Текст книги "Мы встретились в декабре (ЛП)"

Автор книги: Рози Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Налегай, Джесс, – говорит Бекки, двигая ко мне миску с гуакамоле.

Я все еще немного не в себе от неожиданной красоты Алекса и стараюсь не смотреть на него. За исключением того, что я не могу удержаться от того, чтобы украдкой не взглянуть, когда думаю, что он этого не заметит, и он бросает взгляд в мою сторону, наши глаза встречаются, и думаю, что есть очень большая вероятность, что я могу нечаянно крикнуть «ВАААААУ» по ошибке, потому что на самом деле он действительно очень красив, а двое других, кажется, будто абсолютно этого не замечают.

Бекки рассказывает историю о чем-то, что произошло на работе, а они вдвоем слушают и смеются. Бекки всегда была самой общительной из моих университетских подруг. Мы познакомились на неделе первокурсников и дружим с тех пор. Я изучала английскую литературу, она – юриспруденцию, но в то время как я уехала и вернулась в Борнмут, работая в совершенно милой, безопасной маленькой маркетинговой компании, и завязала отношения с Нилом, Бекс отправилась в Лондон, где устроилась на работу в юридическую фирму и начала продвигаться по служебной лестнице. А потом у меня дома все пошло наперекосяк, и оказалось, что это (в основном) к лучшему, и сейчас я все еще не могу поверить – я смотрю в окно на дождливую улицу, машины с плеском проезжают мимо, а уличные фонари освещают все оранжевым светом – это моя новая жизнь.

Я позволяю вечеру на какое-то время захлестнуть себя, и поскольку они все такие болтливые, никто и не замечает, что я почти ничего не говорю. Эмма протягивает мне напиток. Она все еще в рабочей одежде – очень опрятная, в дорогих на вид ботинках и платье-рубашке с принтом в виде крошечных лисичек.

– Итак. Когда ты переедешь к нам? – спрашивает она.

Думаю, она очень официальна, наблюдая за ней, пока я делаю глоток. Алекс и Бекки взбили какой-то гранатовый коктейль со льдом и текилой, которую он принес. На вкус похоже на то, что вы бы пили сидя у бассейна, а не дождливым декабрьским вечером в Лондоне.

– Только после Нового года. Я забронировала отпуск с друзьями – мы собираемся покататься на лыжах.

– Ох, чудесно. Рождественские лыжи, – она выглядит впечатленной.

– Все не так роскошно, как кажется. Моя подруга Джен приобрела путевку в последнюю минуту через своего знакомого, так что мы едем в Валь-д'Изер (прим. горнолыжный курорт во Франции) на автобусе.

Друг Джен – актер, как и она сама, работал в колл-центре туристической компании, когда путевка была приобретена. Мы много лет давали друг другу обещания, что снова поедем кататься на лыжах, после школьной поездки в Андорру миллион лет назад, и когда это случилось, мне показалось, что сейчас самое подходящее время. Как только я сказала «да», перспектива проживать каждое мгновение двадцатичетырехчасовой поездки в автобусе начала слегка мучать меня, но это была второстепенная деталь.

– Ой, – Эмма выглядела сочувствующей. – Это же целый день на автобусе. Тем не менее, это того стоит ради всех apres-ski (прим. с французского языка – весь комплекс горнолыжных развлечений, кроме, собственно, катания). Вдруг ты встретишь там миллионера.

Я украдкой бросаю быстрый взгляд в сторону Алекса, думая, что на самом деле я была бы вполне счастлива с кем-то вроде него, большое вам спасибо, но улыбаюсь Эмме в знак согласия:

– Никогда не знаешь наверняка.

Бекки возится со своим телефоном, меняя музыку. Она обмотала голову серебристой рождественской мишурой, словно нимбом, и начинает подпевать, когда Майкл Бубле начинает напевать из динамика на полке над раковиной.

– О боже, Бекс, – стону я. – Нам обязательно слушать Бубле снова?

