Текст книги "Золотое дно. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Парафин, – ответил он. – Ложная опухоль. За это сажают.

– Он доктор, а не фофан, – согласился Климов. И все уважительно замолчали.

Только парень в красной куртке, стоявший в стороне, странными глазами смотрел на Васильева и отворачивался. Этот, кажется, узнал или догадался. Надо было уходить. Васильев поглубже натянул папаху.

– Скажи ему, чтобы правду не ущемлял! – на правах старого знакомого бросил вослед Хрустов. Не мог он все-таки молчать. – Что Щедрин говорил о правде? То-то. Чего смеетесь? Над собой смеетесь. А лучше – поменять бы их всех! И Васильева! Без промедления! Промедление смерти подобно!

– Но сколько же можно менять?.. – как бы растерянно спросил Васильев. – Он и так тут, говорят, пятый. Да ладно, будем надеяться на лучшее. Если уж капиталисты в Америке – и те надеются на лучшее, то нам сам бог велел! Пойду к жене…

Он кивнул и пошел прочь, и когда уже выходил через пружинящие двери на улицу, в туман и тусклые огни, услышал за спиной, в бильярдной, звонкий хохот и возглас:

– Вы… вы знаете – кто это был? Васильев! Я его узнал!

Альберт Алексеевич придержал шаг.

– Врешь! Побожись на пидера! – Это голос Лехи.

– Пидер буду!

– Честное комсомольское? – это голос Сережи.

– Честное комсомольское!

О чем они дальше говорили-кричали друг другу, Васильев уже не слышал. Он смеясь уходил по улице, он словно помолодел. Но чем ближе подступал к своему дому, тем больше одолевала душу досада: надо было ему открыться и пригласить их домой. В конце концов, угостить рюмкой водки и всласть, откровенно поговорить. Нельзя. Кто-то не так поймет. Скажут: на всякий случай Васильев заигрывает с рабочими. Титов уж точно скажет.

И черт с ним! Альберт Алексеевич повернул назад и почти побежал к старому клубу. Но они уже сами шли к нему навстречу, скрипя, визжа обувью по лиловому ночному снегу, эти шестеро молодых людей. Да, это были они. Увидев Васильева, резко двинулись в сторону. Но Альберт Алексеевич поднял руку, подошел к ним:

– Ребята… глупая игра… извините. Да, это я, Васильев. Начальник стройки.

Рабочие, попятившись, отчужденно молчали.

– Мне в самом деле нужно поговорить с вами. Не пройдемте ко мне домой? Идемте! Там никого нет.

Рабочие молча переминались на морозном снегу. Васильев понял, что они не пойдут, если он не будет очень настаивать – молодые люди гордые, со своим мнением обо всем. Он схватил за руку Хрустова и быстро потащил его, остальные тронулись следом…

В квартире было холодно. Васильев поставил на плиту чайник и налил гостям водки. Гости переглянулись, отказались, а потом все, кроме Климова, выпили. Васильев включил магнитофон – пел Высоцкий. Ожил и Климов, словно проснулся.

И начался чудесный разговор, какого не было у Васильева давно…

Было уже за полночь, когда парни спохватились и ушли. Они крепко жали руку начальнику стройки, глядя ему в глаза, они уходили его опричниками, его тайной опорой. Может быть, не стоило слишком с ними откровенничать. А может быть, Васильев сделал правильно. Пусть знают правду из первых уст, а не по слухам… рабочие – главные здесь «атланты».

И когда Альберт Алексеевич уже запер за ними дверь, он понял, почему нарос лед перед плотиной. Беда несомненно была связана с насыпной косой Титова, той самой, которая должна весной защитить стык плотины и береговой дамбы от ледового удара. Но именно она сейчас, зимой, перебила течение перед шестью или семью донными отверстиями, которые в ее «тени». Вода с шугою ходила кругами какое-то время между ограждением и плотиной, морозы случились сильные, вот и смерзлось это крошево в огромный ком. Перебито течение – отсюда пробки в донных. «Титов узнает – инфаркт его хватит, надо ответственность делить, Альберт».

