Текст книги "Опыт интеллектуальной любви"

Автор книги: Роман Савов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Кульминацией этих недоразумений стала передача Таней своего номера телефона, демонстративно, на глазах Моисеева.

– Что она написала?

– Номер телефона, – чуть ли не брезгливо ответил я.

– Это ты ее попросил?

– Нет.

– Не понимаю женщин. Тебе просто везет с ними?

– Ты думаешь, это везение?

Даже после этого Моисеев не прекратил своих проделок. Ему все казалось, что Таня ответит взаимностью. Я со смехом наблюдал за комедией. Даже если бы она отдалась ему, я не ощутил бы ревности. Мне это было даже на руку. Я разыграл бы скандал и начал ухаживать за Светой. Впрочем, если бы мне и удалось что-нибудь со Светой, печать отношений с Таней навеки нарушала чистоту отношений со Светой.

Мне пришло в голову, что если бы не Света, отношения не задевали бы меня вообще. Только интрига с некоторым количеством людей могла как-то будоражить. Я был благодарен Моисееву за его влюбленность в Таню, Свете – за потенциальную возможность быть с ней, если ничего не выйдет с Таней. Я был благодарен всем этим людям, новым знакомым, за то, что они помогают избавиться от Демонической: в чудовищной круговерти было не до нее.

Днем позвонила Настя. Хотела поздравить. Разговаривать с ней в присутствии гостей было неловко, поэтому я с телефоном перебрался в другую комнату.

– Поздравляю, Кисыч.

Мне стало жаль ее, но я укрепился ("Из жалости я должен быть суровым").

– Спасибо.

– Почему не звонишь? Куда пропал?

– Работа, Настя.

– И что, нет даже времени для звонка?

– Нет.

– Вы там празднуете?

– Да, празднуем. По понятным причинам я не мог позвать тебя.

– Кисыч, а у меня для тебя подарок. Ты сможешь заехать ко мне за ним?

– Боюсь, что нет.

– Почему?

– Потому что я больше не люблю тебя.

Я решил, что пришло время для последнего удара. "Порвалась дней связующая нить".

– Ты лжешь, – в ее голосе послышалась ярость и угроза.

– Нет. Это правда. Все кончено. Теперь уже навсегда. "Боги умерли, воскресли и снова умерли". Настя, не звони сюда больше. Хорошо?

– Кисыч…

– Не называй меня так. Я больше не Кисыч.

– До свиданья.

– До свиданья.

Я повесил трубку.

Она перезвонила через десять минут.

– Родя, прости!

– За что? Ты ни в чем не виновата. Просто пробил час. Ты была права с самого начала – у нас нет будущего.

– Но просто встречаться. Просто встречаться мы можем?

– Какой в этом смысл? Я и так испортил твою жизнь. Разве нет? Украл у тебя время. Теперь тебе сложнее выйти замуж.

– Я не хочу замуж. Кисыч, что случилось? У тебя кто-то появился?

– Да.

– Студентка?

– Нет.

– Преподаватель?

– Какая теперь разница?

– И ты вот так запросто отрекся от меня? От нашей любви?

– А ты, изменяя с Черкасовым, не сделала ли того же?

– Кисыч, ты очень жесток!

– Насть, а ты?

– Давай я позвоню тебе завтра, когда все успокоится. Ты просто не в себе, Кисыч.

– Я не Кисыч.

– До завтра.

Я вздохнул:

– До завтра.

Она позвонила в десять, оторвав меня от работы над романом, романом, который был о ней.

Говорила о любви. И я верил этой любви, но она мне была не нужна. Я с радостью отрекался от прошлого. А роман позволял поставить точку. Как там у Достоевского: "Я начал работать. И работа меня вынесла"?

– Кисыч, если ты не хочешь встречаться – не встречайся со мной. Но позволь хотя бы разговаривать с тобой по телефону… У меня есть ответ на твое "Ожидание". Ты помнишь "Наш ответ Чемберлену"?

– Помню.

– Я назвала стихотворение "Мой ответ "Ожиданию"". Прочитать?