– Сегодня Рождество, – говорит она, обнимая меня за талию и выводя в вальсе из кухни в холл. Она прикладывает палец к губам, заставляя меня замолчать, прежде чем я успеваю запротестовать. Холл выкрашен в странный оттенок, что-то среднее между фиолетовым и серым, и увешан коллекцией картин с цветами, которые, должно быть, принадлежали бабушке и дедушке Бекки. В углу у лестницы над нами возвышается огромное растение с колючими листьями. Я уклоняюсь в сторону, прежде чем Бекки, вальсируя, вталкивает меня прямо в нее.

– Ну что думаешь? – ее голос – настойчивый шепот.

– Они кажутся милыми, – я стараюсь говорить уклончиво, хотя на самом деле хочу знать, с какой стати она забыла упомянуть, что один из наших соседей по квартире до смешного великолепен. – Напомни, как ты познакомилась с Эммой? – спрашиваю я.

– О, она из тех людей, друг друга твоего друга. Знаешь, ходите в одни и те же пабы, смутно знаете друг друга через группу в «ВатсАпп», что-то в этом роде. Вообще не могу вспомнить, как мы познакомились. Но она искала жилье, потому что девушка, с которой она снимала квартиру, переезжала к своему парню, а у меня оставалась одна комната. Я уже все решила с тобой и Алексом, – мой желудок совершает непослушные движения, – и мне показалось, что она стала бы приятным дополнением. Все довольно расслабленные, так что это должен быть вполне приятный непринужденный дом.

– Она кажется милой, – неуверенно говорю я.

– Божечки, мне нужно пописать, – говорит Бекки и оставляет меня стоять в коридоре.

Я не заметила, но ковер выглядит так, будто кого-то вырвало на жирафа – он желто-коричневый с зеленоватыми завитками и так плохо сочетается с сиреневыми стенами, что, должно быть, в какой-то момент тысяча девятьсот семидесятых годов был на пике моды. Никто же не мог выбрать эту цветовую гамму просто так, наугад, верно?

Я возвращаюсь на кухню, понимая, что чувствую себя немного не в своей тарелке. Эмма уже скинула сапоги и сидит за столом, оживленно болтая с Алексом, который сидит напротив. Он выдвигает обеденный стул рядом с собой, подзывая меня присоединиться к ним:

– Иди и возьми что-нибудь еще поесть.

Он передает мне тарелку, доверху нагруженную тортильями. Думаю, возможно, в них впитается немного алкоголя.

– Итак, откуда ты знаешь Бекки? – он тянется через стол за сыром, кладя его между мной и Эммой.

Я беру тортилью и намазываю ее сметаной:

– Чувствую, что должна выдумать что-нибудь такое, чтобы мои слова не звучали так трагично, как это будет.

Алекс приподнимает бровь. У него действительно очень приятное лицо. Эмма встает, идет и бросает кучу льда и всякой всячины в блендер, крича:

– Извините, – когда включает его, заглушая мои слова, когда я собираюсь начать говорить.

Эмма наливает розовую кашицу в наши бокалы, и Алекс пробует ее, скривившись:

– Черт возьми, это как ракетное топливо. Следующий приготовлю я, или мы все сляжем с алкогольным отравлением.

– Мы познакомились в универе, – говорю я, начиная с самого сначала. – Я рыдала в туалете, потому что только что бросила парня ради другого, который тут же изменил мне неделю спустя.

Эмма смеется, но беззлобно:

– О Боже, все мы переживали подобное, – она ковыряет несколько ломтиков красного перца, пока я складываю тортилью с курицей и сыром и добавляю еще сметаны, просто для пущей убедительности. Я сворачиваю ее и понимаю, что нет такого способа съесть его, при котором половина не упала бы мне на майку, а другая половина не растеклась бы по подбородку, так что в итоге я как бы подвешиваю его в воздухе.

– Так что, я пригласила ее куда-нибудь, купила ей три порции водки с лаймом и сказала, что секрет в том, чтобы пойти и похоронить его призрак, – вмешивается Бекки. Я даже не заметила, как она вернулась.

