Текст книги "Золотое дно. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Мне тоже показалось – коса хорошо защитит… – ответил Васильев.

– Да? Что ж, – хмуро отозвался Григорий Иванович. – Я в этом не «копенгаген», доверяю вам.

Они молча курили, когда в кабинет вошел Титов, швырнул в угол, на стулья, огромную шубу, ондатровую шапку, малиновый шарф:

– Одолеем стихию, Григорий Иванович, не такое видали! В Светограде, помню, паводок шестьдесят восьмого… все население города бетонировало плотину, как муравьи, блок за блоком, клеточка за клеточкой… вода выше – мы выше! А ведь готовы были взорвать… еще чуть-чуть, и вода могла перекатиться – город бы снесло!

– Садитесь, Александр Михайлович, – кивнул Васильев. – Смотрим еще раз. На всякий случай. – Он взял красный карандаш и на листе бумаги нарисовал стрелку, упирающуюся в водораздельную стенку, между водосливной частью плотины и котлованом. – Вариант первый. Можно предоставить решение самой воде. Ледовое поле, накопившись между ряжами, защитной косой и водораздельной стенкой, всплывет на большой воде и ринется вниз – частью влево, в котлован, а частью направо – через гребенку плотины. Разумеется, из котлована всё уберем.

Григорий Иванович сжал кулаки.

– Получается, сами себе на голову накопили перед дырками лед?

– Стихия же, черт ее знает… морозы дикие… – уязвленно откликнулся Титов, взглядом приглашая Васильева на помощь. – Зачем себя хлестать ушами по щекам?

– Тоже верно, – кивнул Григорий Иванович. – Так какое решение примем?

Васильев, странным, словно насмешливым взглядом обведя коллег, перечеркнул красным карандашом схему и твердо заключил:

– Будем взрывать.

– Что?! – ахнул и привстал секретарь обкома. – Плотину???

– Да нет, конечно. Направленными взрывами лед перед донными.

– Да ты что?! – Титов, растерянно улыбаясь, смотрел на Васильева. – Шутишь? – И вдруг торопливо добавил: – Если Альберту Алексеевичу кажется, что это единственное решение, почему не принять идею?!

Васильев понимал, как он рискует. И понимал, что в случае беды ему оторвут голову, а строительство гигантской ГЭС будет передано Титову. Потому что от секретаря обкома не могли ускользнуть замешательство Титова и нарочитая его, картинная покладистость. Мол, я подчиняюсь первому руководителю.

Вошел одетый Понькин:

– Товарищ, водолазы готовы. Едемте?

– Какие опять водолазы?! – поразился Александр Михайлович.

Григорий Иванович Семикобыла удивленно смотрел на коллег. Что-то здесь не так. Сели в две «Волги» (в секретарской – секретарь обкома и Васильев, в другой – Понькин и Титов) и поехали на гребенку плотины.

Уже разгорелся синий, яркий, можно сказать – теплый день. Было всего градусов двадцать мороза. «Одно к одному, – подумал Васильев. – Что ж, все решится быстрее».

Заехали на эстакаду. Отсюда было видно, как внизу, на льду перед плотиной, толпится кучка людей. Снова там стоит шатровая белесая палатка, даже две их, сверкает зеленая на солнце прорубь. Тянется по льду вмороженный канат, видимо, от спущенной в большую майну под шатром водолазной железной лестницы. Чернеют шланги, валит пар, чадит бензиновый в ведре костерок.

Можно было объехать по тоннелю скалу и выехать прямо на лед, но Григория Ивановича снедало нетерпение.

– Пешком!.. – Оставив машину, они принялись спускаться вниз по железным перекладинам и дощатым переходам, стараясь пройти к самому дальнему столбу тридцать девятой секции, откуда и вилась тропка по льду к желтому огню в ведре и к людям. Но когда они добрались дотуда, оказалось, что водолазы – Головешкин и Петров – уже переоделись и греются во второй палатке.

– Почему без меня?.. – обиженно буркнул Титов Васильеву.

– Но ведь и без меня… – усмехнулся Альберт Алексеевич. – Шучу. Разрешил с двойной страховкой. Не ниже десяти. Надо же понять.

Титов сегодня не узнавал Васильева. Еще на днях такой нерешительный на днях, пребывавший в стопоре, кивавший всему, что говорил Титов, теперь ведет свою игру. «Смотри, Альберт, жизнью рискуешь». – «Знаю-знаю», – как бы отвечал ему взглядом желтолицый Васильев.

