Текст книги "Злато-серебро (СИ)"

Автор книги: С. Алесько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Все, – выдохнул мужчина с облегчением, обмяк, потер шею. – И мозолей нет, надо же.

Он двинулся к ручью, выбрал место пошире и поспокойнее, зашел в поток и принялся плескать на себя воду. Особенно тщательно вымыл шею. После выбрался на берег, отряхнулся и направился к валуну, где оставил белочку и котомку.

– Эй, вылезай, где ты там прячешься? – из травы показалась глазастая головенка, ушки торчат, кисточки топорщатся. – Теперь твоя очередь. Сиди смирно.

Чародей провел над зверушкой рукой, невнятно бормоча вполголоса. Облачко золотистого тумана окутало пушистую фигурку, быстро разрослось и рассеялось, открыв взору обнаженную девушку. Она сидела, скорчившись, но, заметив, что вновь стала собой, поспешила изменить позу, распрямляя конечности. Тут же склонилась на бок, борясь с рвотными спазмами.

– Тошнота пройдет, – успокоил бывший палач. – Нужно поесть.

Подобрал брошенный на траву поясной кошель, положил на камень и щелкнул пальцами. Дорожный мешок тут же вырос до нормальных размеров. Мужчина достал оттуда краюху хлеба и кусок сыра, протянул девушке. Та не обратила на еду никакого внимания, на четвереньках подползла к ручью и принялась жадно пить, черпая воду горстью.

Мужчина покачал головой, достал из мешка кус копченого мяса и с наслаждением впился зубами. Потом выбрал местечко, где трава помягче, и уселся, нимало не смущаясь своей наготы.

Служаночка тем временем напилась, немного пришла в себя, медленно поднялась на ноги и сделала несколько шагов к камню. Разглядела обнаженного мужчину, который жевал мясо и задумчиво взирал на нее, сообразила, что и сама нагая, быстро села, согнув ноги и прижав колени к груди.

– Так ты не палач, а чар ун! – голосок прозвенел возмущенно.

– Не чарун, а чародей, невежа.

Девушка неожиданно издала утробный звук, ее снова замутило.

– Ты должна поесть, – палач с видимой неохотой поднялся, взял с камня все ту же краюху и подал страдалице. – Иначе так и будешь мучиться. И портить мне аппетит. Я сегодня не обедал, а вместо ужина тебя ублажал.

Служаночка, пересилив себя, откусила кусочек, проглотила, почти не жуя. Дальше дело пошло быстрее, и скоро она доедала с ворчанием переброшенный сыр.

Мужчина, слегка утолив голод, все же подобрел и снизошел до объяснений.

– Тебе дурно из-за перемены облика. В первый раз всегда так бывает. Меня тоже, помнится, тошнило, хотя я сам оборачивался. Зато теперь ничего такого быть не должно. Хочешь, проверим? В кого тебя превратить?

– Ни в кого, – девушка испуганно втянула голову в плечи. – Мне бы одеться...

– Вон твое тряпье, на камне, – указал чародей. – Одевайся. – Она не тронулась с места, только смотреть стала еще жалобней. – Брось дичиться. Стесняться тебе нечего, не уродина. И я уже все видел. Да и не только видел.

Служаночка покраснела (Госпожа Луна делала зрение чародея столь же острым, сколь и днем), поспешно и неловко поднялась на ноги, добежала до камня, схватила одежду и присела позади глыбы.

– Дикая ты девица. А я-то надеялся, мы с тобой...

– Ты похабный чарун, да? – донеслось из-за камня.

– Чародей, убогая! Ча-ро-дей! И когда я с тобой похабничал? Был предельно честен и ласков. Тебе понравилось, уж это-то я знаю точно.

– Я хотела сказать, – девушка поднялась на ноги, оправляя юбку, – что для обретения силы тебе нужны женщины. В «Медвежьей шкуре» таких чару... чародеев... называли похабными.

– Ну, в таком случае да, похабный. Похабнее не бывает.

Мужчина, покончив с мясом, сунул в рот кусок сыра и, довольный, растянулся во весь рост, заложив руки за голову, наслаждаясь, словно большой кот. От ошейника избавился, сыт, запас силы почти полон, бледные лучи светлой Госпожи приятно ласкают обнаженное тело.

