Текст книги "Забирая дыхание"

Автор книги: Сабина Тислер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

14

Сентябрь 1984 года

Два месяца он не думал о Тильде и не скучал по ней. Она пробудила в нем интерес к жизни, но больше баронесса Тильда фон Дорнвальд в его мыслях и повседневной жизни не появлялась.

Однажды утром в четверть одиннадцатого Генриетте позвонили из бюро фон Дорнвальдов.

Генриетта была еще в утреннем халате, и у нее возникло нехорошее предчувствие, когда она услышала подчеркнуто холодный голос секретарши:

– Я бы хотела соединить вас с баронессой Ингеборг фон Дорнвальд.

– Да, пожалуйста.

Генриетта даже рассердилась на себя из-за того, что нервничает.

– Моя дорогая, я вас приветствую! – начала мать Тильды. – Как у вас дела, все в порядке?

– Да, в порядке. Спасибо за беспокойство.

Генриетта чувствовала себя тревожно. Она буквально ощущала надвигающееся несчастье.

– Извините, но я не буду утомлять вас длинными предисловиями и сразу же перейду in medias res[4]4
  Прямо к делу (лат.).


[Закрыть], поскольку вопрос, который я хотела бы с вами обсудить, не терпит отлагательства.

– Пожалуйста, говорите, – перебила ее Генриетта, и нехорошее предчувствие стало еще сильнее.

– Моя дочь Тильда беременна, и виновник – ваш сын Матиас.

Она сказала «виновник», а не «отец», она также не сказала «она беременна от вашего сына Матиаса» – нет, она уже сейчас давала всему оценку, поливала все грязью, и Генриетта почувствовала, как ее охватывает гнев.

– Я даже представить себе такого не могу, – ответила она, и эта фраза полностью соответствовала действительности. Представить своего сына с какой-то женщиной в постели было для нее совершенно невозможно. Когда она пыталась думать об этом, ей становилось противно до дрожи, это было отвратительно. А теперь эта баронесса фон Дорнвальд утверждает такие немыслимые вещи.

Ингеборг, словно угадав мысли Генриетты, с насмешкой ответила:

– Вполне вероятно, что вы не можете себе это представить, однако это правда. У них был контакт – если мне будет позволено выразиться столь банально! – на празднике в Бург Лундене. У моей дочери это было в первый раз. Похоже, у них обоих никакого опыта не было, но в любом случае это произошло. Три дня назад мы были у врача. Она на третьем месяце беременности.

Генриетта была настолько потрясена, что у нее чуть не начался приступ судорожного истерического смеха, однако она взяла себя в руки, чтобы не показать своей слабости перед этой высокомерной злюкой, и сказала как можно спокойнее:

– Может, нам надо собраться всем вместе и подумать, что следует сделать.

– Нет. Вот это как раз было бы неправильно, поэтому я и позвонила вам. Решение будет принято сейчас. Во время этого телефонного разговора. В принципе, я его уже приняла, потому что речь, в конце концов, идет о моей дочери, а она является главным пострадавшим лицом. Она должна родить, и она произведет на свет этого ребенка – это не подлежит обсуждению, и нечего попусту тратить время. Однако до того, как это случится, они поженятся. Как можно быстрее. Проблему можно устранить только путем легализации. В конце концов, через пару лет никто и не вспомнит, появился ребенок на свет через девять или через шесть месяцев после свадьбы. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Естественно.

Боже мой, какой хитрый вопрос! Он был поставлен так, что Генриетта при ответе на него автоматически должна была сама себе показаться дурой. В риторике Ингеборг фон Дорнвальд далеко превосходила ее, так что следовало соблюдать осторожность.

– Чудесно!

– А дети согласны? Я имею в виду, они ведь почти не знают друг друга.

– В данном случае это не должно нас заботить. Что случилось, то случилось, и они должны отвечать за последствия. Как и мы. Теперь у них будет достаточно времени, чтобы познакомиться друг с другом.

Что ей следовало сказать на это? Выбора у Генриетты не было.

– Не думаю, что мой сын будет в восторге. Точнее, я не думаю, что он согласится с вашим решением.

