Текст книги "Опыт интеллектуальной любви"

Автор книги: Роман Савов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Стемнело. Мы сидели в лунном свете и слушали пение цикад. Нам так и не удалось съездить на юг. Цикады всегда напоминают Крым. Настя предложила почитать какую-нибудь детскую книгу. В этой квартире прошло ее безмятежное детство. Наверно, она счастлива, если хочет отправиться в прошлое.

Мы зажгли ночник.

У каждого свои книги. Похождения зверя Индрика не интересовали меня…

По второму каналу показывали презабавнейший итальянский фильм. Речь шла об итальянском служащем, которого начали подозревать в серии извращенных убийств. Полиция решила поймать его "на живца", для чего была выбрана такая же недотепа. Цепь совпадений убедила ее, что он действительно маньяк, но его поведение – безобидное и наивное, вызывало симпатию. Он задолжал за квартиру, поэтому пробирался в дом через пожарную лестницу. Случайно убил соседскую кошку, которую отослал соседу по почте…

Девица (кстати, весьма хорошенькая) по заданию провоцировала его: то пройдет перед ним будто по неряшливости с задранной юбкой, то нагнется, обнажив сокровенное, а он, советуясь со своим психиатром, при помощи странных методик пытается перебороть соблазн. Ее удивляет, почему он так холоден.

Наконец, они оба оказались втянутыми в эту игру – вместе лазили в дом через окно, вместе ходили через стройку, вместе попадали в нелепые ситуации. Удивительно подходили друг другу.

Когда было совершено очередное убийство (кстати, зритель до конца пребывает в сомнении: кто же убивает?), а улики сошлись на клерке, началась облава. Даже она в нем сомневается.

Спасаясь, он забирается в дом к другу-психиатру и обнаруживает неопровержимые улики: друг и есть маньяк.

Вот они лезут в квартиру по пожарной лестнице. Ее ноги стройны, чулки восхитительны, а их поцелуй – верх совершенства.

Безобидный фильм возбудил нас до крайности. Возможно, это было связано и не с самим фильмом, но я набросился на Настю и долго обожал ее в свете луны.

Восемь месяцев мы не засыпали вместе. Прислушиваясь к ее дыханию, я думал, какой хорошей она бы могла стать женой. Демоническая Манон Леско.

Ночью я несколько раз просыпался и целовал ее. Несколько раз обнимал во сне, гладил волосы, целовал в шею, терся ногой о ее ногу.

Утром она со счастливой улыбкой сказала, что эту ночь не забудет никогда. И, как и раньше, попросила об услуге: пусть женщина, та, другая, которая будет счастлива со мной, никогда не прислоняется к ее заветной ложбинке. Это ее место, Настино.

После чая я ушел, оставив ее с Индриком и мороженым, которое мы недоели.

Шагая навстречу солнцу, поднимающемуся к зениту, я думал об утре, которое улыбнулось несколько часов назад. Оно, утро, напомнило деревню, утреннюю рыбалку и лес, коров, бредущих вдоль реки и заветный остров… Интересно, а что напоминал Насте зверь Индрик?

Окна открыты, квартира наполнена воздухом и мерным треском цикад. Пахнет цементом.

Черкасов звонит, чтобы поинтересоваться, связался ли я со Сметанниковой.

– Ты свои приемчики брось! Со Сметанниковой веди себя правильно, – поучал он.

– Почему? – спросил я, откусывая яблоко.

– Эта девушка очень хороша. Себе приберегал. Можно сказать, от сердца отрываю. Лучшее – тебе.

– Чем же она так хороша?

– Ты что, издеваешься? Хочешь назначить свидание и спрашиваешь, чем она хороша?

– Она умна? Красива?

– Да. И то, и другое.

– У нее красивые ноги, большая грудь, точеная фигура?

– Да.

– А недостатки есть?

– Есть, пожалуй. Нос с горбинкой. И великоват.

– Она по этому поводу комплексует?

– Нет. Она не обижена мужским вниманием, так чего же ей комплексовать?

– Логично.

– Давай звони, не тяни. А то познакомится еще с кем-нибудь. Упустишь счастье.

– Что же это за Сметанникова, если мне нужно прилагать усилия, чтобы ее не увели перед носом? Нужна ли она?