– Лучший способ забыть кого-то – это оказаться под кем-то другим? – говорит Эмма, делая глоток. Она одна из тех людей, которым удается постоянно излучать хладнокровие. Если бы я сказала это, то сильно покраснела бы и, вероятно, вдобавок перепутала бы слова.

– Думаю, да, – говорю я. – Хотела бы я запоминать такие фразочки. Я никогда не придумываю, что бы такое ответить, пока несколько часов спустя, лежа в постели, не переживаю весь разговор заново.

– Боже, я тоже, – Алекс смотрит на меня и изображает что-то вроде перевернутой улыбки, и в уголках его глаз появляются небольшие морщинки, когда он смотрит прямо на меня. На секунду я чувствую, что мы в одной команде. Это приятно. Он поднимает бутылку текилы и машет ею в направлении Эммы. – Ох, давай, – говорит он. – Отбросим осторожность. Не хочешь приготовить еще что-то, что ты только что делала?

Я чувствую, что мир начинает мягко раскачиваться или, может быть, так оно и есть. Но я как раз в том состоянии счастливого опьянение, когда чувствую, что границы немного размыты, и не чувствую себя такой застенчивой, как обычно.

Еще полбутылки текилы спустя, и нам удалось уговорить Бекки включить что-то помимо рождественской музыки. Мы все сидим за столом, уставленным пустыми тарелками. Окно даже не открыто, но мы слышим, как мимо проходит компания подростков, распевающих рождественские гимны и громко смеющихся. Я встаю и смотрю на улицу, поражаясь мысли о том, что снаружи живут восемь миллионов человек, и все они живут лондонской жизнью, и всего через пару недель я стану одной из них. Это всего лишь обычная улица, но мне кажется, что она полна волшебства и обещаний.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на своих новых соседей по дому. Эмма снова разговаривает по телефону, рассеянно накручивая прядь волос на палец. Замечаю, что у нее длинные красные ногти с маникюром.

Алекс смотрит на меня и улыбается:

– Как думаешь, сможешь долго прожить с нами? – он начинает складывать тарелки.

– Нет, – твердо говорит Бекки, хлопая его по руке. – Я сделаю это утром. Это вечер для того, чтобы получше узнать друг друга. Когда мы все соберемся и устроимся, мы сможем разобраться с распорядком дня на кухне и со всеми этими скучными вещами, но сегодня у нас «Маргарита». Ночь только начинается. Давайте поиграем в игру с именами.

– О боже мой, – я закатываю глаза, глядя на нее. В каждом вечере есть момент, когда она настаивает, чтобы мы это сделали. Прежде чем кто-либо еще осознает, что происходит, она достает пачку стикеров и раздает их. – Каждый должен написать имя кого-нибудь известного и наклеить его на лоб человека слева от себя.

– И подумать только, что Роб пропускает, – говорит Алекс, прижимая записку к моему лбу. – Хочешь еще выпить?

У меня уже отчетливо кружится голова, но я киваю. Это моя новая лондонская жизнь. Я могу пить текилу и есть авокадо на тосте и быть спокойной. Что ж, круто. Круче, чем я жила дома. Не то чтобы дома было что-то плохое, конечно. Я проглатываю небольшой комок грусти, который подкрадывается ко мне из ниоткуда – просто при мысли о том, что бабушка Бет осталась там, а я проделала весь этот путь сюда. Она уже потеряла дедушку, а теперь я тоже ухожу.

– Божечки мои, – восклицает Бекки, увидев имя, написанное у меня на лбу. Она фыркает от смеха.

– Я женщина? – спрашиваю я, когда подходит моя очередь.

– Думаю, ты бы сказала, что феноменальная, – отвечает Алекс, улыбаясь мне.

Эмма угадывает свою почти сразу (думаю, она рада, что ей досталась роль Меган Маркл), и в мгновение ока остаемся только мы с Алексом, отчаянно пытающиеся понять, кто мы такие.

– У меня уникальная белокурая прическа?

Мы прыскаем от смеха.

– У меня мания величия? Правда ли я лучший президент за всю историю президентов? Является ли это самым важным стикером, важнее и лучше, чем любые другие стикеры, которые когда-либо были раньше?