Теперь ее тон был таким же резким и высокомерным, как у Ингеборг.

– А это уже зависит от вас. Я думаю, вы предпочтете такой выход заявлению в полицию по поводу изнасилования. Моя дочь уже намекала на нечто подобное, однако она, естественно, захочет защитить вашего сына, если он не бросит ее на произвол судьбы. Такой судебный процесс был бы чрезвычайно некрасивым делом. Средства массовой информации с удовольствием и страстью взялись бы за него, и у вашего сына не было бы никаких шансов. В конце концов, у моей дочери есть доказательство, оно у нее в утробе. Пока я ничего не знаю, но если буду вынуждена напрячь свою память, то вполне может оказаться, что ночью в парке я совершенно случайно слышала или видела нечто нехорошее. Я предлагаю переговорить по телефону через неделю и обсудить свадьбу. А на сегодня я желаю вам хорошего дня.

Ингеборг не стала дожидаться ответа и положила трубку.

Генриетта сидела как парализованная. Боже мой, как отвратительно! Дорнвальды делают из мухи слона и даже угрожают заявить на Матиаса в полицию за преступление, которого он не совершал! У нее сразу же возникло желание воспротивиться указанию Ингеборг. Хотя бы для того, чтобы создать ей трудности, не подчиниться ей покорно, не плясать под ее дудку. Однако наглая угроза, которую высказала Ингеборг, ее обеспокоила.

Она пошла в кухню и, вопреки обыкновению, сварила себе еще один кофе. Обычно она ранним утром выпивала три чашки и уже не пила весь день, но сейчас ей хотелось спокойно подумать о том, что она скажет Матиасу.

Кофе был горячим и крепким, и чем больше повышалось давление, тем спокойнее она становилась. Возможно, ситуация не такая уж и скверная. Матиас был незрелым и непредсказуемым. У него не было ни малейшего плана, кем стать и что делать со своей жизнью. Опасность, что он может влюбиться в примитивную шлюху, была велика, и Генриетта уже довольно давно ожидала чего-то подобного. Тильда фон Дорнвальд, видит Бог, была неплохой партией. Воспитанная, образованная, из богатого дома. Могло быть и хуже. Пожалуй, стоит рассмотреть дело с этой точки зрения. Матиас создаст семью быстрее, чем рассчитывал, и сразу же вынужден будет взвалить на себя обязанности отца семейства. Это пойдет ему на пользу. Он успокоится. Его по-юношески безрассудные годы только начались, но быстро закончатся. Они будут подавлены в зародыше. Молодой жеребец будет укрощен во время первого же выезда.

Генриетта улыбнулась, потом легко, словно молодая девушка, взбежала по лестнице и постучала в дверь Матиаса.

– Я не собираюсь жениться, – проворчал Матиас, – я ведь ее почти не знаю.

– Об этом надо было думать раньше!

– Господи, мама! В каком столетии мы живем? Сейчас мужчины не женятся только потому, что попали в постель к женщине и она забеременела. Вернись в реальность!

– Она из неплохого стойла, а это уже половина дела. Таким образом будет устранена опасность, что ты однажды свяжешься с какой-нибудь продавщицей сосисок.

– А ты уверена, что я уже не связался с продавщицей сосисок?

– А вот это лучше оставь. Развод – дело дорогое и сложное. И прежде всего когда есть ребенок.

– Можешь говорить все, что хочешь, я жениться я не буду! – Матиаса постепенно начал выводить из себя тон матери. – Мы не в Турции и сейчас – не Средневековье. Пока я не полюблю, ни о какой свадьбе не может быть и речи.

Генриетта иронически улыбнулась:

– Любовь, которая вспыхивает сразу, проходит, сын мой. А любовь, которая возникает постепенно, остается. Да и антипатия между вами не может быть такой уж большой, иначе Тильда не была бы беременна.

Матиас сердито сверкнул глазами:

– Предупреждаю тебя: не лезь в это дело, мама! Это моя жизнь, и это – мои решения! Тебя они не касаются.

Генриетта рассмеялась:

– Осмелюсь напомнить, что ты мой сын, что ты живешь в моем доме и за мои деньги. И не бедно. А посему меня все это очень даже касается!

