Текст книги "Золотое дно. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Не зови ее, – предупредил Борис. – На Левку сердита, жениться обещал, а сам кота за хвост тянет.

Климов решился и крикнул Сереге, перекрывая шум и лязг котлована:

– Мигом на первый участок! Зови Нину! Помнишь?

Никонов все понял, завертелся, закарабкался как обезьяна по вертикальным узким лестницам на фоне желтых дощатых щитов, ледяных наростов, вроде бород всех Дед-Морозов страны, по серым бетонным горам с черными трубами и шлангами. Все это сейчас обнажено, а со временем закроется водой, красивыми панелями, дверями, пультами, волшебным светом…

Отвернувшись от друзей, стесняясь сам себя, Климов быстро расчесал бороду расческой, поправил ворот ветхого полушубка, затянул ремень плотно, посмотрел на ноги – сапоги избитые, белесые от бетона и снега.

– Дядечка! – вдруг вырастая рядом с ним как будто из-под земли, воскликнула рыжая девчонка. – Это вы здесь работаете?! А я думаю – где же Жан Габен, который берет девушек в плен?..

У Климова скакнуло в груди, стало жарко. Нет, Ниночка не забыла его. Стояла перед ним, рыжебровая, в старой короткой шубейке, в большой мужской каске и валенках. На плече сумка, вроде военно-полевой. Поймав его прыгающий взгляд, деловито нахмурилась, достала блокнот.

– Бригада Майнашева?.. – что-то черкнула, быстро прошлась по блоку, позыркала глазами, вернулась. – Иван Петрович, я вам лично доверяю. – Эти слова сказала без тени улыбки, очень серьезно.

Климов смущенно закашлялся. Серега, Левка и Борис маячили вокруг с гримасами восторга и недоумения – во старик! Ничего себе девчонку оторвал!..

– Ну, чего вы?! – начал сердиться Иван Петрович. – Как пчелы вокруг меда. А ты!.. – Это он говорил уже Нине. – Не веришь? Думаешь… борода не настоящая? А дерни!

«Что я горожу? Господи! Что я болтаю? Господи!..» Надо сказать, что Климов в сущности, по характеру своему, был всю жизнь дитя. И Нина, понимая это, смеясь, ухватила-таки его за бороду и – правда, несильно – потянула.

– Настоящая! Да я так верила.

Вдохновленный Климов закипел.

– Вот смотри!.. Сними каску и шапку свою. – Она недоуменно, но продолжая улыбаться, сняла. Климов протянул руку, вынул из ее волос заколку. – Смотри! – Он ткнул острой заколкой себе в палец, на черном конце выскочил алый шарик. – Вот!.. Такая же красивая, как у тебя.

Девушка испуганно ойкнула.

– Ты зачем?! – Она оглянулась.

«Что-то не то делаю, – подумал горько, с ощущением нелепости своего поступка Климов. – Ей эти штучки непонятны. Старый дурак, ты же не там… Здесь люди доказывают словами. Словами».

– Ласточка, – буркнул он нелепо. И словно зарыдал внутренне. – Милая… извините меня. – Опомнился, она до сих пор держала в руках вязаную шапочку и каску, выхватил и надел ей на голову. «Еще простудится из-за тебя, дурака».

Вокруг сверкали темные звезды электросварки, лился огненный дождь.

– Горе ты луковое… – наконец, выдохнула Нина. Глаза у нее были круглые. – Напугал меня, дядечка…

– Не зови меня дядечкой, – как бык склонив голову, попросил Климов.

– А как? – снова засмеялась, зашаркала валенками, почти танцуя, перед ним Нина, рыжая, как варежка из белой шерсти, перекаленная на печи. – Ой, радикулит меня разбил… Ой, старенькие мы… ой! Кости хрустят! А как звать? Ванечкой?

– Можно, – буркнул бородатый человек сорока лет.

И в эту минуту вновь появился в блоке Маланин.

– Дядь Вань, на собеседование…

Иван Петрович переменился в лице. Нина, видимо, уже знала, что его включают в список водолазов – на миг прильнула к нему, быстро прошептала:

– Береги себя! Ванюшка, Ванечка, Ванятка! – и убежала.

Ошеломленно он смотрел, как девушка ловко спускается по железным прутьям, дуя на руки – варежки больно тонки (почему не в верхонках?), ведь арматура лестниц от мороза аж голубая, «какая милая… славная… да ведь стар я для нее? Она шуткует!»