– Подожди, я приготовлю ручку, чтобы записать.

Она не знала, что ее стихотворение может понадобится для романа.

– Читай.

– "Мой ответ "Ожиданию"":

Плачем жалобным дождя

Я с тобой навек прощалась,

И в душе не помещалось,

Что забудешь ты меня.

Ветер гнул к земле кусты,

Ветками стучался в двери.

Я кричала в шум: "Не верю,

Что сгорели все мосты!"

Я звала, но ты не слышал.

Гордо шел навстречу ветру…

И тебя уж больше нету…

Только плачет дождь по крышам.

– Неплохо. Но художественные достоинства уступают "Ожиданию".

– Где уж нам, сирым!

– Не ерничай.

– Слушаюсь, мой Господин.

– Насть, ты так ничего и не поняла? Дело не в колледже, не в женщине, а дело в тебе. Я не могу больше с тобой быть. Я устал.

– Кисыч, позволь мне только звонить иногда. Я устроюсь на работу, закончу институт. Я уже сейчас работаю на ТРК "Ока".

– Мне нет до этого дела.

– Но Кисыч!

– Знаешь, Настя, в римской истории есть такой момент. После очередной пунической войны римляне никак не могли решить, воевать им с Карфагеном или нет. И один из сенаторов начинал каждую речь словами: "Carthago delenda!" – "Карфаген должен быть разрушен!" Сколько бы ты ни звонила, я буду говорить тебе всегда: "Мы должны расстаться!"

– Прощай! – она в сердцах вешает трубку.

Я не прилагаю никаких усилий, чтобы изменить ситуацию, поэтому приближается час, когда обратной дороги не будет.

В пятницу Тани нет на работе, и я предлагаю Свете прогуляться. Мы идем по чудесной золотоосенней улице Баженова через несколько парков, дворами добираемся до памятника Уткину. Там тоже парк.

– Ты не боишься, что я расскажу о сегодняшнем дне Тане?

– Нет. Что ты ей скажешь? Что мы гуляли? В этом нет ничего предосудительного. Что я угостил тебя мороженым? Чтобы ты ни сказала, Таня сочтет, что ты говоришь все это из ревности.

– Мне пора. Ты проводишь?

– Конечно.

После того, что я сделал с Настей, ни одно действие в отношении этих женщин не могло рассматриваться как жестокое.

Провожая Свету, я осознаю, что не люблю ни ее, ни Таню, ни кого-либо еще. Меня забавляет интрига.

Мне вдруг стало интересно: смогу ли я переспать со Светой, если пересплю с Таней? И если да, то смогу ли снова вернуть потом Таню? Мне вдруг показалось, что моя власть над женщинами стала безграничной. При разрушении морали всегда возникают иллюзии абсолютной свободы и абсолютного могущества.

Сидя на лавке, я сдерживался, чтобы не поцеловать Свету. И мне казалось, что она будет не против. Только она обязательно расскажет Тане. Я не хотел играть ва-банк. Ибо ценность Тани была не больше, но и не меньше ценности Светы. Не меньше. И не больше.

Мир дико устроен. Дорогие отношения выбрасываются на помойку, а дешевым придается ценность. Влюбленные служат нелюбящим, а невлюбленные пользуются женщинами, которые влюблены в них. Ярмарка тщеславия. Я, плохо скрывая презрение, поцеловал Таню. Мы только что поели. От нее пахло едой. Это было неприятно. Но я не подал виду.

"Еще несколько таких поцелуев, и она сделается противной".

Я, шутя, потискал ее груди и попку. Она засмеялась и обняла меня.

Я, должно быть, монстр. Обманываю ее. Ввожу в заблуждение. Играю ее чувствами, не испытывая своих. Разве можно так поступать?

Она отдалась мне в третье воскресенье сентября. Девятнадцатого. В прихожей я с удивлением обнаружил ее сестру – семнадцатилетнее убогое существо, плохо владеющее речью и пребывающее в "сне разума".

– Таня, а что же Ольга не уехала?

– Нет.

– А она нам не помешает?

