Текст книги "Золотое дно. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Слушай, Леха!.. – заговорил он, сглатывая слюну. Сердце скакало, как в дурном сне. – Слушай!.. Ты меня не видел, ладно? А я – тебя… А я сейчас задами, по щитам старого блока…

– Куда? – негромко рявкнул Борис, ловя его за шкирку. – Сорок метров, лепеха останется.

– И пусть!.. – В голове гудело, как в самолете во время резкого приземления. «Хорошо, что не Галя… Но и эта – зачем она мне? Говорит – жена?! Не хочу! Курносая и пустая, как кукла! И шумно носом дышит. Что я с ней буду делать?»

Хрустов ломал руки, метался на полусогнутых:

– Братцы… ну, пьян был… тоска заела… Боря, Боренька, иди, скажи ей, что пошутил, а? Вот я денег дам, денежек на обратную дорогу. Пусть укатывает, а?

– Нет уж, сам иди, – нахмурился Борис. – Извинись, отправь. Люто, люто.

Подошел и Майнашев, постоял рядом, бесстрастный, как Будда:

– Конечно, если депушка приехала… покашись…

Хрустов медленно выпрямился, опасливо выглядывая за железную ограду.

– О кретин!.. – бормотал он. – Боже, какой кретин! Лезут, лезут с чемоданами… по ледяным доскам…

Да, они его заметили. Приезжие двинулись вверх по стенке соседней секции, останавливаясь, когда на них сверху сыпался оранжевый дождь сварки. Хрустов опередил их. Как обезьяна, мигом спустился вниз, к подножиям кранов, и стал ждать в театральном одиночестве, чтобы поговорить, не затягивая, резко, без свидетелей. И неожиданно для себя увидел – пятясь на снег сошла и нему приближается, показывая белые зубки, очаровательнейшая девушка в желтой шубке и красных мягких сапожках. Ей на пушистую розовую шапочку кто-то лихо, набекрень надел каску. Неужели это – Таня? Та самая, курносая пигалица, которую он знал три года назад?!

– Левушка! – выдохнула Таня и остановилась.

– Таня.

«Ну что стал? Делай что-нибудь. А что сделать? Обнять? По морде не залепит? А за что? Она к тебе же приехала!»

– Похудел, – прошептала Таня, разглядывая его. – Ты рад?

Он ошеломленно кивнул. «Неужели она? Красавица стала. Черные глаза, тонкое лицо. Черт знает что, а не рот. Сластена, наверно. С ума сойти, вытянулась, а была – пацанка».

– Нет слов. Все слова бедны, как феллахи, – наконец, нашелся Хрустов.

– Кто-кто? – Таня залилась шепчущим смехом. – Ты все такой же! И откуда столько знаешь?! Бороду отпустил… А разве Героям можно – бороды?

Тем временем Бойцов, тяжело вздыхая, поставил чемоданы рядом и вытер лоб рукавом полушубка. Его деревенское широкое лицо было деловито. Оно как бы говорило, что вот, попросили дров привезти – он и привез. А теперь пойдет, но это так обманчиво лицо говорило. Алексей не уходил. Он закурил и с интересом слушал Таню и Леву.

– Теперь все можно! – Хрустов храбро потеребил бородку. – И усы, и шрамы, и джинсы – демократия! Помолодел герой! – Он привычно завелся и ухватил Таню за руку. – Ты… ты здесь постой, Танюшка… дай-ка я тебя поцелую. – Он замедленно, опасливо обнял ее – она сама прильнула и замерла. Хрустов испуганно и блаженно как заяц, захлопал ресницами, глядя на спокойного Бойцова, который, казалось, чего-то ждал. – Ты значит, постой тут… я некоторые указания дам… – («Что я плету?!»)

– А ты кто тут, Левушка? – Таня отстранилась.

– Я? Как тебе объяснить? («Господи, что делать? Что придумать? Куда вести? Что говорить? Зачем? Может, пока не поздно проститься?!») Как – тебе – объяснить? Заместитель самого. Уточнения требуются? – Он весело наглел. Все равно ведь все откроется. – Н-ну?

– О, что ты! – тихо отозвалась Таня.

– С этим ясно. – Лева обратил свой взор на Бойцова. – А вы, товарищ… до свидания! Теперь мы сами. – Не давая Тане проститься с ним, заторопил парня, толкая его грудью, как петух петуха. – Спасибо вам, спасибо! Сенк ю вери мач! Такие вещи не забываются. Если будут какие просьбы, прямо к моей секретарше…

Алексей, оставив чемоданы Тани (значит, все три – танины?! И еще сумка, размером с чемодан?!), пошел вразвалку. Кого-то узнал вдали – помахал рукой. Вот и замечательно, у него своя жизнь, у нас своя.

