Текст книги "Танцы с королями"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 61 страниц)
Они занимались любовью на коврах перед пылающими каминами, закрыв двери комнаты, где в этот момент им случалось находиться, среди розовых, голубых или зеленых стен под бело-золотыми потолками. Ясным морозным утром они совершали прогулку на санях по лесу. На дуге висели серебряные колокольчики. Их звон разносился по всей дороге. А вечером кровать с резными украшениями опять становилась для них приютом любви. Внешний мир с его проблемами перестал существовать, и впервые в жизни они не заботились ни о чем.
– Только подумать, что когда-то я так боялась! Мне казалось, что вот-вот случится нечто ужасное, и наша свадьба не состоится, – сказала Роза, пребывая в чудесном настроении однажды утром, когда они вернулись с санной прогулки и поднимались на крыльцо. Ричард крепко прижимал ее к себе, обхватив одной рукой за талию. Их дыхание в ледяном воздухе тут же превращалось в пар.
– Откуда у тебя появились такие мрачные мысли?
Она остановилась и повернулась к нему:
– Когда я узнала, что ты праправнук Руссо, мне внезапно показалось, будто мы превращаемся в Огюстена и Маргариту.
– Это невозможно! У них были иные обстоятельства.
– Я знаю. – Она тряхнула головой, как бы смеясь над собственной глупостью и забывая, наконец, о тревоге, которая в то время вонзалась в нее стрелой. – Но скажи, как ты думаешь, не была ли наша встреча уготована самой судьбой – из-за них?
Такие отвлеченные рассуждения были чужды практическому складу его ума, но по тому, как Роза смотрела на него, было ясно, что этот ответ очень важен для нее.
– Только в том смысле, что меня с детства воспитывали в духе уважения к гугенотскому прошлому моих предков. Это, в конце концов, и возбудило у меня желание увидеть Францию и посетить Версаль. – Ричард ласково взял ее за подбородок, чуть сжав его пальцами, и улыбнулся. – Ну, и к тому же моя мать всегда хотела, чтобы я женился на француженке и даже не знала, что надо мной уже витает твой призрак. Если все это сложить, то я, пожалуй, соглашусь, что случайностью здесь и в самом деле не пахнет.
– Да, я понимаю.
– Но судьба явно благоволила к нам!
– Ты прав! – радостно произнесла Роза. – Она принесла нам счастье.
Ричард покрепче прижал ее к себе, и они вошли в здание.
Добровольно лишив себя всяких контактов с внешним миром, они еще не знали, что кое-где в Париже и по всей Франции уже вспыхнули беспорядки. Доведенные до отчаяния перспективой голодной смерти, люди вламывались в амбары с зерном, грабили хлебопекарни и булочные, нападали на обозы с зерном и мукой. Все, кто подозревался в утаивании зерна с целью спекулятивного ажиотажа и получения еще большей прибыли от его продажи, подвергались огромной опасности. Одного епископа толпа забила камнями до смерти за то, что он отказался выдать зерно голодающим. Крестьяне бросали открытый вызов землевладельцам, отказываясь выполнять феодальные повинности и платить оброк и налоги. Когда же землевладельцы в ответ пытались выдворить их за пределы своих поместий, бедняки оборонялись вилами и косами. В воздухе витал дух анархии, и многие испугавшиеся буржуа стали создавать отряды самозащиты.
Не успели молодожены возвратиться в Версаль, как все эти тревожные новости обрушились на них грозной лавиной. Однако больше всего Роза была обеспокоена сильным недомоганием бабушки, которая по этой причине не смогла принять мать Ричарда и его братьев, и те уже отбыли на родину. После столь приятного отдыха Ричард поспешил в Париж, где его ждали новые поручения британского посла, а Роза отправилась в Шато Сатори. Приехав туда, она обнаружила, что бабушка уже оправилась от болезни. По-прежнему опрятно одетая, в кружевном чепчике, почти полностью скрывавшем ее седые волосы, она сидела в библиотеке и писала письма.