– Хватит загоняться! Опять за свое! Женщину нужно заслужить. Ты избалован своей Демонической. За тобой девушки всегда сами бегали, поэтому ты и не знаешь таких простых вещей…

– Но это говорит в мою пользу.

– Нет, не говорит. Мужчина должен ухаживать за женщиной, а не наоборот.

– С чего ты взял? Просто потому, что ты так привык? Или потому, что это общепринятое мнение?

– Позвонишь мне, когда с ней встретишься?

– Ладно, позвоню.

– Ну, пока. Аня зовет.

– Как у вас дела?

– Как обычно.

Вместо того, чтобы позвонить Сметанниковой, я позвонил Прониной…

Внизу меня встретила вахта и белобрысый парень чудаковатого вида за стеклянной перегородкой. Большое объявление возвещало:

"Действует пропускной режим. Предъявляйте документы, удостоверяющие личность, охране".

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил парень.

– Я по вопросу трудоустройства.

– Чьего трудоустройства?

– Своего.

– В качестве кого?

– Преподавателя.

Наше общение становилось все более нелепым.

– Я к Наталье Альбертовне Прониной, – попытался объясниться я.

– А. Оставляйте паспорт и проходите.

– А вы не подскажете, куда именно?

– Прямо по коридору. Потом на второй этаж.

– Налево или направо?

– Все равно.

Я кивнул и пошел прямо.

Обстановка впечатляла. Обилие цветов, зеркал, новый линолеум на полу. Запахи учебного заведения, пробуждающие щемящую тоску. Я перенесся и в студенческие, и в школьные годы. Запахи свежей краски, типичные неуловимые запахи общественных мест, бередили память. Я вспомнил, что когда-то прочитал о соседстве в мозге центров эмоциональной памяти и памяти о запахах. Именно поэтому запахи вызывают у человека такое обилие эмоций.

Я дошел до лестниц и повернул направо. Когда я поднялся на второй этаж, я понял, почему охранник удивился, – лестницы опоясывали этажи с двух сторон.

Я подошел к первому попавшемуся кабинету, заглянул в него и спросил у первой попавшейся женщины, как найти Пронину.

Она не просто объяснила, а вышла и предложила идти следом.

Мы прошли какими-то зигзагообразными переходами и очутились перед дверью с надписью: "Директор. Часы приема по личным вопросам: 14:00–15:30".

Кабинет представлял небольшую комнату с крашеными стенами (цвета морской волны), небольшим столом с включенным компьютером, и несколькими небольшими застекленными офисными шкафами.

За столом сидела женщина, удивительно похожая на покойную тетю Таню. Даже волосы, даже комплекция. Она, действительно оказалась полной, добродушной и смешливой. Волосы были такими же белыми, как у тети.

– Что вы хотели?

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Моя фамилия Самов. Я звонил сегодня утром. По поводу работы… преподавателем.

– Ах, да.

Она посмотрела в листок.

– Родион Романович?

Я кивнул.

– Какие предметы вы можете вести?

– Основные предметы – русский язык, литература…

– Литературы в колледже нет.

– … культурология, мировая художественная культура, логика.

– Логика? Логика у нас, кажется, была…

– По ее интонации я понял, что преподаватель логики уже есть. Значит, мечта моя несбыточна. Но я пришел бы сюда и на другие предметы. Создавалось впечатление (и из разговора с Машей, и из разговора с мамой, и из собственных теперешних наблюдений), что колледж – заведение более серьезное, нежели школа.

– Покажите диплом.

Она внимательно почитала названия предметов, точнее посмотрела на оценки.

– Вы, наверное, можете вести предметы, которые у вас оценены во вкладыше? – поинтересовалась она.

– Да, любой из них, – нагло заявил я.

– У нас ушла в декретный отпуск преподаватель психологии. Вы сможете занять ее место?

– Да, смогу.

Чем больше длилась беседа, тем яснее становилось, что меня не возьмут. А чем мне это становилось ясней, тем понятнее было, что в школе я больше работать не буду. Я скоро окажусь в той же ситуации, что и по приходу из армии. Все вернется на порочные круги, как и всегда.

– Пойдемте со мной. Вам следует поговорить с директором.