Пробормотав Тане, что он сейчас, мигом – как нейтрино, Хрустов закарабкался вверх на блок, стараясь лезть над Таней прямо, не особенно выставляя белую от бетонной пыли и краски задницу. Спина занемела, пока выскочил к своим товарищам.

– Ой… ребята… не могу! – Дыхания не хватало. Левка сел на доски и стал похож на увядшего на солнце осьминога. Товарищи его окружили. – Не смог прогнать. Офелия!

– Слабак! – вскричал Леха-пропеллер. – Что делать-то будешь?

– Да, да… – зашептал, как безумный, Хрустов. – Да, да, да… Надо как-то ее устроить… хоть на ночь… а потом что-нибудь придумаем.

– Иди в общагу, – предложил Борис. – Мы свалим из комнаты.

– Как? – Хрустов перепугался. – В общагу?! Она ж думает, я – начальство… герой кверху дырой… Я ей такое наговорил… Виталик, может, твой хозяин пустит, старовер бородатый?

Бригадир Майнашев жил в огромном деревянном доме, шести– или семистеннике, трудно определить одним словом это потемневшее от времени строение с десятком окон, необъятным двором, крытым наполовину. Все это принадлежало русскому одинокому старику с бородой, с железными зубами. И трудно объяснить, почему он, по слухам старовер, пустил на постой нерусского. По рассказам Майнашева, у него иконостас черный, как кусок смоленой лодки, ничего не видно – только чуть-чуть розоватые нимбы…

Бригадир сводной бригады подумал и покачал с сомнением головой.

– Пустил бы… но ротня приехала… на гармошках играют. – У старика был как раз период, когда его навещали дети и внуки. В конце февраля – начале марта съезжались студенты (у них каникулы), в старинном доме бренчали гитары, играл граммофон, по рассказам Майнашева, настоящий, древний – с рупором величиной с открытый зонт, весь в вензелях и латинских буквах. Правда, сам старик с железными зубами танцев не любил, но и молодым не мешал – лежал грустно в дальней комнатке и без очков читал старинную книгу «Четьи минеи».

– Понятно… – вздохнул Хрустов. – Что же делать?! – Он вскочил, снова затрещал пальцами. – Вы, братцы, извините… потом отработаю… скажите всем – моя сестра.

И уже слезая по лестнице, крикнул вверх изо всех сил – чтобы Таня внизу услышала:

– Смотрите у меня! План перевыполнить!..

(Примечание от автора на полях – синими чернилами:

Уважаемые марсиане и сириусане, мне стыдно писать сегодня о Льве Хрустове, но, уверяю Вас, я делаю это специально и делаю безжалостно! Увы, долго в жизни он оставался таким… инфантильность у советской молодежи поощрялась… хоть до сорока лет будь в комсомоле… только «систему» не критикуй, а частности – пожалуйста. – Л.Х.)

И Лева подбежал к ожидавшей его на морозе Тане, пряча стыдливо глаза. Хорошо, что дело к вечеру идет, котлован быстро наполняется сумерками.

– Нуте-с, – Хрустов бодро подхватил два чемодана и зашатался – тяжеленные. – Хотел машину тебе вызвать – но видишь, здесь все перекопано…

Таня взяла третий чемодан и сумку, шла следом.

– Ой, красота!.. Сопки.

«Она, конечно, устала. Куда мне с ней? Заговорить ей пока мозги, разноцветной пудрой запудрить».

– Да, да, Таня – объяснял он небрежно. – Министр хотел вон ту гору взорвать… чистый розовый мрамор, не мрамор – а мур-мур, ля-мур… тонна мрамора – тонна золота. Я отговорил. Если бы даже я ничего больше в жизни не сделал, могу считать, что прожил не зря, нет, не зря.

– Неужели… хотел покончить с собой? – тихо спросила Таня. И на всякий случай засмеялась. – Пугал? – И неожиданно. – Ты меня запомнил, да?

– Не надо об этом. Это слишком серьезно. – Они вышли на дорогу к бетонному заводу. Справа и слева пестрели вагончики – прорабские, «бытовки». Лежали громадные гранитные тетраэдры с железными крюками – негабариты, обломки скал… сотни, тысячи.

– Здесь как на Луне… – сказала Таня. Она мерзла. – А сейчас… куда?

– M-м… надо распорядиться…

– Может, сначала к тебе? – робко предложила Таня. – Я бы умылась.

