Текст книги "Танцы с королями"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 61 страниц)
– А где он родился?
– Недалеко отсюда. – Добавить, что местом рождения ее отца была та же опочивальня, где только что появилась на свет новая принцесса, Жасмин, конечно же, не решилась. – А не подойти ли нам с тобой к окну и посмотреть на фейерверк? Сегодня вечером в Версале обязательно будут праздновать рождение принцессы. Зрелище будет невероятно красивым, но за ним лучше всего наблюдать с верхнего этажа. Пойдем туда!
– О, да!
Предстоящее развлечение помогло Жасмин увести разговор в сторону от скользкой темы, но она понимала, что рано или поздно Роза вспомнит об этом. Ложь Жасмин о смерти матери Розы могла показаться бессердечной, но таковым было требование Виолетты. Она больше не существовала для ребенка, от которого отказалась и о котором не желала даже слышать.
Когда Роза стала уже почти взрослой девушкой, прежний покой в доме нарушился. Давал о себе знать ее взрывной, напористый характер, и несколько раз у нее случались резкие стычки с бабушкой, которая запрещала ей ездить верхом и употреблять белила и прочую косметику, заявляя, что молодой, красивой девушке не пристало брать пример с клоунов. Жасмин относилась ко всем этим проблемам с неизменным терпением и добродушием, понимая трудности переходного возраста, переживаемого Розой, и зная, что девушка рано или поздно преодолеет их. Так оно и случилось, и по времени это совпало со свадьбой, на которую пригласили их обеих. Жена Мишеля умерла, и теперь он женился на Беатрис после того, как прожил с ней много лет.
Церемония была скромной; на венчании в церкви присутствовала лишь семья да несколько близких друзей. Хромота Мишеля стала еще более заметной, но в остальном он выглядел неплохо, сохранив свою импозантность. Беатрис не могла отвести от него преданных глаз.
– Я никогда не выйду замуж! – объявила Роза, когда они с Жасмин вернулись домой.
– Почему?
– Мне даже страшно подумать о том, чтобы оставить тебя одну, если я после свадьбы уеду так же далеко, как и ты…
– Но это же не значит, что в браке тебя ждет такая же участь! Скорее всего, у тебя будет дом в Париже или где-нибудь в Иль-де-Франс. – Жасмин старалась в этих разговорах никогда не упоминать Версаль, не желая, чтобы мысли девушки обратились к королевскому двору.
– Я не хочу жить нигде, кроме как в Шато Сатори, и хочу остаться здесь и заботиться о тебе когда ты будешь совсем старенькая.
Порыв Розы выглядел настолько трогательным в своей искренности, что Жасмин, собиравшаяся было добродушно рассмеяться, вместо этого с благодарностью и любовью посмотрела на внучку. Жениху в тот день было семьдесят четыре года, да и она сама была не намного моложе.
– Я не буду ловить тебя на слове, моя дорогая, потому что наступит время, и ты обязательно влюбишься. Это будет тогда, когда ты поймешь, что в мире кроме лошадей и пони существуют также молодые мужчины.
– Ты дразнишь меня, бабушка! – Лицо Розы оставалось решительным. – Но я говорю это вполне серьезно. Я люблю тебя. Ты мне заменила и мать, и отца. Я не собираюсь покидать тебя никогда и буду ухаживать за тобой так же, как ты ухаживала за мной.
Она обвила руками шею бабушки и прижалась гладкой, упругой щекой к морщинистому лицу. Жасмин в приливе чувств закрыла глаза, возблагодарив Бога за то, что он дал ее внучке такое любящее сердце. Она надеялась, что тот, кому удастся покорить это сердце, в полной мере оценит его и ответит тем же.