– Значит, вот почему ты такую плату потребовал...

– Угу. Но ты в самом деле мне понравилась. Я и не ожидал. Зря оделась. Пойдем-ка под пихту, в тенек.

– Нет, – она сделала шаг назад, отдаляясь от камня. – Ты меня в старуху превратишь!

– Ох, чёрен мрак! И чем твоя светлая лишь волосом головенка забита! – Он перевернулся на бок, приподнялся на локте, чтобы лучше видеть собеседницу. – Ты ж ко мне за смертью пришла.

– Я хотела быстрой смерти, – смутилась она. – А стариться, немощной становиться, болеть... Нет...

– Мне не нужна твоя жизнь. Не нужна твоя смерть. И молодость ни к чему. Вернее, нужно, чтобы она при тебе оставалась. Бывает, и старухи падки на телесные наслаждения, но я изюму предпочитаю сочный виноград.

– А откуда же сила?..

– Силу такие как я черпают из наслаждения, а не из молодости. Поэтому, чтобы восполнить чардейский запас, приходится потрудиться. Если б я взял тебя против воли, ты б не почувствовала ничего, кроме боли, страха и отвращения. С ними легко было бы забрать годы жизни. Да только мне с них никакого проку. Такими материями л ассы да упыри кормятся.

– Правда? – голосок звучал недоверчиво, но девушка подошла ближе и осторожно села, не сводя глаз с мужчины.

– Правда! – заверил тот. – Жаль, ты в лунном свете ничего не разглядишь. Увидела б свое отражение в ручье и успокоилась. Ты сейчас много свежее, чем когда ко мне пришла. Умирать, как я погляжу, раздумала, мужчину к собственному удовольствию познала. Поспала, недолго, зато глубоко. Все это на женской внешности сказывается лучшим образом.

Девушка снова вспыхнула и потупилась. Бывший палач, и не думавший хоть чуть-чуть прикрыться, так и притягивал взгляд. Она то и дело тайком поглядывала на него, сначала белочкой в траве, теперь и в привычном облике.

Луна ясно высвечивала широкоплечую фигуру. В отличие от не раз виденных в «Медвежьей шкуре» заматеревших воинов и жирных торговцев, чародей был поджар и гибок. Под кожей прорисовывались мышцы, но не буграми плоти, а, скорее, тугими веревками. Отлично развитая грудная клетка переходит в стройную талию, длинные ноги, узкие бедра, ни намека на женственные округлости пониже спины. Он смотрелся бы не успевшим загрубеть сильным юношей, если б не густые черные волосы, покрывавшие конечности, грудь, сбегавшие ручейком от пупка в пах, в курчавившиеся там заросли.

Светлое Солнце, она порочная, падшая женщина! Думала, лучше смерть, чем омерзительная работа в «Медвежьей шкуре», а теперь глаз не может оторвать от обнаженного мужчины. И что там глаз! Тело горит от желания снова оказаться в его объятиях, прижаться, слиться... Не удивительно, что ее не испугало его занятие, ее собственная душа измарана мраком дочерна!

Мужчина с удовольствием наблюдал, как девичий румянец становится ярче, растекается по груди. Наверное, добрался уже до кончиков сосков... Эх, жаль, из-за рубахи не разглядеть! Дернуло же ее одеться!

– И не думай терзаться, – заговорил он, привычно успокаивая очередную дуреху. Зависимость от женщин приучила в обращении с ними сдерживать раздражение. С пугливой лошадкой тоже проще лаской сладить. – Искреннее желание – дар. Научись им пользоваться. Я, пожалуй, рад, что не стал сразу выполнять твою просьбу.

– Да, умирать мне уже не хочется... – пробормотала девушка.

– Жить гораздо приятнее. Даже палачом, – усмехнулся он. – Раз уж пришлось продолжить знакомство, позволь представиться. Меня зовут Серп.

– Серп?

– Ну да. Пять лет служил Хладной Жнице, так что имя подходящее. А тебя как величать?

– Иволга.

– Иволга? – хмыкнул, подумав, что девчонке больше подошло бы зваться какой-нибудь Гаичкой невзрачной.

