Текст книги "Золотое дно. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Чем больше бесхозяйственности он видел, тем туже, казалось, закручивал в себе некий завод. Но всё это семечки, это всё потом!

Когда поднялся, наконец, на эстакаду, на самый ветер, то разглядел со стороны верхнего бьефа на сером льду несколько скрюченных от холода человек. И в одном из них узнал начальника штаба. Молодец, уже тут. Значит, бурят. Что же это такое нас ждет?

Но Васильев решил не отвлекать людей бессмысленными пока что вопросами… (Приписано сбоку: Да и кому в ХХI веке интересно?! – Л.Х. Далее вырвана страница.)

…принялся по прямому междугороднему телефону звонить в Москву, забыв, что там сейчас – четыре часа утра. Вспомнил об этом, когда уже трубку сняла жена.

– Алик?.. – Она, видимо, перепугалась, прекрасно зная, какой он обычно спокойный и точный человек. – Что-нибудь случилось?!

– Извини, – буркнул Васильев и минуту вспоминал анекдот повеселее, чтобы ее успокоить. – Приходит старый еврей к врачу… Ну, ладно, не буду, вечером расскажу. Слышал, в Москве мороз… как наша Светка? Как ты? Все нормально? Ну, молодцы. Ну, извини.

Он позвонил в Саракан, в авиаотряд. У них есть своя ледовая и снежная разведка, должны знать, какой нынче ожидается паводок. Но они пока что знали не больше, чем Васильев. Снегу много – он это и сам видел.

«Да и при чем тут паводок? Это еще когда будет!» – трещал пальцами Васильев. Он курил, одиноко сидя в громадном кабинете, смотрел в угол, где в чехле стояли три знамени и размышлял, чем может обернуться – в самом худшем, катастрофическом случае – неожиданный подъем уровня воды. Для семи тысяч рабочих. Для него лично. Потому что судьба ГЭС – вопрос стратегический, здесь собираются ставить алюминиевый завод, а это – авиация, оборона…

Вспомнил: на Дальнем Востоке время уже идет к обеду. Попросил Зейскую ГЭС. Начальника не было – улетел в Москву, а главный инженер – технарь, что он знает о воде?!

– Может, тает где?.. – кричал главный инженер в трубку. «Подо мной тает», – хотел усмешливо ответить Васильев, но юмор был бы, прямо скажем, не высшего сорта, и он промолчал. Поблагодарил коллегу, попросил не рассказывать никому (конечно, расскажет. И пускай. Может, кто из гидростроителей-стариков припомнит подобный случай?) и позвонил на Саяно-Шушенскую ГЭС. Ответил начальник стройки Агапов, мрачный и дотошный человек. Он долго расспрашивал Васильева и, наконец, признался:

– Хрен разберет… Может, плотина осела? У вас же выше нашей… бетон хреновый… давление… Нет?

Черт знает! Поблагодарив за сочувствие, Васильев вытер кулаком лоб и, старательно улыбаясь, вышел в приемную. Женщины – Люся и Марианна Михайловна – казалось, с испугом и жалостью смотрели на Васильева.

– В Москве тепло, я в своей шубе взмок, как в бане. Как вы тут?

– Чаю хотите? – тихо спросила Марианна Михайловна. Женщины, очевидно, были обижены, что он не захотел вчера отметить с ними свой приезд и награждение орденом, но Васильев уже забыл про вчерашний вечер и орден.

– Да, с лимоном, – ответил Васильев. С приклеенной улыбкой толкнул дверь напротив, но главного инженера не было на месте. Куда опять покатился колобок? Интриговать? Васильев подмигнул Люсе, крашеной в цвет соломы скромной девочке, и вернулся к себе.

Главный технолог в Ленинграде. Может быть, сегодня позвонит. А что он, собственно, может сказать? Там, в «Гидропроекте», мальчики и девочки в замшевых куртках и юбках, одинаково пропахшие сигаретами, устроят с улыбочками «ледоход» на макете. И докажут, что и в худшем случае плотина выдержит. Лед пронесется по гребенке. Нужно только убрать с пути механизмы.