Когда Розе исполнилось пятнадцать лет, она убедилась в справедливости бабушкиного пророчества. Ее интерес к лошадям не пропал, но неожиданно для себя она стала обращать внимание на старших братьев своих подруг и все чаще ощущала на себе такие же внимательные взгляды юношей. Ей было приятно возбуждать в них интерес. Первый бал, который проводился в Шато Сатори после смерти Маргариты, казался Розе предвестником всей ее будущей жизни, а не только торжеством по случаю ее дня рождения. Она не пропустила ни одного танца и вполне могла бы получить первый в своей жизни поцелуй, если бы не ее застенчивость. Впрочем, все еще было впереди, а ее прирожденное кокетство сразу же привлекло нескольких юных кавалеров.
Ее беззаботные дни были сочтены. Вскоре последовал удар, который разрушил тот мир, где она всегда чувствовала себя привольно и в безопасности. Случилось это за три месяца до шестнадцатилетия Розы. К бабушке приехал какой-то господин с наружностью знатного вельможи и, запершись вместе в гостиной слоновой кости, они битый час о чем-то проговорили, а затем послали за ней. Войдя, Роза увидела бабушку и вельможу сидящими за столом с инкрустированной верхней крышкой работы Болле.
Жасмин устремила на нее свой печальный и серьезный взгляд. Роза, как и прежде, заставляла обращать на себя внимание всякий раз, когда входила в какое-нибудь помещение. Но если в прошлом это было вызвано невероятнейшим и живописным беспорядком, в котором пребывали ее внешность и одежда, то теперь не меньшее впечатление производили ее задорное, жизнерадостное лицо, искрящиеся ожиданием глаза и изящная, упругая походка. Жасмин при этом часто вспоминала о мадам де Помпадур – не потому, что Роза имела с ней какое-то внешнее сходство а потому, что от внучки исходила та же доброжелательность и обворожительность. Недавно королева, устав от высоких напомаженных причесок, задала новый тон в моде, перейдя к высокой и низкой куафюре и отказавшись от пудры. Розе, с ее роскошными локонами, эта новая мода была на руку, ибо она стала выглядеть еще более привлекательно.
– Садись, Роза, – сказала Жасмин после того как церемония представления была закончена; граф де Грамон учтиво выждал, пока девушка сядет первой.
Едва взглянув на него, Роза почувствовала какую-то неизъяснимую тревогу, тем более, что бабушка выглядела довольно взволнованной. В страхе Роза приняла гостя за искателя ее руки, которому по какой-то причине не указали на дверь. Однако эти опасения не имели под собой оснований, и Роза в напряженной тишине внимательно ловила каждое слово гостя, приступившего к объяснению причин своего визита.
– Покойный король Людовик XV среди прочего в своем завещании указал, что в этот день вам должен быть присвоен титул маркизы де Шуард с правом иметь свой герб – три золотых грифона на малиновом поле. Этот титул не предполагает никаких земельных владений, поскольку маркизат давно уже прекратил свое существование и был восстановлен специально для вас. Но вы будете получать из казны соответствующую ренту.
Роза уставилась на него с нескрываемым изумлением:
– Я ничего не понимаю. За что мне оказана такая честь? С Людовиком XV мне доводилось встречаться лишь однажды, когда мне было всего шесть лет.
Граф обменялся взглядом с бабушкой, а затем снова посмотрел на девушку:
– Ее светлость объяснит вам все тонкости позже. Мы уже обо всем договорились. Перед тем, как вы станете служить при дворе…
– При дворе! А что мне там делать? Мой дом здесь!
– Он и останется вашим домом. Как я уже сказал, вам будет необходимо пройти трехмесячное обучение, в течение которого дама, назначенная самой королевой, ознакомит вас с дворцовым этикетом. Ее величество внесла в него некоторые изменения, но основные принципы остались прежними, и их необходимо изучить, чтобы вы не допускали промахов, которые могут поставить в неудобное положение и вас, и тех, кто будет находиться рядом с вами. Это обучение начнется завтра. До того, как вам исполнится шестнадцать лет, вы переедете в Версаль и будете жить в апартаментах, которые уже ждут вас.
Роза встала. Она была до глубины души возмущена тем, что этот человек бесцеремонно ворвался в ее жизнь, круто изменив ее по прихоти покойного короля, который решил сделать подарок маленькой девочке, развеселившей его.