Климов с Маланиным поднялись на гребень плотины, сошли на лед и оказались в шатровой палатке, где было тепло – всего лишь градуса два-три мороза, со всех сторон дышат красными языками электрокалориферы. И выстроилось человек семь добровольцев, среди них один знакомый – Коля Головешкин из соседней комнаты в общежитии, это он водрузил на 200-метровую скалу над Зинтатом красный флаг к 7 ноября. Перед добровольцами похаживал бравый парень в летчицкой меховой куртке и расшитых унтайках, видимо, приезжий. У него розовел лихой шрам на подбородке и от этого улыбка казалось язвительной.

– Меня зовут Саша Иннокентьев, – сказал он. – Я из Иркутска, ваш инструктор. Про Байкал слышали – это побольше любого таза водичка.

Возле его ног на брезенте лежало снаряжение – трехболтовый шлем, водолазная рубаха, шерстяное белье, водолазные ботинки или вернее, галоши, шланги и грузы для погашения плавучести – свинцовые бляхи на брасах из ремня. Значит, в самом деле готовят обследование донных.

– Кто имеет документы? – спросил инструктор.

Трое, в том числе и Климов, подняли руку. А поскольку он всегда носил с собой все свои бумаги, тут же вынул из внутреннего кармана слегка изогнутые корочки.

Инструктор раскрыл, глянул, кивнул.

– На какую глубину ходили?

– Двадцать.

– Температура?

Иван Петрович замялся.

– В основном в теплую, плюс четыре.

– Вода везде плюс четыре, – поправил инструктор. – Я про воздух.

– И я про воздух. Про погоду. Но помогал и в мороз. Я крепкий.

– Посмотрим. – Инструктор переговорил с другими добровольцами, устроил всем краткий экзамен – как что надевается, что с чем соединяется: – Вот здесь, в воздушно-телефонном вводе два канала… это телефон, ясно, а это что за зверь?

– Канал для подачи воздуха, – сипло доложил Климов. – Тут штуцер для приворачивания шланга. Внутри клапан, он пропускает воздух в шлем, а обратно не выпускает, если воздух не подают.

– А как же вентиляция?

– А вот же, – Иван Петрович показал на шлеме, где расположен головной клапан. – Башкой нажмешь…

– Ладно, это мы всё потренируем. Сейчас быстро: сигналы сверху. Телефон отказал или плохо слышно. Но в руке у страхующего сигнальный конец. Он спрашивает: как себя чувствуешь? Что он должен сделать?

– Дернуть один раз веревку, – ответил Коля Головешкин.

– Выходи наверх.

– Три раза.

– Продолжай спуск.

– Два раза. Потрясти, не дернуть.

– То-то же. Стой на месте!

– Потрясти три раза.

– А если дернут раз и потрясут. Что приказывают сверху?

Головешкин не мог вспомнить.

– Идти вправо, – ответил Климов. – Дернут два раза и потрясут – влево.

– Водолаз дает сигналы наверх. Дернул три раза.

– Просит поднять наверх.

– Из чего сделан гидрокостюм? Кто знает.

– Я, – отвечал Климов. – Водолазная рубаха из трех слоев: тифтик, шелковистая резина и доместик. Тифтик – вот она, очень прочная ткань, с изнанки – тонкий слой каучука. Доместик тоньше, нежней. Что еще? Водолазные грузы – это свинцовые отливки весом в пуд, галоши – из толстой кожи, с деревянными стельками и свинцовым подошвами – под десять кэгэ. Но в воде всё это легче перышка…

– Верно. А вот что вы будете делать, если вдруг захочется…

(Несколько фраз замарано черным – Р.С. Приписка: натужный юмор! Тоже мне, Ильф-Петров!)

Саша Иннокентьев отвез на «Волге» троих добровольцев в теплую комнату в Управлении строительства, где продолжали беседовать далее. Выяснилось одно скверное обстоятельство – декомпрессионной камеры нет, водолазов будут вытаскивать медленно, по мере их привыкания к давлению воды. Саша со своей демонической усмешкой откровенно сказал, что дело затеяно рискованное, на глубине может быть течение, верчение, черт знает что, время – зима, там темно, у всех, конечно, будут фонари, все будут обвязаны, но… но каждый должен трижды подумать и подписаться, что всю ответственность берет на себя. Приглашали профессиональных водолазов из Северного Морфлота, однако там затонуло на мели во льдах судно – им некогда… просят дать время… обещают через полмесяца-месяц…

– Но, как выясняется, мы ждать не можем, – продолжал Саша. – Врача специального нет, поселковый мало что «петрит». Я сам вас всех посмотрю… давление и прочее… но, если кто чувствует страх или не хочет признаться в наличии какой-нибудь болезни, лучше сказать именно сейчас!