– Что случилось? Ты болела? – с тревогой воскликнула Роза, наспех обменявшись приветствиями.
Жасмин положила перо и сняла очки.
– Нет. Доктор так и не смог поставить диагноз и сказал, что по всем признакам я здорова. Просто на следующее утро после свадьбы я вдруг обнаружила, что не могу встать с постели. Словно все силы разом покинули мое тело.
– Ты слишком переусердствовала, помогая мне готовиться к свадьбе, вот твой организм и не выдержал. В твои годы опасно переутомляться.
– Возможно. Но мне все это доставляло огромное удовольствие. Меня очень огорчило то, что пришлось отменить обед в честь твоих английских родственников. К счастью, мать Ричарда навестила меня перед отъездом, и мы с ней вдоволь наговорились. Она прямо сгорала от желания узнать все об Огюстене Руссо. Я разрешила ей облазить весь дом, ведь он когда-то принадлежал их предку.
– Как она восприняла известие о том, что Маргарита была его любовницей, в то время как он был женат на ее прабабушке?
– С той же терпимостью, добродушием и уважением к чужим нравам, с каким она отнеслась к вашему с Ричардом рассказу о твоем происхождении. – На лице Жасмин появилась мудрая улыбка. – К тому же в ее жилах есть частица и французской крови, что явно сказывается на ее характере. Она тоже рассказала мне о том, как их семья жила все эти годы. Я поняла, что на старости лет большим утешением для Огюстена была маленькая дочурка Эдмунда. Он очень привязался к ней и даже звал ее по-своему – Лили.
Роза задумалась:
– Лилия на гербе французских королей или же просто название цветка?
– Наверное, он имел в виду последнее. А разве простая маргаритка не является лилией среди луговых цветов?
– Он ведь очень любил Маргариту?
– В этом нет никаких сомнений. Наверное, в той девочке, Лили, он видел ребенка, который мог быть у них с Маргаритой. Лили дожила до очень преклонного возраста и была строгой, но справедливой матерью и бабушкой. Ричард был ее любимым внуком. Своим характером и внешностью он напоминал ей дедушку, которого она очень любила.
Страх, который довелось испытать Розе из-за болезни бабушки, оказался предвестником куда более серьезных происшествий. В апреле взбунтовались рабочие нескольких мануфактур, когда их хозяева попытались снизить заработную плату, на которую и без того почти невозможно было прожить. Вызванные войска жестоко расправились с бунтовщиками. Ричард, переодетый мелким буржуа и, как обычно, находившийся в самом пекле событий, едва избежал удара штыком и чуть было не получил ранение в голову куском черепицы, брошенным бунтовщиками с крыши и сбившим с него шляпу. Роза так ничего и не узнала. Чтобы не волновать ее, Ричард сочинил историю о том, что он в перерывах между дипломатическими раутами скучает за письменным столом в посольстве.
Он уже дважды совершал короткие визиты в Англию, представляя премьер-министру на Даунинг-стрит доклады о положении во Франции, а затем целый день заседал в Палате лордов. На обратном пути в Дувр он заезжал домой повидать мать. В Лондоне все придерживались мнения, что теперь Людовик и его министры расплачиваются за давнюю ошибку – решение поддержать американскую революцию. Во-первых, этот неразумный шаг привел к увеличению до катастрофических размеров и без того огромного внутреннего и внешнего долга Франции, а во-вторых, было замечено, что войска, вернувшиеся из Америки, не проявляют особого усердия при подавлении опасных бунтов и восстаний и даже зачастую попустительствуют толпе, творящей суд и расправу.
Ричард, никогда не забывавший о своих французских корнях, страстно мечтал о том, чтобы народ Франции построил свою жизнь на началах свободы и справедливости, но не считал, что насилие – лучший способ достижения этих целей. В Америке война шла между армией повстанцев и королевскими войсками; здесь же, во Франции, если дело дойдет до вооруженной борьбы, то люди из всех слоев общества выступят друг против друга, и страна погрузится в ад кровавой гражданской войны.