– Я не могу принять маркизата, потому что не желаю жить при дворе. Мое место рядом с бабушкой. – Она подошла к креслу, в котором сидела Жасмин, и встала рядом с таким видом, словно ее бабушке угрожала опасность, а она собиралась защитить ее. – И ничто не заставит меня покинуть ее.
– Похвальные чувства, но ее светлость уже дала согласие на ваш переезд. – Он не обратил внимания на укоризненный взгляд, который девушка устремила на свою бабушку. – Королева известна добротой по отношению к своим фрейлинам, которых она держит, так сказать, под своим крылом.
– Вы хотите сказать, что я буду состоять в свите королевы? – недоверчиво переспросила Роза.
– Да, вам оказана именно эта честь. – Граф де Грамон встал, собираясь уходить, и жестом указал на бумаги, лежавшие на столе. – Я уверен, что на досуге вам захочется более подробно изучить эти документы. Через несколько дней я навещу вас в любое удобное для вас время и отвечу на все вопросы, которые, вероятно, у вас возникнут.
Затем он откланялся Жасмин и снова обратился к Розе:
– Мне доставит удовольствие видеть вас снова, уважаемая маркиза.
Оставшись вдвоем, они долгое время хранили молчание. Жасмин в душе крепилась, готовясь к неизбежному. Сразу после ухода графа она пересела на диван, стоявший у камина, а Роза тем временем, продолжая стоять у стола, взяла документы и начала читать их. Закончив, она подошла к окну и задумчиво посмотрела в сторону летнего павильона, где они с бабушкой в теплые вечера часто устраивали нечто вроде пикников, ужиная на свежем воздухе.
– Я – побочный ребенок короля, бабушка?
Вопрос был задан с такой прямотой, что у Жасмин дрогнул подбородок.
– Твоим отцом был Людовик XV. Честь, сказанная тебе, означает официальное признание твоего статуса.
– Я всегда чувствовала, что в моем происхождении есть какая-то тайна, а в последнее время это чувство переросло в уверенность, что ты от меня что-то скрываешь, – по крайней мере, до той поры, пока я не повзрослею. Но такого я никак не могла предположить…
– Я дала обещание твоей матери, что открою тебе тайну твоего происхождения, когда для этого придет время, и хотела рассказать обо всем в день твоей свадьбы.
Роза отошла от окна и, приблизившись к бабушке, уставилась на нее суровым, обвиняющим взглядом:
– Этот разговор произошел до или после моего рождения? И как мне теперь определить, где правда, а где ложь?
– Я умолчала лишь о том, чего была не в праве говорить тебе, будучи связанной обещанием. В то же время у меня и в мыслях не было скрыть от тебя правду: наоборот, я чувствовала, что лучше, если бы ты знала все. Если бы только я заранее знала об этом маркизате, то уже давно приготовила бы тебя к будущим изменениям в твоей жизни.
Жасмин находилась в состоянии, близком к отчаянию, ибо лицо внучки выражало не только боль и шок, но и явную враждебность, похожую на ту, что она видела когда-то в глазах юной Виолетты, и у нее разрывалось сердце при виде этого родного лица, которое еще недавно сияло лишь любовью и преданностью. Она неуверенно показала на место рядом с собой.
Садись. Я расскажу тебе все…
Роза демонстративно опустилась в кресло напротив и сидела с каменным лицом, пока Жасмин не поведала ей об обстоятельствах рождения Виолетты и обо всех последующих событиях.
– Если бы я не приняла условий твоей матери, она не оставила бы тебя здесь. Судя по ее поведению, в этом не приходилось сомневаться… – Губы Жасмин искривились, все тело затрясло так, словно ее поразила лихорадка. Она сцепила пальцы рук, словно опасаясь, что они могут разлететься в разные стороны, как птицы. – Никогда нельзя говорить «гоп», пока не перепрыгнешь. Вот и я все время гордилась тем, что не сделала никаких ошибок в твоем воспитании. А на самом деле я допустила большую оплошность, не поступив так как мне подсказывала совесть.