Молодые парни в свитерах и ватных штанах устроились за столиком, Помешалов поил их чаем с водкой, в углу были свалены железные и резиновые доспехи, с них, звякая, сползали ледяные пластинки. Инструктор Саша Иннокентьев, улыбаясь кривоватой улыбкой из-за шрама на подбородке, перебирал шланги, оглядывал скафандры, их стекла, клапаны. Когда вошел Васильев, вскочил Головешкин, ловкий парень с вытаращенными глазами.

– Ну, как? – Васильев пожал ему руку. – Рыбы много?

Водолазы засмеялись, второй, уже слегка пьяный, икнул, закивал:

– Х-ходят, руками лови.

Головешкин нахмурился, словно бы собирался с мыслями, он понимал, что не на шутку Васильева должен отвечать. Коля, конечно, уже передавал свои впечатления новому начальнику штаба, но явились руководители стройки и еще один грузный мужчина, тоже, наверное, большой начальник.

– Лед, – сказал Головешкин. – Вроде мармелада – слоями, шарами. И не заглянешь. Надо бы пониже.

– Висим, как воробьи на ветке, – поддержал Михаил Петров. – Этого мало, чтобы понять.

Васильев молча показал кулак.

– Да ясно, – вздохнул Петров.

– Я думал – дернет и закрутит! – оживился Головешкин. – Сжался весь, но тихо.

Васильев пристально посмотрел ему в глаза.

– Нет течения?

– Ну, чуть. Надо бы все же поближе к дыркам… Там и фонарик Ивана Петровича светится. Особенно ночью посмотришь – еще горит.

– Горит?

– Ну.

– А еще что-нибудь видно?

Головешкин понимал, о чем спрашивает Васильев. И не мог знать, обрадует своим ответом начальство или нет. Но он честный перенек.

– Вроде топляки стоят… тени всякие. Посмотреть бы.

– Одна баба посмотрела и не смогла больше спать из-за своей впечатлительности, – усмехнулся Альберт Алексеевич. – Прошу извинить за неточно переданный сюжет.

Все помолчали.

– Товарищи, – продолжил Васильев противным самому себе скрипучим голосом. Истину всегда трудно излагать. – Мы с Александром Михайловичем давно поняли, что произошло перед донными отверстиями номер десять, девять, восемь, семь, шесть. Гидродинамика такая. – И он выложил свои соображения, не обращая внимание на то, как округлились глаза и посерело лицо у Титова.

Для водолазов же, судя по всему, слова начальника не стали новостью.

– Однако, оснований для паники нет, – добавил Васильев все тем же скрипучим, железным голосом. – Когда опасность объяснена, уже не страшно. Вода прибывает, но медленно. Будем искать выход. Ну, глянем еще между четвертой и пятой дыркой. Там может быть вихревое течение слева направо. Но решение лежит не здесь, дырки никак не расширишь, это не швейцарский сыр.

Саша Иннокентьев кивнул. Титов стоял, не зная, что сказать. Секретарь обкома угрюмо опустился на коньчик самодельной скамейки, освободившийся от Головешкина. Видимо, только теперь до него дошло, в какой трагической ситуации оказалась стройка.

«Титов теперь вынужден будет поддерживать меня, – думал тем временем Васильев. – Я спас его от позора, а может быть, и от судебного разбирательства». Но зная, насколько вероломен и неверен Александр Михайлович, Васильев обернулся к секретарю обкома и с покорным видом произнес:

– Григорий Иванович, мы, мы виноваты, не доглядели, я в первую очередь. Шут знает эту реку, я такие в Средней Азии не встречал. Там брюнетки, бурные, но мелкие. – Альберт Алексеевич хмыкнул. – Не думал, что хладнокровные блондинки могут быть столь коварными.

– Река не при чем, – возразил Семикобыла, тяжело поднимаясь со скамейки. – Если бы не такие морозы… не прохватило бы до дна. Вон на Севере, я видел, авиаторы делают на озере посадочную полосу – выкачивают воду и льют сверху на лед. Так они пару недель качали. А было бы под сорок, озеро само бы стало, как леденец.

Наступило молчание. Слова секретаря обкома можно было воспринимать как некую индульгенцию руководству, и прежде всего Титову. Но честолюбивый Александр Михайлович, прекрасно понимая мысли коллег, вскричал:

– Башенный кран ему в глотку, этому Зинтату!.. В глотку, в зоб!.. Простите, Григорий Иванович.