Васильев курил и смотрел в обледенелое окно, и в чистом черном кусочке стекла видел часть своего лица. «А отвечает все равно вот этот человек. Ты. Теперь вижу, что из-за моего головотяпства я действительно могу считаться одним из авторов этой замечательной идеи! – подумал Альберт Алексеевич. – Предлагал же мне Титов соавторство! А что, если сейчас соглашусь? Он-то воспримет это, будто я заискиваю, каюсь в том, что ранее гордо отверг его предложение… А когда станет ясна причина, мы ответственность и поделим пополам. И уж тогда-то он явно будет рад, что мы оба – соавторы. А люди правильно поймут мой благородный, товарищи, поступок. Или не нужна здесь моя пижонская привычка брать на себя?»

Васильев походил-походил по комнате, позвонил главному инженеру – занято. Заказал Москву. Что он скажет сейчас жене, дочерям? Что все хорошо. Мороз сдает позиции, по соснам скачут белки, задрав хвосты, медведи из тайги смотрят в бинокли, украденные у практикантов-геологов. В магазинах нельма и красная икра… (Почему-то городские люди всегда любили красную икру, хотя это обычная икра обычной рыбы с глупыми глазами.)

Затренькал аппарат – Васильев схватил трубку. Он настроился на игривый лад, готовя на всякий случай – смотря как разговор пойдет – разные шуточки и примеры, но ему не повезло, жена была где-то в ателье. Он опять забыл, что там, в Москве, сейчас всего-навсего восемь часов вечера. Васильев забыл??? Значит, действительно нервы…

– Что ей передать? – встревоженно кричала в трубку старшая дочка. Она нынче заканчивает школу, и именно из-за этого не поехала с папой жить на ГЭС. А желание было. – Что-нибудь случилось?

– Почему?.. Просто я хотел…

– Я скажу – она тебе позвонит…

– Нет, нет… я сейчас уезжаю в котлован, – соврал он.

– А разве там нет телефона?

– Есть… но коммутатор…

– Я соединю, Альберт Алексеевич, – с готовностью вмешалась телефонистка, – не беспокойтесь, Альберт Алексеевич…

– Вот видишь! – сказала дочь.

– Ну не надо, – он уже увязал в необязательной невинной лжи. – Я там сразу спать лягу… в штабе… на диване… только ты не говори маме… – и тут вовсе началась чепуха. Он рассмеялся. – Черт!.

– Ты трезвый? – строго спросила дочь.

– А что?

– Мы тебя со Светкой-конфеткой поздравляем.

– С чем? – удивился Васильев.

– С орденом.

«Ну сколько можно!» Васильев уже забыл про орден. Он с трудом простился с дочерями и снова набрал телефон главного инженера – занято. Усмехнулся, позвонил дежурной на междугороднюю, попросил связать с Титовым, она прервала его местный с кем-то разговор и соединила с начальником стройки. И Васильев услышал, наконец, зычный голос своего первого заместителя:

– Да? Да? Москва? Кто?

Хотелось пошутить, сказать, что Брежнев или хотя бы Косыгин, но пора было с шутками кончать. Васильев с наслаждением выждал паузу, представился, услышал растерянное «ах», и сказал, что сожалеет – когда-то не понял дружественного жеста Титова, и хотел бы знать, не таит ли до сих пор обиду Александр Михайлович на Васильева, тем более что по размышлении идея Титова насчет защитной косы ему, Васильеву, все более кажется своевременной и разумной, на что обрадованный Титов – все-таки есть в нем доброта и великодушие! – ответил, что не обижается, что он и сейчас был бы счастлив считать Васильева своим соавтором, тем более, что он, Васильев, и вправду давал ценные указания во время отсыпки защитной косы, на что Васильев сказал, что он о таком и не мечтал, но коли такое предложено, он благодарит и надеется на теснейшее дальнейшее сотрудничество, на что Титов ответил, что именно такие дружественные акты укрепляют и сплачивают коллектив руководителей…

Поговорив столь витиевато и глубокомысленно с Александром Михайловичем и плеснув ему масла на сердце, а себе масла на огонь, Васильев посидел возле телефона, схватившись за голову, и пошел к кровати.

Второй тяжелейший день на ГЭС миновал. «Ничего. Как-нибудь». Васильев мужественно разделся – все-таки зябко! – лег и словно выключил в себе некий электрический ток: исчез. До пяти тридцати утра.