– Боюсь, ты права, – холодно ответила Роза. – Я всегда доверяла тебе во всем. Ты была главной моей опорой. Когда у меня возникали сомнения и мне страшно хотелось иметь мать и отца, – ведь они есть у всех моих подруг, – я говорила себе, что у меня есть ты, и никто не может быть мне дороже. Но оказалось, что все это время ты держала меня в неведении и лгала, из-за чего теперь я чувствую себя совершенно потерянной и одинокой. Ты говоришь, что моя мать вышла замуж за австрийского аристократа. Думаю, что ее нетрудно будет найти.
– Но мне неизвестно даже, жива ли она!
– Все равно я хочу знать. Если она жива, я напишу ей. Она должна хотя бы объясниться со мной. Если она знала о маркизате, то почему не предупредила тебя?
– Я могу ответить тебе на этот вопрос. Я сказала ей, что у тебя будет счастливое, нормальное детство, как и у любого ребенка, детство, которого не было у нее. Я обещала, что ты не будешь нуждаться ни в чем, что этот дом будет родным для тебя и здесь тебя будут любить и лелеять. Твоя мать, вспомнив, как у нее самой голова была забита вздорными мечтами о Версале, должно быть, решила, что все ее планы относительно твоего будущего лучше держать в тайне. Иначе я рассказала бы тебе обо всем.
Роза кивнула, очевидно, поверив этому объяснению, и порывисто вскочила с кресла. Она была не в состоянии скрыть добрые чувства, переполнявшие все ее существо.
– Тогда я не буду ей писать. Тем более, что она не захочет даже прочесть мое письмо и, скорее всего, выбросит его в камин. Пусть она и дальше думает, что я поверила в эту гнусную ложь, будто моя мать скончалась при родах.
– Не думай о ней слишком плохо. Ведь она считала, что так будет лучше для тебя.
– Было бы лучше, если бы она просто оставила меня при себе. Мне не нужен этот титул и все остальное, что к нему прилагается! – Неожиданно резким движением руки она смахнула документы со стола, и они разлетелись по всей комнате. – Но ведь придворная жизнь просто невыносима! Мне придется с утра до вечера носить одно и то же платье, а бесконечные приемы, реверансы, протокол, по которому живет эта раззолоченная знать… – Она в отчаянии откинула назад голову и произнесла: – Я не смогу дышать там!
– О, мое дорогое дитя! – Жасмин разделяла ее чувства. – Но у тебя нет выбора. Указ короля будет выполнен, в этом нет сомнений. Я рассказывала тебе, что была немногим старше, когда мой мир разрушился. Ты молода и сильна духом и преодолеешь все невзгоды на своем пути. К тому же мы с тобой будем недалеко друг от друга и сможем часто видеться.
– Неужели, бабушка? – В глазах Розы стоял холодок настороженности и пессимизма. – Я вступаю в мир, совершенно мне чужой, все равно как если бы мне пришлось поехать в другую часть света. Я больше не буду принадлежать самой себе, а стану вассалом королевы и смогу покидать дворец только с ее соизволения.
– Однажды она была очень добра с тобой.
– Я не сомневаюсь в ее доброте. В Версале она такая же пленница, какой суждено стать и мне, но ее участь еще хуже, потому что ей пришлось выйти замуж не по любви, а из соображений высшей политики. Уж меня-то никто не выдаст замуж против моей воли! Когда-то я хотела остаться здесь и ухаживать за тобой. И хотя меня теперь лишили этой возможности, существует еще одна причина. Выйти замуж означает рожать детей, а этого я не хочу. Зачем производить ребенка на свет, если его могут постигнуть те беды и унижения, которые выпали тебе, моей матери и мне? – Она повернулась к портрету Маргариты и обратилась к нему с горькой усмешкой. – И даже ты присоединилась к нашей честной компании, прабабушка! Помню, как давным-давно мне рассказывали, что ты потеряла человека, которого любила. Мы все какие-то невезучие, правда? Мы, женщины с именами цветов. Ну что ж, теперь хотя бы этот букет перестанет пополняться!