Она подошла к торцевой стене комнаты и постучала. Оказалось, там дверь.

– Войдите, – произнес резкий голос.

Литвинова представляла из себя существо, которым вполне могла бы стать Настя лет через тридцать. У нее была широкая кость, отчего она выглядела приземистой. Умный взгляд. Резкость в обращении.

Пронина представила меня, как человека, которого вполне можно было бы взять на должность Андреевой.

Закончив представление, Пронина подобострастно пятясь, вышла.

Я сел, решив, что излишнее стояние не менее предосудительно, чем поведение Прониной.

В отделе кадров меня встретили, как родного.

Пребывая в хаосе трудоустройства, я звоню Сметанниковой.

На меня нисходит великая усталость. Я равнодушно рассматриваю людей. Вот я стою перед киоском и решаю, купить ли пива или не покупать. Решив, что не очень-то приглянусь Сметанниковой, если от меня будет разить пивом, я покупаю мороженое. Сижу во дворе пятиэтажки, под сенью лип, дышу свежим воздухом, вспоминаю, как я с Секундовым ждал возвращения Пономаревой. Секундов думал о ней, а я о нас, сидящих в настоящем. Секундов был устремлен в будущее встреч, я – в настоящее вечеров.

Сейчас я устремлен в никуда.

Я понимаю, что это она, когда девица с внешностью армянки подходит вплотную.

Мое сердце не стало биться чаще. Я поздоровался и преподнес цветы. Мы зашли в холл. "Евротур" – молодежная комедия.

Посидели в кафе. Выпили кофе. Она отказалась от мороженого. Только кофе. Я спокойно рассматривал ее, она с интересом – меня.

Я не знал, что следует делать. Говорить с ней, отвлекая от фильма, или дать спокойно посмотреть? Взять ее за руку или сидеть, как истукан? Бремя выбора снова ложилось на меня, а я уже успел от него устать. Тогда я забыл о ней вовсе и начал наслаждаться фильмом. Если таким фильмом можно наслаждаться. В нем было достаточно много пошлости. Не знаю, нравилось ли это Сметанниковой, но мне нравилось. Я вторично встречаюсь с другой женщиной, не Настей. Странное чувство – быть предателем. Когда зал озарялся светом, я невольно бросал взгляд на ноги Сметанниковой. Красивые ноги. Красивое горделивое лицо армянки. Карие глаза. Нос с горбинкой, который совершенно не являлся недостатком, вопреки мнению Черкасова. Утонченна. Умна… И все-таки заурядна.

Молодые люди в фильме попали в Амстердам. Одного изнасиловали какими-то хитроумными устройствами, а на память подарили футболку, другой лишился девственности с прекрасной продавщицей, потеряв при этом документы друзей. Брат с сестрой наелись гашиша – от инцеста их спасла случайность. Пошлость нагромождалась на пошлость. Под конец было уже не смешно, а скучно. Сметанниковой, судя по всему, было скучно с самого начала.

Мы шли после, не говоря ни слова. Словно фильм был сам по себе, мы – сами по себе.

На повороте около нас остановилась машина, и меня кто-то окликнул. В зеленой "Ниве" сидел загорелый Пашка и улыбался.

"Вот идиот, – подумал я, – не мог проехать мимо? Когда надо подбросить до Рязани маму, ему хватает ума не сделать этого, а сейчас, видя меня с девицей, нужно обязательно остановиться!"

Он не поленился даже выйти. Я вынужден был предоставить Сметанникову самой себе.

Типичные фразы: как ты, где ты, кем работаешь?

Я с удовлетворением понимаю, что мне на Тачилкина наплевать. Однако я скрываю это – так требует долг вежливости. Пашка предлагает подбросить нас, куда следует, но я отказываюсь. Неужели он думает, что мы спешим? Или ему нечем заняться? Ему скучно. Он сознает себя успешным человеком, но ему нужен субъект, который осознал бы его успешность, иначе зачем она ему? Никто не хочет быть сам для себя.

Я рассказываю Лене о том, кто такой Пашка, о его работе в Германии. Его жизнь, несмотря на внешнюю насыщенность, представляется удивительно прозаичной. Я воспринимаю ее, как интеллектуальную схему, простую и банальную.