Добровольцы молчали.

– Р-раздевайся по очереди.

Климова он смотрел последним.

– Чтобы с вами, не дай бог, ничего не случилось… да и меня потом не загнали туда, где, судя по наколкам, вы были, Иван Петрович… частота пульса – шестьдесят пять… нормально… давление – сто строк… это выше нормы.

– От волнения, – просипел Климов.

– А что с речью? Ангины нет? Откройте рот. Руки! Пальцы целые… крепкие… так. Кожных заболеваний… экземы, лишая… А глаза? Конъюктивита нет? Сильно слезятся?

– Если только обидят. Но там нет же акул? – пошутил Иван Петрович.

– Ноги. Вены. Так. Сколько поднимаете?

– Двухпудовой крещусь. Есть гиря? – буркнул коренастый Климов, картинно напрягая мускулы по всему телу.

– Одевайтесь, – разрешил инструктор. – Мы подвесим водолазный трап до глубины двенадцать, вас будут подвозить уже одетыми в теплом автобусе, чтобы сразу в воду… вода же теплая в сравнении… лед в майне будем все время дробить… компрессор исправен, я проверял… вас буду страховать лично сам… Я бы тоже полез, но врачи говорят: сердце загнал… лазил как-то на Эльбрус… – Саша отмахнулся, как от мухи. – Остальное зависит только от вас. – И глянув на Климова, кивнул. – Завтра. Снаряжение разного размера… примерьте… Кстати, оно чистое, полностью дезинфицировано… Насчет еды – не позже двух часов до погружения, сами понимаете… Но повторяю, если есть сомнение в себе – откажитесь. Особенно вы, Иван Петрович… не нравится мне ваше дыхание…

– Я здоров, здоров, – хмуро подтвердил Климов. – Сорвал когда-то голос… кричал много, было дело…

На том и расстались. Тренировка – с утра.

В великом возбуждении Иван Петрович вернулся в котлован. Спрыгивая с последней поперечинки лестницы, подвернул ступню, но ничего, пройдет. Сегодня после встречи с Ниной и после сбора добровольцев он был совершенно счастлив. И когда в обеденный перерыв, как всегда, собрали комсомольцев для какого-то разговора, он сел в стороне, уверенный в самом себе и в высшей справедливости. Остался здесь, хотя, понятно, не имел никакого отношения к комсомолу. А когда появился Васька-вампир, невысокий парень с бойкими глазами и усиками над губой, с белой повязкой на лбу и на шее, Климов даже пожалел его. А вот и хмурые начальнички – Туровский и Маланин.

– Товарищи комсомольцы! – объявил комсорг, глядя на палец. – Мы собрались еще раз, чтобы поставить, так сказать, точки над «и».

– Над «ё», – пошутил немедленно Хрустов.

Маланин, озабоченно глядя на него, выждал паузу.

– На днях, как вы знаете, произошла драка. Позор!.. На комсомольской стройке!.. Мне лично до сих пор стыдно.

– Ты-то при чем? – спросил кто-то.

– Я ни при чем! – продолжал Володя, всё разглядывая палец и тем самым приковывая внимание. – Ни при чем. А все равно. Как же должно быть стыдно тем, кому должно быть стыдно, товарищи! – И при этих словах он посмотрел на Ваську-вампира.

– Судить вурдалака! – крикнули из толпы.

– Не оскорбляйте человека, – Маланин покачал головой.

– Вампир! Кровь рабочую сосет!.. – Начался шум… – Гад!..

Туровский что-то шепнул Маланину и вышел вперед.

– Это что такое? Вы где находитесь? – тихий его голос зазвенел, как пчела. Он умел говорить негромко, но внятно. – То ли шарамыжники, то ли комсомольцы. Владимир щадит вас. Добрый человек. Я позлее. – И Туровский указал пальцем на Климова и Никонова. – Эти люди устроили попойку? Устроили. А потом избили комсомольца Васю Черепкова? Избили. – И спросил у перевязанного тракториста. – Так было дело?