Ричард надеялся, что королева даст Розе отпуск, и тогда он сможет, оставив на время дела в посольстве, на две-три недели свозить Розу в Англию, чтобы она увидела свой будущий дом и страну, где ей предстоит жить.
– Мы остановимся в нашем городском доме, – сказал он Розе, находясь в приподнятом настроении, – и я покажу тебе все лондонские достопримечательности, а также магазины, где ты сможешь купить все, что твоя душа пожелает.
– Может быть, мне купить новую шляпку? – улыбнулась она. Это было их излюбленной шуткой, потому что у Розы уже было несколько полок, заставленных шляпками самых разнообразных фасонов.
– Ты найдешь их на Сент-Джеймс-стрит. Их туда завозят из Парижа.
Роза рассмеялась:
– Тогда уж лучше я куплю себе драгоценности работы английских ювелиров!
– Мне известен один такой магазин на Бонд-стрит.
В глазах у Розы запрыгали веселые чертики. Она уже предвкушала новизну ощущений от знакомства с другой страной.
– А что еще мы будем делать?
– Я отвезу тебя в Кент, и там ты увидишь сестру той орхидеи, что цветет в Трианоне.
– Откуда ты знаешь, что это именно сестра?
– А какого же еще пола может быть такой экзотический прелестный цветок? Я бы назвал тебя Орхидеей, если бы у тебя не было еще более прекрасного имени.
Она вдруг почувствовала, как от этих слов на нее повеяло прошлым:
– А потом?
– А потом для всех моих родственников, и друзей, живущих в округе, будет дан бал, чтобы они могли познакомиться с новой хозяйкой Истертон-Холла. Следующим же утром я незаметно увезу тебя на побережье, и мы сядем на пакетбот, отплывающий в Кале, прежде чем посыплются ответные приглашения и нам придется все время ездить в гости вместо того, чтобы побыть наедине.
– О, какое это будет чудесное путешествие! – радостно воскликнула Роза, захлопав в ладоши.
В эти дни, несмотря на все свое бьющее через край веселье, кажущуюся беспечность и неистощимую страсть к любовным играм, она, как никогда, осознавала то, что происходило за оградой Версаля. Во дворце все шло так же, как и раньше. Экономия средств, предпринимавшаяся королевской четой, никак не сказывалась на придворных, которые вели прежний роскошный образ жизни, полагая, что все нынешние беды и беспорядки – явление временное и малозначительное. Другие вельможи были настроены менее оптимистично, но считали, что рано или поздно монархия преодолеет этот кризис.
Даже если бы раньше Роза и не испытывала никаких тревог по поводу ужасных несчастий, постигших ее родину, то теперь ей было бы просто невозможно и дальше оставаться в неведении, будучи женой Ричарда, который знал ситуацию как свои пять пальцев. Он держал руку на пульсе событий и с каждым днем становился все мрачнее. Только в постели они забывали обо всем, словно отгородившись незримой стеной от тревог, и шепча слова любви, в которой обнаруживали все новые и новые неизведанные радости.
Однажды вечером, отправляясь из посольства домой, Ричард приказал кучеру свернуть с привычной дороги и заехать в Шато Сатори. Он хотел навестить Жасмин. В последнее время Роза была очень занята в Версале, и он стал регулярно бывать у ее бабушки, справляясь о здоровье, а заодно не давая ей особенно скучать. В этот раз у Жасмин сидели ее знакомые дамы и играли в карты. Ричард хотел уже было уехать, но Жасмин уступила свое место за столиком даме, не принимавшей участия в игре, и вместе с ним вышла в музыкальный салон.
– Как поживает моя внучка? – спросила она. По ее безмятежному, спокойному лицу нетрудно было догадаться, что Жасмин уже заранее знала ответ.
– Просто замечательно. Она, как всегда, в хлопотах. Вот почему я опять приехал без нее.