Лена рассказывает о своей работе юристом, о своей зарплате – не очень большой, кстати.

Когда я довожу ее до дома, мне уже хочется поскорее расстаться. Усталость от бесконечных начал. Впрочем, если бы мы начали целоваться где-нибудь на скамейке – я устал бы и от этого. Разве не этому научила меня встреча с Машей? Так что же меня устроило бы? Наслаждение ее ногами? Но если бы это произошло, что бы тогда осталось? Чем бы я стал заниматься дальше?

По ее спокойному, слишком даже спокойному лицу, нельзя решить, понравился я ей или нет. А что бы я хотел увидеть? По меньшей мере, обожание? Но и это бы надоело.

До меня доходит, что я болен Бодлеровским сплином. Вот только где Бодлеровский идеал? Уж не Настя ли это?

На другой день мне звонит Настя, предлагает сходить в кино. После Сметанниковой это выглядит насмешкой, но я соглашаюсь.

Фильм Чухрая "Водитель для Веры" – бездарная работа о девице, которая влюбилась в водителя машины своего отца-генерала. Фильм напичкан штампами: водитель влюбляется в Веру-инвалида, но при этом спит с красавицей-служанкой. Вот Вера хочет сделать аборт. Вот отца убивают по политическим мотивам. Вера видит это. За ней охотятся. Ее убивают. Ее ребенок (она успела родить) попадает к водителю. Охотятся за ним. Он приносит ребенка к своей любовнице-служанке, а сам "вызывает огонь на себя".

Меня не покидает двойственное чувство: то ли я сижу здесь на фильме Чухрая и смотрю его с Настей, то ли на "Правилах секса" год назад, то ли сейчас лето и наши отношения переживают второе рождение и вторую смерть, то ли сейчас зима, и ночью она выплеснет мне в лицо чай, то ли я смотрю фильм со Сметанниковой, то ли рядом со мной сидит Мартынова. Я запутался в лабиринтах времен. В женщинах. В себе. В моем восприятии произошел какой-то сбой. Мне все казалось, что Настя знает о вчерашней встрече со Сметанниковой.

Невозможно встречаться с двумя женщинами сразу. Как некоторым мужчинам это может нравиться? Да и как женщинам это может нравиться? Как Настя выдерживала эту муку? Что же она за человек такой?

После фильма, сославшись на работу по оформлению документов, я ушел. Она грустно посмотрела мне вслед.

Имею ли я право встречаться с ней после предательства?

Я чувствовал, что больше не люблю ее. Я мог бы расстаться с ней уже сейчас, если бы был уверен, что любовь не вспыхнет после разлуки с новой силой, если бы я был таким же бессердечным, как она.

В кустах прохладно и хорошо. Вспоминается деревня. Лес. Пахнет прелью и болотом. Мы занимались с ней сексом в сходных условиях.

Я выхожу из кустов на лужайку, сажусь на пень, подстелив целлофановый пакет, и пишу прощальный стихи "Эвридика".

Колледж встречает меня секретаршами, из коих одна красивее другой. Секретарь директора – Татьяна Владимировна – верх совершенства с большой грудью. Ей я передаю образцы контрольных изложений. Она внимательно смотрит на меня, но я не придаю значений иллюзиям. У нее большая грудь. И что с того? Ее восточная красота чужда. Светлана Сергеевна – секретарь учебной части. Высокая крупная девица с печальным лицом – верх лиричности. Она вручает бумагу с записями дней, в которые будут проходить экзамены. Здесь продумано все: номера групп, кабинет, время начала и конца. Во всем чувствуется разумное основание. Это импонирует. Она смотрит на меня с вожделением. Уже две женщины небезразличны ко мне? Не может быть. Что-то со мной не так. Но не может же мне это казаться из-за озабоченности? Тем более, что я равнодушен к этому вниманию, будь оно действительным или мнимым.

Экзамены будут проходить в несколько заходов: середина июля и начало августа.

В моем уме выстраивается схема: экзамены, День рождения Насти, экзамены, ремонт, подготовка к учебному году. И в середине – последняя поездка в школу за трудовой книжкой.

К Дню ее рождения я оказываюсь без денег. Все, что получаю я, все, что получает мама, тратится на ремонт. С большим трудом удается добыть сто рублей. На цветы.