Алекс уже догадался, но он так сильно смешит нас своими ужасными впечатлениями о Дональде Трампе, что мы все сгибаемся пополам, а мой стикер падает у меня со лба на пол, и я не могу удержаться, чтобы не взглянуть украдкой.

– Я … Ким Кардашьян? – я торжествующе сажусь, размахивая в воздухе стикером.

– Ага, – Бекки забирает его у меня. – Ты, конечно, жульничаешь, но ты определенно Ким Кардашьян.

– А я определенно иду спать, – Эмма отодвигает свой стул от стола и встает, глядя на кухонные часы. – Уже почти одиннадцать, а у меня завтра убийственный день. Постоянные совещания.

– Но как ты можешь оставить нас, когда мы только начали? – Алекс сейчас стоит у раковины, размахивая бутылкой просекко и каким-то розовым ликером. – Я собирался приготовить один из моих фирменных коктейлей, – он роется в холодильнике. Не могу не обратить внимания на его красивые руки снова – мне всегда нравились красивые руки, такие, которые выглядят так, будто они обнимут тебя и заставят чувствовать себя в безопасности. О, и то, как, когда он тянется за апельсиновым соком с верхней полки, его футболка задирается, обнажая полоску слегка загорелой кожи.

Но я абсолютно не смотрю ни на что из этого, потому что я здесь ради работы, а он мой новый сосед по дому, и здесь ничего не будет. Я виню текилу за то, что она разыграла мое воображение.

Но если бы я смотрела…

– Всем спокойной ночи, – Эмма берет свой телефон и уходит. – Отличных каникул, Джесс. Увидимся в Новом году.

– У тебя есть еще лед, Бекки? – спрашивает Алекс, заглядывая в морозилку.

– Не-а.

Знаю, она велела нам не убирать со стола, но я рассеянно складываю тарелки и выливаю остатки сальсы в мусорное ведро. Это отвлекающий маневр. Альтернатива – сидеть, подперев подбородок руками, и с нескрываемым восхищением смотреть на Алекса, а это было бы некрасиво.

– Боже, умираю как хочу шоколадку. Вот что я вам скажу, я пойду возьму немного льда из «Теско Экспресс», пока буду брать шоколад.

– Мы приберемся, – Алекс вылезает из морозилки и оборачивается. – А потом я приготовлю коктейли. Как думаешь, Роб не будет возражать, что мы позаимствовали его блендер для измельчения льда?

Я корчу гримасу:

– Не знаю. Думаю, шеф-поварам нравятся ножи. В любом случае, эта штука – монстр. Если мы ее помоем, уверена, он не будет возражать.

Алекс для пробы тычет пальцем в огромного бегемота-блендера, стоящего на рабочей поверхности. На секунду прибор оживает, и он отступает назад.

– Охринеть! Эта штука может оторвать тебе руку.

– Вернусь через секунду, – говорит Бекки, заматывая лицо шарфом и натягивая шапочку с помпоном.

– Не замерзни, – говорю я, выглядывая в окно. – О, смотри, дождь превратился в снег.

– Правда? – Алекс и Бекки присоединяются ко мне, выглядывая наружу. Снег падает хлопьями, кружась в свете уличного фонаря перед фасадом нашего нового дома. Он исчезает, как только попадает на мокрый тротуар, но, тем не менее, выглядит великолепно по-рождественски и романтично. Какое-то мгновение мы все стоим в тишине, наблюдая за ним, погруженные в свои собственные мысли.

Майкл Блуминг Бубле снова играет на заднем плане.

Нам с Алексом требуется всего мгновение, чтобы убрать со стола, разложить мусор и вторсырье по корзинам и загрузить древнюю посудомоечную машину.

– В моем последнем месте такого не было, – говорит Алекс, разворачивая таблетку для мытья посуды и засовывая ее внутрь. – Может, эта штука и доисторическая, но это все же роскошь. Больше не нужно просыпаться утром и смотреть на вчерашнюю посуду.

– Ты и раньше жил в доме с соседями? – спрашиваю я.

Он замолкает на секунду:

– Ммм, вроде того.