Матиас вышел из комнаты. Ему очень хотелось хлопнуть дверью, но он не решился. Он не увидел, что мать довольно улыбается.

И с того момента Генриетта ходила по дому с траурным выражением лица. Она говорила только самое необходимое, а если Матиас спрашивал о чем-то, давала стереотипный ответ: «Ах, оставь меня».

Время от времени она театрально хваталась за сердце и опускалась в кресло. Матиас каждый раз пугался до смерти, брал ее за руку, и она стонала:

– Ничего, ничего, все уже хорошо…

А он раздумывал, отчего мать такая устрашающе бледная: оттого, что ей действительно плохо, или же она из тактических соображений отказывается от косметики?

Ему были невыносимы сложившаяся ситуация и обстановка в доме, но он не знал, как себя вести. Он уже не злился, что ему, как обычно, приходится плясать под дудку матери, а чувствовал себя виноватым. Он вообще не мог выносить, когда она страдала из-за него.

– Что с тобой, мама? – спросил Матиас через два дня в обед. Он только что проснулся и чувствовал себя в некоторой степени выспавшимся. – Что у тебя болит? Может, сходим к врачу?

– Врач мне не поможет, – коротко ответила Генриетта и вышла из гостиной, направляясь в кухню. Матиас последовал за ней.

– А кто же тогда?

– Ты.

Естественно. Он так и знал. Вопрос насчет врача был всего лишь отвлекающим маневром.

Матиас нервно провел рукой по волосам и почувствовал, как его бросило в жар.

– Что я должен сделать?

Впервые за несколько дней мать посмотрела прямо на него:

– И ты еще спрашиваешь? Я думала, что достаточно доступно объяснила, что ты должен сделать, если не хочешь навлечь на нас несчастья. Я думала, ты любишь меня.

– Да, я тебя люблю, – прошептал он и при этом почувствовал себя прескверно.

– Так зачем же ты осложняешь мне жизнь? Ты же не можешь быть настолько глупым, чтобы не понять, как не по-мужски, как неправильно поступишь, если не женишься на Тильде. Ты сделал девушку беременной. Ладно, все это было ошибкой, поспешным поступком и, возможно, произошло не совсем по-джентльменски. Я не знаю, да это и все равно. Такое случается, все мы живые люди. Но если делаешь ошибку, то нужно отвечать за последствия. Нельзя, чтобы ты оставил Тильду с внебрачным ребенком. Так не годится. Это невозможно! – Генриетта с нетерпеливым вздохом села. Вид у нее был ужасно оскорбленный, когда она, глядя в окно, продолжила: – Боже мой, не люблю повторяться, но я не понимаю, почему ты так себя ведешь! Жениться – это ведь не больно! Разводиться – может быть, но не жениться. И в этом безголовом приключении тебе еще чертовски повезло, что это оказалась не продавщица сосисок, а баронесса фон Дорнвальд. Я тебя умоляю! Бывают вещи и похуже, чем жениться в соответствии со своим общественным положением. Поэтому уже несколько дней у меня болит сердце. Именно потому, что мой единственный сын слишком глупый, слишком впечатлительный, слишком злой, слишком упрямый и не знаю, какой еще, чтобы один раз сделать так, как я ему советую. Я же хочу как лучше, Матиас, я не хочу подставлять тебя под удар! Собственно, ты должен был бы настолько доверять мне…

Генриетта зажгла сигарету. Она делала это чрезвычайно редко, однако сейчас тем самым давала понять, что для нее разговор закончен. Говорить больше было не о чем. Теперь ему предстояло принять решение – война или мир.

Через два дня Матиас капитулировал.

– Ну ладно, – сказал он, – я женюсь на Тильде.

– Правильно, – ответила мать и поцеловала его в лоб.

15

Осень 1984 года

Через две недели после свадьбы Тильда переселилась к нему. С кучей ящиков, чемоданов, сумок и кульков, со своим любимым креслом, с дюжиной картин, которые показались Матиасу ужасными, с тринадцатью рулонами ткани и одной швейной машинкой.

Все это она свалила в гостиной, придвинула кресло к окну, упала в него и улыбнулась.