Всего-то – убрать механизмы. А если плотина не выдержит? Макет макетом, а миллионы тонн давления? А если даже и выдержит? Сидеть потом, сложа руки, ждать лета, когда все оттает и станет ясно, что случилось с донными? Практически год потерянного времени, в переводе на деньги – сотни миллионов… А еще и позор, провал…

А телефоны на этажах Управления уже трезвонили. В прозрачных клавишах распределительного аппарата мигали лампочки, и Васильев самолично подключался к звонившим. Но странное дело, механизаторы и монтажники, бетонщики и взрывники спрашивали Титова и только Титова.

– Александр Михайлович?..

То ли не знали, что Васильев уже приехал, то ли пытались уязвить.

– Это Васильев, – сдержанно отвечал начальник стройки. – («Есть тут такой», – хотелось пошутить.) Да, спасибо. – Это они про орден. – Будем трудиться.

Наконец, прибыл, пыхтя, сам толстяк Титов. Два начальника долго молчали друг против друга. Марианна Михайловна занесла в стаканах с подстаканниками чай с ломтиками апельсина (лимона нет) и догадливо отключила телефоны.

Положение действительно было аховым. В рабочем городке слухи, паника. Как объяснить людям происходящее, пока не ясно. А делать вид, что все хорошо, глупо. Кроме этого, много иных неприятностей. Котельная стоит, в трех домах полопались трубы. В столовой № 5 отравились творогом рабочие, к счастью, все обошлось. Не хватает вагонов, людей, цемента, угля…

Александр Михайлович рассказал еще о том, что на Старый новый год радист в радиорубке оставил на час вместо себя приятеля, тот не знал, где приемник с усилителем, а где свободный аппарат, начал крутить ручку настройки, поймал иностранную станцию, и с полчаса все это транслировалось по поселку Вира и на котлован.

– Правда, в основном шла музыка… ничего особенного… – успокоил Титов Васильева. – Мы радиста наказали.

– Неужели всего три недели меня здесь не было?.. – хотел воскликнуть Васильев, но не стал ничего говорить. По привычке сострил. – Сравните выражения: «дурной сон» и «недурной сон».

Титов осклабился, уставившись в угол. Наконец, сипло проговорил:

– Артистов, что ли, пригласить? Пусть повыступают, повеселят народ.

– Уже приехала вчера одна кинозвезда. Мне сказали, требует шубу из соболей за выступление.

– Можно из Саракана, местных.

– На сараканцев могут не пойти. Избаловали нашу ГЭС. Чего только не писали: умные, прославленные. Теперь наши архаровцы потребуют как минимум Театр на Таганке.

Титов натужно покашлял, демонстрируя простуженные бронхи.

– А пригласить слабо?! Закажем самолет. Что мы, нищие?

Альберт Алексеевич долго смотрел на него. «А потом письмо появится с обвинением в растрате государственных денег».

– Нет, дорогой Александр Михайлович, дорого. Это сотня людей. Осветители, гримеры, багаж. Одни маски сколько весят.

– Какие маски? – озадаченно спросил Титов.

– Как какие? На лицах… – «Напрасно я ему коготки показываю». Васильев взял карандаш и принялся чертить на бумаге схему плотины с ее донными зевами.

Титов вытянул шею и озабоченно кивнул.

– Будем вытаскивать стройку. Сплотимся вокруг вас, – сказал он вдруг с совершенно серьезным видом.

Васильеву на миг стало весело. «Сплотимся. Пели когда-то так. В светлые времена».

– Сплотимся вокруг водолазов, – хмыкнул начальник стройки. – Но почему анархия, Александр Михайлович?! Треть техники стоит.

– Не выдержали морозов, – ответил Титов и, конечно, закашлялся.

– А каркасы шатров валяются, а говорили – нет шатров?! Доски лежат. Сортир там, что ли, собрались строить посреди котлована?! На семнадцатой пар гудит вхолостую. А жалуемся: холодно. Что же не экономим? Вот засунуть этот шланг с паром кому-нибудь… – Васильев нажал на кнопку, попросил секретаршу соединить с начальником УОС-2 (несуществующего пока объекта – будущего здания ГЭС). – Почему в яме вода?

– Мы качаем, а она выступает… – отозвался из динамика голос.

– Еще качайте! – «Я что, перед Титовым демонстрирую свою жесткость?» – Может, рыбой заткнется с той стороны! – повторил Васильев свою старую шутку.

– Насос слабый, только держит уровень.

– Возьмите у УОС – первого! Где Киреев? В Сочи?! Кто за него – дайте человеку два насоса. И без обсуждений! Почему не бетонируете? Никифоров!