– Ничего, – отозвался секретарь обкома. – Здесь свои.

– Но мы-то котлован спасали! – рычал Титов. – Людей! Если бы не отсыпали косу, пришлось бы дамбу наращивать… это сколько ненужных затрат… десять миллионов сэкономили, Григорий Иванович! – Он криво улыбнулся Васильеву, словно зуб болел. – Красиво… благородно… – Но, конечно, не договорил.

Васильев хмуро тронул его за руку.

– Ну, ну, Саша, что вы? Будем думать. Я уже сказал, какой предлагаю выход…

Не дослушав, Титов скрежетнул зубами и выскочил из палатки.

– Страдает, – объяснил Григорий Иванович. – А как же иначе, хлопцы?

Павел Иванович Понькин вздыхал и крутил головой.

«Устал я что-то, – подумал Васильев. – Шум в голове, будто рядом все время водопад работает. Теперь сосредоточиться бы надо, рассчитать всё поточнее…»

– Саша, – обратился Васильев к молча работавшему в углу Иннокентьеву.

– Айя? – почти по детски откликнулся инструктор водолазов и вскочил.

– Вы взрывными делами занимались?

– Понял, – ответил Иннокентьев. – У меня есть удостоверение взрывника. Я в геологии работал.

– Взрывники и у меня есть, – ответил Васильев. И показал рукой на скалы. – Но мы имели дело до сей поры только с камнем. С гранитом, мрамором. А вот лед направленно колоть не приходилось?

Саша Иннокентьев покачал головой.

– Боюсь, Альберт Алексеевич, лед в воде не будет адекватен льду на воздухе. Здесь-то он еще как камень может поддасться… а там… Кстати! А если попробовать пневматическими молотками?

Васильев усмехнулся.

– Красиво на одном отдельно взятом метре. Но вспомните, с какими объемами мы имеем тут дело. Нет. Взрывы и только. Подумайте.

– Можно! – вдруг обрадовался Иннокентьев. – У нас есть специальные подводные пневматические машинки эс-мэ-эр-дэ-тридцать два-э… позвоним в Иркутск – самолетом тут же вышлют. Реверсивная и сверлит… Очень точно можно заложить взрывные патроны…

– В воде?! – хмуро улыбался начальник стройки. – И что, бикфордовы шнуры протянуть?..

– А, да… – сконфуженно замолчал инструктор водолазов. – А если… есть какие-нибудь бомбы у военных с точным вектором удара?

«Это ближе к делу, да кто даст? Да и как себя поведет плотина… Неужели все-таки лучший выход – дождаться весны… поднимется вода… насыпная коса, конечно, свою службу сослужит – встретит грудью и размолотит ледовое поле перед собой, но перевернутый айсберг между нею и плотиной? Вся эта начинка, „мармелад“, закостеневший за зиму? Он поднимется на полой воде… и… если „дырки“ не откроются… А как им помочь открыться? Никак».

– Павел Иванович, – вдруг обратился Васильев к Понькину. – Не дашь мне свое ружьишко? Да не бойся, не застрелюсь! – Альберт Алексеевич загыгыкал, смешно засмеялся, глядя на старика (он умел всяко смеяться). – В тайгу схожу, подумаю. В верховья Зинтата.

– На охоту? – Понькин глянул на угрюмого секретаря обкома и перепугался. Ему, Понькину, придется остаться за Васильева? В такие дни?

– А что сейчас мы можем сделать? Давайте подумаем день-два, у нас впереди месяц. Я с военными свяжусь, с геофизиками. Надо выбрать безошибочный вариант. Верно, Григорий Иванович?

Семикобыла, совершенно не представляя, что он может сейчас ответить, с важным видом промолчал. Он умел важно молчать.

В эту минуту отхлестнули в сторону полог палатки и парни в полушубках бегом внесли мокрого человека с бородкой, положили на брезент. Туровский (он был среди вошедших) пошлепал бородатого по щекам:

– Левка!.. Слышишь?!

Подскочил Иннокентьев, заверещал:

– Все-таки нарушили мой приказ?!

– Нет-нет, – пробормотал Туровский. – Была только примерка… на будущее… Надели на него, чтобы проверить дыхание, а он сознание потерял.