– Прекрасно! Мы устроимся по-настоящему уютно, – промурлыкала она. – Все это легко разместится здесь, у тебя ведь достаточно много места!

Матиаса охватила ярость. Такого он себе не представлял. Если он чего-то не переносил, так это беспорядка и хаоса.

– Ты что, рехнулась? – закричал он. – Где тут место? Куда девать все это барахло? И о чем ты думала, когда перлась сюда с этими тюками? Ты точно спятила!

Тильда осталась совершенно спокойной. Она ожидала подобной реакции. Насколько она успела узнать Матиаса, он, похоже, думал, что она явится с ручным багажом, ночной рубашкой, зубной щеткой и с хорошей книгой. Ему, по всей видимости, до сих пор было не понятно, что с сегодняшнего дня они станут жить вместе. А для полного комфорта того, что стояло в комнатах, было ужасающе мало.

– У тебя своя работа, у меня своя, – возразила она с ледяной улыбкой. – Я, правда, не знаю, чем ты занимаешься, но, думаю, тебе нужен письменный стол. Мне тоже нужен угол, а лучше – отдельная комната для шитья. Ткани – это мой материал. Без них я не могу творить, изобретать, создавать эскизы и готовые изделия. Это же логично. С животом я не смогу подолгу заниматься гимнастикой, зато смогу шить и не буду с унылым видом сидеть в уголке.

Матиас замолчал и представил, как бы выглядела его квартира, если бы здесь валялись горы детских вещичек, перед телевизором стоял манеж, рядом со стереоустановкой – куча мягких игрушек, а в спальне – детская кроватка, комод и пеленальный столик. Ужасно! Его жизнь, еще толком не начавшись, уже становилась сплошной катастрофой.

Он всегда очень любил эту квартиру. Четыре комнаты, кухня, ванная и большой балкон, который можно было бы назвать террасой. Он обставил квартиру экономно, но очень современно, используя в дизайне четкие грани, прямые линии, параллели и прямые углы, расставил хорошо продуманные световые акценты, для чего потребовалось несколько недель, и оформил ее в своей любимой гамме – белым, серым и бирюзовым. Он всегда воспринимал эту спокойную, светлую квартиру как роскошные апартаменты, тем более что Генриетта, живущая на первом этаже, заботилась о порядке в ней, а уборщица следила за тем, чтобы в ванной не было ни единого волоска, а на ковре – ни единой крошки.

А теперь в ванной будут плавать резиновые утки, а в гостиной придется спотыкаться об игрушки. Вдобавок Тильда развесит по стенам свои примитивные рисунки с заходом солнца, Мерилин Монро и обнимающимися русалками, усядется в ярко-красное кресло и будет подшивать кайму на юбках. От цвета этого кресла у него болели глаза и начиналась мигрень.

Четыре комнаты. Одна фантастичнее другой. Он использовал их как гостиную, спальню, рабочий кабинет и гостевую комнату для друзей, которые время от времени ночевали у него. Кроме того, там стоял шкаф, в котором он хранил зимние или летние вещи, в зависимости от сезона.

Все здесь было совершенным. Но теперь тут больше не осталось места для гостей. Гостевая комната превратится в ярко-пеструю детскую, ему придется переставить свой письменный стол в гостиную, а Тильда забьет своими проклятыми тюками его бывший кабинет.

Как же все это противно! У Матиаса не было ни одной идеи, как выйти из сложившейся ситуации, и это доводило его до отчаяния.

Так все и случилось. Радостно напевая себе под нос, Тильда устроила все по-домашнему и изменила квартиру настолько радикально, что Матиас едва узнавал ее. Он вообще больше не чувствовал себя хорошо дома, словно это он жил у Тильды, а не наоборот. В довершение ко всему она заказала в садовом центре огромные плетущиеся и ползучие растения в горшках, которые превратили каждый клочок еще свободного пространства в настоящие джунгли, и Матиас, приходя домой, каждый раз удивлялся, что на растениях еще не свили гнезда птицы, а вокруг стволов не обвились змеи.

Для него это был ад, и он с ужасом ожидал рождения ребенка.