Никифоров, заместитель уехавшего Киреева, тихий человек с длинным лицом, наверное, затравленно смотрел сейчас на говорящую электронику.

– Прискальные блоки трещат, – пробормотал он. – Бетон плохой… И охлаждение плохое…

– Воды вам мало холодной? – взвинтился Васильев. – Что вы тут как Анна Каренина под поезд лезете?! А ну-ка, Александр Михайлович, поехали к ним.

И два начальника в одной машине покатили в котлован.

Вот они – и Титов здесь вполне здоровый, щеки свекольные, глаза льдистые, умные – быстро прошагали по дну котлована к восемнадцатой секции, от которой в звездное небо поднимается белое облако тепла, прогрохотали каблуками по крыше блока к открытому люку, спустились по гибкой четырехметровой стальной лесенке вниз, в свет и тепло.

Дно Зинтата при свете ламп сверкало стерильной чистотой. Гранитные и диабазовые плиты наклонно уходили вниз, к семнадцатой секции. Посреди блока рокотал вакуумный насос с гофрированными трубами – рабочие выбирали концами этих трубок мелкий сор, запавший в щеки между глыбами дна. Можно было бетонировать, бетон к такому чистому дну хорошо прилипнет, но УОС-овское начальство по-прежнему никак не могло решить, каким слоем сыпать.

– Где бригадир? – крикнул Васильев. К нему подошел Майнашев, грустный, полноватый хакас. – Охлаждение подключено?

– Трубы пириставили… – ответил с тюрским акцентом Майнашев. – Но холодно. Когда сыплем петон – градусов пятнадцать полущается.

– Значит, можно бетонировать? Почему теряем время, черт побери? Где начальник НИИ?

– Тут я, – появился маленький Бубнов.

– Насколько известно и племени масая, трещит при разнице градусов девятнадцать и больше. Здесь же – десять.

Носатый маленький Бубнов упрямо покачал головой.

– Нет. Дно – почти ноль. А бетон сыплют – я измерял – двадцать семь. Даже если воду подключат – снимут максимум десять. Нельзя три метра. Полтора. – Он внушительно добавил. – Это же зуб плотины! Надо крепко зацепиться, иначе как на салазках потом поедет плотина.

Опять про эти салазки! Васильев никогда бы раньше не стал при рабочих кричать на своих помощников-итээровцев. Но тут, определенно желая показать свою власть, прервал Бубнова:

– Сыпьте три! – И кивнул Майнашеву. – Я сказал?! По полтора метра – мы этак будем строить плотину до двухтысячного года!..

– Я напишу особое мнение, – негромко откликнулся Бубнов и полез вслед за Васильевым вверх по гнущейся лестнице, глядя вниз, на Майнашева, Климова, Хрустова и других смеющихся членов бригады. – Так не оставлю.

Рабочим выгоднее, конечно, бетонировать большими объемами, поэтому Хрустов скривил вслед Бубнову рожицу. Васильев перехватил гримасу, вспомнил – он где-то видел этого парня, и тут же забыл…

Альберт Алексеевич из штаба позвонил на бетонный завод, директору Ивкину – нужно было поговорить о качестве бетона. Директор оказался в цехах, и Васильев надумал немедленно и лично съездить к нему.

– А ты, Валерий, подбирай добровольцев… будем смотреть, где лед потоньше. И пусть каждый подпишется, что – добровольно. А заплатим хорошо. Как за неделю работы. Нет, как за две недели.

– Не слишком много? – спросил Валерий в роли рачительного хозяина денег, и Васильев вдруг осердился. «Малыш, не твоя забота», – хотелось бросить фразу, но глянул с дружеской улыбкой. – А это правда?.. сам тоже полезешь?

Туровский поспешно кивнул, но было видно по его глазам: только сейчас до мальчика дошли ужас и опасность погружения в неведомую стихию быстролетящей зимней реки…

Васильев прикатил на бетонный завод, Ивкину уже передали, что начальник стройки звонил. Он ожидал его, стоя в крохотном холодном кабинете с четырьмя стаканами чая на подносе. От чая шел пар. Игорь Михайлович стеснительно улыбался, глядя, как Васильев скидывает в углу на стулья дубленку и папаху.