К горлу у нее внезапно подкатили рыдания. Закрыв рот рукой, она резко повернулась и вихрем умчалась из комнаты, так и не услышав то, что сказала ей вслед Жасмин:
– Но двоим из нас довелось познать большую любовь. Это чувство чуть было не задело своим крылом твою мать и обязательно придет к тебе!
Торопливые шаги девушки затихли наверху. Жасмин попыталась встать с дивана и обнаружила что ее организм все-таки, хоть и с опозданием, но отреагировал на нежданный визит графа де Грамона и последующее объяснение с внучкой. Ноги словно приросли к полу. Она была не в состоянии даже пошевелить ими, а шнурок звонка находился слишком далеко. Ей оставалось только ждать, пока кто-либо не появится слишком близко, чтобы услышать ее голос. Взяв себя в руки, понимая, что вскоре эти тревожные симптомы исчезнут, Жасмин постаралась успокоиться и думать о той новой среде, куда попадет Роза через три месяца.
Нельзя было отрицать того, что королева Франции по-прежнему сохраняла склонность к экстравагантным поступкам, но последние события – рождение принцессы Марии-Терезы, выкидыш, случившийся позднее, смерть матери и, наконец, рождение сына – заставили ее несколько умерить свою извечную страсть к авантюрам. Жасмин была уверена, что пребывание в Версале не будет угрожать нравственным качествам ее внучки. Эта уверенность была основана не только на гарантиях графа де Грамона, но и на знании характера Розы, для которой понятия о чести не были пустым звуком.
Глава 18
Три месяца подготовки к роли придворной дамы оказались для Розы самыми изнурительными в ее жизни. Учитель танцев научил ее правильной осанке, но походку, вполне естественную в обычных условиях, требовалось полностью изменить. Она должна была семенить, передвигаясь маленькими шажками, чтобы со стороны казалось что ее юбки скользят по полу, будто она едет на колесиках. Нужно было также выучить сложные правила чинопочитания (Роза по своей наивности полагала, что давно их знает); следовало учитывать различия между дамами, бывшими замужем за мужьями, занимавшими разные места в генеалогической иерархии французского дворянства, даже если они носили одинаковые титулы: у одних кровь была более голубой, чем у других. Это означало, что Розе пришлось выучить наизусть связи всех древних родов и сдавать нечто вроде письменного экзамена, что дало ей повод сравнить себя с университетским школяром.
Случались дни, когда она должна была, как заводная кукла, по сотне раз делать реверансы, отличавшиеся друг от друга тонкими нюансами. Все зависело от того, кого на сей раз представляла ее наставница. Практиковались даже уроки вне дома. Роза садилась в портшез и в случае, если навстречу попадалась особа королевской крови, обязана была приказать своим носильщикам остановиться и, выйдя из портшеза, сделать реверанс. Другое дело, если она ехала в карете. Тогда она тоже могла приказать кучеру остановиться, но должна была оставаться внутри и ждать, пока король или кто-нибудь из его высочайших родственников не проследует мимо. Часто у Розы просто голова шла кругом.
Королева прислала самую лучшую наставницу, герцогиню де Нуаль по прозвищу мадам Этикет, которое дала ей сама Мария-Антуанетта сразу же после своего прибытия во Францию. Эта наводившая на всех ужас дама тогда сопровождала ее повсюду и чуть ли не каждую минуту поправляла, поучала и зорко следила за ней вплоть до того дня, когда эрцгерцогиня Австрийская стала королевой Франции и поспешила избавиться от ее гнетущего общества.
– Выбросили, как старую перчатку… – ворчала мадам Этикет, жалуясь друзьям. Затаив злобу, она встала в ряды самых непримиримых врагов королевы, хотя в Шато Сатори старалась этого не показывать.
– Да что с вами такое сегодня? – резким тоном произнесла мадам Этикет. – Перестаньте напускать на себя такой мрачный вид. Находясь в приятной компании, вы обязаны только улыбаться, такое лицо, как у вас, – это верх неучтивости. Держите ваше плохое настроение при себе и никому его не показывайте. Точно также вы не должны никогда говорить о смерти, за исключением тех случаев, когда вы выражаете свое соболезнование сразу после этого печального события. В дальнейшем вы должны себя вести так, будто этого никогда не случается, даже если умрет ваш собственный муж.