«Сейчас, сейчас. Где же нам хату найти, пристанище? Черт бы меня побрал, зря ввязался в эту игру. Может, пока не поздно – разойтись?! Посмеемся вместе – и уедет девчонка восвояси?! Ишь, прикатила – с тремя чемоданами…»

Но тут неожиданно Хрустов столкнулся с Туровским.

Валерий всегда относился к Леве с некоторой завистью. Конечно, иронизировал над его краснобайством, но все же ценил в нем начитанность. Они познакомились некогда на собрании строителей в защиту арабов. Валерию особенно понравился суровый каламбур Хрустова: «Арабы – не рабы!»

– Начштаба – привет! – с привычно-легкомысленной улыбкой приветствовал Хрустов Туровского. – Можно тебя на минутку, на час, на эпоху?! – Он отвел приятеля в сторону, лицо его тут же сделалось жалобным. – Валер, помоги, а? Ты теперь начальник, все можешь. А я в долгу не останусь. Автограф на коньяке.

Но тому было не до шуток, он торопился.

– Ну, что, что?

– Понимаешь, Таня прикатила… моя сестра… то есть, она медсестра, а так – моя жена… Старик, мне надо с ней уединиться. Вопрос жизни. А жизнь – это форма существования белков, ты же знаешь…

– Погоди молоть, – зашипел Туровский, болезненно морща лоб. – Что же не в общагу? Парни уйдут – закон.

Хрустов страдальчески закатил глаза.

– Стари-ик! Там черт тe что ей могут наговорить, лаются, а у нее уши нежные. Знаешь, такие ушки только у красных роз… Стари-ик, выручи, я знаю – у вас есть квартира для приезжающего начальства. Номер восемнадцать, кажется.

Лицо маленького Туровского стало непроницаемым.

– Лев, ты шутишь? Это бронь… там остановился секретарь обкома. Правда, уехал до завтра на мраморный, но в номере – вещи. И кажется, дочка должна приехать. Нет-нет, брат. Увы. Дикси.

– Да… да… – затосковал Хрустов, раскидывая руки и кланяясь, как конферансье. – Спасибо за соболезнование.

– Да не юродствуй ты! Неужто не найдешь?! – рассердился Валерий.

Заметив, что Таня приблизилась и может что-то услышать, Хрустов развязно бросил:

– В бригаде всё прекрасно! Я им накрутил хвоста!.. Чао! – Быстро подхватил чемоданы Тани и побежал, кивая ей, – подходил автобус. Они с Таней переехали мост, вышли в поселке. Хрустову будто бы захотелось закурить. Он прикуривал и сам задувал спичку в руках. «Куда идти?! Что делать?! Господи, надоумь! Я понимаю, тебя нет, но есть же что-то, нечто, некто, кто хохочет сейчас в небесах, глядя на этот нелепый спектакль… Ах, Бойцов! дурень! Кто тебя просил?! Там этот поезд проходит ночью. Так он отстал от поезда, потащился искать библиотеку?! И она тоже – дура дурой! Вытаращила голубые глаза и поехала. Ну и девушки нынче пошли! Вон еще одна тащится!»

Навстречу топала в кирзовых сапогах Маша Узбекова. Грубоватое лицо ее было сосредоточенно. Увидев Хрустова с незнакомой красавицей, Маша оцепенела, рябинки на щеках выступили, словно ее крупой осыпали. Лева подмигнул боевой подруге, еще не зная, что скажет, но уже надеясь, что Маша-то его и выручит, верная, простая Машка.

– Привет, товарищ Узбекова! – И Хрустов весело пояснил Тане. – Одна из лучших наших работниц в Стройлаборатории. Как живете, товарищ Узбекова? А ты, Тань, записывай.

Маша растерянно пробормотала:

– В свете решений… перевыполнили… на двенадцать… А вы из какой газеты?

– Какая разница! – перебил Хрустов. – Какая разница, милая Маша! Все это мелочи – журналы, газеты… Газета – бабочка века, живет, пока светло – до вечера… а вот вечером… – Лева озабоченно потер пальцем лоб, поманил Машу в сторону. – Тихо, Мария! Комсомольское поручение. Надо не осрамиться. На высшем уровне… – он едва заметно кивнул на Таню. – Это дочь знаешь кого? Секретаря обкома. Хотя тебе это ни к чему. И вообще, не важно – звание, чины, погоны… Не ради этого живем, верно? Если только ради этого жить… о-о, мне становится скучно, мозг покрывается волосом, как говорил Маяковский. – После этого «артобстрела», увидев, что Маша потерянно заметалась серыми глазками, ничего не понимая, Хрустов перешел к главному. – Эта дочка, эта фря… приехала посмотреть на ГЭС. А папаша на мраморном. А ключи от восемнадцатого номера увез с собой. Усекаешь? Возьми у тети Раи, у нее есть вторые. Она тебе даст. Как-никак, ты у нас активистка, давай! Жми! – Хрустов угрожающе понизил голос. – Замерзнет девочка – нагорит нам всем! Ну?!