АНОНИМКА:

ВАХТЕРУ ТЕТЕ РАЕ. НАШИ ПАРНИ ИЗ КОМНАТ 311, 457 и 472 ПРОВОДЯТ К СЕБЕ ДЕВУШЕК ИЗ МРАМОРНОГО ПОСЕЛКА ЛЕГКОМЫСЛЕННОГО ПОВЕДЕНИЯ ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ ПРИЛЕПИВ ИМ УСЫ ИЗ МХА, ПОТОМУ ЧТО ДЕВУШКИ ХОДЯТ В РАБОЧЕЙ ОДЕЖДЕ, КАК ТО: САПОГИ, ВАТНЫЕ ШТАНЫ, ФУФАЙКИ И НЕ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ МУЖЧИН ПРИ БЛИЗОРУКОМ РАССМОТРЕНИИ. НАШИ ДЕВУШКИ БОЛЕЕ ДОСТОЙНЫЕ, СТОЙКИЕ, НО ОБИЖАЮТСЯ НА ТАКОЕ НЕТОВАРИЩЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ.

ОСТРЫЙ ГЛАЗ.

АНОНИМКА:

ВАСЬКЕ– ВАМПИРУ, ЧЕРЕПКОВУ.

СМОТРИ, ГАД! ЗЕМЛЯ КРУГЛАЯ И МАЛЕНЬКАЯ. ЛУЧШЕ УЕЗЖАЙ С ДИССИДЕНТАМИ, ХОТЯ МЫ ТЕБЯ И В ЧИЛИ НАЙДЕМ!

Теперь вернемся к судьбе Климова Ивана Петровича. Вернем ненадолго тот вечер, когда Климов увидел вблизи начальника стройки.

Альберт Алексеевич, выходя из клуба, не мог слышать, конечно, всего разговора, который там произошел после того, как парень в красной куртке сказал, что это был сам Васильев.

Хрустов, Серега, Леха и Борис действительно не узнали Васильева. А Климов его не однажды видел, запомнил.

– Купил я его! – мрачно усмехнулся он. – Стоит, радуется, думает – неузнанный. Тоже мине – царь в нищей робе, у народа правду пытает. Держи ее, правду, да не падай! Я эти штучки начальников еще с ночного горшка, с тюремных яслей знаю!

– А я лопу-ух, – протянул Леха-пропеллер, растерянно смеясь. Хрустов ломал пальцы.

– Ты-то что?.. Вот я! залетел так залетел! Я с ним еще на вокзале сцепился… – и Лева обиженно накинулся на парня в красной куртке. – Что ж ты мне, гад, фраер, Спиноза, там не намекнул?!

– Думал, ты с ним знаком… кореша.

Хрустов помахал, как крылышком, ладонью возле виска: мол, дурак! А Климов снисходительно посмотрел на него.

– Чего мшишься?.. – Он прикурил, стряхнул соринки с бороды. Красноватые его веки моргали. – Вот меня он теперь… башкой… только не туда, куда просился.

– Не дрейфь, дядь Вань! – шутливо перекрестившись, отозвался Серега Никонов. – Он грустный, как попка… долго не протянет…

Парни вышли на улицу, и неожиданно вновь наткнулись на начальника стройки. Оказывается, он вернулся за ними. Он приглашает их в гости…

«Давай-давай, услаждай нам слух, лей мед, сыпь изюм, – думал устало Климов, поднимаясь позади всех в квартиру Васильева. – Этакая блажь временами находит на вас, начальники. Когда совесть ест, или когда своих боитесь, а поговорить хочется».

Квартира у Васильева оказалась пустынной и очень холодной, хотя и горели на полу два рефлектора. Хозяин усадил гостей с мороза на казенные стулья с высокими спинками, сам сбросил шубу, остался в тонком деловом костюме при галстуке и зашагал по комнатам, уходя и возвращаясь, неся чашки и рюмки, предварительно подув в них, «кирпич» хлеба и кусок розового, как саянский мрамор, сала.

Как ни странно, Васильев оказался, во всяком случае, по первому впечатлению, необычным начальником. Он сам подливал рабочим крепкий, как вакса, чай, поил водкой из бутылки с иностранной этикеткой и сам выпил. А говорил он больше с Левкой.

– Ругать ты здорово умеешь, – смеялся Васильев. – У тебя язык из иголок сплетён. А вот хочешь быть созидателем?

Хрустов значительно поднял брови, но начальник перебил его:

– И когда построим ГЭС, кем думаешь быть?

