государственных средств!..
Исламов тяжело вздохнул и опустился в кресло. Он теперь казался таким же усталым, как Кафар. Он помассировал левую половину груди – видимо, заболело сердце, достал из ящика стола какое-то лекарство, положил его в рот.
– Ты можешь, наконец, понять, что меня абсолютно не интересуют никакие другие организации, не волнует, кто и чем занимается, разбазаривает или не разбазаривает деньги. Меня волнует только план моего управления. Ясно?
– Это я понимаю, но…
– Знаешь, что? С меня хватит и того, что ты уже понял, а это самое «но» – оставь его себе. Иди и не делай глупостей! Все, у меня на пустую болтовню кет времени, меня сегодня по вашему объекту министр вызывает…
Кафар шел по городу, совершенно не думая о том, куда идет. Только много позже, когда он остановился перед солидным трехэтажным зданием, он сообразил, что с самого начала стремился именно сюда, в районный комитет партии. Поначалу он испытал было некоторую неуверенность – зачем пришел, к кому? Но тут же вспомнил, что шел сюда отнюдь не случайно – к первому секретарю, школьному своему товарищу Фараджу Мурадову.
Отчего-то в приемной никого не было, даже секретарши. Кафар робко приоткрыл дверь кабинета и увидел Фараджа Мурадова, сидевшего за столом и что-то писавшего.
Кафар однажды уже был в этом кабинете, и снова, как и в прошлый раз, он подумал: «Вот если бы всегда строили такие высокие, светлые комнаты, радующие глаз; в такой комнате просто душа расцветает, хочется смеяться, веселиться, создавать что-то прекрасное…»
Фарадж наконец обнаружил чье-то присутствие в кабинете – он поднял голову и снял очки.
– Кафар! Какими судьбами? И давно ты здесь?
– Только что вошел.
– Давай, проходи, – он встал навстречу, обнял Кафара.
– Ты извини, я, кажется, оторвал тебя от работы.
– Ничего, ничего! Эта работа из таких, которые никогда не кончаются. Сейчас чайку выпьем…
– Нет-нет, спасибо, я не хочу.
– Ну, смотри. Чем могу служить?
И Кафар рассказал старому другу обо всем. И чем дальше рассказывал, тем сильнее нервничал; голос его начал дрожать. Фарадж уже не смотрел на него – казалось, он уставился в лежащие перед ним бумаги, на самом же деле он просто прикрыл лицо ладонями и опустил голову, чтобы не было видно его глаз.
Но Кафар, словно не понимая этого, трижды повторил последние слова:
– Фарадж, дорогой, скажи хоть ты – ну что мы выигрываем от такого липового перевыполнения? Кого мы обманываем-то? Зачем, во имя чего? Я у тебя спрашиваю, Фарадж.
Фарадж Мурадов убрал руки от лица и спокойно ответил:
– Себя обманываем. Только себя.
– Но, Фарадж, не мне же тебе объяснять, к чему может привести такой самообман.
– Да, это, пожалуй, лишнее…
– Но почему бы тогда тебе не вызвать на ковер наше начальство и не втолковать ему все, что нужно, а?
Фарадж Мурадов ничего не ответил, закурил. Заговорил после того, как докурил до конца.
– Ты совсем не изменился, Кафар, – улыбнулся он школьному приятелю. – Все такой же, как в деревне был. Я, конечно, характер имею в виду, характер, а не внешность. Про внешность-то что говорить – совсем поседел.
– Да и ты поседел, ни одного черного волоска на голове.
– Правда? – Фарадж с улыбкой провел рукой по голове и поднес ладонь, как зеркало, к лицу. – Ни одного седого волоска не вижу!
Оба от души рассмеялись.
– Как дети? – спросил Фарадж. – Растут?
– Да выросли уже, Махмуд на последнем курсе народнохозяйственного.
– Да что ты? Молодец!
– Чимназ в прошлом году школу кончила, поступала в медицинский, да не прошла, баллов не хватило.
– Ну ничего, в прошлом году не поступила – бог даст, в этом поступит.