Я иду к кинотеатру "Октябрь" мимо палаток, в которых продаются розы и орхидеи. На свою жалкую сотню я ничего не могу купить, тем более, что рублей двадцать следует оставить на проезд.

Около продовольственного магазина сидят женщины, торгующие цветами со своих огородов.

Я прицениваюсь к одним, затем к другим, но даже гладиолусы мне не по карману. Наконец, я подхожу к последней продавщице – у нее остались лилии. И, по-видимому, ей уже наскучило сидение на солнцепеке. Она продает цветы за шестьдесят рублей. Эти лилии не настоящие, потому что терпко пахнут, между тем, как голландские не пахнут, но дурманящий аромат именно этих цветов как нельзя более кстати.

На заднем сиденье автобуса есть место. Я забираюсь в угол. Жара превосходит ожидания. Она просто невыносима. Если бы я был лилией, я бы обязательно завял.

Автобус пытается догнать солнце – и на время ему это удается. Темнеть начинает, когда я подхожу к пивзаводу. То ли здесь низина, то ли час пробил – на город наползает летний вечер.

С порога я вручаю подарки. Она довольна. Ей не нужны побрякушки. Пока она читает, я отдыхаю.

– Тебе понравилось? – интересно, понимает ли она, что мы уже на пути к концу.

– Да. Только как понимать "Повернулся к лику духа смерти"? Ты считаешь меня духом смерти?

– Не тебя. Это метафора. Ты не поняла стихотворение.

– Поняла. Оно слишком печально, Кисыч, но я тебе благодарна… за подарок.

– Я подумал, что вряд ли смогу удивить тебя какими-нибудь побрякушками, а тут – стихи.

– Спасибо.

Настя угощает меня копчеными куриными крылышками. Мы грызем их, как семечки.

Мы лежим в зале и смотрим "Очень страшное кино – 3". Оно заканчивается в начале десятого, и я торопливо собираюсь. Мне все чаще становится ее жаль, все меньше во мне страсти и все больше любви. Я уже считаю дни до нашей разлуки. Каждый половой акт может быть последним. Может случиться так, что я не обращу внимания на последний раз, просмотрю его, потому что буду уверен, что это еще не конец, а окажется все, финал. И это будет означать, что я не смогу включить в роман сцену последнего соития с Демонической.

Грозовые тучи приходят на Рязань, превращая жизнь в томительное ожидание солнца.

Вечером я ухожу в луга. Один.

Экзамены проходят в спокойной обстановке. Если не считать, конечно, грохота копры, забивающей сваи.

Я проверяю изложения, обедаю. Восторгаюсь Светланой Сергеевной, приносящей кофе в кабинет. Таких условий мне не предоставлял никто.

А вечером меня отвозят домой на служебной машине. Женя – молодой водитель – болтает без умолку. А рядом с ним сидит толстая деревенская баба, матерящаяся, как мужик, – главбух Гвоздикова.

Второй поток. Еда. Общение с коллегами. Еще не старая женщина – филолог говорит о своем сыне, который работал в колледже. О плохо составленном расписании. Об отсутствии перспектив.

Я окунаюсь в проверку, забывая о реальности. Дни проходят неторопливо, напоминая пересменок в пионерском лагере. Я рано ложусь. Рано встаю. Добираюсь на троллейбусе до колледжа, провожу изложение, наслаждаясь непосредственным общением со студентами, обедаю с экзаменаторами. В полдник секретарь приносит кофе. Вечером меня отвозят домой. Я ужинаю, смотрю телевизор. Ложусь спать.

В этом бессобытийном времяпрепровождении нет места для Насти. Я не звоню ей. Неохотно подхожу к телефону, радуясь, если звонит не она.

Когда же ей удается связаться со мной, искренно говорю об усталости, о недостатке времени, о будущей встрече.

Через три дня проверки я и сам начинаю верить в то, что могу обойтись без нее. Я не чувствую в ней неодолимой потребности. Я научился жить самостоятельно.

Когда я подхожу к телефону, я почти убежден в том, что это она. Но это не она. Молодой женский голос просит позвать к телефону Родиона. Девушка представляется Олесей. Она объясняется в любви. Жаждет встречи. Договариваемся о встрече рядом с ТД "Барс".