Маша, наконец, уразумела, что от нее требуется. Но, видимо, какие-то сомнения тронули ее невинную душу. Вытянув шею, она старалась рассмотреть приезжую, а Хрустов, топчась на снегу, все заступал ей дорогу к Тане, не давал смотреть.

– Ты чего, чего?.. – зашептал он. – Уж не ревнуешь ли, Мария?! Ну-ка… потрогай мой лоб! – Он взял ее руку, снял варежку в пятнах масляной краски и приложил горячие пальчики к своему лбу. – Ну? Нормальный? Думала, с ума сошел – ухлестывать за дочкой секретаря обкома?..

– А че она с чемоданами? – спросила тупо Маша.

– Как че?! Платья… туалеты… Она ж не то, что мы – простые люда. То синее наденет, то красное. Ну, иди, иди!

Маша все колебалась, Хрустов сжимал кулаки и оглядывался на Таню – может, она уже обо всем догадалась, топнет ножкой сейчас и убежит. Нет, Таня ждала, трясясь на морозе, стукая сапожком о сапожок, а поймав взгляд Хрустова, тут же ему вымученно улыбнулась. «Бедная девчонка!»

– Да иди же ты!.. – воскликнул Хрустов. У него сил больше не было уговаривать. – Машутка!

– А когда… – забормотала Маша Узбекова, – а когда же наша комсомольско-молодежная… ты обещал!

«Театр! Истинный театр! – плакал и смеялся про себя Хрустов. – Развергнись, земля – я не могу!!!»

– Обещал! И не отказываюсь! – застонал он. – Но не сейчас же! Стройку лихорадит. Зинтат вспучило, люди ночей не спят. За каждый час я старею на год. Как можно думать о своем личном?.. Где наша бескорыстность, принципиальность? Мария! Не узнаю тебя.

Мария понурилась.

– Щас принесу… – и потопала к мужскому общежитию, где сидела вахтерша тетя Рая, она же комендант всех домов.

Хрустов обернулся, робко подошел к Тане, обнял, сжал ее.

– Замерзла, милая?.. Сейчас. Она принесет бумажку одну… на подпись… и пойдем. – Хрустов расстегнул свой полушубок и спрятал девушку от сумеречного ветра.

Таня смотрела на белую реку с черными клавишами промоин, на белые берега. На той стороне, где они только что были, уже вспыхнули желтые огоньки. Зимой рано темнеет. Правее, за круглыми формами Бетонного завода, там, в наступившей мгле, казалось, торчат небоскребы без окон, гигантские бетонные пальцы, бетонный лабиринт – так выглядит отсюда плотина будущей Ю.С.Г. Мигают желтые и красноватые огоньки – это ползут крохотные машины…

– Какая огромная у тебя стройка, – прошептала Таня. – Только зябко тут. Все время ветер, да?

– Ничего! – сказал Хрустов. – Вот неделю назад были морозы – самолеты на лету падали!

– Самолеты? – наморщила лоб Таня.

– Ну, воробьи!.. Глупенькая… дай я тебя поцелую! Это и есть плотина. Она деревянной опалубкой покрыта. Щиты снимем… снимут мои люди, – поправился Хрустов, – мои рабы… рабыни… – он подмигнул, – и останется тело плотины из бетона. Это выражение такое – тело плотины… – Он улыбаясь разглядывал Таню. – Ничего… оно красивое… потом увидишь. Хочу все краны заменить! – Вдруг запальчиво заговорил он. – Вон ту гору – подвинуть! По рельсам. Своего зама – убрать в Москву. Хоть в замминистры, сейчас так делается – убирают вверх, чтобы не мешали делу.

Таня провела ладошкой по его щеке, по белесым волоскам бороды.

– Ты изменился, страдания не прошли даром.

– А ты… стала еще красивей.

– Для тебя, – загадочно сказала Таня. – Для тебя я всегда буду красивой.

«Дура, что ли? – подумал Хрустов озабоченно. – „Страдания“… „Для тебя“…»

Таня прижалась к нему, зарылась носом в облезлую овчину его полушубка, коленки уткнулись в его коленки, Хрустов задрожал.