У меня такое чувство, что за этим кроется нечто большее, чем он говорит, но не хочу настаивать.

– И ты раньше работал с Бекки?

Я стою у раковины, ополаскиваю руки, зная, что он стоит рядом со мной и ставит стаканы обратно на полку. Я чувствую жар его тела, и от этого крошечные волоски у меня на руках встают дыбом. Думаю, это все из-за текилы. Текилы, и того факта, что я уже год одинока, и единственная причина, по которой он мне нравится, заключается в том, что мне сказали, что в этом доме отношения запрещены, так что мой мозг поступает вопреки. Это Алекс, друг моей подруги Бекки и мой новый сосед по дому. И он на сто процентов под запретом. Я делаю шаг в сторону, вытираю руки о кухонное полотенце и трачу слишком много времени на то, чтобы аккуратно повесить его обратно.

– Да, раньше я работал с Бекки, – говорит Алекс после долгой паузы.

Я оборачиваюсь.

– Оказывается, тридцать – идеальное время для первого… «О Боже, что я делаю со своей жизнью» кризиса?

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь:

– У меня тоже.

– Итак, она нашла себе дом, полный бездомных животных. Очень похоже на Бекки, да? Ей нравится думать, что она разбирается в корпоративном праве и тверда, как гвоздь, но я думаю, что она такая же старая хиппи, как и ее мама. Так что же привело тебя сюда? – спрашивает он.

– Ох, Боже. Это долгая история.

Алекс достает из холодильника четыре лайма, затем передает мне два и кухонный нож:

– Тогда порежь их и расскажи. Мне становится легче от осознания того, что я не единственный, кто совершает то, что все считают самой большой ошибкой в моей жизни.

Он взял терку и создал горку ярко-зеленых завитков из цедры лайма и складывает их вместе в небольшую травянистую кучку. Понимаю, что перестала резать и смотрю на его руки, как какая-то ненормальная:

– Ну, в универе я изучала английскую литературу. Всегда любила книги, и раньше мечтала жить в Лондоне и работать в издательстве, но мне казалось, что нужно знать кого-то в этом бизнесе или иметь достаточно денег, чтобы пройти стажировку и работать бесплатно, а мне нужно было выплачивать студенческие ссуды и счета, по которым нужно было платить, и… – я делаю паузу, думая об ответственности за то, чтобы с бабушкой Бет и дедушкой все было в порядке, потому что моей мамы никогда не было рядом. Делаю глубокий вдох. – В любом случае, я почти отказалась от этой идеи – я правда искала, но оплата была ужасной, и я никак не могла позволить себе жить где-нибудь в Лондоне, кроме чулана для метел.

Он смеется:

– На самом деле я знаю кое-кого, кто жил в чулане. Его кровать буквально раскладывалась ночью, потом он складывал ее, закрывал дверь и уходил на работу.

– Точно, – наши глаза на секунду встречаются, и мы смеемся над этой мыслью. Лондон странный.

– А потом появилась Бекки?

– Не совсем. В общем, я помогала ухаживать за своим дедушкой, а потом он умер.

– Ох, – он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его карие глаза полны нежности. – Мне жаль.

Я качаю головой и сжимаю пальцы в ладони, потому что я все еще нахожусь на той стадии, когда слезы подкрадываются неожиданно, и алкоголь не помогает с ними справиться.

– Все в порядке. Как бы то ни было, моя бабушка, бабушка Бет, решила, что хочет переехать в защищенное жилье, а я жила в их освободившейся комнате, – я улыбаюсь, как всегда, думая о ней. У каждого должна быть такая бабушка, как у меня. – А потом, когда я временно переехала обратно к матери, позвонила Бекки и спросила, не хочу ли я присоединиться к ней в доме. Моя бабушка Бет продолжала говорить мне, что я должна следовать своим мечтам и делать то, чего я действительно хочу, потому что у нас только одна жизнь, и я пыталась убедить себя, что на самом деле я была совершенно счастлива. Потом я увидела работу в «Букинисте» – потому что не могла не искать вакансии, хотя и знала, что этого никогда не случится, и я решила подать заявление, хотя у меня не было ни единого шанса, и я до сих пор не могу поверить, что мне ее дали. И… – я останавливаюсь и перевожу дыхание. Все это вылилось в огромное искаженное предложение, точно так же, как все это произошло. – В одну минуту я думала и задавалась вопросом, как я собираюсь найти место, где буду жить, и иметь дело со своей матерью, а потом…

– И вот мы здесь. Похоже это судьба, – говорит Алекс, заканчивая мои произнесенные и невысказанные предложения.