Тильда сидела в своем ярко-красном кресле, шила гардины с розовыми фламинго в зеленых камышах и вязала детские вещи. Она заказала в магазине «Отто» аляповатую колыбель, а сама становилась все круглее. Рос не только ее живот, что Матиас счел бы нормальным, – нет, она, словно надувная кукла, казалось, распухала во все стороны. Ее когда-то вытянутое лицо стало подобным полной луне, а щиколотки потеряли форму и превратились в слоновьи ноги, похожие на столбы.

– Сходи к врачу! – говорил Матиас, который находил все это отвратительным. – Ты похожа на раздутую грелку, которая вот-вот лопнет. Это не может быть здоровым!

– Чепуха, – отвечала Тильда, – так бывает у беременных. Ребенок хочет плавать, поэтому тело матери накапливает воду. Очень просто. Потом все это уйдет.

«Ладно, – решил Матиас, – ты всегда знаешь все лучше всех, но я по крайней мере попытался». И он поймал себя на мысли, что самым оптимальным выходом было бы, если бы Тильда и ребенок из-за каких-то осложнений скончались при родах. Тогда все стало бы как раньше, все было бы в порядке.

Он больше не требовал, чтобы она сходила к врачу.

16

Ноябрь 1984 года

Когда дни стали короче, а ночи холоднее, начались скандалы.

Целыми днями Тильда с приподнятыми ногами лежала на кушетке. Как только Матиас показывался ей на глаза, она требовала, чтобы он подал ей напитки, журналы, телефон или пульт дистанционного управления телевизором. Она почти не двигалась, потому что чувствовала постоянную тянущую боль внизу живота, и ею овладела идея фикс, что у нее случится кровотечение, как только она примет вертикальное положение и сделает пару шагов по квартире.

При любой возможности Матиас бежал из дома, сидел в кафе или ходил по магазинам и мечтал о жизни в роскоши – о жизни, которая становилась все недостижимее. И тем самым только ухудшал ситуацию.

– Ты откуда пришел? – раскричалась как-то Тильда, как только он открыл дверь квартиры. При этом ответа она не ждала, поскольку Матиас с ней практически не разговаривал. – Ты хоть что-нибудь купил? Холодильник пустой, Матиас! У нас ничего нет! В доме ни пфеннига. До рождения ребенка нам нужно многое купить. А еще заплатить за страховку автомобиля. Мы полностью обанкротились! У нас денег меньше, чем у самого бедного нищего на улице.

– Ты ненормальная, – только и сказал он.

– Унизительно уже то, что мы живем у твоей матери и позволяем ей содержать нас, а сейчас нам приходится еще и выпрашивать у нее деньги: «Генриетта, у тебя не будет сотни марок? Пожалуйста, я хочу кое-что купить… Ты не могла бы дать мне пятьдесят марок, мне обязательно нужно заправить машину…» Это так унизительно, Матиас, я себе все не так представляла!

– Так займи денег у своих родителей! – с улыбкой ответил Матиас. – Они, без сомнения, с удовольствием помогут любимой доченьке. Небольшой кредит или миленький подарок был бы очень кстати! Может, они просто не думают об этом и нужно только напомнить им, что их дочь, выйдя замуж, оказалась в нищете! Ну что? Давай звони! – И он швырнул ей телефон.

Лицо Тильды стало совершенно белым. Она перестала злобно шипеть и заговорила тихим, опасно спокойным голосом:

– А как насчет того, чтобы ты чуть-чуть поработал, мой дорогой? Я этого не могу. Я не могу двигаться и подвергать ребенка опасности. Но ты легко мог бы найти хоть какую-то работу. Но нет! Для этого наш мальчик слишком утончен, и ему жаль себя! Не дай бог, ты испачкаешь руки! Это стало бы катастрофой для Матиаса фон Штайнфельда!

В чем-то она была права, и Матиас это чувствовал. И он знал, что мать тоже ожидает от него, что он будет искать работу. Но он не хотел, чтобы Тильда или мать заставляли его что-то делать, командовали им, а главное – он не хотел быть вечным жертвенным агнцем.