– Что поделаешь… Я рада, видеть тебя. Что нового случилось со времени нашей последней встречи?
Выслушав его, она задала еще один вопрос:
– Ты можешь сказать определенно, когда увезешь Розу в Англию?
– Пока еще нет.
– Когда тебе удастся это сделать, – сказала она твердо и настойчиво, – не привози ее назад. Я буду спокойна, зная, что она находится в безопасном месте, чего сейчас нельзя сказать о Франции. Вчера в карету Мишеля бросили кирпич, который, к счастью, не попал в окно, и он отделался простым испугом.
Ричард выразил тревогу и сожаление по поводу случившегося и в то же время поглядывал на нее с нескрываемым недоумением:
– Вы и в самом деле полагаете, что Роза согласится остаться там?
Жасмин всплеснула руками, признавая этим жестом справедливость возражения Ричарда.
– Я это знаю, но что делать? Она последует за тобой в пасть к самому дьяволу и, по-моему, Франция очень скоро будет именно таким местом.
– Этого не случится, если возобладает здравый смысл. А вы, значит, не возлагаете совершенно никаких надежд на предстоящий созыв Генеральных Штатов? – Ричард имел в виду орган, состоявший из представителей всех трех сословий —дворян, духовенства и всех остальных, до того собиравшихся раздельно. Король намеревался созвать Штаты в мае для решения наболевших проблем. И хотя он согласился на это неохотно и лишь под давлением обстоятельств, многие считали, что он и в самом деле пойдет на некоторые реформы. Как обычно, все ругали королеву, якобы стоявшую за теми непродуманными, своевольными действиями, которые Людовик предпринял за последние несколько месяцев и которые лишь усугубили тяжелое положение страны и подорвали его авторитет.
В глазах Жасмин появилось какое-то тоскливое, обреченное выражение, от которого Ричарду стало не по себе:
– Нет, ничего, кроме раздоров, от этих Генеральных Штатов ждать не приходится. Они еще не собрались, а уже поднялась такая свистопляска! Если все-таки будут проведены реформы, которые помогут выйти из тупика, то это будет чудом, о котором я молю Бога ежедневно.
– Аминь, – закончил их беседу Ричард.
Возвратившись в Версаль, он обнаружил, что Роза, явно чем-то расстроенная, давно уже ждет его. Он заключил ее в объятия и спросил:
– Что случилось?
Роза с тихой грустью ответила:
– Дофину сегодня стало совсем плохо. Он слабеет с каждым днем. Теперь он уже не может стоять…
Из ее глаз закапали слезы, и Ричард еще теснее прижал жену к себе, зная о ее искренней привязанности к больному ребенку.
Утром четвертого мая Мария-Антуанетта сидела на кровати сына. Она проводила с ним все свободное время; вот и сегодня, еще не успев одеться, в ночной сорочке, она поспешила к нему, чтобы покормить завтраком. Поставив на стол наполовину пустую тарелку, Мария-Антуанетта поила дофина чаем, приподняв его голову с подушки, и в этот момент в спальню вошла Роза и обратилась к ней:
– Ваше величество, простите меня, но вам пора одеваться. Скоро начнется шествие Генеральных Штатов и служба в церкви Святого Людовика. – Сделав еще несколько глотков, дофин протянул матери руки и жалобно попросил:
– Не оставляй меня, мамочка! Пожалуйста! – Обычно он безропотно относился к тому, что королеве приходилось часто отлучаться по делам. И раз уж он решился, на такую просьбу, значит, ему и в самом деле было очень плохо. Сердце Марии-Антуанетты разрывалось от жалости к сыну, но никакие причины, даже самые уважительные, даже смерть ребенка, не могли оправдать ее отсутствие на открытии Генеральных Штатов.
– Я иду в церковь, чтобы помолиться за твое здоровье, мой малыш. – По ее голосу было заметно, что она с трудом сдерживает рыдания. Без всякого желания Мария-Антуанетта поднялась с постели своего страдающего сына. – Я скоро вернусь.