«О чем он?! – недоумевал Климов. – Стройка под угрозой…»

– Не знаю, – важно пробасил Хрустов. – Может, самодеятельностью руководить буду… или нет, регистрировать браки. – Все захохотали. – Шучу! Может, и не доживу… сгорю, как свечка. – Он театрально тряхнул головой.

Васильев насмешливо-ласково смотрел на паренька с прозрачной бородкой.

– А вот представь – закончишь институт, и мы тебя выдвинем мэром нашего молодого города. Твои первые планы? ГЭС дает ток, всеобщее ликование, молодые ребята и девушки вокруг. Что дальше строить? Какие мероприятия организовывать?

– Канатную дорогу, – буркнул Хрустов. И сам покраснел.

– Прекрасно! – восхитился Васильев и положил руку ему на плечо. Угрюмый Климов не мог понять, шутит начальник или просто заставил себя забыть о тревожных новостях уходящего дня. – Фуникулер – это дело!

– Люди будут плыть над городом, возноситься на скалы, – фантазировал Хрустов. – А внизу – плавательный бассейн…

– С синеватой водой, для красоты можно подкрасить, – смеялся Васильев. – Купоросом! Так на юге делают, я видел в Италии!

– Купоросом! – заливался счастливым смехом, хрюкая в нос, Хрустов. – А еще можно – зоопарк. И библиотеку фантастики, единственную в мире. Чтобы только фантастика!

– Братья Стругацкие! – замахал руками Леха-пропеллер, которому не давал раскрыть рта Хрустов. – Братья Вайнеры!

– Вайнеры – детективщики! – отрезал Хрустов. – Библиотека детективной литературы будет организована на Мраморном заводе. Если я буду мэром, они тоже будут относиться ко мне? Директором библиотеки назначу Ивана Петровича! Вся милиция будет уважать.

Климов смолчал. «Зачем так обо мне? Неужели думает, что мне это приятно? Как только заходит речь о милиции, лагере, оглядываются, подмигивают».

– Не люблю я книги про кровь, – все-таки не удержался Климов. – Про пшеницу люблю, про агрономию.

– Молодец! – как бы одобрил и обрадовался Васильев, но по смеющимся его глазам Климов видел, что не верит, что слушает сейчас только болтовню Хрустова. – Молодец, Иван Петрович!

– И дирижабли вместо такси… для молодоженов у ЗАГСа! – продолжал Хрустов. – А медовый месяц в подводной лодке в нашем искусственном море… чтобы никого вокруг!

Васильев кивал и звонко хохотал. А на прощание выдал неожиданные слова:

– Лев Николаевич… Иван Петрович… Леонид… Борис… Сергей… Я бы хотел, чтобы вы стали моими друзьями. Друг – это человек, который говорит правду. Увидите где какие неполадки – звоните прямо мне. Или приходите. Хоть сюда, хоть в Управление. Так и скажите – мы его помощники. Хорошо?

Парни недоверчиво молчали. Один Хрустов кивал, как китайский болванчик на базаре в городе…

Когда вернулись в общежитие, легли – не спалось. Все, надо полагать, размышляли о встрече с Васильевым. Полежал, встал Серега – захотел есть. Зажег свет, долго тыкал и резал ножом, открывал банку тушенки. Чтобы помочь ему, поднялся что-то бурча, Хрустов, за ним и Леха – раскачав скрипучую койку и чуть ли не сделав кульбит в воздухе. Климов остался лежать, закрыв глаза.

Он слушал, умиленно слабея, как щелкают челюстями голодные парнишки, как негромко переговариваются о добром начальнике.

– Мы теперь его опричники! – шептал, давясь от радости, Хрустов.

Серега сбегал к девушкам в соседний барак, принес кипятку в чайнике – и Климов слушал, как они пьют, обжигаясь, в прихлебку с хрустящим сахаром.

– Ты там спокойней, – проворчал Климов Никонову, не открывая глаз. – Горло обожжешь, рак заработаешь…

– Дядь Вань, – обрадовался заботе Серега. – А как по фене наган? Пушка, да?

– Вчера я прочел в «Комсомолке», – пробурчал Климов, – один школьник в Иркутске прибор изобрел – видит сквозь землю. Ты бы в вечернюю, Серега, пошел. А я уроки проверять буду. И Тимирязева почитай, умный был мужик, про природу писал, понял?

– Я не против… – вздохнул Серега. – Но знать-то охота.