Он обрюхатил Тильду. Прекрасно. Он был наивным и неопытным. О’кей. Этого уже не изменить. Но почему в наказание он должен постоянно терпеть ее плохое настроение и упреки? На это он согласен не был.

– Да пошла ты!

Это был единственный комментарий, который он выдал, спокойным шагом и с высоко поднятой головой выходя из комнаты.

Как отреагировала Тильда, он не знал. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, не плачет ли она.

Это его просто не интересовало.

Матиас проснулся оттого, что в нос ему ударил въедливый запах свежезаваренного чая из фенхеля, который он считал вызывающе тошнотворным. И так каждое утро. Чистя зубы, ему каждый раз приходилось сдерживаться, чтобы не наблевать в раковину умывальника, а иногда ему казалось, что даже запах тухлых яиц куда приятнее.

Тильда, чем-то громыхая, хозяйничала в кухне. Он больше не мог лежать в постели, хотя чувствовал себя уставшим до смерти и разбитым. Было двадцать минут десятого, и ему очень хотелось поспать еще часа два, но это было невозможно. Тильда до полудня беспрерывно будет пить чай из фенхеля, а это просто отвратительно!

Он повернулся на бок, встал с кровати и сразу же почувствовал, как холодный воздух проник через слишком тонкую пижаму. И летом, и зимой Матиас спал в шелковой пижаме, потому что прикосновение гладкой ткани к коже считал чем-то утонченным и волнующим, пусть даже зимой шелк скорее охлаждал, чем согревал.

Он босиком подошел к окну. Через плотные темно-серые облака едва пробивался дневной свет. Воздух был наполнен влажной, холодной смесью снега и дождя, тротуар отливал мокрым блеском, а при виде голых деревьев Матиаса охватил ужас.

Глубочайшая тоска давила на него, он просто не знал, куда деваться. Матиас знал лишь одно: он сейчас не в состоянии ни видеть Тильду, ни разговаривать с ней, ни выносить вонь фенхеля, окружавшую ее.

Он торопливо направился в ванную, а после надел первые попавшиеся на глаза теплые вещи и незаметно для Тильды покинул дом.

Усевшись в машину и запустив двигатель, он немного расслабился. Ставшее очень редким чувство свободы согревало его изнутри, словно чашка горячего кофе после прогулки по морозу. Он заглянул в бумажник. Больших денег у него в последнее время не бывало. Так, едва хватало, чтобы один раз заправиться и съесть что-нибудь легкое на обед. Но на то, чтобы где-то переночевать, их точно не хватило бы.

И вдруг он понял, куда надо поехать.

Дядя Тильды Фридрих фон Дорнвальд обратил на себя внимание Матиаса еще на свадьбе, причем впечатляюще простым поведением. Он не заморачивался этикетом и вел себя по отношению к собственной родне, фон Дорнвальдам, скорее скептически, чем лояльно. И как-то мимоходом, после короткого разговора он пригласил Матиаса при возможности заглянуть к нему.

Фридрих был владельцем огромного сельского поместья вблизи Касселя. Главный дом, который можно было бы назвать маленьким зáмком и в котором было двенадцать комнат, три ванные и огромный холл, по которому можно было кататься на велосипеде, дом для прислуги, в котором было еще шесть комнат и две ванные, три гаража и конюшня с боксами для шестнадцати лошадей. Кроме того, у него был огромный сарай, в котором стояли трактора и всякого рода сельскохозяйственный инвентарь. Здесь он жил с женой Мехтхильдой со дня свадьбы, состоявшейся двадцать девять лет назад, детей у них не было, и он был очень доволен своей судьбой. Он знал, что ничего не прозевал и не упустил, и смотрел на то, что будет дальше, с большим любопытством, но и с полной невозмутимостью.

Как раз когда Матиас остановил свою машину перед домом, Фридрих подъехал туда же на тракторе. Узнав гостя, он с распростертыми объятиями бросился к нему. Матиас не успел ничего сказать, как Фридрих уже тряс его руку своей огромной лапой.

– Мальчик мой! – воскликнул он. – Вот это сюрприз! А я уже возмутился: что за наглец загородил мне проезд своим «порше»? Заходи в дом!