– Неужели ты, милый… мог отравиться без меня? – хихикнула Таня.

– Да, – отрезал Хрустов.

– И… и яд бы нашел?

– У меня товарищ – врач. Дома полкилограмма мышьяка лежит. С хлорофосом – верняк. – Он сделал вид, что опомнился. – Ну, а ты как добиралась? Что не расскажешь? – Скалясь от возбуждения, он оглянулся – Маши все еще не было. – Г-гов-вори!

– Ой, что было! – Таня оттолкнулась ладошками и рассмеялась. – Этот парень ко мне ночью стучится… а я ведь возле вокзала, народ разный, страшно… Но я будто почувствовала, что от тебя. Отпираю… а он: погоди открывать, сначала спроси: кто… Я, говорит, от Льва Николаевича Хрустова… ему плохо без тебя.

«Дура она, явная дура», – закручинился Хрустов, заглядывая в ее лицо. Слушая рассказ, он представлял себе, как Алеша Бойцов обстоятельно пьет чай у нее дома, вытирает взмокший лоб, листает альбом с фотографиями, расспрашивает, и Таня ему показывает, кто где изображен. Когда выяснилось, что Таня не знает дороги на стройку, Бойцов, краснея от растерянности, предлагает свои услуги – рыцарь! И они едут, и Алеша в поезде развлекает ее фокусом, который показывал на вокзале Хрустову.

– Хочешь? – встрепенулась Таня. Она достала платочек, накрыла платочком указательный палец. – Раз! И два! Смешно, правда?!

Хрустов зарыдал:

– Ы-ы-ы… смешно!..

Наступило молчание. Таня глубоко вздохнула.

– Вот, – сказала она. – А с мамой я простилась, Левушка…

– Умерла старая… – понимающе кивнул Хрустов. – Бедная моя.

– Да что ты? – испугалась Таня. – Я распрощалась – мол, уезжаю к Левушке! Она тебя не знает, но я все объяснила. Раз в жизни бывает… чтобы такая любовь. Три года! А сестренка моя… ты ее не знаешь… Верка говорит: ой, вот мы похожи… а ты вся такая таинственная, исчезаешь навеки… а я тут останусь прозябать.

– Ничего. – Хрустов закурил, посорил искрами на снег. – Найдет и она свое счастье.

– И то, – согласилась Таня. – За мною ухаживал дядька один из гастронома. Ску-учный! Я ему отказала. Мол, я другому отдана. – Она обняла его и прижалась.

Хрустов как бы заново увидел на синем снегу ее чемоданы и сумку, и до него дошло, что это – приданое, что Таня, конечно же, приехала всерьез, именно к нему. И наверняка всем объяснила, как и куда писать. «Сейчас бы проснуться одному!»

Сзади заскрипел снег, Хрустов резко обернулся, – это была Маша Узбекова. Она незаметно передала ему ключ.

– Ну, я потом… – вяло буркнул Хрустов Маше, – подпишу… документы… Главное, чтобы они были готовы… До свидания, Узбекова.

Что уж подумала Узбекова, неясно, но явно ожила.

– Иду на рабочий участок! – бодро ответила она, окинув презрительным взглядом мерзнувшую в шубе городскую девушку.

Хрустов сжал изо всех сил ключ и наполнился страхом и радостью: что-то теперь будет? У них до утра есть квартира.

– Ну-с, идем! – Легко поднял чемоданы. – Соловья баснями не кормят. Ты, конечно, устала. Если бы я знал, я бы тебе специальный вагон выслал, румынский… там и мебель румынская…

Они уже подходили к дому номер три, где живет начальство, как им навстречу попался Леха-пропелллер, он несся с книгами подмышкой. Увидев Хрустова, ревниво оскалился:

– Ты че вчера трусы свои постирал – и на мою подушку?.. я спать ложусь, смотрю…

– Чего?! – возмутился Хрустов, и минуту они кричали одновременно.

– Че, говорю, трусы… синие свои?..

– О каких глупостях вы говорите?