Васильев склонился над парнем.

– Так я его знаю! – удивился он. – Это Хрустов!

– Он самый, – подтвердил Валерий.

– Он же никакой не водолаз!

– Да?! – Иннокентьев полез в карман, достал пачку бумажек. Внимательно всмотрелся. – Подделал справку! Как настоящая.

– Дурачок… – мягко буркнул Васильев. – Валера, водки ему налей. – Начальник стройки опустился на колени, приложил ухо к груди Хрустова. – Живой? Скорее всего от стыда молчит. Эй, ты, художник от слова «худо»? Вася!

Хрустов не открывал глаз. Васильев внятно сказал ему:

– Ну, выпей водки, не идиотничай! До свидания, товарищи. Языки особенно не распускайте, отрежу ножницами. И пока больше никаких лазаний. – И направился к двери. – Павел Иванович, значит, дашь ружьецо?

По дороге в Управление Васильев и Семикобыла молчали. Прощаясь, секретарь обкома сказал, что ждет его на пленуме обкма партии через неделю. Что обещается прилететь из Москвы один из членов Политбюро, вот какое значение придают нашей стройке. К тому времени, как надеется Семикобыла, станет же ясна программа действий начальника стройки?

– Да, да! – пообещал Альберт Алексеевич и поднялся в свой кабинет. Он намеревался позвонить Ивкину (узнать, какие резкие толчки выдерживает бетонная масса – все не отпускала мысль о направленных взрывах льда), но в приемной его ожидала молодая девушка в кроличьей короткой шубке, с чемоданом.

– Вы начальник? Да? – бойко заговорила она, вставая навстречу с протянутой ладошкой. Женщины в приемной сконфуженно уткнулись в пишущие машинки. – Альберт Алексеевич?

Она так быстро тараторила, что Васильев долго не мог понять, что же ей нужно. Оказалось, она сестра одной рабочей девушки, приехала к ней, получив письмо, что ее обманул жених.

– Заманил на ГЭС и бросил! Герой социалистического труда!..

Васильев вскинул брови и провел ее в кабинет. «Этого еще не хватало. Герой труда!.. Валеваха, что ли?» Он помог девушке раздеться, усадил, налил воды.

– Кто такой? Вам известно? – сурово спросил Васильев, кладя руку на телефонную трубку.

– Хрустов, – ответила девушка. – Герой Социалистического труда.

Измученный Васильев закрыл ладонями лицо. Он сидел, трясясь от смеха, и ничего не мог с собой поделать.

– Как, как? – спрашивал он. – Хру… Хру…

– Хрустов, – уже улыбаясь, понимая, что, видимо, произошла какал-то нелепица, отвечала Вера Телегина. – Хрустов, забодай его бык. Обещал жениться – женись! Верно? Это потом ты можешь разводиться… верно? Танька тоскует сейчас, пишет – стала заикаться от стыда. У вас много молодых девушек заикается, товарищ Васильев?

Такой наивности и простодушного напора Васильев давно не видел. Девушка была стройная, слегка скуластая, глаза серые, ясные, глубокие, губы – как четыре ягоды-малины. «Как я устал, господи. Ну куда мне тебя сейчас деть?»

– Вы работать приехали? – спросил, наконец, Альберт Алексеевич. Он стер с лицо улыбку и сжал пальцами виски – голова болела всё сильней. – Или только мстить? Могу дать рогатку, отнял у одного ребенка.

– Работать, – насупилась девушка. – Но сначала этого Хрустова найду. А то у меня она, Танька, тихая… любой обидит.

– Лев Николаевич только что, вот сейчас, в воду лазил… с водолазами, – Васильев помедлил и, сняв трубку, набрал телефон штаба, но штаб молчал. Видно, отхаживают парня. – Где же наш герой?

Сияя серыми глазами, девушка вскочила перед начальником.

– Товарищ Васильев, найдите его! Вы единственный человек, которого я знаю.

«Мне некогда, товарищ, – хотелось ответить Васильеву, но, сам не зная почему, кивнул ей. – Проедусь еще раз на гребенку. Загляну к взрывникам. Надо думать, думать. Протолкнуть что-нибудь с нижнего бьефа в дырки, где нет течения? А ну как двинет. Нет, страшно. Ты и так потерял одного человека».