– Немного похоже, – говорю я, пытаясь обратить это в шутку. – А что насчет тебя?

– О, у меня было все. Карьера юриста на подъеме, милая, крошечная квартирка, парковочное место. Но я знал, что чего-то не хватает.

Я нарезаю лаймы на кусочки, ожидая, пока он продолжит.

– Как бы то ни было, я продолжал какое-то время, но это не давало мне покоя. Я пошел в юриспруденцию, чтобы что-то изменить, но понял, что большую часть своей жизни проведу за письменным столом, перекладывая бумаги, и это мне до смерти наскучило. И… кое-что случилось, – он замолкает на секунду, а затем говорит: – И вот я здесь.

– Значит, ты сейчас не занимаешься юриспруденцией?

Он качает головой:

– Не-а. Вот так я познакомился с Бекки – мы работали вместе. Но, в отличие от большинства других людей, она была великодушна, когда сказал ей, что ухожу. Всем нужен такой друг на своей стороне.

– Согласна, – говорю я, думая о ее настойчивости, чтобы я приехала и осталась здесь, и о смехотворно низкой арендной плате, которую она предложила. Я посмотрела на «РайтМув», чтобы узнать, сколько будет стоить аренда такого места, и чуть не упала в обморок. По сути, месячная арендная плата за дом такого размера составляла мою годовую издательскую зарплату. Когда я упомянула об этом, Бекки только фыркнула и сказала что-то о восстановлении баланса, что прозвучало подозрительно похоже на то, что сказала бы ее мать, так что, возможно, хипповские штучки все-таки немного передались ей.

– Итак, – говорю я, слегка морщась, когда немного сока лайма брызжет мне в лицо. – Чем ты сейчас занимаешься?

– Учусь на медбрата, – говорит Алекс.

– Да ладно, – я кладу нож и смотрю на него. – Это же потрясающе.

– Ага, – Алекс одаривает меня все той же кривой улыбкой и, похоже, испытывает облегчение. – Это не совсем та реакция, которую я получал, когда рассказывал об этом людям. Больше было похоже на: «О Боже, почему ты бросаешь работу, за которую платят мегабаксы, чтобы с тобой обращались как с дерьмом, работая в разваливающейся Национальной службе здравоохранения?».

Он не только великолепен, но и благороден и этичен. Он как единорог или что-то в этом роде.

– Что ж, я думаю, то, что ты делаешь – блестяще.

Алекс высыпает лаймы в шейкер для коктейлей и смотрит на меня с серьезным выражением лица:

– Спасибо, Джесс.

Я чувствую себя немного неуверенно. Как будто мы прошли здесь какой-то важный момент вместе. Как будто мы сблизились.

Я передаю ему бокал, и мы пьем наши коктейли и смотрим в окно на Ноттинг-Хилл-стрит. Он на мгновение смотрит на меня, как раз в тот момент, когда я смотрю на него.

На секунду наши глаза снова встречаются, и что-то внутри меня вызывает то шипящее ощущение, о котором я читала в книгах (о, в стольких многих книгах) и ни разу не испытывала в реальной жизни, даже за те четыре года, что я была с Нилом, а мы с ним говорили о том, чтобы пожениться.

Мне почти тридцать, и я в значительной степени смирилась с тем, что моя тайная любовь к ужасным, блестящим романтическим фильмам, во время которых можно свернуться калачиком на диване, каким-то образом прокляла меня. И все же я здесь, смотрю прямо в шоколадные глаза мужчины, который выглядит так, словно я заказала его онлайн в магазине романтических фильмов.