– Мамочка, останься со мной… Мне страшно без тебя…
Мария-Антуанетта почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Роза, опасаясь, что королева вот-вот рухнет без чувств, решилась на беспрецедентный с точки зрения протокола поступок. Она подхватила ее под локоть и одновременно обратилась к мальчику:
– Я заверну вас потеплее в одеяло, Ваше высочество, и отнесу туда, откуда вы сможете наблюдать за торжественным выходом своих родителей. Ваша мамочка пошлет вам воздушный поцелуй, а вы помашете ей в ответ.
Овладев собой, королева поцеловала сына, поправив локон, сбившийся ему на лоб, и вышла из комнаты. Несчастья, переживаемые ею и страной в последнее время, заставили эту ранее ни при каких обстоятельствах не унывающую женщину замкнуться в себе. Дети теперь представляли для нее единственную радость в жизни: даже любовь к Акселю фон Ферзену не переживала теперь никаких эмоциональных подъемов или спадов, оставаясь ровной и спокойной. Казалось, что Мария-Антуанетта разделилась надвое: сердце принадлежало тем, кто был ей наиболее близок и дорог, а разум вынужден был отяготить себя бременем государственных забот, к чему она никогда не готовилась.
Оставаясь в мыслях со своим сыном, королева приняла ванну, после чего придворный куафер искусно завил ей волосы, а фрейлины помогли облачиться в мантию, расшитую золотом и серебром. При этом она вела себя совершенно безучастно, словно суетившихся вокруг нее людей и вовсе не существовало. Из драгоценностей она выбрала алмаз Регента, которым украсила свою прическу. Такой процессии, как в тот день, городу еще не приходилось наблюдать. Пешком к церкви проследовало свыше тысячи депутатов Генеральных Штатов, и у каждого в руках была зажженная тонкая восковая свеча. Открывали шествие знаменосцы и пажи, которые несли соколов, вцепившихся когтями в их запястья. Вдоль всего маршрута процессии стояли шеренги швейцарских гвардейцев и солдат, а дома были задрапированы шелками и гобеленами. Повсюду, куда хватало глаз, толпились люди, многие из которых прибыли из самых дальних мест, чтобы стать свидетелями эпохального исторического события. Под стать ослепительным россыпям бриллиантов и золотым позументам особ королевской крови и аристократии были роскошные мантии духовенства. Скромные и невыразительные одежды депутатов третьего сословия лишь подчеркивали сказочное великолепие Версаля как символа королевской власти.
Во время торжественной мессы Мария-Антуанетта не переставала произносить про себя молитвы за здоровье сына. В эти дни его состояние было настолько зыбким, что, всякий раз уходя от него, она не знала, застанет ли его при возвращении живым.
Ассамблея открылась на следующий день в огромном зале. Когда вышла королева, Ричард, находившийся в ложе, отведенной для иностранных дипломатов и гостей, подумал, что она похожа теперь лишь на бледную тень прежней Марии-Антуанетты. И хотя в честь короля присутствующие прокричали несколько здравиц, королеву все проигнорировали, о чем достаточно красноречиво свидетельствовало ледяное молчание.
– Они нашли козла отпущения, – прошептал по-английски, но с американским акцентом кто-то, явно симпатизирующий королеве. – Они дают понять, что в этом национальном примирении для нее нет места. Для этих людей она так и осталась чужестранкой.
Ричарду очень хотелось крикнуть что-нибудь подбадривающее Марии-Антуанетте, но он был иностранцем и не имел права вмешиваться во внутренние дела французов. Вместо этого он молча наблюдал за выражением ее лица, когда она вынуждена была выслушивать все эти долгие, часто пустопорожние, речи и дебаты. Иногда по ее щеке скатывалась слезинка, но она, казалось, не замечала этого. Постоянное подрагивание веера выдавало ее огромное нервное напряжение. Вряд ли на всем свете можно найти более прекрасную и в то же время более несчастную королеву, чем она, – думал Ричард. Он испытал облегчение, когда в самом конце – Мария-Антуанетта уже собиралась уходить – кто-то вдруг крикнул: «Да здравствует королева!»