«Опять двадцать пять! – подумал Климов. – Никак Валера не успокоится. С чего он взъелся на меня?!» В ответ на вопрос начальника штаба Васька-вампир усиленно закивал. Он схватился за глаз, изображая сейчас очень хворого человека. Попросил разрешения сесть.

– Они поссорились… чью машину я первой проведу, а чью второй. Я полез разнимать. А как бывает у нас… разнимающему и нагорит, вот и выручай шоферов.

Поднялся гвалт. Большинство не знало истинного положения вещей. Серега вскочил:

– Да врет он, ага! За деньги… за бутылки перетаскивал…

Васька-вампир дернул губой:

– А за оскорбление личности могу и в суд подать.

Многие оглянулись на Климова. Иван Петрович медленно поднялся.

– Почему же ты обманываешь, Василий? Разве так было? Посмотри мне в глаза!

– Это он! Он!.. – торжествуя и боясь, заверещал Васька-вампир и, обернувшись к Туровскому, показал обеими руками. – Я узнаю его! Бил меня… бил… и еще приговаривал: «Ты меня запомнишь!»

«Господи, какая сволочь, – затосковал Иван Петрович, глядя на лживого в белой марле паренька. – И это про него в газетах писали? Но если, не зная сути дела, выбирать между ним и мной, конечно, он ближе им всем. Но где дружки-шофера? Они-то знают цену словам Васьки?»

– Все ясно, – отрезал Туровский. – Ясно, откуда гнилой ветер. Вам это даром не пройдет, Климов.

Иван Петович, уставясь ему в желтокоричневые мазутные глаза, издевательски-послушно кивнул. «Только не сорвись, – говорил себе. – попляшут на твоей груди – и разойдутся. А у тебя работа, судьба!»

– Не бил он! – истошно закричал Серега. – А его премии лишили! А я бил! Я б его убил, падлу, если бы знал, что так врать будет, дешевка, пес!

– Комсомолец Никонов, – смешался Маланин и густо покраснел. – Это вы у него научились? – Он кивнул в сторону Климова.

– Нет! Дядь Вань чище, чем вы тут все! У него грамота райкома комсомола! На Севере дали! Он десять специальностей имеет!

– Там все десять специальностей имеют, – прозрачно сострил, подтягивая гримасой губы к носу, Туровский и глянул на часы. – Все ясно. Что там у нас еще? – спросил он у комсорга. – Закрываем?

Маланин стоял, пунцовый, то ли что-то сказать не решился, то ли нечего было говорить. Надел на шапку каску.

– Если мне позволят, – вдруг буркнул Климов.

– Что такое? – начштаба словно что кислое проглотил. – Может быть, товарищи, нас ждет некое покаяние?

В это время к нему подскочил московский журналист с фотоаппаратами на груди, они стали довольно громко переговариваться. Иван Петрович, играя желваками скул, ждал. Валерий, почувствовав перебор в своей игре, оглянулся:

– Ну, давайте, давайте… вам разрешают.

– А это вам лично я хотел сказать пару слов, – с нажимом ответил Климов. – Вам, Валерий Ильич. Я думал, вы… извинитесь передо мной. Если действительно ратуете за правду. За истину.

– Ого! Это интересно! – отозвался за Туровского Володя Маланин. И как бы от себя растерянно пробормотал. – Ты чего это, дядь Вань?.. Не надо бы тут…

– Понимаю, козел для отпущения. Что, дескать, – одним грехом больше, одним меньше. А я не трогал этого молодого человека. Слышь, Вася, – не поворачиваясь к трактористу, сказал Климов, – когда-нибудь будешь умирать, вспомнишь – поздно будет! Это святотатство – врать своим собратьям по вере.

– Чья бы мычала… – донеслось из толпы. – «Химик» несчастный.

– Скажи, что, от меня пахло, когда я с тобой разговаривал? – не стал отвлекаться Климов.

– Конечно! Сивухой несло! – с вызовом ответил Васька-вампир и засмеялся. И некоторые вокруг тоже засмеялись.

– А вот и нет, – тихо и горестно возразил Климов. И продолжал, до бешенства раздражая медленностью своей речи многих, кому хотелось быстрее пообедать. – Помнишь, я сказал – пойду, позвоню дорожникам, помнишь?

– П-помню… – Васька-вампир не почувствовал тут ловушки.