Матиас уже давно не чувствовал себя таким желанным гостем, как с первой минуты у Фридриха. Подавленное настроение исчезло. «Правильно, что я приехал сюда, – думал Матиас, пока Фридрих показывал ему свое имение. – Этот человек, этот дом – просто класс!»

Около семи часов вечера Мехтхильда начала заниматься ужином, а Фридрих устроился в английском кресле и открыл коробку с сигарами.

– Звучит чертовски хвастливо, я понимаю, но это настоящая «гавана». Хочешь попробовать?

Матиас покачал головой:

– Думаю, мне станет плохо.

– Такое вслух не говорят, – ответил Фридрих, ухмыляясь. – Никогда не показывай свои слабые стороны, парень. Это никому не интересно. Ты – само совершенство, и все. Остальное никого не интересует. Иначе останешься ни с чем. А если ты поймаешь рыбу и не будешь знать, что с ней делать, то нужно просто прибегнуть к хитрости. В любом случае это не проблема.

Фридрих встал и пошел в салон. Матиас последовал за ним.

– Посмотри-ка на эти ковры, парень, – сказал Фридрих. – Они стоят целое состояние, но мне это до задницы. Когда я выхожу из конюшни, мои сапоги перепачканы навозом, но никто не решится сказать, что я должен снять эти проклятые сапоги. А знаешь почему? – Он расхохотался. – Потому что мне принадлежит все это проклятое барахло! – От смеха Фридрих даже закашлялся. – В одной только этой комнате на полу валяется добрых полмиллиона, и все по нему топчутся. Конечно, ковер не станет лучше, если каждый, кто перед этим вступил в собачье дерьмо, пройдется по нему, но я нахожу, что в этом есть свой стиль. Ты так не считаешь?

У Матиаса даже речь отняло, и он ничего не ответил.

– Однако что я хотел тебе рассказать… Два года назад, когда Мехтхильда и я были, кажется, в Дубае, у нас побывали воры. Приехали на грузовике и под покровом ночи и тумана опустошили весь дом. У нас нет соседей, и ворам абсолютно никто не мешал. Но это были полные идиоты! Бывают же дураки, которые, даже занимаясь воровством, не могут на этом пристойно нажиться. Карьеру можно сделать, только имея хорошее образование, пусть даже уголовное. Эти придурки прихватили с собой барахло: телевизор, видеомагнитофон, какие-то серебряные вещи, даже сейф весом с центнер, потому что не сумели открыть его на месте. А он-то был пуст! Конечно, я об этом страховому обществу не сообщил. – Он снова рассмеялся. – А вот ковры они оставили только лишь потому, что не имели ни малейшего понятия об их ценности. Но то, что случилось один раз, может повториться. И в следующий раз, возможно, тут побывают не такие дураки. Поэтому я подумал: а может, стоит застраховать ковры?

– Если хочешь, я сделаю это для тебя.

Фридрих с интересом посмотрел на него:

– Ну конечно, почему бы и нет? Я ненавижу заниматься такими мелочами. Однако ты должен будешь проявить осторожность. Такая страховка – вещь чертовски дорогая, пятнадцать процентов отходит страховому маклеру. И если ты не выбьешь как минимум семь процентов для себя, значит, что-то неправильно сделал.

Матиас кивнул:

– Никаких проблем.

– Покажи-ка мне свою визитную карточку, – протянул руку Фридрих.

Когда Матиас выудил визитку из кармана пиджака, Фридрих бросил на нее один только взгляд и закатил глаза:

– Боже мой! Что это такое? Это же полный нуль, парень, абсолютное дерьмо! Эти штуки ты можешь сжечь! Даже если у тебя нет никакой профессии, твоя профессия называется «фон Штайнфельд»! И баста! Понял? А ниже напиши что-нибудь типа «менеджер по управлению мероприятиями», «деятель искусств». Да любую фигню! Окружающие любят, когда их ошарашивают. Печально, но это факт. А сейчас пойдем и набьем себе брюхо. Мехтхильда определенно уже приготовила еду. Идем!