Разумеется, я не иду туда. Мне кажется, что на этом история и закончится, но не тут-то было. Звонки начинают повторяться с изрядной периодичностью. Иногда звонят ночью, иногда вечером. У меня идет кругом голова. Я уже не знаю, когда звонит Настя, когда Олеся, когда заказчица, когда администрация медицинского колледжа. Беспорядок и сумятица вторгаются в размеренный распорядок.

Я начинаю выключать телефон на ночь.

В этот вечер мы снова обедаем в "Фонтане". Она печальна.

– Ты бросишь меня!

– Не говори чепухи. С чего ты взяла?

– Тебя будет окружать огромное количество молоденьких студенток. Ты не выдержишь.

– В школе меня тоже окружало большое количество девиц.

– Те были несовершеннолетние. Ты же не извращенец.

– Ты так думаешь?

– Эти медички удивительно развязны. Они соблазнят тебя. Ты пропадешь.

Я засмеялся.

– Я иду учить их, а не соблазнять. Я никого не люблю, кроме тебя.

Моисеев подходит ко мне около расписания. Мы стоим рядом и сосредоточенно копируем данные.

Первого сентября, в среду, у меня будет четыре пары. И все – логика. До меня доходит, что я совершенно не готов проводить курс. Я разработал документацию, прочитал половину учебника по "Социальной психологии" и половину по общей, но даже не притронулся к логике.

Моисеев предлагает пойти вместе с ним в лаборантскую, которая представляет из себя комнатушку с громадным письменным столом, сейфом и книжным шкафом, грязным, страшным и пахнущим какой-то дрянью.

Стук в дверь. В комнату входят две женщины – Орлова и Белоусова. Зашли, видите ли, познакомиться с молодыми специалистами, ибо и сами таковы.

Орлова говорит о наболевшем – об антропологии, которую ей вручили. Она не имеет ни малейшего понятия о том, чем занимается эта наука. Я предлагаю ей заехать в "Барс" и купить "Педагогическую антропологию" Ушинского для начала. Орлова лезет в сумочку за записной книжкой.

Когда она отворачивается взгляд, мне представляется благоприятная возможность рассмотреть ее. Орлова уже не девушка. На вид ей около тридцати пяти. Миловидное красивое лицо, стройные ноги, элегантный деловой костюм, вожделение в глазах.

Я подумал, что, вероятно, схожу с ума. У какой по счету женщины за этот месяц я вижу вожделение в глазах? Разве такое может быть?

Чулки телесного цвета. Туфли на высоком каблуке. Ухоженные пальцы ног. Я почувствовал, что возбуждаюсь.

Когда Орлова находит блокнот и поднимает глаза, я вижу на ее лице похотливую улыбку.

Точно. Схожу с ума. Я стал озабоченным.

Перед уходом Орлова предлагает обменяться телефонами – "на всякий случай". Меня не покидает ощущение, что она заигрывает с нами. На ее руке нет обручального кольца. Однако общение с женщинами старше меня хоть и входит в область фантазий, но явно не входит в область их воплощений. Я сдерживаю похотливость, усилием воли переключая личность на общение в общечеловеческом режиме.

Уже прощаясь, Орлова задерживается в дверях, а я делаю шаг, чтобы выйти. Мы оказываемся прижатыми друг к другу. Я ощущаю ее жаркое дыхание, вижу как вздымается грудь в декольте.

Она поднимает лукавые глаза:

– Звоните.

– Я… позвоню.

Таких заигрываний я не помню со времен Панасюженковой. Не хватало еще, чтобы потрогала меня за причинное место!

Я провожаю взглядом ее совершенные ноги.

– Ну, что, Виталий, пойдем!

– Ты меня не помнишь?

Я долго гляжу на Моисеева.

Он никогда не выделялся, поэтому его невозможно вспомнить. С ним не было связано ни одной сильной эмоции: он не дрался, не был тем, кого бьют, просто серая мышь, на которых просто не обращаешь внимания. Теперь же я его вспомнил.

– У тебя ведь классной была Зеленова?

– Да. А у тебя – Исаева.

– Мне повезло.

– Почему повезло?