Ивкин худенький человек с узким лицом в очках, почти облысевший, очень тихий и предупредительный. Когда начальники на совещаниях шумели и оскорбляли друг друга (иногда случалось такое), он замирал с этой странной улыбкой. Однажды, говорят, в столовой его обругал рабочий с бетонного завода, Ивкин ничего не ответил и никаких мер не предпринял, но кто-то объяснил рабочему, кого он оскорбил. Рабочий приходил раза три, извинялся, и все три раза Ивкин от неловкости краснел сам. И конечно, напрасно боялся рабочий, что его лишат премии или очереди на квартиру – Игорю Михайловичу это и в голову не пришло. Но организатор он был отменный, и труднейшее бетонное производство было налажено только при нем – два года назад.

Ивкин, видимо, устал сегодня донельзя, бегая по цехам. Он пожал Васильеву руку и, садясь, едва не промахнулся мимо стула. Засмеялся, показал на рафинад и горячий чай:

– Пока не остыл.

Альберт Алексеевич вспомнил, что целый день голоден, а тот, с апельсином чай, в горло не полез. Скорее всего, от возбуждения. Поэтому выпил здесь два стакана сходу и неожиданно для себя раскис. Как-то вяло и тихо рассказал Ивкину о новостях со льдом. Тот не удивился – был уже, видимо, осведомлен.

– Альберт Алексеевич, – сказал он. – Я искренне рад, что вы вернулись. Были слухи. Мы выстоим. А новую марку бетона дадим через неделю.

Он что-то еще говорил, участливо, по-птичьи глядя на Васильева, а Васильев чувствовал, как его переполняет благодарность к Игорю Михайловичу. «Что же он любит? – пытался вспомнить Альберт Алексеевич. Васильев любил делать людям подарки, он понимал: с каждым человеком надо говорить по-особому. – Что же он любит? Книги? Да, да, Ивкин – книголюб». Из новых книг, которые для Васильева достали в Москве, самыми ценными были: томик Ивлин Во, сказки Андерсена, карманная библия.

– А я вам привез «Новый завет»… – подмигнул Альберт Алексеевич. – Вот такой. – Пересек ладонью ладонь. – Завтра отдам.

– Спасибо. Ой, спасибо! – Игорь Михайлович страшно смутился и даже, кажется, расстроился, и дальше разговор иссяк.

«Грубо как-то я, – с досадою подумал Васильев. – „Ты мне бетон, я тебе книгу“. Но, ей-богу же, от души».

Когда начальник стройки вернулся в Виру. Была уже ночь. Деревянные дома, обросшие инеем, как белым мхом, черные сосны обступили его. В черном небе грозно горели звезды.

Ни с того ни с чего вспомнилось детство, чугунные цветы Ленинграда, мертвые люди, трава в щели между плитами… и стихи Маяковского: «Цепь исцелую во мраке каторги!» К чему бы?! Васильев усмехнулся: весьма вероятно, что его деловая карьера нынче весной оборвется. Ну и что? Живут же другие маленькой, красивой, уютной жизнью. Поживет и он. Но как? Он научён только руководить. Но не слишком ли много людей считает, что они умеют руководить? Инфляция руководителей. Нет инфлюэнции на руководителей.

Васильев брел по ночным коротким улицам молодого городка – сворачивал направо, влево – и вновь оказывался на том же месте, около подстанции. Он поднял ворот шубы, шевелил пальцами в перчатках. Перчатки из черной искусственной кожи застывали на морозе, как жесть. Из подъездов домов, где работало отопление, клубился белый пар. На площади перед Управлением стояли грузовые и легковые машины с невыключенными моторами, с зажженными фарами, накопилось теплого горького дыма, дышать невозможно. Да и понятно, выключишь – потом не заведешь. Но хоть бы отогнали в сторону! Туда, в переулок, за склады.

Васильев рассерженно открыл дверцу одного грузовика – в кабинке целовались парень с девушкой. Парень лениво оглянулся:

– Че надо?!..

Альберт Алексеевич понял, как он будет смешон сейчас со своими претензиями, с силой захлопнул железную дверцу, подошел к другой машине. Здесь никого не было, движок мерно работал, в щитке торчал ключ. Васильев сел за руль и включил сцепление, грузовик, с трудом тронувшись с места (примерзли колодки), потащился мимо мутных огней кафе «Ермак» в темноту. Пусть хоть побегает шофер, поищет свою машину…

Соскочив на землю, Васильев постоял в раздумье – что-то на площади еще вызвало у него раздражение – и вернулся на освещенное место. Ах вот что! Кафе называется «Ермак», парикмахерская – «Лада», магазин – «Садко», другой – «Витязь»… Черт знает что! Как слащаво всё и однообразно! Есть же прекрасные местные названия: Зинтат, Большой порог, Борус, Майна… Неужто нельзя было подумать!