– Посмотрим. Она теперь на факультет английского языка готовится, раздумала врачом быть.
– Квартирой доволен?
– Доволен, большое спасибо.
– Ты, кажется, три комнаты получил?
– Три. В центре города. И веранда есть.
– Это, если не ошибаюсь, в старых домах?
– Не ошибаешься.
– Эти старые дома просто прелесть: комнаты высокие, просторные…
Затрезвонил на столе один из телефонов. Фарадж снял трубку.
– Заходи минут через десять, – говоря это, Фарадж Мурадов посмотрел на Кафара, и Кафар встал, едва дождавшись, пока друг положит трубку.
– Ну, так как же, Фарадж? Побеседуешь с моим начальством? – спросил на прощание.
– Посмотрим, что можно будет сделать, – ответил Фарадж, стараясь не встречаться с ним глазами.
Кафар выговорился, излил душу, и теперь ему полегчало – он шел, насвистывая, как всегда, когда у него бывало хорошее настроение. Свистел он, надо сказать, мастерски.
Вернувшись на участок, он не удержался, торжествующе рассказал Ягубу о своей беседе с секретарем райкома. Ягуб мрачно смотрел на него, но не сказал ни слова. Потом исчез куда-то минут на десять – пятнадцать и, вернувшись, беспричинно засмеялся Кафару в лицо. Смеялся и ничего не говорил, только тыкал в его сторону пальцем: ой, мол, не могу без смеха смотреть на этого простака. Удгел он, так ничего и не сказав Кафару.
Его поведение поразило Кафара. Он ничего не понял, но в конце концов опять расстроился и такой вот – огорченный, растерянный, отправился после рабочего дня домой.
Он шел по Приморскому бульвару, вновь перебирая в памяти свои разговоры с Ягубом, с каменщиком Садыгом, с управляющим Исламовым, с Фараджем Мурадовым, – и вдруг странная мысль пришла ему в голову: интересно, пойдет сегодня Фарадж на могилу матери или нет?
Мать Фараджа Лейла-ханум умерла в Баку, и похоронили ее на старом кладбище, расположенном в черте города. Два раза в год – в день ее кончины и накануне Новрузбайрама – Кафар обязательно приходил на могилу Лейлы-ханум, потому что при жизни Лейла-ханум очень его любила, не делала никаких различий между ним и своим сыном и очень переживала за них обоих, пока они учились.
Но однажды Кафара потянуло на могилу Лейлы-ханум в «неурочный» день – стояла зима, было холодно, снежно, и когда он собрался уходить, Фарида удивилась: «Куда-то ты в такую погоду?» – «Я сегодня ночью Лейлу-ханум видел… Знаешь, очень уж она жаловалась, корила меня за то, что я, неблагодарный, совсем забыл ее».
Фарида поморщилась:
– Пусть детей своих призывает, ты-то при чем! Кафар нахмурился.
– Не говори так…
Фарида снова хотела что-то возразить, но Кафар знал, чем ее припугнуть:
– Если тебе приснился покойник, да если к тому же он тебя зовет и ты не помолишься над его могилой или хотя бы не помянешь – плохо может для тебя все кончиться…
– Ну да, плохо! Что там может случиться-то!
– А помнишь, в тот день, на поминках, что молла говорил? Если покойник рассердится – он может прибрать к себе и еще кого-нибудь.
– Это правда? – побледнела Фарида.
– Не знаю, – пожал плечами Кафар. – Молла так говорил… Молла зря говорить не будет…
Фарида взволнованно сказала:
– Иди, конечно, проведай… тебе виднее. – Но не успела дверь за Кафаром закрыться, она в сердцах махнула рукой. – Как же, оценят тебя эти покойники! Ты бы лучше к живым подлизываться научился – хоть какая-то польза была бы…
Он слышал слова жены, но связываться с ней не стал. Что толку отвечать, если Фарида до сих пор не поняла, почему он не забывает Лейлу-ханум, и вряд ли поймет это когда-нибудь…
…Когда он добрался до могилы Лейлы-ханум, то обнаружил, что у изголовья, рядом с бюстом из черного мрамора, уже кто-то сидит. Человек очищал памятник от снега. Кажется, он услышал Кафаровы шаги, потому что вздрогнул и резко обернулся; на какое-то время оба замерли, пристально вглядываясь друг в друга.