– Это жестоко и бессердечно!
Глаза мадам Этикет возмущенно засверкали:
– Эти манеры вырабатывались при дворе не сразу, а в течение нескольких сотен лет, и главная их цель – сделать придворную жизнь более приятной и показать место, которое занимает тот или иной знатный кавалер или дама в аристократической иерархии. Протокол нельзя подвергать сомнению, ему нужно повиноваться, мадам маркиза! Итак, продолжим. Вообразите, что вы – герцог и пришли на мессу в королевскую часовню. Как вы разместите на мраморном полу подушку сидения и стояния на коленях?
– Под определенным углом.
– Почему?
– Потому, что только принцы крови имеют право располагать их подушки прямо.
– Хорошо. Какое объявление должно висеть на двери ваших апартаментов, если вам придется покинуть вместе с двором Версаль?
– Там должно быть написано: «Для маркизы де Шуард», если мне положено оказывать все знаки почтения. В противном случае там должно стоять лишь одно имя без указания титула.
– Правильно. Многие дали бы отрезать себе уши лишь бы получить это «Для» на своей двери, но это не так-то легко.
Вопросы сыпались без остановки. Мадам Этикет была склонна к сарказму, и Роза довольно быстро возненавидела ее, полагая, что не зря королева избавилась от такого общества.
Отношения Розы и Жасмин оставались неопределенными. Из-за уроков этикета им приходилось бывать вместе гораздо реже, чем прежде. Даже завтраки, обеды и ужины превратились в своего рода уроки, когда мадам Этикет говорила, что это банкет в честь важного иностранного посланника или еще что-нибудь в этом роде. Иногда у Розы так и чесались руки взять тарелку с бульоном и вылить прямо на безукоризненную прическу этой вредной дамы.
Жасмин чувствовала себя убитой горем. После пережитого шока все силы, казалось, постепенно оставляли ее тело. Она стала ходить с тростью, но следовала примеру Мишеля и всегда старалась держаться прямо и не сгибать спину. Внешне ее отношения со внучкой выглядели прежними, однако исчезли непринужденность, шутка, смех. Между ними разверзлась пропасть, и даже когда Роза делала ей спокойной ночи и целовала в щеку, казалось, что этот поцелуй проделал путь во много миль и превратился в ледышку.
Возникла необходимость полностью обновить гардероб Розы, и с этой целью в Шато Сатори прибыла мадемуазель Бертин, личная портниха королевы. Кринолины и высокие куафюры вышли из моды – при дворе теперь носили обычные юбки с разрезом спереди, внутри которого виднелась вторая юбка – красиво вышитая или контрастирующая по цвету с первой. Когда все платья Розы были готовы, их сразу доставили в ее версальские апартаменты, где они и дожидались прибытия хозяйки.
В день своего шестнадцатилетия Роза покинула Шато Сатори в сопровождении Жасмин, которая хотела проводить внучку и заодно посмотреть на ее апартаменты. Ранним утром туда предварительно отправилась горничная Розы, Диана Арно, чтобы распаковать и разложить все вещи. Диана была внучкой верной служанки Жасмин, Леноры, и тоже прошла особую подготовку для жизни в Версале. Диана была на три года старше Розы и отличалась спокойным и рассудительным нравом. На нее можно было положиться, и Жасмин не испытывала опасений насчет того, что новые слуга воспользуются неопытностью Розы и обворуют ее. В течение всей поездки в карете царило молчание. Жасмин хотелось воспользоваться этой последней возможностью и, заключив в свои объятия Розу, перешагнуть пропасть отчуждения, но Роза сидела с совершенно неприступным видом и, демонстративно отвернувшись, смотрела в окно холодными невидящими глазами.