– Меня все больше Иви кликали... – та, видно, прекрасно сознавала, насколько неподходящим именем ее нарекли.

– Ну, Иви – так Иви, – он встал. – Вот я и обсох. Пошли, устроимся на ночлег под деревом. Или останешься на лугу, одна?

Девчонка безропотно встала и пошла за ним. Видно, сочла, что ночевать под пихтовыми лапами уютней. Вот и хорошо, не придется объяснять, почему ночной чародей стремится спрятаться от ока своей госпожи.

Серп быстро соорудил из наброшенного на нижние ветви плаща полог, растянув ткань с помощью чар. На землю, пружинившую из-за опавших мягких игл, постелил плащ Иви, сел, поманил служаночку.

– Иди сюда.

Та колебалась краткий миг, потом забралась в импровизированный шатер, молча стянула одежду.

– Вот умница, – мужчина обнял девушку.

Пихтовые ветви с легким скрипом опустились, полог коснулся травы, полностью отгораживая пару от бледного света и ночной прохлады.

В этот раз после близости заснули оба, едва ли не одновременно. Но если Серп спал крепко, сыто, без сновидений, то глаза Иви то и дело метались под веками. Ей снился конец прошлого лета, когда девушка впервые на своей памяти оказалась в лесу за городскими стенами.

***

Иволга выросла прислугой в трактире с лихой славой, из развлечений знала лишь рассказы поздно вечером у потухающего очага в кухне. Большую часть она даже не дослушала, засыпала, утомившись за день. Наверное, это было к лучшему. Прислуга и гости в «Медвежьей шкуре» не отличались ни образованностью, ни добронравием, их побасенки не предназначались для ушей маленьких девочек и юных девушек. Но начало повествования нередко оказывалось вполне безобидным, сказочным, а к тому времени, как приходил черед постельных приключений, Иви уже спала, и во сне история продолжалась, направляясь в совсем иное русло, расцветая невероятными, яркими и чистыми образами, что посылала бедной сиротке Госпожа Радуга, хозяйка сказителей и песенников.

У Иволги почти не было времени задумываться об окружающем мире, о том, что лежит за каменными стенами Залесного. Она знала тесные, закопченные свечным чадом, со спертым воздухом помещения «Медвежьей шкуры», узкие городские улочки, грязную брусчатку под ногами. Лишь иногда, на площади у замка, где неба над головой было невообразимо много, в воздухе с веселым свиристением проносились ласточки. Как-то ей довелось увидеть на рынке золотую птицу с угольно-черными крыльями. Та сидела в сплетенной из лозы клетке, грустно нахохлившись.

– Это иволга, – неохотно пояснил торговец невзрачной девчушке, одетой в латаные-перелатаные обноски с чужого плеча. – Могу дешевле уступить, уж больно квелая стала в последние дни. Хозяину твоему не надобна?

– У ее хозяина одна уже имеется, – хохотнула Клуша, толстая неопрятная повариха, за которой Иви тащила корзину с покупками. – Такая же квелая, но далеко не такая раскрасавица.

– Ну так и у этой скоро перья повылезут, – подосадовал торговец, не поняв, что речь идет вовсе не о птице.

В ту ночь девочке приснилось, что она выпустила грустную золотую иволгу из клетки, а та вдруг выросла до немыслимых размеров, подхватила тезку клювом, закинула себе на спину и унесла прочь из города, в чудесную страну, всю заросшую цветами. Ничего прекраснее Иви представить не могла, ни разу не бывав за стенами Залесного, не видев ни леса, ни гор, ни моря, ни простора степей. Цветы же продавали на рынке, да еще некоторые горожанки выращивали их в горшках и ящиках на подоконниках вторых этажей и мансард, чтоб не обрывали. Девочка иной раз находила полуувядшие стебли с потрепанными лепестками, но они все равно казались сказочно красивыми, как бедная иволга в клетке. Иви подбирала выброшенные цветы и ставила в наполненную водой щербатую глиняную кружку с отбитой ручкой. Иногда странные нежные создания поднимали головки и радовали ее ненадолго вернувшимися яркими красками.