Ее лицо осветилось трогательной улыбкой, а затем она сделала реверанс, и весь зал разразился аплодисментами. Возможно, аплодирующие хотели сделать приятное королю, но это, по мнению Ричарда, не имело никакого значения. Для Марии-Антуанетты это явилось лишь слабым утешением, но и его должно было надолго хватить такой гордой, волевой женщине.
Заседания Генеральных Штатов продолжались. До Розы дошли слухи, что в Париже распространяются клеветнические пасквили, в которых говорилось, что королева строит козни с целью сорвать попытки депутатов от третьего сословия настоять на проведении в жизнь реформ.
– Эти гнусные борзописцы совершенно не знают ее! – в ярости воскликнула Роза. – Она думает только о своем умирающем ребенке и почти круглые сутки проводит у его постели!
Ранним утром четвертого июня дофин скончался на руках Марии-Антуанетты, безутешно плакавшей вместе с королем. С этого дня, хотя ей было всего лишь тридцать три года, ее волосы начали седеть, и через несколько недель не осталось и следа от тех прекрасных, с пепельно-светлым оттенком, локонов, которые замечательно оттеняли ее изящное, словно из розоватого фарфора лицо. Теперь ее щеки больше не цвели румянцем.
В то утро, когда состоялись похороны, на которых по старой традиции королеве нельзя было присутствовать, она пришла в гостиную, где висел портрет, изображавший ее с тремя детьми. Он был написан уже после смерти ее дочери Софи, которую символизировала закрытая пологом колыбель, но до того, как у ее старшего сына обнаружились первые признаки болезни, отнявшей его навсегда. Роза увидела, как королева внезапно остановилась и долго всматривалась в счастливое, улыбающееся лицо покойного дофина. Очевидно, она молилась, потому что перед тем, как двинуться дальше, осенила себя крестом. После этого, насколько было известно Розе, королева никогда больше не смотрела на этот портрет. Всякий раз, когда ей случалось бывать в этой гостиной, она старательно отводила глаза и на ее лице появлялось страдальческое выражение.
Розе было очень трудно наслаждаться собственным счастьем перед лицом такого горя, которое она искренне старалась разделить с королевой. Вскоре и у нее начались неприятности. Заседания Генеральных Штатов превратились в настоящее болото бесконечных жарких споров и дискуссий, и Ричард, по долгу службы обязанный присутствовать там и составлять ежедневные отчеты для посла, не имел возможности свозить Розу в Англию. Затем его отозвали в Париж, где посол поручил ему какое-то задание, о котором Розе не было известно ничего, кроме того, что оно очень срочное и важное.
Они обменивались письмами; иногда Ричарду удавалось оторваться от дел, и он стремглав летел в Версаль, но таких счастливых моментов становилось все меньше и меньше. Он даже не мог предупредить Розу о предполагаемом времени своего следующего приезда, и часто случалось так, что он приезжал в тот момент, когда Роза в числе других фрейлин сопровождала королеву то в церковь, то на прием и не могла встретиться с ним. В лучшем случае оказывалось, что она уехала в Шато Сатори. Ричард следовал за ней, но и там они не могли быть предоставленными самим себе. Однажды он остался переночевать в Шато Сатори, так как в посольство ему нужно было явиться лишь к полудню. Молодые супруги спали в розово-серебряных покоях, которые Роза занимала чуть ли не с младенческого возраста.
– Это любовное ложе Маргариты и Огюстена, – сообщила Роза мужу, когда они тихо перешептывались в постели, отдыхая после бурных любовных ласк. Она больше не боялась прошлого, хотя и не переставала думать о нем. Поскольку ее свадьба с Ричардом все же состоялась, она даже осмелилась сравнивать себя с Маргаритой и удивлялась близости проводимых параллелей.