Они ехали в «Волге», и Вера ахала, гладя по сторонам:

– Медведей тут много? А совсем молодые парни есть? А Хрустов – женатый? Нет? Ну, я ему! А где тут питаются? И все время ветер? А Танька в библиотеке работает? Вы не знаете? Почему? А сколько у вас народу всего? Семь тысяч? И вы всех знаете? Никого не знаете? А вы женаты? А где жена? В Москве? Не хочет сюда ехать? Балда она и все! Извините, я не люблю вокруг да около. А вы почему желтый такой? Вы не казах?

«Я грустный, – усмехаясь, мысленно отвечал Васильев этой милой и назойливой девице. – А скорее всего, печень больная. Потому и желтый».

– А когда свет дадут? Ну, ГЭС когда свет даст? Еще не скоро? Это хорошо, я успею поработать. Ой, какой кран! Он выше всех домов, да? А если упадет? Я понимаю, не падает… а если упадет? А это что за ящики? Это щиты? Какие щиты? А-а, бетон закрывают. Целые горы ящиков… пускай щитов. Смешно!

Она говорила без умолку, пока Васильев не подъехал по льду к шатровой палатке и отвел в сторону полог. Но там никого уже не было – ни Хрустова, ни водолазов. Васильев показал на брезентовый пол.

– Вот здесь лежал. Только что.

– Уже умер?! Мы с мамочкой так и думали!

– Нет, он жив, – смеясь до неприличия громко, отвечал Васильев. – Он под лед нырял. Герой он!

– Герой! Я ему бороду вырву!..

– Замечательно вы защищаете сестру. Если бы я был холост и помоложе, я бы влюбился в вас.

– А вы и так влюбитесь! – разглядывая его, сказала дерзкая девчонка. – Вот прямо сейчас, раз, два, три… Ну, как? – Она засмеялась, показав белые острые зубки. – Не чувствуете?

– Видите ли, я как жираф… пока досюда дойдет, – Альберт Алексеевич постучал себе по лбу, – проходит дня два-три-четыре.

Они вышли из палатки, на стройку спускались сумерки, уже можно было различить в небе огоньки кранов.

– И куда же мне вас деть? – пробормотал Васильев. – Где она живет, ваша сестра?

Вера достала бумажку с адресом.

– Четвертое общежитие, комната сто двадцать два.

– Довезу, – ответил уже без улыбки Васильев, и они перешли в теплую «Волгу». Начальник стройки смотрел на столбы плотины… стоп, вон там – между столбами тридцать девятой и тридцать седьмой секции – нужно будет «задраить окна», залепить бетоном, укрепить железом. Но как после паводка? Рвать взрывчаткой? Тоже непродумано, товарищ Васильев. Как рвать, если там придется позже устанавливать затворы для регулирования сброса воды? Значит, надо аккуратно закрыть и аккуратно открыть? Как? Черт знаете как.

Звонок из Виры

Среди ночи вновь грянул длинными трелями междугородный звонок.

«Господи! Что-нибудь с Хрустовым случилось?!» Я схватил трубку.

– Родион Михайлович, привет! – услышал я густой бас Ильи. – НТВ смотрите?

– Нет, а что там?

– Папу показывают. Уже почти минуту!

– Спасибо! – Я бросил трубку и включил телевизор. Экран медленно загорелся, я увидел бородатого, с запавшими глазами Хрустова, который лежал на наклонной больничной койке, ожесточенно глядя в потолок, вытянувшись, как пролетарский писатель Николай Островский, автор книги «Как закалялась сталь».

– Нет, – хрипло буркнул он, видимо, отвечая на некий вопрос корреспондента. – Я отказываю в доверии и этому правительству, и этому президенту.

На экране тут же появился грузный лысый дядька с гуцульскими усами, в белой рубашке. Он сидел за столом и смеялся.

– Подумаешь, трепло, вечный бузотер отказывает нашему лидеру! Неплохой был когда-то парень, да свобода его испортила! «Я, я, я!..»

– Таково мнение знатного строителя в прошлом, Героя социалистического труда Андрея Валевахи, ныне – мэра города Виры, – сказал в заключение беседы корреспондент телеканала, бесстрастно глядя в глаза миллионам телезрителей.

(Продолжение летописи Л.Н.Хрустова.)

Девушка, наконец, замолчала. Она, конечно, почувствовала, несмотря на смех начальника: его мучают невеселые мысли. Впрочем, Васильев был бы не против, если бы она продолжала тараторить прелестные глупости, но гостья уставилась в чернильные сумерки и смаргивала слезы, уже предвкушая встречу с несчастной сестрой.