– Ты зануда, дядь Вань, а не бывший зэк, – вставил легкомысленный Хрустов. – Да объясни ему! И нам небезинтересно! Нуте-с!

Климов повозился на прогнувшейся койке, нехотя стал говорить.

– Ну, наган… это по тамошнему «ствол»… «сучок»… «нагоняй». И хватит, хватит… мерзость все это! – Он пристально глянул снизу вверх на Серегу. – Не торопись, не чавкай, не в самолете. А еще раз напьешься – мордой о бетон «миру мир» напишу! Понял?

Никонов, стесняясь, ел, задерживая жевательные движения. Хрустов и Борис долго комментировали остроумие бандитского слова «нагоняй».

А Климов все раздумывал про меньшого своего дружка Серегу, к которому привязался, как в жизни ни к кому не привязывался. Пацан рассказал ему всю свою жизнь. Был он из-под Енисейска, из таежной деревушки, где у коров ноги по колено в чернике. Учился в школе – не доучился, потянуло СССР посмотреть. Почему-то все восхищаются, когда в книгах прочитают о том, как мальчишки убегали из дому, уходили с пиратами, с разбойниками клады искать, а когда в жизни такое происходит, начинаются упреки, ремень. Как будто не вчера смотрели со слезами радости кинофильм про Тома Сойера и Гека Финна. А куда Серега хотел бежать? Он часто слышал по радио про Красноярск, что ГЭС там строят. Стихи артисты и пионеры декламировали: «Красноярск, Светоград! Не боимся мы преград!» Серега туда и решил податься. Но мать ни в какую: ведь еще малой… пропадет… А отец – не отец, отчим – так грозно на него смотрит всегда, что Серега и не знал – обрадуется он, если пасынок уедет, или еще больше рассердится. Серега решился – и объявил, как революционер, голодовку. Лежал на кровати и голодал. Отчим побил его чем под руку попало, а под руку ему попался именно старый милицейский ремень с пряжкой. Белобрысый Серега с розовыми от слез глазами лежал, трясясь от горя и заброшенности, и ни за что не вставал. Что с ним сделал бы далее отчим, неведомо, но отчим уехал на кордон, он по службе принадлежал к лесничеству. К Сереге приходили из школы – он ни с кем не разговаривал. И стыдно было (лежит, как обиженная девица), и безразлично уже… Как во сне, прошли три дня. Слух распространился по селу, что голодает-то он из-за Наташи Поповой – она вдруг начала дружить с городским мальчиком Митей, который приехал с папой-журналистом к соседям Наташи Ефимовым. У глухой старухи в сундуках лежат тяжелые, словно из камня, книги, написанные от руки в прошлые века. За этими книгами папа с сыном и приехали. У Сереги тоже имелась одна замечательно старая книга – изданная аж в 1949 году, за десять с лишним лет до его рождения, и он ею очень гордился: «Остров сокровищ». Древняя книга. Когда Серега показал ее Наташе, та фыркнула, даже замочек ее портфеля раскрылся. И что тут смешного? Сама-то!.. нашла с кем дружить – с этим толстым, как жаба, болтливым, как бабуля на завалинке, нарядным, как девочка в день рождения, городским прохиндеем, который так и смотрит, как бы старые бабкины книги слямзить. Свою Серега зарыл в тайге. Там и решил продолжить голодовку – теперь уже точно во имя Наташи, а также во имя отъезда. Была середина лета. Серега сказал матери, что уходит вместе со школьными товарищами в поход, и канул в дебри тайги, которые очень походили на джунгли, только не было обезьян и жары, зато пищало множество комаров и ночью кто-то кашлял неподалеку, может, чахоточный леший. Лежал Серега три дня и три ночи на поляне, среди цветов и диких пчел, обливаясь слезами – жалея себя, жалея мать, не зная, чем заняться, что тут можно поесть. Если дома он еще хлеб иной раз тайком умнет, то здесь, кроме ранней желтой брусники и редкой малины, – вовсе ничего не было. А дальше сунуться, в богатые урочища, он боялся – вдруг заблудится. Если бы какой товарищ был рядом! Лежал Серега в траве, смотрел на муравьев, и все надеялся, что Наташка вспомнит о нем, бросит своего Митю и прибежит. Заодно принесет в портфеле вкусной еды (хлеба с яйцом) и справку от матери (а мать у Наташи – завуч школы), что Серега вправду был в походе и что вел себя удовлетворительно. Но девочка не приходила. Может, ищет да заблудилась, девочки плохо ориентируются в тайге. Серега решил помочь ей и вышел на опушку, стал кричать, как Тарзан: «Ао-оуа!..». А его уже взрослые искали, увидели. Люди-то прознали про обман, никакого похода не намечалось в школе. Отчим вновь со своим ремнем поймал Серегу за шкирку, зверски оскалился и хлестнул – но пасынок в этот момент уже упал – он ослабел без еды… и отчим попал пряжкой себе по ноге, заорал, как мамонт. Тут подоспели учителя – и мальчика не дали в обиду. Отчим ходил