Когда Иви впервые отправилась с другими служанками из «Шкуры», взрослыми девицами, на гуляние за городскими стенами, это оказалось для нее потрясением. Клуша-повариха не хотела отпускать помощницу, но хозяин, уже тогда смекнувший, что худосочная белобрысая девчонка успела в последнее время округлиться, где положено, а значит, скоро будет полезнее в зале, чем на кухне, милостиво позволил Иволге пойти. Пусть послушает разговоры взрослых девок, ума-разума наберется.

Разговоров девушка не слушала, она отлично знала суть ремесла товарок, но никак не могла подумать, что окажется пригодной для того же. Она худа, некрасива, плохо одета. Повариха не устает чуть не каждый день напоминать, что на такое чучело и калека не позарится. Думает, что задевает этим помощницу, на самом деле – успокаивает. Вид посетителей «Медвежьей шкуры» никогда не вызывал у Иви ничего, кроме омерзения и страха, а на мужчин, встреченных на улицах города, она не смотрела. Благородных, как известно, можно оскорбить даже взглядом и получить плетью по спине либо по бесстыжим глазам. Ну, а коли станешь пялиться на чародея, так и вовсе неизвестно, уйдешь ли живой. Значит, разумнее всегда держать глаза долу.

За городскими воротами Иволга почти сразу отошла от толпы гуляющих и направилась к стене деревьев. Видно, это был тот самый лес, откуда возят на рынок дрова и хворост. Выглядел он величественно и внушал не страх, а восхищение, да еще будил любопытство.

Стоило ступить под сень ветвей, стало как будто тише. Людской говор, пение, смех отдалились, зато стал слышен шум листвы, которую лениво перебирал теплый ветерок, зазвенели где-то наверху птичьи голоса. Говорят, иволга поет красиво – заслушаешься, но даже если вдруг раздастся ее трель, откуда узнать, что это именно золотая птица?

Иви тихонько брела по тропинке, думая, что было б здорово сойти с нее в траву, поискать цветов, удерживала лишь боязнь заблудиться. Неожиданно за поворотом дорожку пересек узкий говорливый ручей. Если немного прогуляться вдоль него, то нетрудно будет тем же путем вернуться обратно. И девушка, не в силах противиться желанию, шагнула с проторенного пути в заросли папоротника.

Она отошла совсем недалеко, как вдруг услыхала голоса, мужской и женский. Мужчина что-то тихо говорил, казалось, убеждая, женщина жеманно хихикала. Иви стала ступать осторожнее, а когда голоса приблизились, и стали различимы отдельные слова, слегка раздвинула ветви кустарника.

На противоположном берегу ручья, который здесь был немного шире, лежало поваленное дерево. На замшелом стволе сидела красивая пышнотелая селянка (девушка видела женщин, одетых в такие же расшитые незамысловатыми узорами рубахи и юбки, на рынке, где они продавали плоды своих трудов, а осенью – еще грибы да лесные ягоды), рядом стоял молодой мужчина-горожанин, высокий, стройный, темноволосый.

– И чего на шею навертел? – хихикнула молодка, запуская пальцы ему в волосы.

– Да комарье покоя не дает, за шиворот лезет, – усмехнулся он. – Пришлось платок повязать, – поймал ее руки, поцеловал запястья.

Женщине такая ласка, видно, была внове, она сдалась и прильнула к устам мужчины.

Иволга застыла, очарованная. Близость она видела неоднократно, причем чаще всего старалась поскорее отвести глаза и уйти подальше. Но происходящее перед ней сейчас неожиданно притягивало взор. Этот мужчина не вел себя как животное, не стремился быстро и грубо утолить нахлынувшую похоть. Он целовал женщину долго, страстно, в губы, в глаза, в шею, в грудь, его руки не пытались сорвать одежду, они раздевали осторожно, одновременно оглаживая, лаская, нежа все откровеннее льнувшее к нему тело. Служаночке вдруг стало жарко, жарко и, кажется, завидно. Впервые ей захотелось ощутить мужские руки, почувствовать себя столь же желанной.

Селянка тем временем распалялась все больше. Ее пылкость ни в какое сравнение не шла с ленивыми, неохотными движениями продажных девиц. Молодка с удовольствием возвращала мужчине его ласки, ее руки гладили его спину, плечи, снова скользнули в густые черные волосы, помедлили там, перебирая пряди, прошлись по шее...