Возле женского общежития Васильев помог ей выйти из машины, по-восточному приложил руку к сердцу и повернул в Управление.

«Все-таки приятно, когда рядом с тобой побудет хоть минуту молоденькая, ясная девушка. У нее свои страсти… рада шуткам, над которыми мы уже не смеемся, читает взахлеб книги, которые мы уже не читаем… Надо бы в Москву позвонить, Валентине… Не хочется. На душе лягушки-квакушки».

Медленно поднявшись на второй этаж, по пути в свой кабинет, Васильев остановился перед дверью Титова – сквозь щель над полом лился электрический свет. Васильев заглянул в кабинет – Титов и Понькин, оба бледные, как заговорщики, разом от стола оглянулись.

– Товарищи, я просто так.

Отпер свою дверь, женщин в приемной уже не было, однако Васильева дожидался еще неостывший чайник, на тарелке лежали бутерброды с колбасой. Альберт Алексеевич сел здесь же и поужинать, потом, подумав, что если коллеги вдруг выглянут и увидят его здесь за одинокой и скудной трапезой, начнут куда-нибудь приглашать, – забрал чайник, бутерброды и ушел к себе.

Не чувствуя ни вкуса, ни радости, поел, закрыл глаза. Клочками света лезли в мозг воспоминания прожитого дня и прожитой жизни. Одно с другим путалось. Белая панама и тонкие руки больной матери… с шишечками на локтях… резиновые костюмы водолазов с лягушечьими лапками застывающего на них льда…

Позвонил в штаб. Трубку снял Помешалов.

– Это я. Просьба – чтобы никто больше не лазил. Ясно? Туровскому привет. – «Это чтобы не обижали парня». – Завтра лечу в верховья. Хочу снег посмотреть.

– Насчет паводка?

– Йес, сэр. А вы тут, надеюсь, сутки без меня продержитесь… – И добавил, чтобы еще более смягчить тревогу. – Потом все расскажете, как Штирлиц Борману.

– По’нято! – засмеялся новый начальник штаба. – «Понято» – это так говорит, Альберт Алексеевич, один фотокор…

– Не тот ли самый сукин сын, что писал про розовый город палаток?

– Он самый.

– Надо немедленно изобрести специальный орден для таких журналистов. Из свинца вырезать, что ли. В виде коровьего языка… хотя зачем обижать корову? Она в Индии в положении царицы мира…

…Васильев высадился из вертолета у Красных скал, договорился с летчиками, что они заберут его завтра утром здесь или – к вечеру – выше по Зинтату. Он разожжет костер и постреляет красными ракетами.

Альберт Алексеевич заскользил на лыжах по жестким весенним сугробам к охотничьим избушкам. Он здесь уже бывал осенью, сразу после перекрытия, когда скромно праздновали победу. В одном зимовье живет знакомый старичок, отец бригадира Майнашева. Но избушка оказалась пуста, в ней давно никого не было. На дощатом столе лежала записка, нацарапанная карандашом: «ЗАБОЛЕЛ УШЕЛ ПАРТИЗАНСКОЕ». Партизанское – село в доброй сотне километров…

Васильев заглянул в другие постройки – там и вовсе не пахло жилым духом. Вернувшись в майнашевские стены, уже собрался растапливать печь, но услышал вдалеке выстрелы. Быстро нацепил лыжи и побежал в ту сторону, и, кажется, заблудился – попал в бурелом, а потом в еловое раменье, где тишина и мрак. Ели во все стороны одни и те же – одинаковые, а залезть на смолистое дерево не залезешь – из глубоких сугробов торчат гибкими макушками.

Альберт Алексеевич ничего в жизни не боялся, только жалел потерянное время. Он умеет и костер распалить, положив два бревна рядом, чтобы до утра тлели… умеет и шатер из веток соорудить… но ему очень сейчас хотелось к людям, которые живут совсем другими интересами, нежели он, начальник стройки. Васильев выстрелил вверх из обоих стволов. И услышал ответные выстрелы.

Он побрел на звук и спустился в лог, здесь, под снегом, скорее всего протекает ручей. Увидел избенку в сосняке, над трубой вьется вкусный дым, а возле избенки стоит двубородый дед, с выдающимися к тому же усами.