Хрустов, наконец, оттеснил Леху, да Леха и сам замолк, поняв, что зря мешает товарищу – позиции у того прочные. Леха застеснялся, осознав, что в нем говорила зависть и мужская дурь, доведенная до крайней степени отсутствием прекрасных девушек на ГЭС, замахал руками, уронил книжки – и униженно подбирая их, шелестя страницами – убежал. Хрустов высокомерно усмехнулся:

– Это наш жаргон, Таня. Не обращай внимания. Опять взрывники не во время сработали, корова забрела – на кран ее забросило! Ну, идем, идем, милая…

Наконец, они стоят перед дверью с номером 18. «А вдруг товарищ секретарь вздумает сегодня вернуться? А вдруг он уже дома?» Но путей к отступлению нет. Хрустов опустил чемоданы, достал из варежки плоский медный ключик и вставил в щель замка. «Влево крутить? Вправо? А вдруг дочка секретаря обкома заявится?..» Что-то от растерянности напевая, Хрустов повернул ключ туда-сюда – дверь открылась. Лева нащупал справа выключатель, щелкнул – и в прихожей загорелся плафон, в глубине квартиры вспыхнула дорогая люстра.

Хрустов и Таня затащили багаж и оказались в блаженно-теплой – после улицы – квартире. Таня, робея, сняла шубу – Лева даже не догадался помочь. Сам он стоял одетый возле двери, готовый хоть к аресту за незаконное вторжение. Таня прошла в залу.

– Ой, как я замерзла! А тут еще одна комната?! – Она вернулась к Леве, обняла его. – Милый… дождался…

– Да, – ответил Хрустов. – Дождался. – Его трясло. Чувствовал он себя ужасно. Шутка зашла слишком далеко. Девушка снова пробежала в комнаты, она смеялась, заглядывала в зеркало, поправляла что-то на воротничке, на груди.

– Это твои тапочки? Ноги устали, можно я надену? И телевизор?! Там опять Штирлиц – посмотрим?! – Она вернулась к нему. – И ванная есть?! А ты… ты чего не раздеваешься? Хочешь в магазин за вином? А вот же у тебя! – она вытащила из-за кресла бутылку коньяка. – А-а, чего-нибудь скусненького? Может, не надо? Давай сегодня скромно.

– Хорошо, – Хрустов не отрывал глаз с прекрасного глупого лица. – Я сейчас… приду. Нужно напоследок кое-какие распоряжения. Чтобы потом… – он криво улыбнулся, – не отвлекали… по мелочам. Ну, ты меня понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Таня. – Бледный какой. Устал?

Хрустов озабоченно сгорбился, потоптался у дверей, поднял с пола какую-то соринку – сунул в карман.

– Кхм… нервные дни… То министр звонит… то сам… понимаешь? Ты ложись… я сейчас… понимаешь?

– Понимаю, – снова тихо повторила Таня с какой-то жуткой для Хрустова, интимной полуулыбкой. Она ему верила. – Только ты уж недолго… я жду… Левушка, буйная головушка… А я? – Она оглянулась на себя в зеркало. – Ну, Телегина!.. даешь!.. Ты иди, это я так.

Хрустов выскочил на улицу. В морозном ночном воздухе были размешаны запахи бензина и женских духов. По мосту грохотали вагоны. Где-то смеялась-заливалась женщина и возбужденно говорили парни, лаяла собака. Ни звезды. Морозный плотный туман, желтые расплывчатые окна… горы, безлюдные горы кругом…

«Что, что делать?! Дура, мать свою бросила, жениха… Оставить ее тут – и уехать? Сию минуту – на Магадан или в Калининград?! Убить медведя – и в его шкуре уйти в Саяны? Теперь я понимаю, откуда берутся снежные люди… Никогда себя таким идиотом не чувствовал. Понимает она, кто я, или нет? А если понимает? У-ужас. И неужели – любит?.. иначе зачем?.. Но как она может любить?! Виделись всего два раза. Или им, девчонкам, все равно? Лишь бы замуж! Закрыть глаза? Не думать о завтрашнем? Вернуться к ней? Ведь ждет гражданка. Я, как Архимед, всплыву в ее обильных слезах. У-ужас!»

Кто-то вышел в темноте из подъезда. Хрустов быстро отступил в сторону, но его увидели, это был зоркий, одинокий Васильев в шубе и в меховой кепке, по случаю некоторого потепления. Он курил.

– A, Хрустов, – удивился он. – Ты ко мне?

– Нет! – дерзко ответил Хрустов, готовый сквозь землю провалиться, только не разговаривать сейчас с таким уважаемым, честным человеком. – Раз, два, три, четыре, пять… вышел погулять.

– Чем-то расстроен?

– Думаю о соцсоревновании! Дышу озоном стройки.

– Да куда же ты? – огорченно позвал его Васильев. – Постой немного. За мной сейчас машина придет, покурим вместе. Лев Николаевич!

Хрустов потупился. Ему было стыдно.