За ужином беседой руководила Мехтхильда, и разговор шел ни о чем, что Фридриха совсем не радовало. Он скучал и явно давал понять, что считает пустые беседы излишними. Он громко прихлебывал и чавкал, много пил и в конце концов швырнул салфетку на стол.

– Одно хочу сказать тебе, парень, до того, как мы напьемся и перестанем что-либо соображать: не жди ничего хорошего от фон Дорнвальдов, моей разлюбезной семейки. Женившись, ты попал в шайку разбойников. Тут один хуже другого и каждый завидует ближнему. Вся эта свора в высшей степени склонна к интригам, и все они – твои враги. Улыбаясь и глазом не моргнув, они тебя за пфенниг продадут. Помни об этом, и ты с ними справишься. Но нужно постоянно быть начеку.

– Ну что ты говоришь?! – возмутилась Мехтхильда.

– Правду, – упрямо ответил Фридрих и продолжил: – С тех пор как ты женился на Тильде, все вдруг стали удивительно любезны с тобой, правда?

Матиас кивнул. Его просто распирало от любопытства: а что же будет дальше?

– И прежде всего майн либер[5]5
  Мой дорогой (нем.).


[Закрыть] брат Рональд и моя невестка Ингеборг, которые делают вид, что зять – их самое большое счастье на земле. Оно так и есть, но это не имеет никакого отношения к тебе, Матиас. Так что не обольщайся, тебя могут в любую минуту заменить на другого. Мой брат счастлив, что безболезненно спихнул свою дочь замуж. В душе он считает тебя полным идиотом, потому что ты безропотно признал отцовство и ни в чем не усомнился, что для семьи, естественно, было очень удобно. Никаких адвокатов, которые действуют на нервы и пишут письма, исполненные ненависти, никаких некрасивых деталей, которые могут стать доступны общественности, никаких выброшенных на ветер денег. Нет, ты был послушным мальчиком, да и, в конце концов, ты из неплохого стойла, а значит, все прошло как по маслу. Потому что самым большим страхом Ингеборг было то, что Тильда однажды предстанет перед ней с каким-нибудь обкуренным ничтожеством, которое с трудом считает до трех и пьет сутками. И непутевые братья Тильды, мои племянники Хартмут и Михаэль, которые были первыми, когда Бог раздавал глупость и высокомерие, – они тоже торжествуют. Выйдя замуж, Тильда потеряла право на наследство, и теперь все богатство нужно делить на двоих. Как практично и как хитро! Да, парень, ты влип, но так оно и бывает у дворян: девушки стóят меньше, чем пыль на улице.

После ужина Матиас выкурил первую в своей жизни сигару, а после этого Фридрих повел его в музыкальную комнату.

– Я коллекционер, – объявил он. – Все, что меня интересуется коллекционирую. А музыка, так уж получилось, стала моей страстью. У меня здесь почти все пластинки, какие только можно себе представить, все, – чего сердце пожелает, а если у меня чего-то нет, я буквально схожу с ума. Посмотри, вот блюзы, дальше хоровая музыка, кантри, дарквейв, православная музыка, хип-хоп, а джаза у меня вообще очень много. Здесь стоит церковная музыка, здесь классическая, фортепианная музыка на другой стороне полки, затем металл, органная музыка, панк, регги, рок и техно. Все расставлено по алфавиту и, возможно, стóит огромных денег, но мне все равно. Я счастлив, что моя коллекция пополняется, и радуюсь, что могу слушать музыку на всю громкость, когда Мехтхильда возится в другом крыле дома.

– И чего у тебя еще не хватает?

– Так сразу я припомнить не могу. Кое-чего из молодого Бенни Гудмена, например. Затем почти полностью Джимми Роджерса и кое-чего очень специфического – мессы «Нотр-Дам» Гийома де Машо. Это самое старое исполнение мессы, и я не знаю, можно ли вообще заполучить его на пластинке. Есть и другие вещи, но мне надо подумать.

Джимми Роджерса и Бенни Гудмена он еще мог запомнить, но Гийома де Машо… «Гийом де Машо… Гийом де Машо… Месса…» – билось в мозгу Матиаса. Это должны быть происки дьявола, если ничего из того, что хотел бы иметь Фридрих, не найдется на берлинских рынках антиквариата.