– И я пошел в Строительную лабораторию. Там телефон. И дежурила подруга товарища Туровского, Аня. Я снял шапку, сел рядом и позвонил. Валерий Ильич, спросите у вашей подруги – пахло от меня водкой или нет? Я думаю, у нее нюх тоньше, чем у этого… человека.

Валерий страшно смутился. Ему вовсе не хотелось что-то перерешивать. Тем более, расспрашивать Аню о каком-то пьянице и бродяге.

– Хватит! – отрезал он, бледнея. – Расходимся!

Иван Петрович поправил шапку с каской и вразвалку пошел прочь от этой компании. Молодые люди вослед что-то кричали, смеялись.

«А ведь еще недавно Валерка был неплохой парень. Как быстро власть меняет людей».

Отворачиваясь от всех, отдирая рукавицей злые слезы, словно гвоздики, от ресниц, Климов пробыл до конца свою смену, горестно полагая, что теперь ни о какой водолазной работе и речи быть не может. Но к концу дня по радио в котловане объявили:

– Передаем список добровольцев… Головешкин, Ильханов, Климов…

В списке была и его фамилия.

Недоумевая, он поехал в общежитие. Долго сидел на общей кухне, курил, готовя на электроплите для своих парней-гуляк ужин. Он не знал того, что Туровский никак не связывает Климова, который в списке, с Иваном Петровичем. Климова в список предложил сам Васильев – уж, наверное, он не будет предлагать человека с пятном в биографии? А если и предложит – это его дело. Туровский подчинится без всяких эмоций. У него гора своих забот…

Иван Петрович горевал один в сумерках под желтой лампочкой в 45 ватт, яичница давно остыла, когда прибежал и сунулся к нему Серега:

– Дядь Вань, не тоскуй!

– Пошел вон! – рыкнул Климов. – Шушера трусливая! Сами за себя постоять не можете… Брысь!

Он спал и не спал эту ночь. На следующее утро собрался было пойти на сбор водолазов – в комнату стукнулся Майнашев и, не глядя в глаза, сказал, что велели передать: сбор отменили. Ясно – насчет Климова передумали. Но почему же снова, несколько раз в общем списке из двенадцати человек повторили по радио его фамилию? Видно, по халатности.

Иван Петрович за эти дни осунулся. Обстриг ножницами бороду. Купил белую нейлоновую рубаху и надел на работу, под свитер, выпустив воротник – если Нина появился в котловане, увидит, как он ходит, специально расстегнув полушубок, что ему жарко. Но Нина больше не появлялась.

Иван Петрович точно захворал. Тоска охватила его. Тело болело полосами, как бывает, если поспишь на камнях. Люди, даже самые сильные, всегда были впечатлительны к равнодушию окружающих и к одиночеству…

НАДПИСИ НА КРАНАХ И ЩИТАХ БЛОКОВ, ЛОЗУНГИ В КОТЛОВАНЕ:

БЕРЕГИСЬ ПОВОРОТА!

НЕ СТОЙ ПОД СТРЕЛОЙ!

ПОКОРИМ ЗИНТАТ! ( старый, уже истрепавшийся лозунг – Л.Х.)

ВПЕРЕД К КОМ…ИЗМУ! ( отшелушились буквы «МУН». Впрочем, эффект мало был кем замечен. Привыкли. – Л.Х.)

Ю.С.Г. СТРОИТ ВСЯ СТРАНА!

ОСТОРОЖНО, КАМНЕПАД!

КУБОК КОСМОНАВТОВ БУДЕТ НАШ!

КОММУНИЗМ – ЭТО МОЛОДОСТЬ МИРА И ЕГО ВОЗВО … (дальше оборвано ветром – Л.Х.)

НА МОТОЦИКЛАХ ПО ЗИНТАТУ ЕЗДИТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ – ПРОМОИНЫ И КАМНЕПАД!

СЛАВА ПАР.ИИ КПСС ! (Слетела буква Т. Хотя КПСС какая уж пария ?! – Л.Х.)

Вернемся к судьбе Хрустова.

– Мы теперь опр-ричники Васильева! – рычал (зачеркнуто: Лев, поверху жирно: Левка) первые дни, заполошно бегая по блоку, ругая нерадивых, выскакивая наверх, как на смотровую площадку, к поручням и зевам бункеров, записывая номера машин, которые не так подвозят бетон, не так разворачиваются, и все ждал, что Васильев снова позовет пред свои очи звено Хрустова (он теперь был звеньевой!) или хотя бы его одного, лично Льва. Но Альберт Алексеевич то ли забыл, то ли ему было совершенно некогда.