Первым не выдержал Фарадж:
– Это ты, Кафар?
Кафар хотел ответить, но сил, чтобы заговорить, у него не нашлось.
– Кафар, – повторил Фарадж, – это ты?
– Да, я, – выговорил наконец Кафар и подошел поближе к могиле.
– Что это ты… здесь, да еще в такую погоду?.. А закурить у тебя не найдется?
– Да ты забыл разве – я ведь бросил.
– Ах да, верно. Черт, проклятое это курево… Я ведь тоже бросил, а вот сегодня, после бюро, опять закурил… Оставил сигареты в кабинете.
Они грустно посмотрели друг другу в глаза. Кафар вздохнул.
– Я вчера видел Лейлу-ханум во сне… Ты что, тоже?..
– Да нет, не в этом дело… Просто… как бы тебе это объяснить… Знаешь, с тех пор, как меня избрали секретарем райкома, у меня как-то незаметно образовалась такая, знаешь, привычка: если что-то очень серьезное случилось, я обязательно прихожу сюда, к маме, чтобы поговорить с ней, посоветоваться… Тебе не кажется это странным, нет? Я знал, что ты меня поймешь. Если я чувствую, что мама согласилась бы со мной – у меня гора с плеч, я себя в десять раз сильнее чувствую, честное слово! Вот и сегодня… Удалось мне вырвать одно… ну, скажем так – прогнившее дерево. Насквозь уже изнутри все иструхлявело, все жучками источено, однако ж стояло… Ветвей у него было много, вот оно и душило ими молодые деревца. Думаю, теперь эти самые отростки ко мне начнут тянуться, попробуют и меня задавить… Ну, да ничего, посмотрим, кто кого? Да нет, я уверен, в худшем случае – смогут только тень на меня бросить, а раздавить – нет, не смогут… Так вот, это гнилое дерево обязательно надо было корчевать, с корнями, брат, выковыривать… И даже если б я знал, что его отростки совсем меня раздавят, все равно должен был эту гнилушку с корнем рвать, чтобы спокойно могло дышать деревце, которое я спас… Понимаешь, ни за что, ни про что хотели впутать в черное дело ни в чем не повинного парня… Вот потому-то я и пришел сюда, Кафар, вот потому-то меня и потянуло к маме…
– Да, покойная Лейла-ханум была очень доброй и справедливой…
Фарадж, словно застыдившись своей откровенности, повернулся к памятнику, снова начал стряхивать с него снег. Думая над словами друга, Кафар зашел с другой стороны, провел ладонью по заснеженным плечам, по волосам мраморной Лейлы-ханум.
И вдруг Фарадж остановился и посмотрел на Кафара. Кафар замер и тоже посмотрел на него… Словно какая-то сила подтолкнула их – они сжали друг друга в объятиях!
Сердца их были полны, и чувствовалось по крепости этого объятия, что сейчас не надо ничего говорить, что слова не нужны – каждый из них не только чувствовал, но даже слышал то, что творилось в сердце другого… И вот теперь Кафар размышлял: придет в этот раз Фарадж на могилу? Будет ли он опять советоваться с матерью?
«Обязательно придет, – старался уверить себя Кафар. – Ведь это же Фарадж! Вызовет к себе Исламова, отчитает его как следует! Это, скажет, серьезное преступление – сдавать недостроенный дом. Получать ни за что, ни про что звания передовиков, премии, обманывать и самих себя, и народ, и государство – это серьезное преступление!»
Да, тот Фарадж, которого он знает с детских лет, не может не сказать этого, а как секретарь райкома – он еще и накажет Исламова. Пусть и для других это будет уроком!
Фарадж поступит только так!