– Не знаю, как вы все учились у Зеленовой? Она же совершенно ничего не смыслит в педагогике. Когда я собрался поступать в педагогический, она сказала матери, что мне об этом нечего и думать, что я буду профнепригодным. Из-за нее я потратил столько времени.

– Где же ты учился?

– Сначала закончил медколледж.

– Ты закончил медколледж?

– Да. Потом поступил на факультет психологии в пед.

– У тебя два образования?

– Да.

Я обливался потом. Начало сентября выдалось зверским: 27 градусов. На второй половине первой лекции я снял пиджак, оставшись в жилетке, на второй перемене я снял жилетку, но и это не помогло. Я чувствовал, что умираю от жары. И голода…

Брюки сползли на бедра, а живот прилип к спине.

С собой у меня было пятьсот рублей и нехорошее предчувствие, что с этой купюрой меня не повезут.

Второй водитель тридцать третьей высадил меня, не доезжая до остановки. Я попытался доказать свою правоту, но он был неумолим.

Пришлось идти до Новой, изнемогая от духоты.

Едва я зашел в квартиру, раздался телефонный звонок. Меньше всего мне хотелось беседовать сейчас с кем бы то ни было. Однако мама позвала, т. к. спрашивали "Родиона Романовича".

– Родион Романович, здравствуйте!

– Здравствуйте.

– Вы меня не узнаете?

– Нет, не узнаю, – мрачно промолвил я.

В трубке раздался нервный смешок.

– У меня есть два билета в Приоленд. Не хотите составить компанию?

– Извините, но вы кто?

– Девушка.

Смешок.

– А как вас зовут?

Уж не происки ли это Олеси? Очень уж на нее похоже.

– Татьяна.

– "Итак, она звалась Татьяна", – процитировал я.

Голова раскалывалась от жуткой боли. Хотелось есть и спать. Вместо этого мне предлагают сходить на карусели.

– А вы считаете нормальным такое приглашение? Обычно мужчина приглашает женщину.

– Сейчас мужчины такие, что если не взять инициативу в свои руки, то ничего и не выйдет. Сколько раз убеждалась!

– Вы приглашаете меня на аттракцион с тем, чтобы я заплатил за обоих?

– Ну вот, опять! Ну, что вы за мужики! Ну, хотя бы один нормальный попался.

У меня возникло неодолимое желание повесить трубку. Что я и сделал.

Она перезвонила через минуту.

– Разъединили.

– Да, связь плохая, – усмехнулся я.

– У меня контрамарки.

– И вы приглашаете?

– Да.

Неожиданно для себя я согласился.

Мы условились встретиться на остановке "Площадь Победы".

А если это не Настя, если это не Олеся, то кто? Я начал представлять себе ту, которая могла бы позволить себе такое безумство: Орлова, Татьяна Владимировна, Светлана Сергеевна, Екатерина Игоревна? Кого бы я хотел встретить, если бы это непременно должна была оказаться одна из них?

Перебрав в уме воспоминания об этих женщинах, я понял, что мне больше по душе та, которая не вызывает похоти – Светлана. Секретарь учебной части.

Я загадал: если это будет она, я больше никогда не увижусь с Настей. Гадание на женской плоти. До чего же я дошел!

Уже подходя к остановке, я увидел Свету. Сбылось.

Неожиданно я почувствовал легкое волнение. Неужели из-за нее? Не может быть. Я уже столько встречался за это лето с разными женщинами, что ни одна не может вынудить меня нервничать. "Это голод".

И вдруг я все понял. Я понял, что старое не умирает, как не умирает и человек. Постепенно перед глазами появляется нечто новое: сначала – маленькое, но потом оно растет все больше и больше, пока не заслоняет мир.

Вот и теперь. Мир Насти, а значит, и мой мир уходит, и я провожаю его своим волнением.

Но что мне делать сейчас со Светой?

– Здравствуйте, – я напряжен и взволнован.

Как говорил Каа: "Нелегко менять кожу".

– Ой, привет.

– Может быть, вы объясните, что происходит?

В глазах Светы – немой вопрос.

– А что я должна объяснить?

– Зачем вы назначили эту встречу? Что все это значит?

– Какую встречу?