Ричард, довольный, зарылся носом в ее волосы:
– Могли они быть так же счастливы здесь, как и мы?
– Надеюсь, что так оно и было… – прошептала Роза, всем телом отвечая на его возобновившиеся ласки. Они не могли насытиться друг другом, и вынужденные долгие отлучки Ричарда были невыносимы для обоих.
Несколькими днями позже на заседании Генеральных Штатов разразился настоящий скандал, когда депутаты от третьего сословия, не без основания утверждая, что они представляют девяносто шесть процентов населения Франции, объявили себя единственным настоящим Национальным Собранием. Присутствовавший там Ричард, проанализировав ранее полученные им сведения, пришел к выводу, что сегодня должно произойти нечто экстраординарное. Но даже у него по спине пробежал холодок: он понимал, что является свидетелем первого шага на пути к революции. Здание многовекового феодализма, казавшееся незыблемым и прочным, вдруг затрещало и покачнулось, словно от первого подземного толчка начавшегося землетрясения. Ричард видел на лицах аристократов и священников тревогу и даже животный страх, сменившийся диким бешенством, когда выяснилось, что некоторые депутаты от их сословий поддержали Национальное Собрание.
– Все это было совершенно неожиданно, – рассказывал он Жасмин, когда они с Розой приехали к ней через неделю после столь памятного события. Затем он описал весьма ловкий ход королевского правительства, желавшего в корне пресечь заразу. Ход этот заключался в том, что зал заседаний просто-напросто закрыли, чтобы Национальному Собранию негде было собираться. Ричард лично видел из окна своей кареты, как на двери здания вешали замок.
– И что же случилось потом? – Жасмин с нетерпением подалась вперед и теперь сидела на самом краешке кресла, увлеченная рассказом Ричарда.
– Все выглядело так,– будто вот-вот вспыхнет бунт или, по крайней мере, грандиозная потасовка. Некоторые депутаты требовали устроить шествие на Плац-де-Арм, но доктор с суровой внешностью по имени Жозеф Гильотен предложил им собраться в зале для игры в мяч около дворца. Там они все дали клятву, которая гласит, что в будущем правительство должно назначаться теми, кем оно правит, и провозглашается приверженность принципам демократии.
Затем Ричард подробнейшим образом рассказал обо всем, что последовало за этим. Весть о том, что Национальное Собрание пока что не посягало на саму идею монархии, но желало ограничить права короля, была встречена Жасмин с явным облегчением. Ричард не переставал удивляться тому, что такая хрупкая престарелая женщина, по сути превратившаяся в комочек иссохших тонких костей, обладает весьма острым, наблюдательным умом. Похоже было, что вся ее энергия концентрировалась на умственной деятельности, и сил на то, чтобы двигаться, уже не оставалось.
Беспокойство нарастало с каждым днем. Масла в огонь подливали агитаторы, разглагольствовавшие чуть ли не на каждом углу и подбивавшие толпу к насилию, и пропагандисты, вдалбливавшие в головы грамотных людей те же идеи с помощью печатного слова. В войсках началось разложение, и все чаще отмечались случаи, когда солдаты, возбужденные вином, которого не жалели доброхоты-трактирщики, братались с бунтовщиками, выкрикивая: «Мы никогда не поднимем оружия против братьев-французов! Никогда!»
В это тревожное время Ричард совсем перестал навещать Розу в Версале. Однажды в воскресенье он потягивал коньяк, сидя на улице за столиком кафе де Фой. Это было излюбленное место встреч агитаторов и других смутьянов. Вдруг на его глазах молодой адвокат Демулен вспрыгнул на стол и громко начал обличать короля за увольнение министра Некера, собирая вокруг толпу зевак. Ричард знал, что Некер пользовался уважением в народе, но королева очень недолюбливала его, и отставка министра произошла не без ее участия. В вину Некеру поставили неспособность привести в порядок расстроенные финансы. Эти сведения, как и некоторые другие, сообщила Ричарду Роза, охотно помогавшая мужу. Ее сообщения, на первый взгляд незначительные, часто дополняли имевшуюся у него информацию и позволяли Ричарду воссоздать целостную картину происходивших великих потрясений.