...И тут же все кончилось. Селянка с силой оттолкнула ухажера, принялась с остервенением плеваться, будто касалась губами нечистот. Потом разразилась визгливой руганью и, наверное, еще долго поносила бы «убивца убивцев, мракова обманщика», но мужчина сделал в ее сторону странный жест рукой. Вовсе не угрожающий, и тем не менее, молодка умолкла на полуслове, взгляд стал пустым. Женщина, будто позабыв об обидчике, развернулась и пошла прочь.

«Убивец убивцев», попросту палач. Это все объясняло. И платок, повязанный вовсе не для защиты от комаров, а чтобы скрыть ошейник, непременный знак нечистого занятия. И гнев пополам с омерзением, обуявшие обманутую женщину.

Иви и сама ощутила что-то вроде страха, глядя на рванувшего в ярости сначала ставший ненужным платок, а потом и темный ошейник мужчину. Страх улетучился, стоило палачу отбросить легко поддавшуюся тряпицу (кожаный обруч, конечно же, остался цел) и сесть у поваленного дерева, привалившись спиной к стволу, упершись лбом в сложенные на подтянутых к груди коленях руки. Он не ругался, вообще не издал ни звука (а сколько звериного неудовлетворенного рыка и грязной ругани пришлось слышать служаночке в «Медвежьей шкуре»!), только поза выражала тупое отчаяние.

Отвергнутый палач неожиданно напомнил томящуюся в клетке иволгу. До чего странно, не может ведь мужчина так страдать из-за неудовлетворенного желания. Селянку он наверняка видел впервые, иначе не обманул бы ее платком, так что вряд ли тут замешана любовь. И плотский голод в Залесном утолить нетрудно любому, даже палачу, были бы деньги... Так в чем же дело?

Иволга вздрогнула и проснулась. Мужчина, который только что снился ей, глубоко вздохнул и перевернулся на спину, убрав руку с груди девушки. Теперь-то понятно, ему нужна была не столько женщина, сколько сила. Видно, те, что отдаются за деньги, не годятся.

Служаночка попыталась снова уснуть, но ничего не вышло. Лежать спокойно тоже не получалось, все время тянуло ворочаться с боку на бок, пытаясь найти хоть сколько-нибудь удобное положение. Но Иви меньше всего хотелось потревожить своей возней чародея, уж очень странные чувства он у нее теперь вызывал. Медленно и осторожно она выбралась из укрытия, не забыв прихватить что-то из своей одежи, не то юбку, не то рубаху, да так и застыла, пораженная красотой лунной ночи.

До этого момента потрясение от случившегося с ней не давало разглядеть окружающий мир, а теперь он обрушился на освеженную недолгим сном девушку. Обрушился лунным сиянием, журчанием ручья, запахами трав, хвои, воды, медовым ароматом каких-то цветов. Иви втянула прохладный горный воздух и блаженно улыбнулась. Как хорошо, что она решилась пойти к палачу!

Решение оказалось не столь уж трудным. После того, как она увидела его в лесу, Иволга не могла перестать думать о необычном мужчине. Как ни странно, он не вызывал у нее ни страха, ни омерзения. Наверное, не в последнюю очередь потому, что в «Медвежьей шкуре» служанке чуть ли не каждый день приходилось видеть подонков, чьи души были запятнаны мраком ничуть не меньше, чем душа заплечных дел мастера. Эти привычные мерзавцы выглядели и вели себя соответственно. Любая грязь липла к ним, как к чистому полотну, въедалась накрепко и была отлично заметна. Что до палача, которого Иви встречала после пару раз на улице, да единожды в трактире, где работала, тот оставлял впечатление светлой стали, которую грязь пятнает с трудом и, подсохнув, сама отваливается.

Служаночка не позволяла себе много думать об этом мужчине и вовсе не из-за страха навредить своей душе. Будь она хоть чуть-чуть покрасивей, наверно, решилась бы и пришла к нему, даром предложила б то, за что таким, как он, приходится платить втридорога. Пришла бы не из-за развращенности, а потому что он ей нравился, будил жалость и, в чем она сама боялась себе признаться, желание испытать те же страстные ласки, которыми он осыпал тогда в лесу глупую селянку. Глупую, возможно, но, бесспорно, гораздо более привлекательную, чем тощая замарашка Иви.