Как-то утром он прошагал мимо восемнадцатой секции, но в блок не заглянул – Хрустов сам быстро выскочил на мороз и ветер, и едва головой в живот Васильеву не угодил, на что начальник стройки хмуро кивнул ему, точно не узнав, и двинулся дальше, окруженный такими же хмурыми сосредоточенными людьми – толстяком Титовым и маленьким важным Туровским.

«Ничего, – горестно вздохнул Хрустов. – Вот станет совсем плохо – вспомнит и про нас. А пока мы должны скромно помогать. При случае – сами наводить порядок. Намекнул же Васильев – имеем право действовать от его имени.

А Туровский… как он так может?! Еще недавно равный среди равных в нашей компании, учился у Сереги Никонова брать аккорды на гитаре или у Лехи-пропеллера на руках стоять, уважительно слушал рассказы Климова о жизни, а теперь проплывает, Утконос, с надменной улыбочкой на морде. Как будто мы тоже не думаем о судьбе ГЭС, как будто мы тоже не государственные люди!»

– Надо немедленно с ним поговорить! – решил Хрустов. – Ишь, на старика напал. А сам то одну красотку соблазнит, то другую. Скоро весь комсомол на стройке станет его гаремом. И что в нем девчонки находят? Вот меня за пустозвона считают, а я ж по сути – очень нравственный человек.

Когда Васильев и свита двигалась обратно мимо 18-ой секции, Лева выскочил перед ними, вроде суслика в каменной степи, и с улыбкой, как бы имея на это право, схватил за рукав начальника штаба.

– Валера, есть некое соображение. – Он помнил, Туровский очень любит слово «некое». («Я подготовил некий меморандум. У меня некие идеи».)

Кисло сморщившись, Валерий остановился и, словно вспомнив, кто перед ним, улыбнулся вполне приветливо.

– А, ты. Что?

– Ты почему на Ивана Петровича? Ты знаешь, как он страдает? А ведь не он бил Ваську…

– Да все уже забыто! – переменившись в лице, раздраженно прошипел Туровский. – Васька, водка… Мы стройку спасаем. А Климов твой сегодня лезет в прорубь.

– Да?! – ахнул Хрустов. – Спасибо!

Туровский ничего не ответил, лицо его было, как всегда, скорбно, словно он знал что-то такое, чего никогда не узнать и не понять Хрустову. Но Леве, разумеется, было также известно о результатах бурения перед плотиной: до самых ряжей – лед, и даже далее – до защитной косы – слоями, пирожками, но лед, лед почти до самого дна. Эта намерзшая громадина заслоняет донные отверстия, вплоть до пятой «дырки» напрочь. И огромная река не успевает проходить через относительно свободные от льда отверстия. Как теперь быть? Насосами перекачивать с верхнего бьефа в нижний? Таких насосов в мире нет, и уж тем более в СССР. Может, решат взорвать кусок плотины, когда уже станет неизбежна катастрофа?

Хрустов немедленно высказал эту идею Туровскому, который в ответ на это раздраженно зашевелил плоским носом.

– С ума сошел!.. Взрывать – плотина треснет. На нее и так давит. А она еще сыроватая. Ты лучше работай на своем рабочем месте. – И словно вспомнив, какая еще недавно была между ними дружба, добавил. – Как-нибудь поговорим. Я к тебе приду или ты ко мне… – И быстро ушел, прикрывая обеими ладонями в кожаных перчатках от ветра щеку.

– Хруст, чего волынишь? – окликнул удивленно Майнашев.

Хрустов, опомнившись, побежал к вибратору, чтобы снова прыгать с ним на вязкой теплой массе бетона. Согрелся и затем вылез наверх, нацепив повязку стропальщика. Стоять стропальщиком – не такая уж легкая работа, как может показаться со стороны: знай, маши руками. Здесь, на крыше блока, как в аэродинамической трубе ветер. А бетон залипает в бадье, надо его отскабливать скребком, вымажешься, окоченеешь, ангину схватишь на морозном хиусе. Легче всего и милее работа сварщика, основная работа Хрустова.