– К оружию, мои друзья! – завопил адвокат, прирожденный мастер по части подстрекательских речей, которые никого не оставляли равнодушными. – Если уж выгнали Некера, то какая судьба ожидает нас всех? На самом верху замышляют расправу над всеми патриотами. Давайте нацепим кокарды как символ нашей веры в будущее Франции!
Его мощный голос долго еще продолжал сотрясать чистый летний воздух. Толпа слушателей разрослась до невиданных размеров, запрудив всю улицу так, что движение конных экипажей в обе стороны прекратилось. В людях умело возбуждался как страх за свою жизнь, так и желание свергнуть тех, кто находился у власти. В самом начале зажигательного выступления Демулена Ричард осушил рюмку с коньяком, еле успев выхватить ее из-под ног оратора, в неистовстве топавшего ногами и иногда даже подпрыгивавшего на столе. В заключение адвокат выкрикнул громовым голосом:
– Я снова призываю вас к оружию! Я лично готов отдать свою жизнь за родину и не страшусь смерти! Мне невыносимо видеть Францию в оковах!
Он спрыгнул со стола, сопровождаемый одобрительным ревом, вырвавшимся из нескольких сотен глоток. Толпа превратилась в послушное стадо баранов и последовала за ним, взламывая оружейные лавки и арсеналы, вооружаясь пистолетами, охотничьими ружьями, мушкетами, пиками и алебардами. Город был охвачен беспорядками, которые нарастали, как снежный ком. Начались грабежи и погромы винных лавок и трактиров. Возмущенные вызывавшим всеобщую ненависть налогом, которым облагались все товары, ввозимые в Париж, горожане спалили дотла таможни, находившиеся у всех городских ворот. Захваченного оружия оказалось недостаточно, и поэтому в погребах и кузницах развернулась лихорадочная работа по изготовлению пик и другого холодного оружия. Все, затаив страх, ждали наступления королевских войск со стороны Версаля. Ходить по улицам стало небезопасно, особенно после наступления темноты. Беспорядочные выстрелы, крики и гул толпы не смолкали ни днем, ни ночью. Символические алые с синим и белые кокарды, к ношению которых призвал парижан Демулен, вспыхнули яркими цветами на одеждах мятежников, придав им, да и всему городу, живописный вид.
Ранним утром четырнадцатого июля большая толпа ворвалась в Дом инвалидов, служивший приютом отставным одиноким солдатам и одновременно главным арсеналом Парижского гарнизона, и захватила там пушки и тысячи ружей. Немногочисленная охрана из пожилых воинов не только не оказала сопротивления, а наоборот, перешла на сторону восставших. Застывшая кровь этих побывавших в боях ветеранов забурлила в их жилах, когда они почуяли знакомый дух предстоящей схватки, исходивший от взбунтовавшихся соотечественников. Вся эта сцена происходила на глазах у подразделения иностранных наемников, расквартированных неподалеку и благоразумно решивших не вмешиваться в чужие дела. Ричард оказавшийся тут как тут, догадался, что командир наемников опасался оказаться в одиночестве, поскольку его солдаты открыто выражали восставшим свои симпатии.
Ричарда швыряло, словно щепку, в толпе, с которой он прошел без всяких помех от кафе де Фой, едва раздался призыв взяться за оружие. В украшенной кокардой шляпе, нахлобученной на всклоченные волосы, и одежде мастерового он никак не был похож на элегантного дипломата, присутствовавшего на торжественном открытии Генеральных Штатов. Посещая места предполагаемых важных событий, Ричард всегда одевался так, чтобы слиться с толпой и не бросаться в глаза. В этом искусстве перевоплощения ему удалось достигнуть невероятных успехов, доказательством чего служило ружье, которое ему всучили повстанцы.