– Конечно, нет. Она ляжет у себя, а мы ляжем в зале.

Таких вещей не позволяла себя даже Настя!

Если бы не та испорченность, которую я приобрел, общаясь с Настей, если бы не моя бесчувственность, я ни за что не остался бы!

Мы поужинали. Попили чаю. И Таня начала разбирать постель.

Я сходил в ванную, умылся. Зашел в зал. Таня расхаживала по комнате в одной ночнушке, а Оля сновала туда – сюда, собирая вещи.

– Раздевайся? – обратилась ко мне Таня.

– Может, подождем, когда Оля уйдет к себе?

– А ты что, стесняешься?

Я фыркнул. Снял рубашку и джинсы, оставшись в одних трусах. Трельяж отразил похудевшее за три недели тело. Я выглядел примерно так же, как в период работы на заводе. Именно таким знала меня Настя.

Действия Тани до сих пор были такими прагматичными, такими целесообразными, что я растерялся. Я не знал, как приступить.

Она выключила телевизор.

– Только не входи в меня сразу. А то мне будет больно.

В зеркале я встретился с ней взглядом.

Обстановка была нелепой. Она болтала какую-то чепуху, разрушая атмосферу интимной связи. Внутри меня некто хохотал. Однако тело было готово. Это было связано с тем, что рядом лежит новая женщина, мною еще не изученная. Она сама привела меня сюда и ждет. Правда, мне не хочется ее изучать. Изучать Таню – значит, попусту тратить время. Она слишком проста. Я и так знаю, что будет. На что она мне?

Ее трясло. Ее груди были даже больше, чем я думал. Они оказались четвертого размера, но я не видел в них самостоятельной ценности. Таня не была желанным объектом, хотя груди ее могли бы стать предметом зависти большинства женщин.

Я спустился к ее животу, к ее ногам.

Мои ласки будоражили ее.

Она снова удивила меня, попросив перейти к делу.

Я зашуршал презервативом.

– Что это ты делаешь?

– Достаю презерватив.

– Не надо.

– Что значит, не надо?

– Я это не люблю. Хочу почувствовать твою сперму внутри.

От подобного заявления я опешил. Она была слишком хладнокровной и прямолинейной.

– Таня?

– Что?

– А предохранение?

– Я уже об этом позаботилась. Я нанесла гель туда, внутрь.

– Ты уверена, что это поможет?

– Вероятность защиты 85 %.

– А у презерватива – 100 %.

– Не сто, а 97 – он может порваться.

– Не хочешь использовать и то и другое?

– Ты боишься стать отцом?

– Слишком уж много раз я проходил через это!

– Не бойся, иди ко мне.

Она раздвинула ноги.

Я поднял их и положил себе на плечи. Они оказались коротковаты. Когда я придвинулся ближе, ее колени почти коснулись лба.

– Тебе не больно? У тебя хорошая растяжка? – пошутил я.

– Не больно, – она не поняла шутки.

Я ощутил жжение. Подумав, что дело, может быть, в мази, я, не обращая внимания на странное ощущение, начал делать то, что положено.

– У тебя жжет? – спросила Таня шепотом.

– Да. А у тебя?

– Тоже. В инструкции написано, что эта штука продлевает акт.

– То-то я думаю.

– Что, правда продлевает?

– Ощущения какие-то неострые.

– Это плохо?

– Может, не будем болтать?

Я очень трепетно подошел к проблеме ее оргазма, рассудив, что нет ничего хуже, чем кончить раньше.

И мне удалось дождаться. Акт длился очень долго, возможно, потому, что мазь снижала чувствительность не только моих рецепторов, но и ее. Мы поменяли несколько поз. Наконец, я почувствовал, что Таня кончает: начала, погрузив язык в мой рот, двигаться беспорядочно. В этот момент она была сверху. Так ей было удобнее, учитывая длину ее ног. Тогда я расслабился.

Я невольно сравнивал обыденность этого акта с ощущением невесомости от акта с Демонической, который произошел, когда "боги воскресли".