– Мы его заместители! – бормотал Лева, глядя сквозь очки на синее пламя электрода. Русая его бородка греется, потрескивает, пахнет паленым. Хрустов, откидываясь прочь, полный легкомысленного счастья, даже частушку запевает нарочито визгливым, бабьим голосом:

– Не люблю я, Ванечка,

Энто дело сварщика!

Как зачну сверлить огнем,

так все думаю об нем!..

И первым заливисто смеется, косясь во все стороны. Вокруг пляшущего огня прыгают черные тени взад-вперед, как кусучие голодные собаки. Да, а как там наш дядя Ваня? Надо бы сходить за гребенку, посмотреть. Работа водолазов – опасная работа. Не дай бог, темная жуткая вода оборвет трос, стремительно утянет человека через бетонные норы…

Но не привелось Льву глянуть на водолазов, потому что в блок неожиданно прибыли девушки из Стройлаборатории – Маша и Аня.

Словно желая по особенному осветить этот роковой для Хрустова день, солнце к обеду стало сверкать, как весной, и кажется, даже потеплело – мороз уже не за сорок градусов, а тридцать, тридцать два. Но почему-то обе лаборантки сегодня грустны и придираются, как никогда раньше. Маша Узбекова сказала Леве, что растяжки наварены плохо, гречневая каша, а не железный припой. Серега, как первый друг и «заместитель» Климова, также в белой рубашке и расстегнутом пиджаке (фуфайку скинул при девушках – жарко!) стоял в стороне, скрестив, как капитан Немо, руки на груди. Тоненький, молодой, он был сейчас лицом пунцовый, от него шел пар, но рыженькая Нина только раз глянула на него, даже не улыбнулась. Девушки ушли к соседям – в блок бригадира Валевахи.

И тут… но – по порядку.

– Що ты не женишься? – спросил Борис, сверкая стальными зубами. – Ты ж Машке Узбековой обещал, в первом квартале.

– Во втором! – быстро отозвался Хрустов. – Во втором квартале, – повторил Хрустов. – А сейчас некогда.

– Почему?

– Я на полпути, как и ты.

– Куда? На каком пути? – попался мешковатый во всем Борис.

– От обезьяны к человеку. Чего и тебе желаю.

Борис, недавно назначенный комсоргом бригады, заметно огорчился. Он начал бубнить, что Хрустов забыл про свой общественный долг, что даже слегка зазнался, как Валера Туровский, а ведь Левка талант, его стенд «усе хвалят», а песенку, которую он сочинил за один вечер, исполняли в прошлом году на седьмое ноября, что там только две строчки вызвали возражение комитета комсомола стройки – про то, как «разойдутся туманы – и восстанут Саяны», надо было добавить «ото сна», но не влезло, вот и получилось неточно с политической точки зрения, но песенка без одного куплета оказалась еще лучше: чем короче, тем лучше… И вообще, Хрустову давно бы пора прочитать лекцию о международном положении или о чем он сам пожелает, иначе бригада не выйдет на первое место в социалистическом соревновании, не хватает лекций. Хрустов должен вспомнить о своем общественном лице. В ответ на это Левка стал весело возражать, что нельзя отделять общественное лицо от сугубо домашнего, это еще кто-нибудь ляпнет, что у человека есть уличное лицо, автобусное или магазинное… так мы далеко не уйдем… Борис обиженно махнул рукой.

– Ну, ладно, ладно! – снисходительно кивнул Хрустов, закуривая. – Будет тебе «лэхсия». Что Спиноза-то завещал? То-то.

Итак, в этот день, не ожидая от жизни каких либо неприятностей, Хрустов по своему обыкновению продолжал за работой шутить, цитировал выдуманных философов. И вдруг… сверху, из синего неба в люк заглянуло смеющееся лицо Лехи-пропеллера:

– Левка-а!.. К тебе жена приехала!

Хрустов подавился горьким дымом сигаретки «Прима». В глазах поехало. Он задрал голову вверх, Леха-пропеллер спускался задом к нему и торопливо докладывал:

– Не вру! Девчонка с чемоданами… Говорит, меня вызывал – я приехала.

Хрустов стоял бледный, как к месту прикованный. «Это не розыгрыш, – дошло до него. – Господи! Неужели Галка Яшина?! Господи, зачем?! Зачем она приехала?..» Он, видимо, так переменился в лице, что Леха участливо спросил;

– Ты… ты чё? Не надо было?