Зашел в Управление, от вахтера, с его телефона попросил соединить с квартирой председателя поселкового совета Кирюшкина.

– Это позор! – ругался Васильев. – Подготовьте решение – немедленно сменить дурацкие названия. Да, все! Разнообразить надо. Да, мое мнение!

Но когда вышел на мороз, подумал с горечью: «О чем печешься?! Неизвестно еще, останешься тут или нет. А тоже – лезешь в языкознание!» Васильев покачал головой и остановился в поисках спичек – как всегда, где-то свои забыл.

Мимо шел рабочий в расстегнутом полушубке – Васильев попросил прикурить.

– Пожалуйста, – сказал незнакомый.

«Вот мой человек, – думал Васильев, всасывая через сигаретку огонь этого рабочего. – Вот мои люди. Никто, кроме них, мне не поможет. Интересно, о чем он думает, именно этот?» Но спросить не успел – незнакомый отдал ему спички и пошел дальше, он торопился. «В кирзовых сапогах – как не мерзнет?! Понькин, дубина! Немедленно заказать стройке унты!»

Альберт Алексеевич отошел от огней и лая собак к безлюдному берегу, вместо Зинтата во мраке был как бы темный провал, река угадывалась лишь по слабому сумрачному сиянию ее снежного покрова и – чуть подальше – ее незамерзающего стрежня. От великой реки тянуло таким холодом и такой силой, что Васильев усилием воли заставил себя сделать к ней еще несколько шагов.

Справа, высоко, мерцал горизонт – там маленькие немногочисленные люди лепят по кусочку бетонную гору. Вырастет ли она? Рядом из крутого берега торчат, как руки чудовищ, корни и поваленные стволы деревьев, поблескивают камни – есть в человеческий рост. Если сделать еще два-три шага, дорогу перегородит указатель:

«ОСТОРОЖНО! КАМНЕПАД!»

И Васильев двинулся именно в ту сторону, он был здесь хозяин, вправе гулять, где вздумается. Когда-нибудь забудутся и тревоги, и болезни, и несчастные случаи. Среди сопок вознесется на высоту стоэтажного дома плотина, изящно изогнутая навстречу течению – не столько для красоты, сколько для экономии материала. В плотину будет давить море объемом почти пятьдесят кубических километров…. это сколько же миллионов тонн? Но половина нагрузки через эту арочную конструкцию как раз и передастся берегам. Всё будет. Только бы сейчас не сорвалось.

Он намерзся, наспотыкался, но к себе в квартиру не хотелось – там одиноко, хотя, наверное, телефон дребезжит без конца, подпрыгивая на тумбочке в прихожей. Альберт Алексеевич заметил – молодежный клуб еще открыт, и зашел, с трудом оттянув к себе тяжелую с пружинами обледенелую дверь.

Услышал щелчки шаров – где-то играют в бильярд. Васильев побрел на звуки – и в полутемной комнатке (только одна лампочка горит) увидел компанию рабочих с киями. Они окружили самодельный столик, шарики здесь катались стальные, от подшипника, сетки луз висели нарезанные из старого бредешка.

Кое-кого из этих людей Васильев уже видел сегодня в блоке на восемнадцатой секции. А парня с негустой русой бородкой – еще и вчера, на вокзале. И паренька в красной курточке там. Эти двое не играли – смотрели.

А играл коренастый сорокалетний мужчина в очках, с бородищей. К нему обращались: «Дядь Вань». Играл высокий парень с черными украинскими бровями и стальным зубом во рту. Его назвали Борисом. Третий, помоложе, белобрысый, с открытым ртом, откликался на имя Сережа. И еще один, нервный парень без шапки, который все руками размахивал, носил странную кличку Леха-пропеллер.

– Боря! – закричал он и вновь закрутил руками. – Вы остались!

– Подставка! – обрадовался Сережа. – Я счас, ага. – Ударил и промахнулся.

– Люто, люто, – заворчал Борис на Сережу. – В шарик и то попасть не можешь. Иссушила дивчина!