Таня, отдохнув, начала молоть всякую чепуху, а я думал о собственном равнодушии к женщине, которую возжелал лишь на мгновение, увидев впервые в приемной директора.

Постепенно я начал проваливаться в дремоту. Рядом лежало чуждое существо, а ночь, разбавленная светом фонаря, стала вечером. Сумерки. Я стою около киоска. Вдруг нападает тоска предчувствия. Я знаю, что сейчас появится Шиндякова. Чтобы не пропустить ее, как уже бывало (предчувствия, касающиеся встречи с ней – дело обычное), выхожу на середину тротуара. Это тот самый тротуар, где умерла женщина на Рождество. Шиндякова не видит меня. Идет прямо, но мимо. В своем шуршащем бордовом костюме, какой я недавно видел у девушки, похожей на нее. Я хватаю Настю за одежду, поворачиваю лицом к себе и, исходя из того, что она видела меня, но хотела пройти, строю разговор.

– Не убегай! Нужно поговорить.

Ей пора. Я понимаю это, как "Все кончено. Отпусти меня, ибо меня уже ждет другой". Становится одиноко в этом мире. Однако она добавляет несколько фраз, из которых следует, что она зовет меня к бабушке, что мы там будем жить с ней. Уже всегда. Причем это сказано таким тоном, что она и не сомневается…

Голос отца звучит в моем уме: "Она же обманет тебя, и ты никогда не сможешь проверить это. Она изменит тебе в любой момент".

Я не боюсь идти вразрез со здравым смыслом, но мне одиноко оттого, что единственная женщина, которую я люблю, обманывала и будет обманывать.

Я иду с ней, понимая, что не будем мы жить вместе, что счастье этого рода создано не для меня. Центральная улица города. Сумерки…

Сейчас, прямо сейчас, звонит Юля Буланова. Неунывающая вдова. Мистический человек прошлого. Сам факт ее существования говорит: "Прошлое – забудется, настоящее станет прошлым, все сущее – миф. Ничего нет".

Что главное в настоящем для Родиона? Таня? Секундов – мой мифический друг, мое зеркало, в котором я видел свое взросление, старение? Мои размышления о сознании и химизме? Наверно, последнее. Попытка постичь истину, понимание невозможности этого не только в силу нехватки времени, а потому что…

Была клетка, которая находится в состоянии метаболизма. Чтобы улучшить ее адаптацию, было создано сознание – перекодировка химических процессов в субъективные состояния и наоборот. Я постоянно использовал сознание по назначению. Страх смерти – странное состояние – боязнь прекращения состояний, т. е. химических процессов. Но сознание никогда не сталкивалось с этим, поэтому страх необоснован. Моя тоска по Шиндяковой необъяснима – что сознанию до нее?

Я связал воедино любовь и мотивацию. В состоянии любви один объект становится мотивом для удовлетворения всего множества потребностей, поэтому потеря мотива переживается в виде фрустрации. Но я заменил Шиндякову другими мотивами.

"Так чего ж я тоскую? Иль берег мне мил —

Парапетов Европы фамильная дрема?

Я, что мог лишь томиться, за тысячу миль

Чуя течку слоновью и тягу Мальштрема?"

Сознание играет злые шутки, заставляя переживать прошлое, как настоящее, нарушая временные преграды.

Порой я счастлив. Я чувствую то же томление, что и много лет назад, создавая "Прелюдии".

Я стар. Знакомство с Таней не прошло даром, потому что она дала мне понять, насколько я стар. И еще насколько глупы люди, насколько далеко я ушел от них, что и не догнать, да и не вернуться.

Я чувствую несгибаемость воли, мощь духа, бесстрашие. У меня нет веры в будущее, как и раньше, давно. Я хожу по кругу, в то время, когда окружающие уходят по спиралям своих судеб. Я замкнут на себя – самовключающее множество.

Надо начинать новые поиски. Я не строю иллюзий: мой поиск никогда не завершится успехом…

В декабре я звоню Насте в последний раз. Она предлагает встретиться после Нового года, но я настаиваю. Чем раньше, тем лучше.