Жасмин со страхом думала о том, что ей придется подниматься по лестницам, ведь апартаменты Розы находились на третьем этаже. Однако прибыв в Версаль, они узнали, что до сих пор действует винтовой лифт, который был установлен еще в те времена, когда мадам де Помпадур жила на том же этаже. Лифт избавлял ее от необходимости по нескольку раз в день подниматься и спускаться по лестнице: хрупкой Ренетте это было не под силу. Когда она перебралась в более удобные апартаменты на первом этаже, лифтом почти перестали пользоваться. Для Жасмин этот короткий подъем был в новинку и даже доставил ей некоторое удовольствие.
Покои Розы состояли из крошечного будуара, спальни и ванной, где стояли печка, обложенная орнаментированным кафелем, и ванна из зеленого мрамора, откуда вода стекала в отверстие с решеткой в мраморном же полу. Все помещения были выдержаны в голубовато-белых и золотых тонах, обстановку заменили на новую незадолго до вселения туда Розы. Стены были увешаны гобеленами и савоннскими коврами. Роза подошла к окну с шелковыми занавесками кремового цвета и посмотрела вниз на черно-белый двор перед восточным крылом. Если посмотреть чуть наискосок направо, то можно было увидеть окна и балкон государственных покоев короля, расположенных этажом ниже. Пока она не вымолвила ни слова.
– Здесь довольно-таки уютно, – сказала Жасмин, для которой эта гнетущая тишина становись невыносимой, и медленно опустилась на желтую софу, обтянутую шелком.
Роза в отчаянии ударила кулаком по ставне.
– Это моя тюрьма! – вскричала она и повернулась, желая продолжить свою гневную тираду, но увидела лишь искаженное болью лицо бабушки, которая здесь, в этом чужом месте, была символом любви и заботы,
И тут угрызения совести охватили ее и заставили броситься перед бабушкой на колени.
– Я была жестока с тобой, бабушка! Да, теперь я понимаю, ты была права. Ты сделала то, что обязана была сделать. Мне было трудно простить тебя, но теперь я вижу, как глубоко ошибалась. Это я должна просить у тебя прощения за эти три долгих месяца, когда я жила, словно отгородившись от тебя стеной.
Жасмин ласково погладила непокорные локоны внучки, уткнувшейся ей в колени.
– Успокойся, дорогая моя! Не огорчайся понапрасну. Я все понимала и все-таки даже не смела надеяться, что мы снова будем друзьями.
Роза подняла заплаканное лицо:
– Всегда! Только позови, и я сразу же приеду к тебе, где бы мне ни случилось быть в эту минуту.
– Конечно, конечно… – Жасмин вынула из сумочки надушенный платок и дала его Розе, чтобы та утерла слезы. – Давным-давно я поняла: если ничего нельзя изменить, значит, нужно изо всех сил выискивать в своей жизни светлые стороны. Думаю, что и здесь не все так плохо, как тебе кажется на первый взгляд. Под этой крышей ты встретишь много чрезвычайно талантливых и интересных людей, известных на только во Франции, но и во всем мире. Общение с ними обогатит твой внутренний мир и с лихвой возместит те трудности, которые ты будешь испытывать в Версале из-за строгих правил этикета. Не порывай со старыми знакомыми и друзьями, и ты не будешь чувствовать себя здесь пленницей, как тебе кажется сейчас. – Она погладила Розу по щеке. – А теперь я бы не прочь выпить чашечку ароматного китайского чая. Дёрни за этот шнурок, и мы посмотрим, что из этого выйдет.
Роза улыбнулась сквозь слезы, все еще продолжая комкать в руках бабушкин носовой платок.
– Я отомщу мадам Этикет тем, что буду прихлебывать чай прямо из блюдца! – шаловливо пригрозила она.
Жасмин сделала суровое лицо и притворно замахнулась сложенным веером:
– Только не в моем присутствии!