черный от злобы два дня, потом подозвал к себе пасынка, дал пятьдесят рублей и сказал: «Езжай, дуралей, на свои стройки… только не пиши матери слезных писем – убью!» Серега сел на белый, не очень чистый теплоход, и приехал в Красноярск, а там рядом и Светоград. Вокруг высились зеленые горы с золотыми звездами – подступала осень. На обрывах, на самых недоступных скалах щелкали на ветру красные флаги. Серега спросил: «Где тут ГЭС строят?» Люди рассмеялись: «Какую? Красноярскую?! Да она давно построена, ток дает!» Серега не поверил, сел в рабочий автобус, поехал, видит – точно! Как огромный гребень, перегородила плотина реку. И лампочка над входом горит. Так чего же он сюда рвался?! И как они быстро без него управились? Серега загрустил, сунулся в двери под золотыми буквами «Промстрой», «Сибвостокмонтаж» и пр., но никакой специальности у него не было, никому он тут не нужен. Какие-то парни обещали на курсы устроить, Серега угостил их водкой. Проснулся на скамейке – никого, и денег нет в кармане. Правда, возле щиколотки в носке остались – отчим так от серегиной матери прятал, Серега запомнил. И хорошо, в милицию не забрали. Серега потом с другими парнями познакомился, купил портвейна, чтобы оставили переночевать, среди ночи в драку полез – показалось, что они усмехаются над ним, деревенским. А драться не умел. Серегу стукнули – раз-второй под дых, потом кто-то поднял его с пола, и Серега увидел – рядом дядька бородатый стоит, страшный, хмурый, в очках. Это и был Климов. «Не трогать!» – рявкнул, и все закивали. Сперва Серега побаивался его, а Климов таким добрым оказался, демонстрировал фокусы разные – с картами, со спичками, с бутылками… Он увел мальчишку к себе в гостиницу лицо отмыть, йодом прижечь. У него в чемодане оказалась настоящая аптека. А жил он в номере с зеркалом и ванной. Серега впервые в жизни увидел ванну. Она была белая и очень короткая, в ней можно было сидеть, поджав к себе ноги. Но и то здорово – белая ванна с горячей водой! Дядя Ваня рассказал, что был он в далеких краях, в командировке, потом ездил на Нурекскую ГЭС, работал с туркменами и узбеками, ел сушеные дыни и пил чачу, но скучно стало – решил подать в Красноярск. Тоже помнил из газет: «Красноярск, Светоград!», – а оказывается, тут никто и не нужен, ГЭС давно работает, уже себя окупила, и большинство строителей разъехалось. Дядя Ваня предложил Сереге махнуть на Север. Они две недели грузили на вокзале мясо и ящики, купили билет на самолет – и оказались на Севере. Серега запомнил обледенелые деревянные тротуары. Мела метель, они с Климовым куда-то ехали, мерзли, вокруг народ крикливый, бездомный. Кто-то от алиментов сбежал, кто-то от скуки в тундру забрался, а кто-то знал, зачем прилетел: специально учился строить гидростанции в вечной мерзлоте. Серегу удивило объявление «Костры не разжигать! Берегите вечную мерзлоту!» возле трех новых домов на сваях – это чтобы они не покосились, не рухнули… Постепенно из шуточек бородатого дяди Серега понял, в какой он длительной командировке был. И еще больше привязался к нему – жизнь Климова казалась ему загадочной, интересной. Когда они купались в ледяном среди лета Енисее или ходили в баню, Серега разглядывал татуировки на груди и руках Климова – все эти якоря, «не забуду маму», «Н.А.», «Лена», звезды и пивные кружки. Климов же почему-то стыдился их. Он старался одеваться и вести себя так, чтобы его не принимали за «химика» или бича. Однажды некий городской фраер проехался насчет его бритой головы, сравнил ее, кажется, с лупой. Климов одним рывком скрутил нахала, как кучу тряпья, и ножницами остриг ему волосы, будто барану. И орал в уши страшным басом: «Еще раззявишь хайло – пельмени отрежу!» и отпустил. Того фраера больше не видели. Но работать Климов умел с радостью – соскучился. Когда в порту работа кончилась, они с Серегой нанялись истопниками, заодно по очереди дворниками подрабатывали. Шаркая метлой, Иван Петрович пел чаще всего один романс со словами «С устами сольются уста-а…» и, внезапно смутившись, хохотал, как пустая бочка, тер замерзшему Сереге уши, рычал, оборачиваясь, на кусты ночью, весело пугая мальчишку – мол, медведь. А когда наступила весна и поплыли облака зеленого кровавого гнуса… пошла мошка… дышать, есть, пить, жить стало невозможно… Климов сказал: «А ну их, эти полярные башли, едем, Серега, на юг». И они покатили в Саяны. И вот живут здесь. Климов учит Никонова труду, поведению и очень строго опекает. Курить разрешает не больше десяти папирос в день, пить алкоголь – не больше рюмки, и только если есть серьезный повод…