– Давай я приеду сегодня?

– Приезжай.

Мы оба нервничаем. У обоих голоса срываются. Я слышу, как рядом с ней орет музыка.

Наверное, она слышала тоже, когда звонила в День рождения.

– В шесть часов я буду.

– Я уйду к шести.

Вопрос "куда" неуместен, поэтому я спрашиваю "зачем".

– Не хочу видеться с тобой лишний раз. Я передам вещи сестре. Но фотографий не жди. Они мои.

– Отдай хотя бы негативы.

– У меня нет негативов.

Я понимаю, что спор бессмыслен.

– Пока, – говорит она и кладет трубку.

Я предполагаю, что все-таки увижу ее. Обычное женское любопытство.

Она в белой футболке с детским рисунком, изображающим слоненка, в черных трико. Ниже, чем обычно, ростом, шире в плечах, мужеподобна.

– Привет, – говорю я приглушенно.

– Привет.

Она выжидательно-саркастична. Впрочем, это не самое подходящее слово для передачи интонации.

В голосе многое: торжество, ибо она предполагает, что является хозяйкой положения, ожидание – мне кажется, она ожидает самых разнообразных реакций и слов, моление – если бы я повел себя, как блудный сын, кто знает, как сложился бы вечер, хотя, вероятно, она собиралась мстить: я слышу голоса в комнате (или на кухне?).

Это ее новые знакомые с телевидения. Предвижу, что среди них есть и Куприянова – однофамилица ее театрального кумира, и тот мужчина, который сделал ей предложение.

Настя подстриглась, как и я тогда, отчего подурнела, став похожей на Жанну Д`Арк в исполнении Чуриковой.

– Вот, – показала она на вещи в углу прихожей.

Я взял пакет. Заглянул в него – и увидел пачку питерских фотографий, книгу с ее любимыми романами.

– Я возьму твою сумку?

– Конечно, – ее голос печален и тих.

– Пока, – говорю я, выбрав из всех речевых формул не самую удачную.

– И все?!

В ее вопросе я услышал интонацию из прошлого. Когда я, прощаясь с ней, забывал ее поцеловать, она спрашивала тем же голосом.

Поняв, что в этой двусмысленной ситуации надо что-то прояснить, я добавил:

– Меня ждут.

Но она поняла это и без слов, потому что высунулась в дверь одновременно со мной.

Она смотрела на Таню, Таня – на нее. Я спускался по лестнице, ожидая увидеть прищуренный злобно оценивающий взгляд, которым Настя любила одаривать женщин, превосходящих ее, но с удивлением обнаружил, что смотрит она спокойно, пожалуй, даже с любопытством.

С не меньшим любопытством ее рассматривала Таня.

Обе считали, что имеют на меня влияние. Им казалось, что их соперничество обусловлено этим влиянием.

Когда мы шли к остановке, я попросил Таню обернуться, но она упрекнула меня в малодушии, да я и сам устыдился слабости. Чувство, что за нами смотрят, прошло только в автобусе.

Когда я рассказал Тане о кратком диалоге, она расценила вопрос Насти: "И все?" как уточнение: "Все кончено?"

Я кивнул – возможно, так.

Таня сказала, что если бы я попросил, Настя сделала бы для меня все.

Я опять кивнул – может быть.

В квартире никого нет. Все произошедшее и происходящее – лишь знаки, которые следует разгадать или прочитать. Не придумав ничего лучше, я иду к книжному шкафу и достаю Евангелие.

"… Иисус начал говорить народу об Иоанне: что смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли, ветром колеблемую? Что же смотреть ходили вы? Человека ли, одетого в мягкие одежды? Носящие мягкие одежды находятся в чертогах царских. Что же смотреть ходили вы? Пророка?

Да, говорю вам, и больше пророка. Ибо он тот, о котором написано: се, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою…"

А. С. Пушкин. Сцена из Фауста

Гумилев Н. "Заблудившийся трамвай".

Бодлер Ш. Падаль (Из "Цветов зла").

Все согласуется (лат.).