Кто-то хихикнул рядом, кажется, Серега. Кто-то прошептал: «Конец Левке». Хрустов на слабых ногах медленно стал карабкаться по вертикальной железной лестнице, за ним Леха и все остальные, кроме бригадира Майнашева, который бесстрастно моргая смотрел им вослед. Машина с бетоном задержалась, все равно было делать нечего. «Зачем приехала? – думал со страхом Хрустов, почти ползя наверх, припадая животом к прутьям лестницы, задевая и тормозясь пуговками полушубка. – Зачем?..»

У них с Галей давно все кончилось. Она его ждала из армии, чистая, наивная, ясноглазая. Она дождалась его из армии, святая. Он был нетерпелив, а она до свадьбы не допускала его к себе. Она хотела, чтобы все было как у людей, чтобы в паспорте им тиснули прямоугольные печати и вписали туда фамилии, ей – что муж Хрустов, ему – что жена Яшина. Так делают все порядочные люди. Хрустов не возражал, но ему хотелось быстрее остаться с ней вдвоем ночью, когда даже звезд нет. Мальчишка был, сопляк, нетерпеливый стрелок, предал ее с первой попавшей девчонкой из томской геологической партии. Гале рассказали. Она не поверила. Но он-то знал, что не прикоснется теперь к Гале, запил, забуянил «в красной рубашоночке веселенький такой» и уехал, обвинив ее в самых черных грехах, – что она была неверна ему, что сама-то, сама, а он-то после того, как узнал о ней… Стыд перед собой и мерзкая ложь погасили в нем и желание видеть ее. Галя была теперь для него недосягаема, как недосягаемы для грибов в пещерах огненные Стожары. И если она все-таки сейчас к нему приехала… как больно, как тяжко, как совестно будет ему подойти к ней. Не говоря о том, что он себя никогда не простит, и она его не простит, а если и простит – будет еще больнее…

Хрустов медленно поднимался к сверкающему грозно голубому небу из теплого, затхлого, пахнущего бетоном и мокрыми досками блока. За эту минуту он мысленно пережил очень многое и был готов, может быть, даже к самоубийству – и всё из-за дурацкой своей игры неделю назад в буфете вокзала, когда он пригласил, позвал ее через незнакомых людей на стройку. «Значит, нельзя дразнить судьбу?.. Господи, разведи нас! Господи, сделай так, чтобы она сейчас же познакомилась с кем-нибудь и не дождалась меня! Сделай так, чтобы она стала за эти два года развратной женщиной – тогда я легко женюсь на ней. Черт тебя побери, какой такой „Господи“?! Кретин в небесах! Значит, нельзя, нельзя дразнить судьбу? Даже в шутку? Даже в минуту безвыходного одиночества? „У тебя Узбекова, а нам – некого“, – шутят парни. Но что – Машка? Она глупа, как овца. У нас ничего не было. Она некрасива. Я ей только руку поцеловал. За что мне такой удар?! Зачем ты, Галинка-малинка, мучаешь меня, добиваешь? Это что-то нечеловеческое – верить до сих пор, что я тебя люблю. И сама ты – неужто до сих пор не забыла меня? Прости, прости… Что же мне теперь делать?»

Наконец, он выкарабкался на крышу блока, на обжигающий, валящий с ног хиус, и глянул вниз – на дно котлована. Там, на снегу, в ярком солнечном мареве, стояли два человека, окруженные четырьмя или пятью чемоданами. Одного, Алешу Бойцова, Хрустов сразу узнал – он как раз задрал голову, смотрит верх, скуластый, у него белая песцовая шапка. А вторым человеком была девушка в шубке, она вертела головой в разные стороны и смеялась.

– Что?! Танька?.. – прошептал Хрустов.

Да, это приехала к нему Таня (к великому счастью, не Галя, не Галя Яшина!), Таня Телегина, с которой он познакомился года три назад, когда служил в армии под Красногорском и был в увольнении, танцевал с нею раза два в парке, проводил домой. Может быть, поцеловал. Но больше ничего не было.

«Мир потерял чувство юмора. Кто просил тебя, дурочка курносая, приезжать? И какой идиот не поленился – поперся искать тебя по адресу?! Бойцов ты Бойцов со своим идиотским фокусом, с двумя пальцами под платком!.. Ой, да что же это делают со мной?!»

Парни из хрустовского звена тоже вылезли и уставились вниз. Хрустов отошел от края крыши и присел, чтобы его не было видно снизу. Против солнца не должны разглядеть.