– Дядь Вань, не спишь? – Серега, усиленно звякая, размешивал сахар ложечкой в кружке. – А че они все над ней смеются? Она не шалашовка, хоть и официантка. Просто несчастная, дядь Вань, девчонка.

– Ну и ладно, – пробурчал Иван Петрович – Хочешь дружить – дружи.

– Дядь Вань, – Серега подсел на кровать к Климову. – Расскажи какую-нибудь страшную историю. Тогда я ее покорю. А то не верит, что я бывалый.

«Снова то же самое!» Парни вокруг, наконец, укладывались спать, а у Климова болела печень, он чувствовал ее, как зашитый большой гриб, и боль была такая, словно с краешку этот гриб кто-то зубами пробует.

– Комсомольские взносы заплатил? – спросил Иван Петрович.

– Заплатил.

Леха-пропеллер хрюкнул от смеха, Борис загоготал. «И чего смеются, дурни?» А Хрустов, как Левитан в микрофон, пробасил:

– Наш наставник, наш комсорг на общественных началах! Скинь маску, дядь Вань, спой лучше «На Дерибасовской открылася пивная».

Иван Петрович покосился на парнишку с козлиной бородкой и, лишь зная незлобливость Левы, не стал перед сном говорить что-нибудь резкое. Еще и сам разволнуешься, а завтра – на работу.

– Дядь Вань, – обрадовался идее Серега. – Правда, спой, а? Такой вечер, Васильев нас в кореша записал! Или расскажи чего-нибудь!

Климов нашарил рядом на табуретке с выжженными лупой всякими буквами сигареты и спички, закурил и добродушно пробурчал:

– Мальчишки вы, мальчишки… Ладно. Слухайте вот. Мне родя один подарил байку… – И чтобы лучше слушали, добавил. – На Сахалине. Значит, как было дело. Будто в древние времена царевич жил, а пахан его дуба дал, а мамаша замуж похиляла… пошла за братана того пахана. А царевич мозгами поплыл, да-а… и сон видит: будто спит пахан, а дядька ему в ухо расплавленного свинца! Идет царевич, кричит: «Пасть порву! пp-ротокольная морда!..»

Хрустов от восторга ногами засучил в постели:

– Ой, ой-ой! дядь Вань, да это ж – «Гамлет»! Пьеса есть у Шекспира. Во всех театрах идет. О-ой!..

Заскрипели на топчанах, заржали Борис и Леха. И Серега тоже, виновато краснея, залился мальчишеским смехом. Иван Петрович невозмутимо переждал смех, погасил окурок.

– Нарочно я. Вас проверить хотел, приятно ж вам, грамотным, над неграмотным посмеяться. Сами просили блатное… – И резко глянул на Серегу. – Спать! Раз уж так полюбили своего начальника, работайте завтра – чтобы все охренели… – Климов, кажется, впервые при парнях очень длинно выругался, добавив пять или шесть синонимов в слову «охренели».

Это подействовало мгновенно. Через минут пять в комнате № 457 стало темно и тихо. «А я, может, и в воду полезу, – подумал Климов, пытаясь так лечь на печень, чтобы она сладко поныла и замерла. – Вдруг Васильев – человек. И если Туровский не упрется. Хотя кто Туровский против Васильева?..»