– Заколебала-заколдовала, – хрипло проворчал Климов. И с треском ударил. – Свояк! Опять до утра со своей принцессой шарашился. Смотри у меня.

– Привет от нас. Боится – умыкнем, – сказал Борис.

Леха-пропеллер попрыгал, размялся, прицелился.

– Ты ее в сейф запри, на вокзале! Красавица, что ли?

– Дышит духами и туманами? – строго осведомился издали Хрустов.

Молоденький Сережа тупо кивнул. Парни заржали.

– Хлаза… хлаза-то какие? – спросил Борис.

– Карие, – простодушно ответил Сережа.

– Значит, темпераментная, – зашелся в смехе Борис. – Сядь, упадешь…

Начальник стройки не стал мешать им, забрел в зал – там было пусто и неуютно. Сломанные стулья, потресканые стены. Плакат на сцене покосился, вот-вот упадет. На деревянных «лучах» солнца висят какие-то тряпки… «Пора, пора уже Дворец достроить, – поморщился Васильев. – Что мы, ста тысяч не найдем?! Позор. Как можно здесь молодых парней и девушек собирать? Чему учить? Куда звать?» Он уже направился к выходу, как вдруг услышал свою фамилию.

Рабочие за бильярдом говорили о нем. Васильев, смятенно обернувшись, остановился и закурил. Рядом на штукатурке стены было выцарапано гвоздем слово: КАТЕНЬКА.

– Бей, дядь Вань, не подставь! – говорил Сережа.

– Н-но! – отвечал хриплым голосом Климов. – Н-но!.. – Шарик со звоном пролетал и падал в сетку, долго там юрко катался.

– Люто, люто, – бубнил Борис. – Удара тут не рассчитаешь. Разве это бильярд?

– А я что говорил? – отозвался Леха. – Сам Васильев, небось, на таком не играет!

– А он играет? – осведомился Климов. Леха завопил, нависая с кием:

– Ш-шулер номер один! В Москве все его знают, да он там и живет. Жена там. Пожрет с ней в «Узбекистане» и на самолете – сюда. Часы на обеих руках – чтоб лишней минуты не истратить, дуплет!

– Врешь, ага, – возразил Сережа. – Он у нас сегодня в блоке был.

– Был-не был, а жена в Москве, а здесь он в командировке.

– Люто, люто, – отозвался Борис. – Ховорят, на митинге одни часы подарил кому-то.

– Видел я! – засмеялся Леха-пропеллер и завертел кистями, запрыгал в восторге от хорошего удара. – Надоело, наверно, таскать. Тикают справа и слева. Шуму было: «Васильева назначили! Васильева! Из Москвы!» А толку? В магазинах тушенки нет.

– Зубных щёток, – поддержал Борис.

– И пива, – пробурчал Климов. – Мне только пиво пить можно – ливер болит.

– Нет, фуфло-о Васильев, – убежденно заключил Леха и толстым концом кия почесал за воротом на спине. – Фуфло-о! Кого стало больше – журналистов всяких. Про Ваську-вампира осенью писали, а тут опять… «По зову сердца». Правильно ты его, дядь Вань!

Климов хмуро покачал головой:

– Да не бил я… дешевку такого… нельзя мне бить.

– Он выше этого! – поддержал Хрустов товарища. – Все равно мы считаем тебя за звеньевого, дядь Вань. Или даже за «бугра».

– И про этого написали… – продолжал Леха. – Про Валеваху. Не спорю – толковый бригадир. Но ведь обленился. Скажи? – Леха повернулся к пареньку в красной куртке. – Сам спички не зажжет. Знаменитость, и опять – «раньше срока»! «Раньше срока»!

Климов проворчал:

– Вот когда у нас… выпускали… раньше срока…

– Ну там понятно! – подхватил Леха. – Радость! Полет! А тут? Все равно что раньше срока траву скосить! Ребенка из матери вынуть! Всё шиворот-навыворот! Нет, фуфло-о Васильев, фуфло-о!

Альберту Алексеевичу стало неловко далее слушать со стороны. «Может, они меня видели, и нарочно разыгрывают, как в пьесе? Нет, не посмели бы». Он кашлянул и подошел к игрокам. Он попал в нелепое положение, но любопытство не отпускало, лицо горело. Рабочие мельком посмотрели не него. Может, и не узнают? Он, когда спускался к ним в блок, был в каске и меховой куртке с башлыком. А сейчас в шубе и папахе.