"Ее кто-то использовал. Это не она назначила свидание. За нами наблюдают. Или у меня паранойя? Кто издевается надо мной? Чья это игра? Где притаилась Демоническая? Что все это значит?"

– Давайте познакомимся официально.

– Давай, – Света едва сдерживает смех.

– Позволь, я все объясню. Я прихожу с работы. Мне звонит девушка и предлагает свидание. На этом самом месте. Причем она из медколледжа, как и ты (наконец и я перешел на "ты"). Что я должен был подумать, встретив тебя? А оказывается, что ты здесь сама по себе.

– Родион, ты не понял. Я не сама по себе. Это я достала билеты. И предложила один Тане. А она позвонила тебе…

Я запутался окончательно.

– Кто такая Таня?

– Секретарь директора. Ты видел ее, когда оформлялся на работу.

– А откуда она меня знает?

– А ты думаешь, на тебя никто не обратил внимания? Ты считаешь себя человеком-невидимкой?

– Погоди, давай еще раз.

– Это была твоя идея, пригласить нас в "Приоленд"?

– Нет.

– А чья?

– Моей идеей было пригласить ее. А она, я думаю, решила воспользоваться ситуацией. И пригласила тебя…

– Зачем?

– Это тебе лучше у нее спросить, – улыбнулась Света.

Таня кажется другим человеком. Если в деловом костюме и за компьютером она казалась верхом сексуальности (особенно грудь), то теперь я вижу перед собой двадцатилетнюю девушку, скромно одетую, но с большой грудью – этого не спрячешь.

– Вы уже познакомились?

Ее появление внесло в отношения сумятицу. Чересчур активна.

Мне жаль было, что приоритет изменился. Именно Таня начала ухаживать за мной. Я был поставлен в идиотское положение. Ничто меня ни с кем не связывало. Я мог спокойно начать ухаживания за Светой, но этический аспект действий был бы предельно однозначно встречен и Светой, и Таней, как измена, а моя личность как аморальная и безнравственная. К тому же Таня красива. В конце-то концов, не все ли равно, с кем? Главное, не с Настей.

Она предлагает посидеть на скамеечке рядом с домом. Она немного пьяна и сильно нервничает.

– Поцелуй меня.

– Таня, ты уверена, что хочешь этого? Мы знакомы только один день.

– Ну, почему мне так не везет с мужчинками? – в отчаянии застонала она.

Я поцеловал. Она продолжила поцелуй, сделав его затяжным.

Я думал об уходящем прошлом. Каждое новое прикосновение будущего, представленное Таней, занимает. Что же это будет за будущее?

Я прикоснулся к ее груди – меня интересовала ее реакция.

– Не сейчас… Не здесь… В следующий выходной родители уедут в деревню. Ты придешь ко мне ночевать?

"Весь мир сходит с ума? Все, что я видел, было правдой? Света, Таня, Катя, Орлова – их всех влекло ко мне? Но почему? Почему других не влекло? Что же происходит?"

– Я отдамся тебе, но не сейчас, не здесь.

По ее горячему шепоту я понимаю, что ей сложно будет сдерживать себя целую неделю.

"И все-таки жаль, что это сделала Таня, а не Света".

Мама расспросила о свидании.

Я рассказал о сложной комбинации из двух секретарш. Об обязательствах, которые я чувствую по отношению к одной из них.

– У тебя нет никаких обязательств. Можешь общаться с той, которая больше нравится.

– Если хочешь, я приглашу их на День рождения. Сама посмотришь, что они из себя представляют.

– Пригласи.

Четыре дня работы превратили меня в другого человека. Я похудел на десять килограммов. По утрам у меня началась рвота. Сначала меня это удивило. Я даже не успел дойти до остановки. Через несколько дней я привык и уже не обращал на это внимания. Работа настолько закружила, настолько выбила из привычной колеи, что я спокойно встретил бы не только рвоту, но и ее потенциальную причину – какую-нибудь скверную болезнь желудка, к примеру.

Когда заканчивалась четвертая пара, я садился в кабинете Моисеева и готовился к занятиям. Потом мы вместе шли к Тане и Свете, а домой возвращались вчетвером.

Я обратил внимание на то, что Моисеев неравнодушен к Тане. Он пытался ухаживать за ней, однако она, по понятным причинам, была непреклонна.