– Здрасъте! – закричал весело Альберт Алексеевич. – Чужих пускаете?

Старик внимательно всмотрелся в лицо Васильева и, сутулясь, побрел в избу. Васильев зашел следом, поставил на стол бутылку водки и стал разуваться.

Здесь было очень тепло, над головой – на жердях – сохли портки, унты, валенки, темные полотенца, скрутившиеся от жара.

Старик не был глухим – он оказался углублен в свои мысли. Но это не сразу дошло до Васильева. Счастливый от того, что попал в столь гостеприимный дом, начальник стройки сразу представился:

– Васильев, друг Майнашева. Альберт Алексеевич.

Охотника Майнашева старик знал.

– А я – Степан Аполлонович.

«Какое дивное отчество!» – отметил Васильев. Старик тем временем кивнул на столик у окна, пригласил ужинать. На большой фанерке, многажды скобленой, лежала распластанная розовая рыба, в старой, фарфоровой тарелке с отбитым краем поблескивали горкой грибы. Бородач выпил треть полстакана, через минуту ухмыльнулся, разглядывая гостя, потом снова посуровел и таким оставался все время.

– Брусничку вот… – пробормотал, наконец, старик. – Благолепная.

– Спасибо.

А потом и разговор завязался.

– Ходил я в город… пельсию просил…

– Ну, дали?

– Васька, говорю, получает… а мы с ним годки.

– Ну, и как?

– Пришел туда, ружье в колидоре поставил, сам выглядаю – не умыкнет кто. А девки смешливые… в кишочках у них чешется… смеются да смеются.

– А чего они смеялись?

– Да сначала над именем.

– А что ж в нем смешного? Разве что отчество их удивило.

– Нет, имя. В бумагах-то у меня Стакан Аполлонович.

– Стакан?!

– Когда переписывали в деревне, пашпорт выдавали, паренек дурашливый попался… взял да вписал Стакан. Батя у меня сильно пил. Ну, Стакан и Стакан. Был у нас и Трактор Иваныч Кашинов… Я опосля менять ходил, не поменяли. Ну, ладно. Смеются и смеются. Потом допрос устроили откеда? где воевал? Я им: ходили, говорю, по Зинтату… на лошадях карабкались… командир у меня был – Селезнев Мишка… сабля с золотой ручкой… рубали головы басурманам.

– И что девушки? – Васильев ел соленые маслятки, размером с маленькую пуговку или даже капсюль. – Что они?

– Хихикают! «Ишшо! Ишшо!» Я им ишшо! Ачинск, говорю, брали… поезд с золотом везли. А они хихикают.

– Что же они хихикают над бедным стариком?

– Спроси их! Ходил я за пельсией, ходил. А толку?

– Что они сказали-то?

– «Дедушка… так ты же не на нашей стороне воевал-то! Ты же с белыми был! Кто же тебе пельсию даст?» Я говорю: не знаю я… где был, там и воевал… У Васьки вон пельсия есть, вместе воевали… и у Сереги Матвеева… А у меня нет.

– А они что? – заинтересовался невероятной историей Васильев. «Или старик поглупел за долгую жизнь в тайге, или разгрывает меня, веселит. Ишь, как смотрит».

– Бог их знает… хихикают, сбежались смотреть, на карточку снимают. Я ружье-то занес, с ружьем сел… Потом говорят: ты иди, старый, к большому начальству. Токо имена не называй, с кем воевал.

– И ты пошел?

– Ходил… и там смеются. Уже спознали. Не дали мне пельсию. Да мне пока и не надо, я и зверя выслежу, и рыбу поймаю… – Старик, вскинув белесые глаза на потолок, наотмашь перекрестился. – Но что как состарюсь совсем, а? То-то. А я что? Где был, там и воевал. Молод был, парнишечка… Да-а, далеко прожита жизнь, ничего про наших уже не слыхать.

«Да, единственная, бесценная прожита, – размышлял Васильев, куря сигаретку и с удивлением разглядывая диковинные, длинные две сизожелтые бороды старика, как у путешественника Семенова-Тяньшанского, глубоко посаженные маленькие умные глазки меж розовых, дрожащих век. – И разве можно сейчас над ним смеяться? А объективно – бывший враг. Мог и моего отца убить. Зачем же он жил? Ради чего? Ведь не желал же он России зла? Стало быть, своя правда была? Но какая? Знает ли сам?»