Кафар закрыл глаза, и ему показалось, что Фарадж здесь, рядом с ним, что он слышит, как тогда, биение сердца друга…
А тем временем Махмуд возвращался со дня рождения товарища. Настроение у него – было отличное, в ресторане, где отмечали день рождения, его познакомили с красивой девушкой; видно было, что и он ей нравится – весь вечер они смотрели друг на друга.
Махмуду страшно хотелось запеть от счастья, и он бы запел, если бы сейчас был на улице один, если бы не стеснялся людей.
От мыслей о девушке Махмуд отвлекся только возле дома. У въезда в их тупик стояла молочно-белая «Волга-», а из нее выходил человек, в котором удивленный Махмуд узнал руководителя своей дипломной работы, заведующего кафедрой экономики профессора Касумзаде.
– Это вы, профессор? – спросил Махмуд, не веря своим глазам. – Здесь?..
И тут из машины вышел еще один человек, и профессор Касумзаде, широко улыбаясь, не замедлил представить его Махмуду:
– Знакомься, это академик Муршудов. Мой близкий друг. Ну, что же ты, знакомься, знакомься, – сказал профессор растерявшемуся Махмуду.
– Мы знакомы, – наконец откликнулся он. – Мы соседи.
– Соседи? Ну что ж, пригласил бы нас в гости, что ли, Махмуд. – В голосе профессора Касумзаде Махмуду послышались какие-то странные игривые нотки.
То ли от неожиданности, то ли от радости Махмуд на какой-то момент лишился дара речи.
– С радостью, с большой радостью, – наконец спохватился он. – Я сейчас… – Махмуд хотел бежать домой, предупредить родителей о том, какие гости хотят осчастливить их, но профессор Касумзаде придержал его.
– А что ж ты даже не спросишь, с чего это вдруг профессор с академиком пожаловали к вам в гости?
– Да разве об этом спрашивают?
– Молодец! Вижу, на пользу тебе пошли мои уроки! – Профессор похлопал его по плечу и повернулся лицом к академику Муршудову. – Я же говорил, что мой студент – отличный, воспитанный парень.
– Да, не могу не согласиться – сразу видно, что молодой человек хорошо воспитан. Думаю, его ждет блестящее будущее. Не жаль будет трудов, потраченных на такого парня. – Академик Муршудов потрепал Махмуда по голове.
Махмуд почувствовал, что аж покрывается потом от всех этих похвал, от этого расположения: шутка ли, с ним ведь так тепло разговаривает не только профессор Касумзаде, одно имя которого приводит студентов в трепет, но и сам академик Муршудов.
А профессор Касумзаде все продолжал нахваливать его.
– Знаете, Микаил-муаллим, наш Махмуд исключительно способный и трудолюбивый парень. А уж как он любит науку, как ей предан – и описать невозможно. Такую дипломную работу написал – чуть-чуть дополнить, расширить – и готова кандидатская диссертация.
– Ну что ж, отлично, отлично, берусь оставить его у себя в аспирантуре.
– Дай вам бог здоровья, Микаил-муаллим, удивительный вы человек! Снова всю тяжесть взваливаете на свои плечи!
– Больше того – я берусь издать его научный труд.
– Спасибо. Большое спасибо, – сказал ошеломленный Махмуд. Он понимал, что его слова – ничто перед грандиозностью будущих благодеяний, но как он ни думал, ничего лучшего не приходило ему сейчас в голову.
Выручил его профессор Касумзаде.
– Микаил-муаллим уже стольким людям помог! Да и мне самому как отец родной был. Мы должны ценить таких людей, всячески оберегать их… Я не прав, Махмуд?
– Вы безусловно правы, профессор.
– Умница. Однако… – профессор Касумзаде замолчал и так испытующе, так пристально посмотрел на Махмуда, что тот вынужден был опустить голову. – Однако, что поделаешь, жизнь есть жизнь, и столько в ней еще неожиданных, запутанных тропинок… Одна из таких тропинок увлечет тебя, уведет, поверишь ей, и глядь – увидишь вдруг, что стоишь на краю обрыва… И попробуй перепрыгни его… Бывает так или нет, Махмуд?