– А знаете, – заговорил он первое, что пришло на ум, – давайте… на мраморной горе вырубим из камня голову! И не какого-нибудь там великого человека, это в Америке – президенты из скалы смотрят, а у нас – просто строителя! Метров двадцать в диаметре! Представляете? Летят самолеты… Памятник на века! Над Саянами – голова из красного мрамора. Дайте мне взрывников – я сделаю!

– Интересно, – сказал Васильев. – Когда-нибудь… может быть…

Хрустов усмехнулся, у него дергались губы. Он сейчас был сам себе противен и жалок.

– Простите, Альберт Алексеевич, ерунда все это. Я неудачник, а вы железный Васильев. Вам не понять. Что Сенека-то говорил?! То-то. – Хрустов уже не мог остановиться – он что-то бормотал, вздрагивая, всхлипывая, как в истерике. Васильев удивленно, может быть, даже с гримасой разочарования слушал его. Возможно, он прежде надеялся, что Хрустов умнее. Лева сам прекрасно понимал сейчас, что городит глупости, но его несло. – Почему не везет? Права шоферские получил – разбил машину. На машиниста крана сдал – голова кружится… Могу только как гриб – на матушке-земле! Альберт Алексеевич, а что нужно сделать, чтобы такому грибу Героем труда стать? Я понимаю, работать-работать-работать… Но вот вам приходит разнарядка: столько-то медалей, столько-то орденов… и два-три Героя. Может, вспомните при случае? Русый, холостой., комсомолец… не одних ведь женатых туда? А то кому я нужен незнаменитый? Даже билет в кино без очереди не дают! Да я шучу, шучу… А в замы не возьмете? Я бы своей легкомысленностью вас удачно оттенял! Шучу, шучу!

– Вы устали, – сдержанно ответил Васильев и сделал шаг в сторону. Возле него остановилась легковая машина, нутро ее засветилось малиновым бархатом и погасло. И «Волга» укатила.

«Вот и все, кончилась наша дружба, – подумал Хрустов. – К чему приводит недержание языка. И с этой стороны теперь ущелье. Пора и мне идти, деваться больше некуда. Только к ней. Забыться. Добровольцем. А потом нырять под лед – тоже добровольцем. Документ, удостоверяющий право на эту работу, я перерисую у Климова. Делов-то! И – прощайте, звезды! Поплюйте на меня, звезды! Не признаваться же Танюхе, кто я такой на самом деле…»

Хрустов поднял голову, посмотрел – где тут окна проклятой квартиры, за которыми его ждет девушка. В окнах не было света. «Наверно, легла. Бедная Таня. А может, она – моя судьба?»

Но тут из-за угла дома с грохотом выскочил грузовик с одной горящей фарой, резко остановился, завизжав тормозами, из кабины выпрыгнул Майнашев:

– Еще отин! – закричал он с радостным отчаянием в голосе. – Лева, милый, лезь в кузов… Катим в котлован! В третьей смене, сам знаешь, половина гриппует…

Хрустов растерянно и жалко улыбнулся. Он не особенно противился.

– А как же? Таня приехала… ждет…

Майнашев щелкнул пальцем, как картежник:

– Успеешь еще! Много-много раз! Пошли-пошли! Пыстро!.. – Он подтолкнул Хрустова сзади, и тот заскочил в кузов, в брезентовый коробок, где уже сидели, зевая и сумрачно глядя на Хрустова, парни, в том числе и Борис, и Леха-пропеллер, и Серега. – Поехали!..

– А где дядя Ваня?

– Еще не вернулся, – отвечал Серега.

«Вот, люди серьезным делом заняты, рискуют. А ты?.. Утром вызволю ее, что-нибудь придумаю. Или честно о себе расскажу».

Из котлована, забежав в пустой штаб, он через дежурную дозвонился в восемнадцатую квартиру и услышал голос Тани, который ему показался самым родным на свете:

– Милый, ты? А я жду! – и Лева подумал, не сделал ли он великую глупость, убежав от нее, или это как раз мужественный, честный поступок.

– Где же ты?

Хрустов хрипло забасил в ответ:

– Никуда не выходи! Эпидемия гриппа! Я поднял народ! То есть, здоровых поднял, а больных уложил. Сейчас заседание штаба, уровень воды в Зинтате растет катастрофически… Спи, я тебя под утро сам разбужу!

– Понимаю, – очень тихо отвечала Таня. – Скорей разбуди. Бедный мальчик… – И раздались короткие гудки, словно писк птицы. – Пи, пи, пи…

Хрустов стоял оцепенело, прижав ледяную трубку к уху. Холод трубки словно в мозг проникал. Что он еще мог сказать Тане? Все шуточки забылись. Но иначе он не мог.