А потом, одним ясным днем в начале лета, хозяин прижал ее к стене в тесном темном коридорчике, долго, со вкусом ощупывал, остался доволен, наградил дурно пахнущим слюнявым поцелуем и сообщил, что пора ей переходить с кухни в зал для гостей да в постели тех, кто пожелает. Первым из которых станет он сам, чем она должна быть польщена.

Иволга едва чувств не лишилась от омерзения, но вырываться не стала, вытерпела все неподвижно, молча. Не столько из боязни быть избитой, сколько из страха оказаться запертой, лишиться надежды избежать гнусной участи. Стоило довольному хозяину, напевая что-то под нос, отправиться по своим делам, кинулась к себе, в каморку на чердаке. Проверила сбережения в тайничке под половицей, сложила немногочисленные пожитки в узелок и пошла на кухню. Сообщила Клуше о воле хозяина да потребовала горячей воды, искупаться. Мол, опять же, сам велел. Повариху услышанное не обрадовало, но и не удивило. Ворча, она повесила над очагом большой котел.

– Воду сама таскай, раскрасавица!

Иволга на другое и не рассчитывала. Быстро наносила воды, дождалась, пока та нагреется, привычно вымылась тут же, за занавеской. Оделась в чистое, пошла к себе, забрала деньги, узелок, через запасной выход, коих в «Медвежьей шкуре» было более двух, выбралась на улицу и отправилась в замок, к палачу. Лучше умереть от его руки, чем жить, каждые день и ночь ощущая касания постылого хозяина и прочего отребья из «Шкуры».

Стража пропустила ее без вопросов и почти без шуточек. Людям, бывает, жизнь опротивеет настолько, что они готовы заплатить за свою смерть. Для многих это самое верное решение. Они отдают последнее в надежде, что следующее воплощение окажется счастливее. Небось, и эта невзрачная оборванка жаждет родиться если не принцессой, так хоть красавицей. Ну, Светлое Солнце в помощь, глядишь, хватит денег, чтоб с Серпом расплатиться. Возьмет девчонкин мрак на душу, чернее она от этого не станет.

Неожиданное предложение палача о плате за его услуги не отвратило, а, к собственному ужасу, едва ли не обрадовало. Впрочем, ужас от осознания своей испорченности ощущался очень отстраненно, будто и не ею, а кем-то другим. А как еще может чувствовать человек, мысленно уже умерший?..

Иволга очнулась от навеянных сном воспоминаний и увидела, что стоит на берегу ручья. Присела, зачерпнула воды, напилась. Зубы заломило, свежая, чистая влага побежала вниз, холодя горло, желудок. Светлое Солнце, как же хорошо жить!

Девушка поежилась от ночной прохлады, надела рубаху, расплела косы и, не в силах сдержать переполняющую душу радость бытия, закружилась по поляне, раскинув руки, в неумелом, но искреннем танце. Оступилась на кочке, со смехом упала в траву и подумала, что хорошо бы оказаться в шатре под пихтовыми лапами, прижаться к желанному мужчине.

Нет, не нужно привыкать к нему, потом будет больно отрываться. Нужно лишь сохранить в сердце благодарность за ласку, за страсть, за спасение. Забавно: она подарила ему свободу, дав силу, он, как когда-то иволга в ее сне, забрал ее из постылого города, принес в чудесные края. Одна лишь возможность любоваться бескрайним ночным небом, что усыпано мерцающими звездами, будто накидка городской щеголихи – речным жемчугом, дороже любых денег. К чему ей были бы серебряные и даже золотые монеты, что водились у девиц из «Медвежьей шкуры»? Покупать наряды да украшения? Зачем? Чтобы прельщать звероподобных мужчин?

Иволга сладко потянулась в душистой траве, еще немного полюбовалась на темные небеса, мерцающую крупу звезд и ясный лик Госпожи Луны, потом повернулась на бок, положила ладони под щеку, свернулась калачиком и крепко уснула.