(Несколько строк сверху выжжено – Р.С.)

…и гуси, летящие на Север.

Проснулся в добром расположении духа, обтерся на улице снегом до пояса, отшлифовал себя полотенцем, а вокруг него при тусклом свете лампочки со столба стояли, приплясывая, босиком на снегу мальчишки – также закалялись…

– Раз-два, оделись, обулись! Побежали по холодку!

Значительно переглядываясь после вчерашнего разговора с Васильевым, парни приехали в котлован. И морозный ветер не казался жгучим, и вибраторы – тяжелыми. Хрустов поругал за медлительность машиниста крана и даже записал в записную книжку номер крана, будто тот мог куда-то отсюда уехать…

Иван Петрович тоже работал сегодня с особенной, тайной радостью, хотя повода для веселья не было – бригаде пришлось «лечить» плохо затертый бетон – кто-то поленился ночью, оставил крошки. Если сюда валить свежий бетон, он не ляжет вплотную, останется «ракушка». Но даже эта чья-то нерадивость не обозлила Климова, он взял лом и, кряхтя, медленно и настойчиво принялся колотить по окоченевшей массе. И еще больше повеселел, когда увидел сверху, как по железной лестнице в блок поднимается румяный запыхавшийся комсорг Володя Маланин:

– Где… где тут Климов?

Единственно из упорства, не позволяющего Ивану Петровичу старательно суетиться под взглядом начальства (только «шестерка» чувствует спиной этот взгляд), он небрежно отшвырнул орудие труда, сел на доски, закурил и встретил поднявшегося на блок Маланина, как бы скучая.

– Дядь Вань… – выдохнул тот. – Дядь Вань, ты в списке…

Климов вздрогнул и поднялся. «В каком еще? Не дай бог…»

– А у тебя точно есть права водолаза? Ну, работайте, работайте! – Маланин помахал ручкой остальным и полез дальше по лестницам, сваренным из арматуры, в сторону верхнего бьефа.

Иван Петрович торжествуя закурил. «Значит, Васильев человек. И я полезу в воду. Запустим под лед крюки на тросах, сядем, как люди, с перфораторами или еще чем… расчистим дырки, если туда что набилось… – Он прищурился, оглядывая горы и котлован, залитый синим светом солнца. – Хорошо!»

И прикрикнул на Сергея:

– Ты чего?! Ребят же убьешь! Размотайся маленько!

Никонов с красной повязкой на рукаве стоял сегодня за стропальщика. Он показывал машинисту, глядевшему снизу вверх из кабины, куда вести бадью. Бадья нависла над блоком, над очередным бункером, над ожидавшими там, внутри блока, людьми. Серега открывал бункер, отскакивал – и три-четыре тонны жидкого бетона с шорохом сыпались вниз. У Сереги на лице шарф от ветра, он плохо видит, где что, и Климов погрозил ему кулаком. Он-то стоял на старом блоке, выше Сереги, и отсюда все отлично просматривалось.

Бригада Майнашева, как одна из передовых, вела работы сразу в двух блоках – сдавала один, начинала другой – на восемнадцатой секции, на скальном дне Зинтата. Старый блок должны были принять девушки из Строительной лаборатории, могла прийти Маша Узбекова, влюбленная в Леву Хрустова, а могла и комсомольская активистка, по слухам – близкая подруга Валерия Туровского Аня. Лучше бы пригласить Олю Снегирек, тихую, добрую, но она покинула стройку. Нина же, та девушка, с которой познакомился Иван Петрович, в их бригаде никогда раньше не бывала. Ей принадлежал, как выяснил Климов, участок № 1, где работали люди знаменитого Валевахи. «И все равно она сегодня придет сюда!» – решил Иван Петрович.

– Бригадир, – кивнул он Майнашеву. – Зови контролершу.

Майнашев, скуластый, полноватый хакас, топтался на утеплительных опилках.

– Тумаешь, Маша примет плок?

– А почему нет? Пора наращивать новый.

Климов расхаживал по бетону, трогал арматурные прутья, растяжки, бил в доски щитов – все вокруг было крепко, плотно, чисто, на рабочей плоскости ни масляного пятна, ни воды. Он зашелестел брезентом, закрывая рабочее пространство, по небу плыла железная суставчатая рука крана.