– За кем буду? – спросил Васильев. – Скучно дома, пошел к холостым. Я врач.

– А, привет! – узнал его Хрустов по встрече на вокзале, заулыбался. – Сразу бы так! Со мной в паре будете. Что лечите? Совесть лечите?

Леха-пропеллер пожал плечами:

– В больницу не ходим, извините. Строим ГЭС. А у вас безработица?

«Язвительные ребятишки, – подумал Васильев. – Хорошо бы с ними пооткровенничать».

– А это какой Васильев? – притворился он незнающим. – Инженер из шахтстроя? По-моему, приятный дядька.

– Та начальник стройки! – стал объяснять гулким, хохлацким голосиной Борис. – Не слыхал? Новый, такой высокий. Вроде грузина. Увидишь, посадят их усех! Разве это отдых? Куда хроши уходят? А где кино? Старье крутят. Чин-гач-гук-змей!.. А где дивчата? А хде книги? Телевизоры в общаге? Давай-давай-давай-давай! А обещали! Так нельзя.

Хрустов, язвительно кивая, подошел ближе. Сейчас откроет рот – и его не остановишь. Васильев уязвленно перебил:

– И что же? Ничего не изменилось?

– Изменилось, – мрачно буркнул Климов, стоя к нему спиной. – Изменилось, доктор, гоню свояка! Уборные построили в котловане, в горы не надо бегать.

– Как Алитет! – вставил Хрустов.

– Hy! – Климов прицелился. – Дуплет – на волю большой привет! Техники много пришло. А людям жить негде. Всего два дома сдали.

– И взяли на поруки! – снова влез радостно Хрустов. – Второй раз будут сдавать к первомаю. Что Спиноза говорил?..

Борис сделал отстраняющий жест рукой: мол, погоди со Спинозой.

– Начальство матом рухаться перестало, стыль руководства, ховорят, меняем. А по мне – это хуже, смотрит он на тебя, мовчит, а ты думаешь – що он на тебя имеет?! Уж лучше бы – честно, прямо, матом!

– По простому, по-нашему, на древнегреческом! – быстро вставил Хрустов. – Скажите «нет»?

Васильев в некотором замешательстве постоял, кашлянул, взял в руки железный очень тяжелый и ледяной шарик.

– Да, да, вы правы, – сказал он. – А вот… что у вас говорят… вода… Зинтат поднялся… Объясните, братцы.

– Плотина осела! – усмехнулся Хрустов. – Пшик – и закрылись дырочки! Как вот если на сыр с дырочками надавить…

Борис в ужасе накинулся на него:

– Що ховоришь?! Так не бывает. Бетон – на века!

– Кто тут про вечность? – Хрустов подмигнул Васильеву. – Осторожнее с вечностью!

– Слазить бы… – мрачновато буркнул Климов. – Посмотреть преисподнюю… и документы водолазные есть… да только одних партийных туда. Туровский не пустит.

– Как быстро изменился челове-ек… – пропел Хрустов. – «Как изменилася Татьяна, как быстро в роль свою вошла…»

– Почему этот какой-то Туровский не пустит? – удивился Васильев.

– Почетно вроде того что, – отвечал Климов.

– Чего ж почетного, если можно погибнуть?

– Говорят, так сказал.

«Ну я завтра тебе! – подумал Васильев. – Чистюля! О чем думаешь?! О красивых биографиях? О материале для „Комсомольской правды“?»

Тем временем Климов шуганул кием по столу железные шарики и вдруг недружелюбно спросил:

– А тебе-то что? Глотай свои порошки и не кашляй.

Васильев слегка обиделся.

– Я дантист, зубной врач, – он посмотрел в упор на бородача. – Но я какому-то Васильеву зубы сверлю. Наверное, этому. Он только что из Москвы прилетел, хвастался орденом.

– Он, он! – замахал руками Леха-пропеллер.

– Осталось пять. – Васильев прищелкнул языком. – На каждый зуб – одно желание. Говорю под руку – попробуй не выполни! У мена два своих желания. Может, и ваши какие заодно учтет… насчет тебя скажу, как фамилия?

Климов помедлил, равнодушно буркнул:

– Климов моя фамилия. Кончай базар.

Хрустов подошел к Климову, театрально обнял его, закатил глаза.