***

– Просыпайся, птаха, – кто-то осторожно потряс девушку за плечо.

Иволга с трудом выбиралась из сна, будто из теплого одеяла, не соображая, кто это может так ласково будить ее. Клуша обычно поднимала зычным криком, а то и тумаком али пинком.

– Я полагал, служанки не приучены дрыхнуть до полудня, – ее снова тронули за плечо.

Иволга села, отводя с лица длинные пряди, которые ночью позабыла заплести в косу. Подняла голову и оказалась нос к носу с хмурым чародеем. Он тоже был встрепанным со сна, темные, нет, кажется, совсем черные глаза смотрели недовольно.

– Прибирай волосы, приводи в порядок одежду и пойдем.

– Куда? – девушка привычно потупилась и поспешно принялась плести косу.

– Тут хижина неподалеку. Хорошо бы пустая. Но и с хозяином я теперь договорюсь без труда. Силищи хоть отбавляй, – улыбнулся, оскалившись едва ли не хищно, скользнул взглядом по распущенному вороту Иволги.

Серп, пока спутница приводила себя в порядок и ополаскивала лицо, собрал их пожитки, снова уменьшил дорожный мешок и повесил на пояс.

– А он легким становится или вес прежним остается? – Иволга, приблизившись, указала на узелок.

– Легким. Иначе прок от чар невелик.

– Хорошо, наверное, быть чару... чародеем.

– У нас тоже, как видишь, трудности бывают, – он двинулся прочь от места ночевки, вверх по склону.

– Ты не по своей воле стал палачом?

– Птаха, будешь любопытничать, быстро отправишься сама себе пропитание искать.

Иволга сжала губы и уставилась в землю. Так и шла, скользя взглядом по траве и ногам шагавшего впереди мужчины, пока не заметила, как стоптанный сапог примял красивый цветок, ярко-красный, на мясистом стебле с широким листом.

– Зачем же ты?.. – девушка присела, приподняла яркую головку и увидела, что стебель сломан у основания.

– Чёрен мрак, да ты не убогая, а блаженная! – Серп, успевший пройти вперед, обернулся, остановившись. – Хм, пламенник, а я и не заметил. Поздно вылез, весна давно миновала, – подошел, наклонился, сорвал цветок. – Верно, здесь снег долго лежал. Вот так, – бросил в траву лист, венчик заправил девушке за ухо.

Иви осторожно потрогала украшение, неуверенно улыбнулась.

– Спасибо. Жалко, завянет быстро.

– Теперь подольше подержится, – мужчина слегка прищелкнул пальцами около алых лепестков. Как он и предполагал, удерживаться от пользования даром по пустякам не было никаких сил. Продлил жизнь цветочку, серп Хладной Жницы, так тебя растак.

– А ты не мог бы сделать, чтобы он снова смог расти? – девчонка опять прикоснулась к пламеннику. – Жалко такую красоту...

– Жалко, жалко! – передразнил он. – Ты что, не знаешь, как эти цветы растут? – Она замотала головой. – Там под землей луковица. Пока она жива, будут цветы. – Серые глазищи уставились недоверчиво и непонимающе. – Ох, госпожа моя Луна, дай мне терпения, – пробормотал мужчина. – Если у тебя косу отрезать, со временем новая вырастет, так?

– Да, – девчонка безотчетно вцепилась в перекинутую на грудь косу.

– А из луковицы, пока она жива, каждую весну цветок вырастает. Ясно?

– Да, теперь ясно. Ты очень понятно объяснил. И... – вдруг заволновалась. – Я ведь ни о чем не спрашивала... Ты сам спросил, знаю ли, а я сказала...

– Успокойся, я помню, с чего все началось, – усмехнулся он. Девчонка, несмотря на свою бестолковость, почему-то почти не раздражала. Да понятно, почему. Он мужчина, она – очень подходящая для его нужд женщина. Пусть щебечет поблизости, пока не подвернется другая, вроде его прежних.

Домишко показался совсем скоро. Приютился под скалой, как гриб, не молоденький крепкий боровичок, но и не трухлявая развалина. Серп слегка удивился про себя – впервые он попал сюда больше десяти лет назад, мальчишкой-сопляком, а избушка ничуть не обветшала, не вросла в землю, как случалось это с хижинами селян.