Так делали иногда люди – уходили в сторону, думая, что поступили благородно, и тем самым ввергали своих близких в еще большую беду…

САМОДЕЯТЕЛЬНАЯ ПЕСЕНКА НА Ю.С.Г.:

ДЕВЧОНОЧКИ МОЕЙ ОТЧИЗНЫ,

ДА ЧТО ЖЕ ВЫ, ДА ГДЕ ЖЕ ВЫ?

КАКИЕ ЛЮБЯТ ВАС МУЖЧИНЫ,

СРЕДИ КАКОЙ ВЕДУТ ТРАВЫ?

СТИХИ КАКИЕ ВАМ ЧИТАЮТ,

ЗОВУТ В КАКОЕ ВАС КИНО,

В КАКИХ МАШИНАХ ВАС КАТАЮТ

– АХ, ЭТО НАМ НЕ ВСЕ РАВНО!

ДЕВУШКИ, ВЫ КАКИЕ? ТЕПЛЫЕ, КАК СНЫ?

РОЗОВЫЕ – КАК В ОЗЕРАХ ЗАКАТЫ?

ТАК ПОЛУЧАЕТСЯ,

С ПРИХОДОМ КАЖДОЙ ВЕСНЫ

(обгоревший лист без нумерации, исписанный с обеих сторон. Из этого ли места летописи он? – Р.С.)

…ютились в палатках, в двух-трехслойных, с железными печурками, с пришпиленными к брезентовым стенкам изображениями киноактрис. В матерчатых домиках стоял зеленый полумрак, пахло цветущим от сырости хлебом с белесой корочкой (кстати, ученые на основе гниения и образования грибков изобрели знаменитое лекарство пенициллин), в палатках мигали и чадили свечи, бренчали гитары и слышались нарочито хриплые песни про дым костра. Чудесно!..

Но подросло и новое поколение строителей, которое хотело жить с первого дня в общежитиях и даже квартирах с ванной и телефоном, и пришлось строить дома хотя бы с титанами…

Так миновало несколько лет. Строительство то замирало, то снова устремлялось вперед под крики «Ура!». Вот буркнет кто-то в правительстве, что ГЭС устарели, что их ток не окупит стоимости залитой морем тайги, убитой рыбы (не может же она проскочить на нерест через плотину!), кто-то скажет вот так – и стройка затихнет. Но потом победит другое мнение – и снова везут железо и людей, люди обнимаются с железом, наливают в него бензин – и вновь разваливаются горы, содрогается земля, и русло реки становится уже…

Описывать подробно в метрах и тоннах работу нет смысла. Не об этом пишу. Да я думаю, видели вы в наших кинофильмах краны с ковшами, вереницы машин с гравием и бетоном, строителей в касках (чтобы не убило метеоритом, как додумался журналист Владик – см. дальше)…

Короче. Несколько лет лихорадило стройку, весной в пятый раз сменили руководителя. Летом новый начальник, благодаря личным связям в Москве и упорству на месте, добился того, что осенью, когда перед зимой река несет меньше всего воды и еще не холодно (градусов пять мороза), Зинтат был перекрыт, воду пустили через водосливные отверстия правобережной части плотины, а левобережный котлован – старое русло Зинтата – отгородили дамбой, высушили и стали ковыряться в нем. Надо же возводить здание ГЭС, где со временем закрутятся генераторы тока мощностью по 650 тысяч киловатт.

А зима наступила грозная. Вокруг солнца – белый круг. Ночью вокруг луны – крест и круг, и черт знает что еще. В узком мрачноватом каньоне Зинтата, на бесконечном ледяном ветру, высились бетонные башни будущей плотины, как раскопки Трои…

И вдруг… нежданно-негаданно начало нарастать неясное событие, надвинулось мгновенно, коснулось каждого, ослепило душу и затмило разум…

(судя по нумерации, не хватает несколько страниц – Р.С.).

Уже поздно ночью Валерию домой позвонил Саша Иннокентьев, инструктор водолазной группы и сообщил ужасную новость: рабочий Климов, вызвавшийся вместе с молодыми водолазами обследовать обстановку перед донными отверстиями, подо льдом потерял сознание, не откликался на специальные сигналы сверху. Климова вытянули, перетащили в теплый отсек в галерее, обтерли спиртом, переодели. Был вызван врач из поселковой больницы, он сделал укрепляющие уколы, и сейчас рабочий почти в норме.