– Прощай, дядь Вань! Не увидимся!.. А-а-а… – и вдруг затараторил, сверкая зеленоватыми круглыми глазами. – На фига ты туда полезешь, а? Че тебе там надо, а? Че не видал? Как рыба рыбу ест? И тебе заодно что-нибудь отхватит… Пусть сам Васильев лезет или Титов со своим пузом! Про нас вспоминают – когда беда. «Братья и сестры!..»

«И Титова знают, – отметил Васильев. – Они, черт возьми, все про нас знают. А что мы знаем про них?!»

Рабочие хмуро разглядывали его. «Неужто признали? Кажется, нет». Ему особенно неловко было под взглядом Климова, немолодого человека, которого он вчера, не подумав, лишил премии. Надо бы как-то поправить положение.

– Ну, есть еще что попросить у больного? – настойчиво повторил Васильев. Он сам чувствовал, что заигрался, переигрывает, но никак не мог уйти. Хотелось еще что-то узнать или сделать для них доброе. – Я ведь не обманываю.

Сережа улыбнулся, этот, видимо, поверил. Все-таки еще мальчик, хоть и едва ли не выше Васильева.

– Правда, да? Можно? Хорэ! – Сережа сконфуженно оглянулся на товарищей. – Девушек пусть пригласит, со всех городов Советского Союза… ну, хотя бы по три штуки… ага.

– И чтоб телевызоры на каждый этаж, – насмешливо, без особой надежды бросил Борис. Покосился на Климова. – И пива. Конечно, после работы.

Остальные молчали. Климов не хотел ничего просить.

– А что же вы?! Могу еще один зуб уступить.

– Лично мне хочется бессмертия, – ввязался Хрустов. – Но вряд ли начстрой мне может помочь.

– Значит, еще два зуба?! – Сережа взял шарик и сунул за щеку. – Леха, попроси куртки импортные, сапоги теплые! Все-таки зубной врач! Вдруг?!

Леха скрестил на груди легкие непослушные руки. Глаза его смотрели куда-то далеко. Тоже, совсем еще мальчишка – белесый обветренный рот, порезанная бритвой щека.

– Если по серьезному, – тихо сказал Леха-пропеллер, – читал я в одном журнале, как в будущем строить будут… гайками блок стягивать не надо, доски потом от бетона отдирать… железная опалубка! Залили бетон, схватился – а она заскользила выше. И бадьи… У нас по три куба, а надо бы – восемь или десять! Я Валевахе говорил, когда у него работал: давай сами уширим… наварим полосы… а он нос воротит! Он и так первый. А тут любой другой его с этой бадьей обойдет.

«Ну, это вполне на один „зуб“… – серьезно размышлял Васильев. – Смотри-ка ты, парнишка, а видит! А встретишь где-нибудь ночью в переулке – еще подумаешь хулиган. Что же вы так одеваетесь, так странно разговариваете? Зачем все ваши словечки „хорэ“, „кранты“, мешанина фени и иностранного сора?..»

– Понимаете, доктор, – продолжал Леха негромко, – повеселее бы жизнь организовать. Вы врач, должны понимать, как важна обстановка. Психологический фактор. Хрустов, заверни ему.

Но Хрустов отчего-то сегодня был не в ударе, уныло молчал.

– Мы, конечно, понимаем, тут не КАМАЗ… далеко от Москвы… Это там деньги тучей летят. Понимаете, доктор, тараканов много, а музыки мало! Уныло! Некий ледяной остров! Вся отрада – транзисторный приемник!

– Робинзон Крузо – Кобзон Карузо, – пробормотал Хрустов.

Помолчали. Вдруг Леха-пропеллер насторожился:

– А чего вы пристали? Врете, небось? Журналист какой-нибудь? Идите к Ваське-вампиру, о нем пишите.

– Да нет, нет, я дантист, – принялся оправдываться Васильев. – Я медицинский закончил, в Красноярске. На горе, знаете?

– Вот скажи, когда я прошлый раз пил? – спросил Леха.

– Вчера, – ответил Васильев наугад.

– Точно! – поразился Леха.

– А вот мне скажите… – как бы нехотя, в сомнении, обратился к незнакомцу Климов. – У моего кореша опухоль на ноге. В армии не был… Всю жизнь опухоль – а не помирает. Рак или не рак?

Васильев, прищурясь, думал секунду.