Да чему тут удивляться? Хозяин-то чародей. Ему не трудно поддерживать и дом, и себя в должном состоянии, была бы сила. А с силой у Кверкуса никогда сложностей не возникает, он черпает ее из света Госпожи Луны и умеет запасать в полупрозрачных, молочно-голубоватых кристаллах.

Очи полнолуния, так их называли посвященные, непосвященные именовали лунными камнями и вправляли в кольца, ожерелья и прочие украшения. Богатые залежи мерцающих сокровищ находились на севере Кряжистого хребта, не так уж далеко отсюда.

Серп помнил, как завидовал наставнику, у которого под рукой всегда был запас чародейской мощи. Кверкусу не страшны были ни черные ночи, когда Госпожа Луна слишком слаба, чтобы показывать свой лик, ни ненастная погода. Одно-единственное ясное полнолуние позволяло напитать силой сколько угодно кристаллов, их хватало на много месяцев, а то и на год. Ему же приходилось зависеть от своего ненадежного, капризного, хотя, нельзя не признать, необычайно приятного источника.

Наставник только посмеивался на сетования ученика.

– Ты совсем не умнеешь, юноша, как я над тобой ни бьюсь. Мои камешки мало чего стоят, их слишком легко отнять.

– Но у меня и их нет!

Старый пень снова хихикал, а на вопросы о причине веселости отвечал:

– Сам, юноша. Хоть до чего-то попытайся дойти сам. И так чересчур много в руки плывет, стоит дурной силищей разжиться.

За прошедшие годы Серп так и не поумнел.

Иначе разве топал бы в гору, потея и ни на шаг не приближаясь к порогу хижины? Когда б еще сам сообразил: неспроста дорога так длинна! Спасибо птахе, снова полезла с вопросом, на сей раз весьма своевременным.

– Серп, мы уже долго идем, а домик ничуть не ближе. Почему так?

– Потому что я болван, – процедил чуть слышно сквозь зубы и остановился.

Высвободил немного силы, она тонким золотистым слоем растеклась по невидимой стене прямо перед ними и тут же исчезла, словно просочилась внутрь. Чародей подождал немного. Если хозяин дома, теперь-то он точно знает о приходе гостей. Коли захочет, может открыть невидимые ворота.

Не захотел. Или Кверкуса попросту здесь нет, а прозрачную стену поддерживает напитанное мощью око полнолуния.

Серп сосредоточился, вскинул руку и послал сгусток силы на невидимую преграду. Золотое сияние расплескалось по молочно-белому, в стене образовалась дыра, ее края расширялись, разъедаемые ярким желтым свечением, будто жаркая искра попала на натянутый шелк.

– Пошли, – чародей подтолкнул спутницу и шагнул вслед за ней в раздавшееся до вполне подходящих размеров отверстие.

Стоило миновать невидимую преграду, и домик угрожающе придвинулся, оказалось, они стояли у самой двери. Серые доски содрогнулись под ударом крепкого кулака бывшего палача.

Ждать пришлось недолго – створка распахнулась, за ней обнаружился старичок. Невысокий, коренастый, волосы, аккуратно подстриженные усы и борода белоснежные, одет на городской манер, добротно.

Девушка хотела было потупиться, но не успела, поймала взгляд ярко-синих, вовсе не старческих глаз. К ее облегчению, смотрели они не сердито, а весело. Вот чудеса! Хозяин-то наверняка тоже чародей, не зря к его домику не подойти было. Выходит, совсем не обязательно в присутствии чарунов смотреть в землю, как твердила Клуша. Серп, конечно, ей ничего плохого не сделал, не наказал за дерзкие взгляды, но он в ней нуждался, а этому старичку с чего глядеть так любезно?

– Я уж и ждать тебя перестал, С ерпилус, – дедок перевел добродушный взгляд на мужчину. – А ты, оказывается, не промах, – задумчиво посмотрел на заправленный за ухо девушки цветок. – Неужели поумнел?

– Нет, не поумнел, – бессмысленно пытаться выглядет лучше. Старикашка все равно выудит правду. – С ней мне просто повезло.