Выпив чай, она попрощалась с Розой и покинула Версаль, а Розе предстояло еще познакомиться со своими слугами, которых было десять (а у королевы целая сотня), и переодеться, чтобы успеть представиться Марии-Антуанетте в шесть часов. Жасмин опять воспользовалась лифтом, чтобы спуститься вниз, а Роза быстро сбежала по лестнице, чтобы встретить бабушку у выхода (кстати, сам лифт и шахта были обтянуты шелком) и помочь ей дойти до экипажа. Они обнялись, и Жасмин, к своей радости, заметила, что Роза немного приободрилась. С успокоенной душой и сердцем она отправилась в Шато Сатори.
Обычно Мария-Антуанетта никогда не принимала новичков в своем малом кабинете, состоявшем из нескольких уютных небольших комнат, предназначенных для отдыха и уединения, куда можно было пройти через потайную дверь из государственных спальных покоев, но в этот раз она вспомнила о том, как угнетающе действовала на нее непривычная обстановка в первые дни после приезда во Францию. Она решила, что новая фрейлина будет гораздо лучше чувствовать себя в спокойной, домашней обстановке ее маленькой библиотеки. Не в пример королю, который даже государственные дела решал в своей прекрасной новой просторной библиотеке, Мария-Антуанетта не отличалась особым пристрастием к чтению, но несколько ее любимых книг стояли за стеклянными дверцами шкафов, задние стенки которых были оклеены зеленым шелком. Там же находилась и коллекция покрытых лаком безделушек. В дверь постучали.
– Войдите.
Когда Роза вошла, Мария-Антуанетта отвернулась от окна, в которое смотрела, и приветствовала ее ласковой улыбкой. На Розу сразу же произвел большое впечатление внешний вид королевы, одетой в бархатное платье кремового цвета, и прежде всего ее пепельно-светлые волосы, уложенные в модную, низкую прическу. Она сделала самый глубокий реверанс, который положено было, делать только перед королем и королевой.
– Добро пожаловать в Версаль, мадам маркиза! Вот мы и увиделись снова. Я помню, как мы с вами ужинали в салоне Венеры лет десять назад. Присядьте и давайте побеседуем.
И опять, как и в первый раз, Роза почувствовала какую-то особую связь между собой и королевой, хотя тогда, будучи ребенком, она не могла точно определить, откуда исходило чувство доверия и симпатии, которое нахлынуло внезапной волной. Они премило болтали и даже смеялись. Уныние и подавленное настроение Розы, преобладавшее в течение трех последних месяцев, почти рассеявшееся после примирения с бабушкой окончательно исчезли к тому времени, когда новоиспеченная фрейлина покидала библиотеку королевы, где на стене красовался герб Габсбургской династии.
Как и предупреждала мадам Этикет, дни показались Розе утомительно долгими. Она обязана была присутствовать в государственной опочивальне королевы при ее пробуждении, причем королева часто не спешила вставать с постели. Если она перед этим танцевала всю ночь, то, как правило, ей трудно было оторвать голову от подушки в кружевной наволочке, почти полностью скрытой под копной разметавшихся во все стороны пышных волос. Зарывшись лицом в подушку, она засыпала снова. Через некоторое время следовало второе пробуждение, обычно более успешное, и дама, заведовавшая гардеробом королевы, подавала ей пеньюар. Роза, чей стаж в роли фрейлины исчислялся всего лишь днями, скромно держалась на заднем плане. Пока что ей не позволяли даже дотрагиваться до пары маленьких домашних атласных туфелек, которые надевала на ноги королевы следующая после Розы по рангу фрейлина.
И все же Мария-Антуанетта не забывала о ней. В разговоре за завтраком, который неизменно состоял из чашки кофе и особых хрустящих булочек, испеченных по австрийскому рецепту, она всегда задавала Розе несколько вопросов. Затем королева принимала свое первое важное решение на день: она долго листала огромный альбом с цветными рисунками нескольких сотен платьев, входящих в ее гардероб, и делала выбор. В течение дня она успевала несколько раз переодеться. Затем приходил ее куафер, мсье Леонард, специально, каждое утро приезжавший из Парижа и, тщательно расчесывая гребнем шелковистые светлые волосы, создавал прическу – настоящее произведение парикмахерского искусства.