– Слушайте, Степан Аполлонович, – вдруг заволновался Васильев. – Я вот тут на Зинтате ГЭС строю.

– Слыхал про перемычку.

– Да, перекрыли мы реку скалой. Большое динамо поставим, свету будет много. – Слушает ли старик? Допил стакан, отошел к печке, сует в огонь длинные поленья. – Вы мне вот что скажите. Какой нынче паводок ожидается? Снегу-то много. Рано будет таять?

– Белый – он не скоро… – загадочно забормотал старик, доставая из-под лавки приемник ВЭФ-202 и кривым пальцем с черным ногтем включая его. – Это если городской – черный, сизый. А белый – он ить как сахар. Помню, на лошадях едем, а ён блестит… лоб ломит, как пулей… а Наталья в родах была…

Старик уже не улыбался, задумался, замолчал.

– Паводок нынче поздний будет? – уже громче спросил Васильев, перекрывая голосом приемничек – там ныла скрипка. – Или ранний?

– Да-а. Помню, шаль разорвала… мучилась… с золотым шитьем шаль была… теперь не соединить… – Старик резко выключил приемник. – Кто ить его знает? Если с Китая подует, даст бог, в апреле шевельнется.

– В апреле? Не позже? Неужели нет никаких примет, чтобы точно: когда?

– И Серега, говорю, получает… – опять кривя губы, бормотал старик, задвигая валенком приемник под лавку. – А они: «Ой, девоньки, гляньте – живой белогвардеец!»

– Течение, конечно, бурное, – не унимался Васильев. – Но холодно ж, Саяны. В прошлом году когда река пошла?

– И в прошлом году ходил… – закивал старик, он уже не слушал гостя, отвернулся к гудящей печке, разгребая узловатыми пальцами диковинную бородищу. – Смеются… тебе надо в Америку… прямо туда иди, к Сы-ыру…

– К какому Сыру? – наморщил раздраженно лоб Васильев. – В ЦРУ?! – Он расхохотался. «А, чорт с тобой!» – Извините. Я полежу.

Альберт Алексеевич устроился на топчане, на пышной медвежьей черной шкуре рядом с оскаленной мордой с потухшими глазам. Давно ему не было так хорошо. Вдруг всё – сон, и он сейчас проснется в молодые годы, в других, куда более теплых и спокойных краях?..

– А они смеются… – доносился словно издалека голос старого охотника. – Я им меду принес. Мед хороший, жгется! Мед взяли, а пельсию не дали…

– Вы где прописаны? – через силу, сквозь сон, спросил Васильев.

Старик назвал поселок Минуса, это возде города Минусинска. Не так далеко отсюда. Если Васильев поедет в Саракан, непременно завернет в те края, переговорит с властями. В самом деле, трагедия, не над чем тут смеяться.

– Я постараюсь помочь… – пробормотал Альберт Алексеевич.

Степан Аполлонович вздохнул:

– Все так говорят… и генерал один говорил… и профессор, всё скалы на карточку снимал… Нешто поможешь? Спасибо, паря.

«Попробую». Васильев уже спал. А через час или два – трудно определить – он проснулся.

Старик дремал, сидя на низенькой скамейке перед печкой, в которой царили красные и синие угольки. В маленьком мутном окошке избы властвовала красота предвечерних Саян. Тайга вокруг не тронутая, снег белый, как сон в раннем детстве…

– А река наша, – неожиданно забормотал старик, – куды она денется? Выше берегов не пойдет… туда и уплывет, в окиян, где Бегичев, слышал, лежит. И наш Александр Васильич бывал там. – Не о Колчаке ли он вспомнил? Наверно! – А я вот окияна так и не увидел. Говорят, зеленый как зверь! На месте не стоит.

«И я не видел океана, все некогда».

– Сами рожь сеяли… коноплю лущили… от рук пахнет, сдуреешь и песни поешь…

«А у нас, под Ленинградом, и не было конопли…»

– Зато крапива, – радостно вспомнил Васильев. – В блокаду вспоминали – какие бы щи замечательные вышли!

– Жглась, зараза! – осветился улыбкой старик. – Разве нынче крапива?! Хоть губами бери. А тогда… при луне, помню, к Наталье скрытно прискакал… полез к окошку, а она мне щеку опалила. А Наталья в другую щеку поцеловала. – Старик, обернувшись к гостю, сконфуженно хмыкнул. – До сих пор… обе горят…